Глава 10
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ - ГОДЫ ДЕСПОТИИ

Прошло ещё более четырёх лет, прежде чем наконец закончилась гражданская война. Это время было страшным периодом непрерывных волнений, охвативших многие провинции. И вот теперь, чтобы не допустить беспорядков среди ветеранов, следовало немедленно раздать им пенсии и к тому же как можно лучше обеспечить остающихся в строю солдат. В распоряжении Цезаря имелось по крайней мере 35 действующих легионов. Какие бы рискованные предприятия за пределами Италии он ни планировал, такая армия вряд ли могла понадобиться в будущем. Это означало, что необходимо было изыскать средства на выплату пособий для огромного числа людей. Однако они хотели получить земельные наделы, а не деньги, которые не имели такой ценности, как гарантии собственности на землю. Следовательно, требовалось новое распределение земель, которое уже сыграло весьма важную роль в законодательной деятельности Цезаря четырнадцатью годами ранее, когда он впервые занял пост консула, но теперь в значительно большем масштабе.

Но землю в Италии уже неоднократно использовали во время таких же мероприятий, и она была фактически истощена, а тяготы, которые несло местное население, и без того были непомерны. Вот почему Цезарь начал широко проводить в жизнь план, который с большой осторожностью уже осуществлялся Римом начиная с конца предыдущего столетия. План заключался в создании новых поселений римских граждан, причём не только в Италии, то есть на территории, на которую распространялись римские привилегии, но и в провинциях Римской империи. Как и в 59 году до н. э., процесс переселения приобретал двойственный характер: поселенцами становились не только бывшие легионеры, но и многочисленные представители безработных, паразитирующих пролетариев Рима. По-видимому, около 80 тысяч горожан было переселено в провинции. Точно не известно, сколько ветеранов Цезаря успело обосноваться на новых землях за тот небольшой срок, который осталось ему прожить. По-видимому, их было не меньше 20 тысяч, а возможно, и вдвое больше. Число новых городов в провинциях увеличилось во много раз, теперь их было уже около сорока. Сюда входили как совершенно новые города, так и города, поглотившие уже существовавшие на данной территории поселения или основанные рядом с ними. Эти центры должны были служить не только интересам торговли, они создавались также с оборонными целями, поскольку ветераны представляли собой сильный военный резерв. Некоторые из этих поселений стали предшественниками современных больших городов.

Это лучше всего видно на примере Иберийского полуострова, где новые города были основаны переселенцами из Рима. Это Севилья (прежде Гиспалис), Новый Карфаген (Картахена) и Таррако (Таррагон). В Галлии Арелат (Ариес) получил часть территории Массилии, а другое поселение стало военно-морским портом, получившим название форум Юлиев (Фреджус). Цезарю удалось сломить предубеждение против возрождения зловещего Карфагена на севере Африки, и сто лет спустя после разрушения города туда были отправлены колонисты. На месте Коринфа, разрушенного римлянами в том же 146 году до н. э., также было создано поселение, чему особенно способствовали планы сооружения канала, которые так и остались невыполненными вплоть до 1893 года. Коринф стал результатом совершенно нового направления колонизации, которое предусматривало учреждение нескольких гражданских поселений не только на Западе, где латынь была хорошо известна, но и в ключевых точках греческого Востока. Ещё одним таким поселением стал Синоп на южном побережье Чёрного моря, а следующим должно было стать новое поселение в Батротуме, около греко-албанской границы, напротив Корфу. Но друг Цицерона Аттик, правитель этой провинции, пожаловался Цезарю на конфискации, которых требовала организация нового поселения. Цезарь согласился отказаться от реализации своего плана на условиях, весьма для него показательных. За отказ богач Аттик должен был выплатить Цезарю компенсацию наличными деньгами. Однако, несмотря на эту сделку, будущие поселенцы отправились в путь, ничего не зная о том, что ехать им, по сути, некуда. Цицерон был чрезвычайно удивлён этим фактом. Цезарь, как говорили, в ответ на его упрёки по этому поводу объяснил, что не хотел расстраивать переселенцев, пока они оставались в Риме, — ведь, как мы знаем, он стремился к популярности. Цезарь, по его словам, собирался проследить за тем, чтобы им сообщили обо всём уже в пути, посреди Адриатики, и направили на какую-нибудь другую территорию.

Если на Востоке греческая цивилизация не оставила никакого пространства для латинян, и вопрос о романизации просто не стоял, то на Западе расселение римлян по огромной территории явилось решающим шагом в этом направлении. Этому также способствовало продуманное отношение к организации и составу новых поселений, а также к системе управления, которая была учреждена ещё при Цезаре, а результаты этого процесса проявились намного позже.

Романизация также ускорялась, хотя и менее заметно, благодаря предоставлению латинских прав городам, где жили коренные жители. Это подразумевало получение римского гражданства главными должностными лицами и городскими советами. Такая привилегия была сделана всеобщей на Сицилии и в Южной Франции (Нарбонская Галлия). Таким образом, эти провинции теперь получили частичные права, такие же, какими обладали итальянские города к северу от реки По до их полного объединения с полуостровом четырьмя годами ранее. Городам Южной Испании, которая также была сильно романизирована, были предоставлены обширные права римского гражданства. Такой статус был не чем иным, как обещанием полноправного гражданства в будущем для всего населения. Это обещание редко выполнялось, поскольку было чревато ненужными конфликтами, которые могли возникнуть при уравнивании в правах верхушки коренного населения и римских колонистов. Сам Цезарь довольно щедро раздавал права гражданства провинциальным богачам, учёным и врачам, многие из которых были выходцами с Востока. Тем не менее он положил конец бурной деятельности своего секретаря Фабения, который настолько успешно торговал правами гражданства, что смог купить себе дворец на Авентинском холме.

