Глава 43

Вероника проснулась оттого, что замерзла. Окно было приоткрыто, и ночная сырость проникла в спальню. Пришлось вылезать из кровати и закрывать окно. Тело болело так, будто ее избили. Ногти и костяшки пальцев все еще были черны от угольной пыли, глубокий порез над глазом противно саднил. Вероника спала крепко, без сновидений, но все равно не чувствовала себя отдохнувшей.

Сад за окном был почти неподвижен, только под легким ветерком тихо покачивались ветви деревьев. Южный ветер. Никаких признаков осени, хотя август близится к концу.

Когда она спустилась в кухню, папа уже приготовил ей завтрак. Бекон, яичница-болтунья, тосты. Даже свежевыжатый апельсиновый сок. Веронике захотелось рассказать о человеке, которого она видела в розарии прошлой ночью. Спросить отца, почему он не открыл, когда она стучалась в дверь кабинета, выяснить, что заставляет его запираться на все замки.

Узнать, что они с Сейлором обсуждали, когда вместе пили пиво в пиццерии. Но папа после вчерашнего ужина пребывал в хорошем настроении. Рассказывал о внуках, улыбался, гладил ее по голове. И Вероника решила, что расспросы могут подождать. Сначала она поговорит с Маттиасом.

– Ты останешься на выходные? – спросил отец – кажется, он решил, что у нее отпуск, хотя она ничего такого не говорила. – В субботу в парке будет гулянье. Я-то не собирался идти, но ты здесь, и…

Вероника дипломатично не обещала ни остаться, ни уехать. Она поспешила уйти, чтобы не видеть отца расстроенным.

В местном полицейском участке пахло бюрократией и моющим средством. Вероника сюда прежде не заходила, так что сравнивать свои нынешние впечатления ей было не с чем, но приемная, где ждал ее Маттиас, выглядела примерно так, как она себе представляла.

Стены в кабинете брата были покрыты вымпелами, таблицами, взятыми в рамку нашивками и прочими полицейскими сувенирами со всего мира. Интересно, откуда они у него – унаследовал от своего предшественника или действительно посетил все эти полицейские учреждения? Полиция Большого Манчестера, полицейское отделение Майами-Дейд, полиция Рейнланд-Пфальца. На столе стоял пузатый монитор, полицейская рация время от времени трещала и изрыгала обрывки фраз, разобрать которые удавалось не без усилий.

Вероника перешла прямо к делу и рассказала о случае в розарии. О встрече с тетей Берит, Лидией и ее отцом, а потом и о своем визите к Сейлору в дом престарелых. Торопясь договорить, пока Маттиас не перебил ее вопросом или не засомневался в ее словах, она рассказала о сарае и о жестяной шкатулке, которую нашла в спрятанном кессоне.

О своем падении в шахту Вероника умолчала, как и о том, что дядя Харальд, кажется, отрядил Патрика приглядывать за ней. Но Маттиасу и услышанного было достаточно. Он надел резиновые перчатки, повертел шкатулку так и сяк, пинцетом подцепил бумажку и рассмотрел волоски под лупой. Вероника улыбнулась – брат походил на детектива из старых фильмов.

– Уголок, – пробормотал он – то ли ей, то ли себе.

– Что-что?

– Бумага. Уголок конверта.

– Ага. – Вероника подалась вперед, глядя на бумажку, которую брат осторожно держал между пальцами. Увидела, что он не ошибся. Странно, что она сама этого не заметила. – Как думаешь, что это может значить?

– Мы не знаем наверняка, чьи это волосы – Билли или нет. – Маттиас аккуратно отложил бумажку. – Надо отослать их на анализ. Прежде чем мы выясним…

– А если перескочить это звено? – перебила она. – Если исходить из того, что это волосы Билли?

Маттиас пожал плечами. Он выглядел не таким заинтересованным, как она ожидала.

