Самолет вырулил с посадочной полосы и медленно, торжественно, как императорская карета, подкатил к аэровокзалу.

– Вот мы и приехали, – задумчиво отметил Заброцкий.

Я в который раз подивился человеческому умению подмечать очевидное. Ну, приехали, а дальше что?

Воздушный порт города Вашингтона, гордо носивший имя президента Рузвельта – не Теодора, конечно, а Франклина, – не произвел на меня впечатления. Было похоже, что я прибыл не в столицу мировой державы, а куда-нибудь в Дальний – помнится, там точно такое взлетное поле, занесенное пылью, и неновый аэровокзал – не то чтобы обшарпанный или тем паче рассыхающийся по швам, но словно бы изрядно постоявший на своем месте. Правда, в Дальнем не было самолетов со всех концов света – только российские, «Маньчжоу Тяньхе» и японские. А здесь… Пока самолет тормозил и разворачивался, я насчитал два десятка машин из разных стран. Большинство – британские, канадские и мексиканские, но попадались флаги со всего мира: Франция, Италия, был даже один германский самолет с молотом на хвосте и невероятной дряхлости туполевский «Вихрь», украшенный индийской оранжевой свастикой. «Теософы приехали», – ни к селу ни к городу подумалось мне, и я тихонько фыркнул.

От самолета к аэровокзалу идти пришлось пешком по взлетной полосе, но между двух редких цепей морских пехотинцев. Я знал, что им поручена охрана посольств Соединенных Штатов за рубежом – сам не раз видел их в карауле ворот Белого барака в Питере, – но не предполагал, что и население США от зловредных иностранцев тоже защищает самое боеспособное подразделение армии страны. Даже президент Форд, урезавший военные расходы втрое, не осмелился сократить их численность.

Хотя, на мой взгляд, гораздо выгоднее было бы построить, как в том же Царскосельском, обыкновенный терминал с крытыми переходами. И безопаснее – безумный блеск в глазах морпехов наводил на мысль, что они только и мечтают о том, как бы пристрелить кого. В самом деле – чем им еще заняться в охранении?

Прием, устроенный нам на таможне, был не менее прохладным. Пассажиры послушно становились в очереди – очевидно, большинству процедура досмотра была не в новинку. Мы с Анджеем, пометавшись немного, пристроились в очередь к стойке, за которой восседал мрачный толстяк в кителе. Фуражку таможенник повесил на спинку стула.

Очередь двигалась медленно, под шарканье ног и тягостные вздохи. На меня ощутимо повеяло присутственным местом, и я опять вспомнил Царскосетьский аэровокзал. Простор, чистота; снующие вокруг услужливые носильщики с их вечным «позвольте-с…» – и только успевай указывать, куда поставить свои чемоданы: отнесет мигом; степенные уборщики с гудящими пылесборниками; и постоянный веселый, деловитый гул. Здесь такая тишь, что каждый вздох отдается эхом под гулким сводом; колонны почему-то хромированные, зеркальные, а зал похож на ярмарочную комнату смеха; и пахнет отчего-то затхлостью, хотя вроде бы гуляют вокруг сквозняки.

Наконец мы добрались до стойки. Я пошел первым, решившись принять удар на себя.

Таможенник долго изучал мой паспорт, еще пару минут сличал фотографию с лицом, визу глядел на просвет, выискивая водяные знаки, и наконец неохотно признал, что я имею законное право въехать на территорию Соединенных Штатов Америки и оставаться на указанной территории аж целых три месяца.

– Что везете? – спросил он, кидая подозрительные взгляды на мой чемодан.

– В чемодане – личные вещи, – ответил я, – в сумке – документы.

Таможенник пожевал губами, изображая томительную работу мысли.

– Чемодан – на ленту, – скомандовал он.

Я помедлил чуть-чуть, ожидая, что сам таможенник и займется перетаскиванием, нельзя не признать, довольно тяжелого баула. Ничего подобного не произошло. Толстяк как продолжал гнуть свой табурет к земле, так и не оторвался от него; только взгляд его становился с каждой секундой все мрачнее. Я покорно поднял чемодан и водрузил на ленту. Механизм, как и следовало ожидать, протестующе взвыл и чихнул. Меня начинал разбирать смех, хотя как раз неуместного веселья мне следовало бы избегать – вряд ли чиновник наделен чувством юмора.

Просветив икс-лучами внутренности баула, толстяк с сожалением констатировал, что вещи там лежат и вправду личные и отобрать что бы то ни было не удастся. Повезло – рядом уже громоздилась изрядная горка предметов, на мой взгляд, совершенно безобидных – фотоаппараты, радио, магнефонные пластинки (с записями непристойного содержания, надо полагать), еще какое-то барахло.

Только после этого я смог наконец проследовать мимо бдительного цербера. Не успел я миновать прорисованной на полу пунктирной линии, отмечавшей границу таможенной зоны, как меня нагнал голос толстяка:

– Эй, стойте.

Я остановился.

– А сумку?

Я грохнул чемодан о землю, вернулся и шлепнул на стойку перед таможенником эластиковую «под кожу» сумку с документами.

Официальное разрешение на ведение следствия по делу об убийстве вызвало очередной приступ причмокивания и пожевывания губ. Я всерьез начал опасаться, что сейчас толстяк примется исследовать документ на предмет подлинности, а то и того веселее – пошлет на экспертизу, но обошлось – бумага с одноголовым орликом заняла свое место в папке.

Рука американского таможенника уже поднялась было отодвинуть выпотрошенный кофр, как неожиданно дрогнула.

– А эт-то еще что? – поинтересовался толстяк опасным голосом.

«Этим» был копеечный календарик из серии «Памятники Российского искусства», который я захватил с собой на тот маловероятный случай, если мой хронометр Буре не выдержит американского климата и перестанет показывать число, день недели и фазу Луны.

– Календарь.

– Конфисковать придется, – ехидно заключил таможенник.

– За что?! – не выдержал я.

– За нарушение закона о безнравственности, – пояснил толстяк. – Видите – голая женщина нарисована. Непорядок.

– Это репродукция картины Маяковского «Женщина на закате», – терпеливо попытался объяснить я. – Шедевр живописи.

– На закате, на рассвете – какая разница? Раздетая ведь. Впрочем… – таможенник ехидно прищурился, – можете оставить себе, предварительно заклеив непрозрачной лентой.

Он помахал рулоном клейкой ленты вроде той, которой заматывают посылки на почте.

– Нет, спасибо, – ответил я вежливо. – Можете забрать. – И добавил по-русски: – Набокова на вас нет, лицемеры хреновы!

– Что-что? – переспросил таможенник.

– Ничего, – невинным голосом отозвался я. Потом дрожащими руками подобрал чемодан, вышел за пунктир и уже оттуда проорал на весь зал:

– Счастливого онанизма!