Следует отметить, что именно Цезарь, с его широчайшим кругозором и опытом, имел более полное представление о Римской империи в целом, чем любой римлянин до него. Он пробил первую брешь в барьере, существовавшем между итальянцами и жителями провинций, в барьере, который его последователи начали всерьёз разрушать только спустя два столетия. Благодаря политике Цезаря в колониях теперь жили не только ветераны, но и безработные пролетарии из столицы. Можно смело утверждать, что он был единственным государственным деятелем Рима, который с успехом решил проблему переизбытка столичного пролетариата. Многие бедняки уехали за границу, к тому же численность населения уменьшилась в результате гражданской войны. Всё это, вместе взятое, позволило Цезарю уменьшить количество получателей бесплатного зерна от 320 до 150 тысяч человек. Цезарь очень внимательно относился к своим обязанностям законодателя, он даже планировал разработать кодекс римского гражданского права, то есть поставил задачу, которая ещё не была полностью решена и через 600 лет после него. По-видимому, Цезарь вновь вернулся к проблеме долговых обязательств, и благодаря его санкциям должники получили возможность признавать свою некредитоспособность перед уполномоченным должностным лицом и вместо наличных денег уступать в счёт долга землю или товары, оставляя себе достаточно имущества для собственного пропитания. Вполне вероятно, что эта мера была принята именно в течение последних месяцев правления Цезаря, а это означает, что именно он сделал попытку гуманизации очень жестокой системы отношений должника и заимодавца. Согласно римским законам последний обладал неограниченной властью над несостоятельным должником. По-видимому, именно Цезарь разработал систему прав должника, на которой основано современное законодательство о банкротстве. Эти меры оказались благотворными как для всей Италии, так и для Рима, а в сельских районах полуострова Цезарь попытался осуществить ещё несколько реформ. Он сделал ряд шагов по борьбе с бандитизмом и попытался уменьшить безработицу, установив следующее правило: по крайней мере третья часть всех работников в латифундиях должны быть свободными людьми, а не рабами. Цезарю принадлежат широкие проекты увеличения пахотных земель, осушение озера Фуцино, расположенного в горах к востоку от Рима, и Понтинских болот, лежащих к юго-востоку от города. Об этих проектах впервые заговорили более чем за сто лет до Цезаря, затем они были реанимированы римскими императорами, но и по сей день они не осуществлены в полной мере. Множество проектов Цезаря, не осуществлённых им при жизни, принесли свои плоды в течение одного или двух столетий после его смерти. Например, он собирался углубить гавань в Остии, чтобы Рим имел свой собственный порт, подобный Пирею в Греции, и больше не зависел от удалённого Путеоли (Поззуоли) как от основного порта.

В течение своего краткого пребывания в Риме диктатор был занят весьма важной административной и законодательной работой, но ни одно из его мероприятий не выходило за рамки традиционной рутины. Он не делал серьёзных попыток решать какие-либо перспективные проблемы, сосредоточившись на текущих задачах. Его способность эффективно и быстро находить их решение вызывает восхищение. Действительно, многим казались чрезмерными его зоркость, когда дело касалось выявления злоупотреблений, и быстрота реакции при принятии решений об их устранении. Законы и декреты сената вырабатывались с необыкновенной скоростью; Цицерон даже жаловался на то, что иностранные правители не раз выражали ему свою благодарность за почётные награждения от Римского государства, о которых он, Цицерон, слышал впервые. Когда кто-то заметил в ходе беседы, что одно из созвездий должно взойти следующей ночью, Цицерон не преминул злобно пошутить. «Без сомнения, — заявил оратор, — оно получило на это специальное распоряжение свыше!»

Сенат, которому было поручено выполнение программы Цезаря, значительно изменился в своём составе. Число сенаторов возросло от 500 или 600 до 900 человек, и почти половина из вновь прибывших приехали из провинции. Большинство новых членов сената были итальянскими банкирами, промышленниками и землевладельцами. Многие приехали из тех районов полуострова, которые до настоящего времени были оторваны от Рима гражданской войной и политическими преградами. Не составляло труда высмеять этих «твёрдолобых» политиков, которые наконец-то вошли в национальный орган управления, к тому же это вводило в заблуждение консерваторов. Ещё легче было иронизировать над экзотическим видом нескольких сенаторов-галлов, которые на самом деле являлись влиятельнейшими, почтенными гражданами романизированных провинций Цизальпинской и Нарбонской Галлии. Ведь Цезарь ввёл в сенат тех, кто мог предложить большие суммы, а также был его сторонником.

«Если для защиты моего положения мне придётся призвать на помощь бандитов и головорезов, я буду считать себя обязанным наградить их», — повторял он неоднократно.