– Ну, если предположить, что это и правда волосы Билли… – Брат откинулся на спинку стула. – Полицейские считали, что Роот похитил Билли, чтобы шантажировать дядю Харальда. Тогда в конверте, от которого этот уголок, могло быть письмо с угрозами.

– А если никакого письма не было?

– Насколько мы знаем, его и не было. Может, Роот отстриг прядь волос Билли и сунул в конверт. Написал письмо с требованием выкупа. Но по какой-то причине так и не отправил его. Может, все пошло наперекосяк, Билли умер, и Роот избавился от письма. Остался только уголок, который случайно застрял в шкатулке.

– Или же все было по-другому. – Вероника достала фоторобот, разгладила на столе перед братом. Увидела, как у него сжался рот. – Некий похожий на это изображение человек навещал Сейлора в Экхагене. Представился Исаком, сказал медсестрам, что он племянник старика. Они хорошо его запомнили. А когда я показала фотографию Сейлору, стало ясно, что он его узнал.

Маттиас покосился на листок, потом на нее. Во взгляде наконец появилась заинтересованность. Он уже собирался что-то сказать, когда в дверь вдруг постучали и в кабинет заглянула женщина лет тридцати. По выражению, которое появилось у нее на лице, когда она увидела, что Маттиас не один, Вероника сразу поняла, кто это.

– О, прости. Я не знала, что у тебя посетитель. – Незнакомка так и стояла в дверях. Красивая, темные глаза, кожа почти того же бронзового оттенка, что у Леона.

– Это моя сестра. – Кажется, Маттиас почувствовал себя неуютно.

– А. Здравствуйте! – Женщина улыбнулась, но не представилась. Маттиас тоже промолчал.

– Что-то срочное?

– Нет, дело терпит. Рада была познакомиться. – Женщина кивнула Веронике и закрыла за собой дверь.

Маттиас избегал ее взгляда, и Вероника не знала, что делать с повисшим в кабинете напряжением. Маттиас, видимо, тоже – и потому он решительно поднялся со стула.

– Идем, я тебе кое-что покажу.

Следом за братом она спустилась по лестнице, миновала ряд шкафов, две раздевалки и открытую дверь, которая вела в маленький спортзал. Пройдя коридор, они оказались у бронированной двери с табличкой «Архив».

Помещение – квадратная коробка без окон – было просторным, но Вероника все же вспомнила про старую доильню. Она закрыла глаза, сглотнула.

В сухом воздухе плавали запахи типографской краски, пыли и бумаги. Средний проход уводил к стеллажам, заполненным папками, подшивками газет и картонными коробками. Вероника читала годы на полках: 1998, 1995, 1993. Маттиас прошел в самый угол, до отметки 1983 год, и остановился. Указал на стеллаж возле стены. Ряд синих папок, все с одним и тем же номером.

– Это дело Билли. Девятнадцать полных папок, которые оставил после себя Монсон. Я прочитал их все раз по десять, досконально изучил каждый протокол допроса, каждый протокол вскрытия, каждую пометку. – Он провел пальцем по картонным корешкам. – Что бы люди ни говорили, Монсон сделал все, что мог. Он продолжал прочесывать местность в поисках Билли даже после того, как прокурор закрыл дело. Лично принимал и проверял информацию от населения, независимо от того, насколько правдоподобными или фантастическими были сообщения. Он надеялся, что Роот еще наведается домой.

– Наведался? – Вероника угадала ответ еще до того, как Маттиас покачал головой.

– Последний признак жизни – пустая открытка, штемпель – Роттердам, адресована Нилле Роот. Пришла примерно через месяц после исчезновения Роота. Свен-Почтальон передал ее полиции. Думаю, Монсон показывал ее Нилле. Открытка где-то здесь. Я сам ее видел.

Он указал на папки.

