Томас Хьюстон проснулся, весь дрожа. Где-то через час после полуночи он свернулся тугим клубком в маленькой комнате на втором этаже нового особняка президента университета. Строительство здания площадью в десять тысяч квадратных футов велось с марта, а церемония открытия с традиционным перерезанием ленточки была намечена на май следующего года. Все четыре этажа уже были возведены, но оконные проемы еще зияли дырами, а монтаж электропроводки и сантехнического оборудования был произведен только в цокольном и гаражном этажах.

Внутри цокольного этажа, у заднего входа в особняк, рабочие складировали свои материалы: ящики с напольной плиткой, мотки электропровода, картонные коробки с распределительными шкафами и розетками, десяток рулонов гидроизоляции «Тайвек». Вся куча занимала не менее трети просторного помещения, а венчала ее грязная рубашка из шамбре, стоящая колом от засохшего пота. Хьюстон натянул эту рабочую рубаху поверх своей трикотажной с короткими рукавами, застегнул ее на все пуговицы до самой шеи, отвернул закатанные кем-то рукава и тоже застегнул на них манжеты. Рубаха, как и грязная стеганая куртка, которую он надел поверх нее, была ему великовата. Но Хьюстона не волновало, как она на нем смотрится. А ее смрадный запах был не намного отвратительней запаха, исходившего от него самого.

Затем Хьюстон заполз по лестнице на второй этаж и осмотрелся, вздрагивая от каждого скрипа чернового пола и бликов натриевых уличных фонарей, проникающих внутрь здания через пустые оконные проемы. Стараясь держаться поближе к задней стене, чтобы предательский свет не попал на него, Хьюстон стремительно нырял в открытые двери, пока не оказался в маленькой комнатке с одним-единственным проемом для двери, открывавшейся в большее по площади помещение. «Должно быть, это гардеробная, возле главной спальни», – догадался Хьюстон. Он свернулся калачиком в самом дальнем ее углу, прижал к себе пакеты с продуктами и попытался заснуть. Но в голову полезли воспоминания о вечерах, которые он с Клэр проводил в таких же недостроенных зданиях, как это. В последние два лета своей учебы в колледже Хьюстон подрабатывал в строительной бригаде, а жил у своих родителей. А Клэр О’Пэтчен жила у своих родителей в деревне, в шести милях от колледжа. Молодой паре быстро надоело заниматься любовью на обочине дороги, скрючившись на заднем сиденье его пропахшего машинным маслом «Вольво» и прячась от каждой вспышки чужих фар. Однажды ночью, подыскивая более уединенное местечко для парковки, Хьюстон проехал мимо той стройплощадки, где его бригада возводила двухэтажный особняк в колониальном стиле.

В середине июня они с Клэр впервые попробовали заняться любовью на спальном мешке на бетонном блоке фундамента. Невзирая на жесткую поверхность, они провели ночь настолько замечательно, что Томас начал постоянно возить в своей машине спальный мешок и рюкзак с бутылкой вина и разными закусками. В конце августа они с Клэр проводили большинство ночей вместе под открытым окном на втором этаже. И, вернувшись осенью в колледж, Томас быстро познакомился со всеми новостройками в городке – местами гораздо более интимными, чем общежитие, и гораздо менее дорогими, чем мотели. Местами, где их с Клэр заботило только одно: как далеко в ночи могут разноситься ее крики и стоны.

А теперь Хьюстон, забившись в угол гардеробной, вдыхал аромат свежей древесины и запах открытого неба. Он прижал коленки к груди, свернулся в клубок, но все равно не мог выдавить из себя боль – тяжелую, неизбывную, опустошающую тоску.

Рубаха из шамбре и стеганая куртка, казалось, совсем не защищали его от студеного ночного воздуха. Хьюстон трясся от холода и корчился в конвульсиях от рыданий. Пролежав скукоженным у стены с полчаса, он почувствовал, что тело начинает неметь. Хьюстон встал и спустился на цокольный этаж. Взял рулон гидроизоляции «Тайвек», затащил его на второй этаж, раскатал и забрался под упаковку из фольги. А потом подтащил к себе пакеты с продуктами и обложился ими с обеих сторон – пытаясь хоть так укутать себя от промозглого холода.

Перед самым рассветом Хьюстон проснулся. Вокруг висела тяжелая серая дымка. И спросонья Хьюстону показалось, что он все еще держит в своей руке нож. В ужасе содрогнувшись, он отшвырнул его от себя и попытался откатиться в сторону. И тут же почувствовал, как спина уперлась в какое-то странное, мягкое препятствие. Хьюстон заерзал, замолотил руками по пакетам с едой, начал разбрасывать продукты, пинать и пихать изоляцию. Вырвавшись наконец из ее тисков, он перекатился к противоположной стене. И прилег там, тяжело дыша и обреченно моргая. Глаза разъедала жуткая резь и жжение, в горле скребло и саднило, холод выстудил тело до самых костей.

Постепенно память о прошедшей ночи вернулась; осколки и фрагменты сложились в одну картину. Он находился в новом особняке президента университета. Было утро – может быть, шесть часов утра, может, половина седьмого. Вскоре должны были появиться рабочие-строители. Движение на улицах оживилось. Слишком много глаз…

Хьюстон поспешно собрался, уложил продукты в пакеты и спустился вниз. Из здания он выбрался через задний вход. Мир вокруг утопал в серости. Но Хьюстон знал и не боялся этих туманов; он пробирался сквозь них почти всю свою жизнь. Еще час – и туман рассеется. Ему нужно вернуться в лес. И распланировать дальнейшие действия. «Сегодня среда, – сказал он себе. – Завтра вечером я смогу увидеть Аннабел».

Хьюстон надвинул бейсболку на лоб. Проверил карман рабочей рубахи из шамбре, убедился, что зеркальные солнцезащитные очки все еще лежат в нем. Затем нащупал свой бумажник. Вышел на улицу и зашагал неуклюже, но быстро вниз по пологому склону длинного заднего двора. А вскоре его тень побежала трусцой сквозь туман. «Мне надо уже начинать пробираться к Аннабел, – подумал Хьюстон. – Путь к ней не близок. Мне нужно будет пройти не одну милю. Много миль… до того, как меня снова подкосит сон».