В период диктатуры Цезаря консулы отнюдь не были революционно настроены. Из их числа пятеро были представителями знати, включая троих патрициев, и четверо «новыми римлянами», доказавшими свою преданность в Галлии. Новшество заключалось в том, что своим избранием они были целиком обязаны Цезарю, и только ему одному. Его единственная уступка электорату заключалась в отмене политических гильдий, благодаря которым, при попустительстве самого Цезаря, в 50-х годах выборы превратились в кровавые разборки. Но он высмеял и само народное собрание, все достижения которого, по его мнению, являли собой всего лишь жалкую, неудавшуюся попытку выразить желания народа Рима. Впредь задачи собрания должны были состоять исключительно в том, чтобы исполнять волю диктатора.

Не было ничего нового в том, чтобы назначать своих ставленников на высшие должности, но Цезарь делал это совершенно открыто, и действительно, в конце концов законодательно ему было дано право «рекомендовать» большую часть от общего количества кандидатов на высшие должности, причём это право предоставлялось на много лет вперёд. Вызывали нарекания также отсрочки выборов, которые иногда приводили к тому, что консулы осуществляли свои полномочия только в течение нескольких месяцев; итак, когда один из консулов умер в последний день 45 года до н. э., Цезарь заменял его в течение нескольких часов, оставшихся до конца года. Цицерон с горечью заметил, что это был особый срок службы, когда ни у кого и крошки во рту не было, а сам консул не сомкнул глаз. Намерение диктатора, однако, состояло в том, чтобы использовать все возможности консульского статуса, проводя на эти должности лояльных ему лиц. С той же самой целью, а также в интересах более эффективной работы он увеличил число преторов от восьми до шестнадцати, число эдилов — от четырёх до шести и число квесторов — от двадцати до сорока. Что касается народных трибунов, один из которых попытался не допустить Цезаря в казначейство в 49 году до н. э., то он по-прежнему испытывал сильное раздражение от их булавочных уколов. Когда трибуны не встали с мест во время его испанского триумфа, он пришёл в бешенство и не мог успокоиться в течение нескольких дней. А двое трибунов, демонстративно прекративших приветствия в честь Цезаря, были на время отстранены от выполнения своих обязанностей. А ведь в своё время Цезарь начал войну под лозунгом защиты неприкосновенности народных трибунов и демократических прав. Однако он допустил и более серьёзный просчёт. Он не учёл интересов высших должностных лиц, бывших высших должностных лиц и потенциальных должностных лиц. Он не сумел найти компромисса между республиканскими формами и аристократической гордостью, с одной стороны, и своим собственным режимом правления — с другой, да он и не пробовал этого сделать. Цезарь никогда не заботился об интересах знати и всерьёз не относился к конституции, стоявшей на защите этих интересов. «Для меня нет ничего важнее, чем быть правдивым с самим собой, — заявил он однажды, — а другие пусть будут честны перед собой».

Теперь интеллектуальная гордость Цезаря становилась всё более очевидной, а жажда абсолютной власти — всё более нетерпеливой.

Наиболее опасным противником Цезаря стал отошедший в лучший мир Катон. Вскоре после его самоубийства в Африке в народе начал создаваться его легендарный образ настоящего республиканца. Возвеличивание Катона приняло такие размеры, что даже Виргилий спустя целое поколение представлял его как благородного учредителя законов для простого люда, а Лукан, вступив в противоречие с Нероном, видел в нём саму основу оппозиции имперским тиранам.

Эти строки были написаны через сто лет после его гибели, однако панегирики в честь Катона появились уже в первые месяцы после его ухода из жизни. Одна такая работа была написана Цицероном. Хотя при жизни Катона он и считал его слишком уж «твёрдолобым», в июле 46 года до н. э. оратор уже работал над хвалебным некрологом. Годом позже он задавался вопросом, насколько разумно было писать такую работу в условиях диктатуры. В августе 45 года до н. э. Цезарь вежливо похвалил эссе, но, зная, какую ненависть он всегда испытывал к Катону, нетрудно догадаться, что поступок Цицерона привёл его в бешенство. После кровавой битвы при Мунде он с помощью Гирция, подготовившего черновой вариант, начал писать своё сочинение «Анти-Катон». Целиком эта работа не сохранилась, до нашего времени дошёл только текст обращения к Цицерону, в котором Цезарь красноречиво уверяет, что он ни в коей мере не может сравняться с Цицероном по изяществу стиля. Затем Цезарь переходил к ядовитым насмешкам над жадностью Катона, над его склонностью к кровосмешению и пьянству, он упрекает Катона в чудовищном стяжательстве, описывая, как тот продал и затем вновь купил собственную жену. Цицерон выразил надежду, что книга Цезаря будет издана. Это было сделано отчасти из-за добрых слов в свой адрес, а отчасти также и потому, что грубое оскорбление Катона должно было вызвать всплеск негодования и таким образом пойти на пользу Республике. Кроме того, Цицерон был вынужден хвалить труд Цезаря, поскольку Цезарь похвалил его собственный — и с равной неискренностью.