– На открытке грузовой корабль. Видимо, Роот подался в море. Монсон обзванивал матросские церкви и гостиницы Роттердама и других портовых городов. Роот все же был их единственным подозреваемым, единственным, у кого был мотив, так что я понимаю, почему Монсон не хотел сдаваться. Он надеялся узнать, где обретается Роот, надеялся, что отыщется побольше улик, и, конечно, хотел выяснить, где же тело нашего Билли. Но он так ничего и не добился.

– А машина? Старый «амазон» Роота? Что с ней?

– Машину тоже так и не нашли.

– А что с Монсоном?

– Вернулся в Эстергётланд. В Мьёльбю, я слышал. Да какая разница. Большинство винили его в том, что Роота выпустили. По-моему, несправедливо. Я не уверен, что справился бы лучше. – Маттиас едва заметно пожал плечами.

– Он еще жив?

– Думаю, да. Кто-то говорил, что он болен. Рак желудка или что-то вроде того. Ты же помнишь Монсона?

Вероника кивнула.

– Всегда такой хлопотливый, и говорил смешно. Эстготский диалект, сконские словечки. Помню, что у него были добрые глаза.

А еще я соврала ему насчет того, что мы вернулись домой вместе, подумала Вероника. Чтобы ты не влип в историю. Потому что в то время были мы – и весь остальной мир против нас.

– И что бы ты сказал обо всем этом?

Маттиас повернулся к ней.

– Ты была в комнате Билли после того лета? Или в маминой, раз уж на то пошло?

Вероника покачала головой.

– Они заперты.

– Знаешь, почему?

– Нет. – У Вероники был ответ, но она предпочла прикинуться простушкой.

– Я пытался уговорить папу переехать в поселок. Поселиться в доме на несколько квартир, поближе к внукам. Дядя Харальд предлагает купить Баккагорден за хорошую цену.

– Но?

– Папа отказывается переезжать. Даже слышать не хочет. И отказывается подписывать разрешение на строительство для дяди Харальда. – Он замолчал, как будто что-то обдумывая. – Я что хочу сказать: человек должен уметь отпустить свое прошлое. Иначе он так в нем и застрянет.

Они вернулись в кабинет. Маттиас сходил на кухоньку, принес две щербатые кружки с кофе. В участке было почти тихо, только бурчала иногда рация да откуда-то из глубин коридора доносилось пощелкивание клавиатуры.

– Я сегодня же отправлю волосы в лабораторию, – сказал Маттиас, когда они отпили по глотку кофе. – Но даже если это волосы Билли, мы вряд ли далеко продвинемся.

Вероника кивнула – она уже просчитывала такой вариант.

– Потом поговорю с домом престарелых, попрошу заведующего позвонить, если этот Исак снова объявится, – продолжил Маттиас. – А что касается папы и того человека, которого, по твоим словам, ты преследовала в саду…

– Что значит «по твоим словам»? Там точно кто-то был!

Маттиас поставил кружку и поднял руки.

– Сорри, я неверно выразился. Если я правильно понимаю, человека ты не видела. Так же, как и в Стокгольме.

– Я уверена, что там кто-то был! – Вероника старалась сдержаться, не дать злости победить. Как жаль, что на Маттиаса так легко разозлиться.

– А это не могла быть косуля?

– Косуля, которая опустила задвижку на калитке?

– Я просто спрашиваю. – Маттиас снова воздел руки.

Несколько секунд они сердито глядели друг на друга, потом Маттиас капитулировал.

– В начале лета кто-то основательно пошарил в дальних, уединенно стоящих усадьбах. Я прослежу, чтобы ночной патруль время от времени проезжал мимо папы.

– Хорошо, – сказала Вероника и уже мягче добавила: – Спасибо.

Они помолчали.

– Останешься на выходные? В парке будет гулянье. Дядя Харальд ставит всему поселку угощение и выпивку. Обещана живая музыка.

– Что это с ним? С чего он вдруг расщедрился?

Маттиас ухмыльнулся.

– История с новыми ветряками поубавила ему популярности. Вот он и пытается купить соседское расположение.