По возвращении из Испании Цезарь отпраздновал очередной триумф, который он разделил с двумя офицерами (одним из них был его собственный племянник), и ведущей темой стала тема освобождения. Празднования пользовались теперь не такой популярностью, как раньше, поскольку было невозможно скрыть тот факт, что побеждённые враги были собратьями-римлянами. Однако эта тема упорно муссировалась, было запланировано строительство храма Свободы, а на монетах появилось слово «Свобода». Тем не менее с политической точки зрения идея была легковесна и бессмысленна. Ещё до битвы при Фарсале, в ходе мирных переговоров с Метеллом Сципионом, Цезарь предложил нечто подобное политической программе: спокойствие для Италии, мир для провинций, безопасность для всей страны. Но в этой формуле отсутствовало само понятие конституционных традиций. Цезарь находился вдали от центра в течение одиннадцати лет, и в то время, когда Республика была настолько ослаблена, что он мог подчинить её полностью, его взгляд устремлялся к более широким горизонтам. Тем временем он издал указ, предписывающий заново устанавливать снятые ранее статуи Помпея, и это было, возможно, хорошим знаком, если только не случайной прихотью.

В начале лета 45 года до н. э. Цицерон сформулировал идею подачи меморандума, в котором указывалось бы, как под руководством Цезаря можно восстановить Республику. Но Бальб и Оппий советовали ему не включать в этот документ каких бы то ни было рекомендаций, которые не совпадали бы с фактическими намерениями диктатора. Они также выражали беспокойство по поводу того, что проект слишком походил на протест против деспотизма, и серьёзные опасения, что деспотизм только усилится, если Цезарь не достигнет конституционного урегулирования перед отъездом на следующую военную кампанию. В результате Цицерон вообще отказался от своей идеи. «Вовсе не постыдность темы мешает мне, — писал он Аттику, — хотя и это имеет место. Но я не могу придумать, о чём можно было бы написать».

Тем временем Цезарь проявлял свою обычную любезность. Он просил Гирция и Долабеллу собрать для него все остроты Цицерона. При этом Цезарь преследовал двойную цель: он получал возможность дать свою оценку и следить за тем, чтобы колючий язык оратора не завёл его слишком далеко, поскольку отношение Цицерона к Цезарю вновь быстро ухудшалось. Глубоко подавленный отменой республиканского правления и подкошенный смертью любимой дочери, он написал Аттику: «Для пользы небес отбросим лесть, и будем по крайней мере наполовину свободными».

Брут высказал мнение, что Цезарь меняется в лучшую сторону, но Цицерон считал его оптимизм смехотворным, хотя он и был тронут дружеским письмом Цезаря с выражением соболезнований. И всё же деятельность, в которую он погрузился, сражаясь с несчастьем, имела неоценимую важность для мира, поскольку именно в то время он писал свои трактаты, давшие латинской мысли целостную систему моральных ценностей и способствующие превращению этого периода отмирания республиканских традиций в эру бурного расцвета литературы.

Именно на этой почве, когда не находилось других точек соприкосновения, Цицерон и Цезарь могли с удовольствием общаться, испытывая обоюдное уважение и интерес. Благодаря перу Цицерона перед нами предстаёт удивительная и уникальная картина визита диктатора в Путеоли в декабре 45 года до н. э.

«Великий гость грядёт, прочь сожаления! Всё действительно прошло очень приятно. Однако когда он добрался до Луция Марция Филиппа вечером 18-го, дом был настолько переполнен солдатами, что с трудом удалось найти свободную комнату для того, чтобы угостить обедом самого Цезаря. Две тысячи человек! Я был сильно встревожен тем, что могло произойти на следующий день, но меня выручил Кассий Барба, предоставивший мне охрану и слуг. На моей земле был разбит лагерь для солдат Цезаря, а дом поставлен под охрану.

19-го он оставался с Филиппом до часу дня и никого не принимал — я полагаю, что он составлял счета с Бальбом. Затем он вышел на прогулку вдоль берега. После двух он принял ванну. Тогда ему сообщили о Мамурре; но выражение его лица не изменилось при этом известии. Ему сделали масляный массаж, и затем он сел обедать.

Он принимал курс рвотных лекарств, так что мог есть и пить без неприятных последствий и к собственному удовольствию. Прислуживали превосходно. Это был роскошный обед, и более того, прекрасно приготовленный и приправленный, сопровождавшийся милой беседой, одним словом, приятный. Сопровождавшие его, как свободные римляне, так и рабы, были заботливо размещены в трёх соседних комнатах. Даже самые незначительные из сопровождающих и рабы ни в чём не испытывали недостатка; наиболее важных лиц из окружения я развлекал сам.

Другими словами, мы были людьми среди людей. Однако он не тот гость, которому вы можете сказать: «Пожалуйста, загляните ещё раз на обратном пути». Одного раза — достаточно! Мы не говорили о серьёзной политике, но зато обсудили множество литературных вопросов. Короче говоря, ему понравилось, и он провёл время с удовольствием. Он сказал, что собирался провести один день в Путеоли, а следующий — в окрестностях Байе. Вот вам история о том, как я развлекал его, — или как он был у меня на постое; мне показалось это хлопотным, но, как я уже сказал, не лишённым приятности».

Но относительно доброе расположение Цицерона по отношению к Цезарю, вызванное этим незабываемым случаем и огромным обаянием гостя, было только мимолётным лучом солнечного света в мрачной бездне его отчаяния в связи с тем, что творилось в стране. И он, конечно, был не одинок в своих чувствах. Всё, что было столь же дорого человеку, как собственные дети, — страна, честь, уважение и положение в обществе, — всё было потеряно. Это написал ему в конфиденциальном письме юрист Сервий Сульпиций Руф. Видимо, Цезарь не осознавал, насколько сильно люди сочувствовали республиканским традициям, или не считал нужным принимать это во внимание. Для них была предназначена бутафория. Он сказал так и был абсолютно уверен, что для всех это слово — закон. Личное обаяние Цезаря, умение очаровать аудиторию, его тактичная любезность и тонкое остроумие иногда ещё оказывали своё воздействие, но теперь это были скорее судорожные попытки, чем норма поведения. Бархатная перчатка на железной руке порядком поизносилась, как писал об этом Шекспир.

Теперь ситуация принимала новые формы, где личное преобладало над конституционным. Например, Цезарь стал «главой государства» (императором), и этот термин получил специальное и полуофициальное значение, и вскоре после его смерти стал официальным обозначением носителя деспотической власти, таким образом в истории появился титул «император». Уже при жизни Цезаря постоянно говорилось о необходимости его пожизненного назначения великим понтификом. Это было необходимо народу, подверженному суевериям, поскольку такое назначение отразило бы его близость к богам и роль исполнителя божественной воли. Греки уже объявили Цезаря богом, поскольку они привыкли называть так своих собственных монархов. Тот же процесс шёл и в Риме, но с использованием других чисто технических нюансов и разнообразных сложных религиозных процедур. Правда, в Риме процесс обожествления Цезаря никогда не носил полностью официального характера, и никаких официальных решений по этому поводу не принималось. Мало-помалу статуи Цезаря, под ехидные насмешки Цицерона, были установлены в храмах. Были учреждены специальные культы, хотя и не прямого поклонения Цезарю, но в его честь. Постепенно стиралась привычная грань между человеческим существом и божеством. В начале 44 года до н. э., когда Цезарь был диктатором уже четыре срока, его профиль стал появляться на римских монетах. Это было бы естественно для греческих монархов, и в восточных провинциях вскоре после победы при Фарсале на монетах местной чеканки появились изображения, сходство которых с Цезарем трудно отрицать. Но в столице до того времени на монетах изображали только умерших деятелей. Так что последнее нововведение стало ещё одним доказательством — если какие-то доказательства вообще необходимы — того, что Цезарь не был обычным гражданином.

Наиболее резким напоминанием об этом факте явилось назначение Цезаря в феврале 44 года до н. э. пожизненным, «вечным» диктатором. Новый зловещий титул пожизненного диктатора (dictator in perpetuum) появляется рядом с его портретом на монетах. По крайней мере некоторые из них появились до его смерти (уже 9 февраля он стал пожизненным диктатором). Но даже если они были отчеканены после смерти Цезаря, он сам, несомненно, утвердил эту надпись о своём вечном диктаторстве. Это, очевидно, действительно стало сильным ударом. Вся сущность диктатуры, согласно римской конституционной практике, заключалась в её временном характере, и ни один из предыдущих диктаторов, а их было 83, ни разу не рискнул выступить против этого принципа. Когда после битвы при Тапсе Цезарь получил диктатуру на 10 лет, это уже было серьёзным нарушением традиций. И вот теперь, после того как он в течение 24 месяцев оставался диктатором, сенат объявил о пожизненном назначении, которое являлось явным отрицанием тех чрезвычайных полномочий, которыми этот пост всегда ограничивался. До настоящего времени большинство нововведений Цезаря скорее базировалось на традициях прошлого, чем на их отрицании. Образ Цезаря, созданный в XIX веке, — образ супермена, строителя нового мира и государства, — не соответствует реальности. Этот образ связан в основном с именем немецкого историка Теодора Моммзена, который, создавая именно такой образ Цезаря, имел в виду подчинение современного ему и люто ненавидимого им юнкерства прусской монархии. Но зачаток правды в таком представлении всё же был, он заключался в доведении до абсурда древних конституционных форм. Когда Цезарь отметил, что Сулла продемонстрировал свою полную политическую безграмотность, освободив пост диктатора, он имел в виду именно то, что сказал.

Пожизненная диктатура несла очевидные черты царского правления. Последнее нововведение переполнило чашу терпения римлян, вызвав у них сильное отвращение. Настроения были такими же, как почти 500 лет тому назад, в те легендарные дни, когда был сброшен тиран Тарквиний. Среди знати и других оппозиционеров распространялись слухи о том, что Цезарь вступил на тот же зловещий путь. Действительно, поклонники Цезаря провели демонстрации, призывающие его сделать заключительный шаг и стать монархом. Возможно, тут не обошлось без самого диктатора. Но после того как два подобных выступления встретили резкий отпор враждебно настроенных трибунов, Цезарь счёл необходимым организовать демонстрацию, которая свидетельствовала бы о том, что у него не было подобных планов. И не далее чем 15 февраля 44 года до н. э. во время древнего религиозного праздника Луперкалий в театре перед огромной толпой Антоний, который вновь вошёл в фавор и был назначен консулом, хотел надеть на Цезаря царскую диадему, но тот демонстративно отстранил её, посвятив истинному и единственно возможному для Рима монарху — богу Юпитеру.