– Понятно. – Вероника осторожно ответила на улыбку брата. Почувствовала, как ослабевает напряжение, все еще царившее в кабинете. – А как… – она кивнула на дверь, – твоя семейная терапия?

Улыбка брата сменилась гримасой.

– Не особенно хорошо, если честно. Я очень стараюсь, но все так сложно… Мы с Сесилией знаем друг друга со школы. У нас общий дом, общие дети. Нельзя же все бросить.

Вероника подумала про Леона и чуть было не начала рассказывать о нем Маттиасу – ведь теперь доверие между нею и братом восстановилось. Но вместо этого спросила:

– Ты ее любишь? – И только потом поняла, каким двусмысленным вышел вопрос.

– Любовь бывает разная. – Брат пожал плечами.

Вероника кивнула, почесала шрам на руке.

– Дядя Харальд знает о ваших проблемах?

Маттиас покачал головой.

– Я только папе рассказывал. Мы с Сесилией стараемся заметать все под ковер. Ради девочек.

А еще потому, что реакция дяди Харальда тебе известна заранее, подумала Вероника. Начнет давить, требовать, чтобы ты остался с Сесилией, поступил так, как он считает правильным. И тебе будет очень трудно противиться ему. Потому что ты хороший мальчик. Сын Эббе и Магдалены.

Она решила сменить тему, воспользоваться минутой искренности и задать вопрос, так долго остававшийся под спудом.

– Как по-твоему… мама любила нас? Ну, то есть понятно, – быстро проговорила она, предваряя возможные протесты, – что нет ничего страшнее потери ребенка. Но у нее же еще оставались мы. Почему нас ей не хватило?

Слово повисло в воздухе между ними, и какое-то время они пили кофе в тишине.

– Ты чувствуешь себя в чем-то виноватой? – спросил Маттиас, и она поежилась. – Билли умел быть истинным наказанием. Как тогда, например, когда наябедничал маме про гнездо. И мама всегда относилась к нему по-другому, словно он какой-то…

– Особенный.

– Точно. Как будто для него существуют другие правила. – Маттиас неловко улыбнулся, и Веронике немного полегчало.

– Билли звал их мамочка и папочка, помнишь? А мы говорили – мама, папа.

– Помню, а как же. – Маттиас усмехнулся. – Мы начали называть их мамочкой и папочкой уже после… – Он замолчал, отвернулся.

Вероника сделала глубокий вдох. Ну и что, что в груди лед.

– Я злилась на Билли в тот вечер. Думала, он спрятался где-нибудь и заснул. Мама разволнуется, а попадет за это тебе, потому что ты пришел домой поздно. Что будет, как тогда с гнездом. Я искала везде, и в сарае, и в коровнике, звала на разные лады – и вслух, и про себя. Мне это до сих пор снится. Что я ищу его и не нахожу.

Вероника остановилась, испугавшись, что наговорила лишнего. Но по лицу Маттиаса ничего нельзя было понять.

– А ты? – спросила она. – Что чувствуешь ты?

Ей вспомнились папки в архиве. Маттиас прочитал их не по одному разу, страница за страницей, пытаясь отыскать нечто такое, на что никто до него не обратил внимания. Нечто такое, что все исправит, хотя он и догадывался, что это невозможно. Нечто такое, что объяснит необъяснимое. Неужели она и сама такая? Неужели все дело именно в этом? Ей хотелось сказать «нет», убедить себя, что она другая.

– Иногда… – начал Маттиас. Помолчал. Потер шею. – Иногда мне кажется, что то лето продолжается. Что мы каким-то образом все еще там. Папа, ты и я. Весь поселок…

Брата прервал телефон. Неожиданно резкий звонок заставил его вздрогнуть. Смягчившийся было взгляд опять посуровел. – Алло? Да, привет…

Вероника по его голосу поняла: звонит Сесилия. Стало быть, разговор окончен.