Цицерон мог конфиденциально писать Цезарю, называя его царём; диктатор мог сидеть на позолоченном стуле; он мог хвастать своей легендарной родословной и носить высокие красные сапоги, подобно древним правителям Альба Лонги. Но в Риме постоянная власть достигалась другим средством, и этим средством была непрерывная диктатура. Цезарь точно просчитал, что такое положение вещей если и вступало в противоречие с конституцией, то, по крайней мере, не порывало с ней. Так какие же преимущества мог дать Цезарю статус монарха, который был столь непопулярен среди римлян и ничего не мог добавить к его фактической власти? Понадобилось ещё четверть столетия кровопролитных войн, прежде чем официальная монархия стала реальностью, но и тогда она была скрыта, хотя и крайне неловко, позади сложного и замысловатого фасада. Эту задачу пришлось решать внучатому племяннику Цезаря Августу, а тот постарался забыть обо всех неудачах своего предшественника и включил имя Цезарь в свой титул. Таким образом он передал грядущим поколениям термин «цезаризм», поднятый на щит при описании династий Бонапартов и Гогенцоллернов. Цезарь не был заинтересован ни в звании монарха, ни в том, чтобы привить на своей родине, в Италии, греческие идеи монархии, которые применяли на Востоке и он сам, и другие римские властители, правившие до него.

Самым, пожалуй, очаровательным воплощением идеи монархии была Клеопатра. Она, и это несомненный факт, последовала за Цезарем в Рим, опасаясь, что может потерять влияние на Цезаря, если окажется вдали от него, и Рим, вместо того чтобы заключить союз с её цветущей богатой страной, просто аннексирует её. Обаяние царицы не подействовало на Цицерона, который нашёл её просто отвратительной. Но Цезарь гостеприимно разместил Клеопатру и её юного мужа-брата в своём поместье, расположенном на противоположном берегу Тибра, и даже украсил свой новый храм Венеры её статуей, отлитой из чистого золота. Клеопатра, возможно, до некоторой степени и повлияла на его политические взгляды. Но Цезарь был настолько занят, что не смог слишком много времени проводить в её приятном обществе. Кроме того, его здоровье, которое раньше редко его подводило, начало ухудшаться. Дважды в течение недавних кампаний, в Тапсе и Кордубе, он, как сообщали, заболел при критическом стечении обстоятельств; возможно, это были припадки эпилепсии. Нам не стоит строить необоснованные предположения о преследовавших его кошмарах, которые традиционно приписывались древними историками ему и другим тиранам. Но он, несомненно, страдал от сильных головных болей и обмороков, по крайней мере в течение последних лет жизни. Он всегда перегружал себя работой. Скульптурные портреты Цезаря вряд ли помогут нам достоверно представить его внешность, ведь мы не знаем, когда они были выполнены. Что же касается изображений на монетах, отчеканенных при его жизни, то тут он выглядит намного старше, чем на свои 56 лет. Кроме того, сам Цезарь начал уже в 46 году до н. э. поговаривать о возможности своей ранней смерти. «Если посмотреть на мою жизнь с точки зрения естественного развития или достижения славы, — говорил он, — я прожил достаточно долго».

При таком положении вещей было, несомненно, разумным шагом посвятить часть своего времени мыслям о будущем, и сразу же по возвращении из Испании в сентябре 45 года до н. э. Цезарь отправился в своё поместье Лавикум (Лабичи), к юго-востоку от Рима, чтобы составить завещание. Однако этот документ, который не обнародовали до смерти диктатора, свидетельствует о том, что Цезарь отдал распоряжения только относительно своей частной собственности, а вовсе не будущего Римского государства. Действительно, этот вопрос даже не подлежал обсуждению, поскольку полномочия Цезаря были основаны на его статусе диктатора и не могли быть переданы наследнику или преемнику. Завещание Цезаря имело большую важность, поскольку его состояние составляло 5 миллионов фунтов, то есть седьмую часть всей казны Римского государства. Кроме того, это завещание позволяет нам представить процесс умственной работы Цезаря.

Он оставлял три четверти всего своего состояния юному Гаю Октавию (Октавиану), в будущем Августу, которому не было ещё и 18 лет. Этот юноша, внук одной из сестёр Цезаря, сопровождал его в Испании. Несмотря на своё несколько хилое телосложение, он проявил исключительные таланты и редкое хладнокровие, чем привлёк внимание диктатора. В конце завещания он оговаривал статус Октавия, которого предлагал считать своим приёмным сыном, если только его жена Кальпурния не подарит ему наследника-мальчика. Оставшаяся часть была разделена между племянником, которого Цезарь брал с собой в испанские походы (и который был награждён не совсем заслуженным триумфом), и другим малоизвестным наследником, то ли племянником, то ли внучатым племянником. Причём эта часть завещания также находилась в зависимости от появления на свет прямого наследника Цезаря, и, возможно, речь шла о ребёнке, который был уже зачат в момент составления завещания. Среди других наследников, которые вступали в свои права, если первые трое не смогли бы принять наследство, был очень способный полководец Цезаря Децим Брут Альбин, а также не менее ценимый Цезарем Марк Антоний. Эти двое, таким образом, уступали только наследникам первой очереди, представителям семейства Цезаря. О сыне Клеопатры, Цезарионе, не было ни слова. Царица утверждала, что его отцом был Цезарь, и после смерти своего младшего брата усыновила ребёнка как наследного принца под именем Птолемея XV Цезаря. Диктатор, однако, никак не упомянул об этой ситуации в своём завещании. И действительно, вопрос о том, кто же отец этого мальчика, который обсуждался уже и в то время, остаётся открытым, тем более что Цезарь, при всей своей сексуальной активности, только однажды, очевидно, стал отцом — дочери Юлии, — и это случилось более чем за 30 лет до появления на свет Цезариона.

Так или иначе, в завещании Цезаря нет даже намёка на какие-либо указания относительно руководства Римской империей после его смерти. Возможно, он надеялся обратиться к этой проблеме на более поздней стадии. Но может быть, подобно многим правителям, включая и наших современников, Цезарь попросту отгонял от себя эту мысль, несмотря на опасности, которые такое поведение навлекало на его страну. У нас есть свидетельство одного из его самых близких друзей, Гая Матия, который утверждал, что Цезарь никогда не думал о решении этой проблемы; он не изобрёл формулы политической стабильности государства.

Действительно, если бы Римское государство тогда распалось, что вполне могло произойти, другие народы вряд ли пролили много слёз. Если бы не превосходная литература этих лет и политические успехи отдалённого прошлого, основные достижения Рима были ещё впереди, в отдалённом будущем, хотя косвенно они во многом базировались на достижениях Цезаря.

Тем временем диктатор пришёл к потрясающему и, как оказалось, последнему решению. Цезарь не собирался далее тратить время и силы на борьбу с озлобленной и недовольной римской знатью, на попытки справиться с трудной ситуацией, которую породила его единоличная власть. Вместо этого он решил развязать новую войну, более грандиозную, чем любая из тех, которые он вёл прежде. А в качестве противника он выбрал Парфянское царство — извечного врага Римского государства на Востоке.

Согласно Плутарху, Цезарь страстно жаждал всё большей славы, словно он истощил все прежние запасы и теперь начинал своего рода конкуренцию с самим собой. К тому времени ему уже было 56 лет. Гитлер был почти его ровесником, когда решил, что мировую войну больше нельзя откладывать. Паскаль отмечал, что стремление Александра к завоеванию мира можно ещё списать на избыток юных сил, но что Цезарю следовало бы быть мудрее. Однако имелись и веские психологические причины для ухода из Рима. Походная жизнь оказывала на Цезаря укрепляющее воздействие. В лагере Цезарь мог упрочить свою власть и свой дух, в отличие от Рима, которым он наслаждался в молодости и где теперь, облечённый властью, он задыхался. Кроме того, следовало снова использовать легионеров — самую мощную и совершенную военную машину тех древних времён, прежде чем они, так же как и сам Цезарь, станут слишком стары для войны. Для Цезаря отклик легионеров на его приказы являлся наиболее сильным стимулятором, который возбуждал и удовлетворял его сильнее, нежели что-либо ещё.

К тому же, если бы понадобился более убедительный предлог, то на сцену следовало бы выпустить публицистов. Очевидно, что диктатор Рима был обязан отомстить за оскорбительное поражение и смерть Красса в Парфянском царстве девятью годами ранее. Было готово и объяснение тому, почему карательное выступление против иностранного противника было отложено: шла гражданская война.

Кроме того, в Парфии произошли события, которые провоцировали военные действия со стороны Рима. После битвы при Фарсале один римский всадник и авантюрист, утверждая, возможно безосновательно, что он был назначен Метеллом Сципионом, изгнал из Сирии родственника и представителя Цезаря, а новый правитель, направленный диктатором, не мог подавить мятеж из-за набегов парфян на провинцию.

Итак, Цезарь теперь располагал 16 легионами и 10 тысячами конницы и пехоты, чтобы организовать новое мощное вторжение в Парфянское царство. Война должна была начаться с севера, по руслу Верхнего Евфрата. И никто не мог предвидеть итоги военных действий, особенно если вспомнить, как расширялись галльские кампании Цезаря и как далеко он уходил от своих первоначальных намерений.

Тем временем ближе к дому Ватиний, успешно действовавший в Иллирии четырьмя годами ранее, вёл жёсткую борьбу за полное покорение приграничных земель; он жаловался Цицерону, что Цезарь ожидает от него невозможного. Миссия Ватиния была особенно важна, потому что именно на его фланге возникло мощное варварское государство, во главе которого стоял Буребистас, а фактически правил его советник, знакомый со всеми тайными пружинами власти в стране. Центром царства Буребистаса была Дакия (Трансильвания), но он покорил также племена в западных районах, граничащих с римской провинцией. Его власть распространялась и в другом направлении, вплоть до самого Чёрного моря, и, хотя он пропускал на свои территории купцов из империи, его власть над греческими прибрежными городами можно было интерпретировать как вторжение в сферу влияния Рима. Хуже всего было то, что ещё до Фарсала Буребистас начал переговоры с Помпеем. Именно этим и объяснялась значимость поставленной перед Ватинием задачи. Ходили настойчивые слухи, что, одержав победу в Парфии, Цезарь ударит на север, через Кавказ, а затем повернёт на запад, по пути разгромив Буребистаса, и, следуя вдоль Дуная, вернётся обратно в Галлию. Без сомнения, даже Цезарь ещё не знал, будут ли столь масштабными эти походы, так явно конкурирующие с походами Александра. Но какие-то попытки осуществить хотя бы часть этого захватывающего плана могли быть предприняты.

Цезарь решил оставить Рим не позже 18 марта, чтобы позволить себе необычную роскошь — начать военную кампанию во время удобного весеннего сезона. Последние фрагменты республиканской конституции были сведены на нет тем упорством, с которым он назначал всех должностных лиц как дома, так и за границей на два года вперёд. Марк Эмилий Лепид должен был стать его заместителем, а затем править Ближней Испанией и Южной Галлией; Марк Антоний и Публий Корнелий Долабелла были предназначены в Македонию и Сирию. За время пребывания Цезаря в Испании в предыдущем году обычный механизм управления Римским государством был изменён, были созданы должности восьми новых префектов города, в распоряжении которых находились вооружённые когорты. Такие меры, явно свидетельствовавшие об отсутствии диктатора, были достаточно обременительны даже в течение краткой испанской кампании, а во время предстоящего длительного отсутствия их воздействие на римлян несомненно оказалось бы гораздо более раздражающим. Истинными правителями Рима в то время предстояло стать Бальбу, с его обширными римскими парками и садами удовольствий в Тускулуме, и финансисту Оппию. Эти люди не были даже сенаторами, и всё же любому сенатору пришлось бы стоять в очереди в их приёмных.

Диктатор с пожизненными полномочиями внушал ужас. Странно, что Цезарь, при всей глубине понимания ситуации, не смог осознать, что пожизненное диктаторское правление, которое усугублялось отсутствием диктатора в столице и управлением на расстоянии, могло переполнить чашу терпения. А поскольку возможность такого правления становилась всё более реальной, был составлен заговор. Покушения на жизнь Цезаря были и прежде. Например, как-то на него напал раб, подосланный неизвестными лицами, возможно, были и другие подобные случаи. Требоний, покинувший Цезаря в Испании, намекнул Антонию, что замена правителя может стать необходимой. Антоний не откликнулся на этот намёк, но и не сообщил о нём. Главным инициатором заговора стал Гай Кассий Лонгин, который перешёл на сторону Цезаря после Фарсала. Ещё в январе 45 года до н. э. он мог сказать Цицерону, что предпочтёт старого и снисходительного диктатора молодому и жестокому Гнею Помпею. Но после того как Кассий был избран претором в 44 году, Цезарь не назначил его на высшую должность, а затем не дал никакого важного поста в армии, когда планировалась экспедиция в Парфию, хотя Кассий был отличным солдатом, прекрасно знал страну, где предстояло воевать, и врага, поскольку сражался вместе с Крассом при Каррах (тогда он вышел сухим из воды, правда, при сомнительных обстоятельствах). Лонгин обладал сильным характером, и проявления беспрецедентного деспотизма, который теперь принимал столь явную форму, были невыносимы для этого гордого человека. В начале года он в числе небольшой группы сенаторов воздержался от приветствия в честь диктатора. Лонгин присоединился к Антонию во время его тщательно планировавшегося выступления во время Луперкалий, когда Цезарь отказался от царской диадемы, хотя, в отличие от Антония, вовсе не собирался помогать Цезарю, а надеялся на то, что диктатор потеряет уважение народа Рима.

Жена Кассия Лонгина Юния Терция была дочерью Сервилии и сестрой Марка Юния Брута, который также перешёл в лагерь Цезаря после Фарсала, присоединившись к Кассию в Анатолии. Это, без сомнения, понравилось Сервилии, ради которой диктатор оказывал особое покровительство Бруту, назначив его правителем Цизальпинской Галлии. Без сомнения, она была ещё больше удовлетворена, когда Брут в ответ на это заявил, что Цезарь стал теперь фактически республиканцем. Но ситуация с Брутом была достаточно сложной, поскольку он, как выяснилось, был привязан не столько к Цезарю, сколько к памяти его дяди, Катона. Он был среди соратников Катона на Кипре, где жестоко преследовал своих кипрских должников, а вскоре после смерти Катона женился на его дочери Порции. Кроме того, Брут написал посмертный панегирик в его честь. Бальб утверждал, что хотя он был гораздо менее выразительным, чем написанный Цицероном, но зато в нём в полной мере чувствовалась искренность.

Брут был энергичен, эмоционален и действовал на окружающих подавляюще. Его родственные связи достаточно запутанны. Какие бы симпатии он ни выражал по отношению к Цезарю, не следует забывать, что его жена, первым мужем которой был Бальб, происходила из двух семейств, где о Цезаре в течение многих лет говорилось с исключительной злобой. Возможно, именно Порция, спекулируя на том, ₄что давнишний роман Цезаря с матерью Брута был позором для семьи, способствовала резкой перемене мнения мужа о диктаторе. Но на самом деле существовала и другая веская причина, заставившая Брута отвернуться от диктатора; и теперь её эксплуатировал Кассий, который (хотя Цезарь продвигал Брута через его голову) видел в нём лидера будущего заговора. Брут был охвачен навязчивой идеей, которая касалась его предков. В среде римской знати это было обычным явлением, но среди предков Брута особо почитались две легендарные фигуры — Луций Юний Брут и Сервилий Ахала. Один из них, согласно преданию, изгнал тирана Тарквиния, а другой вскоре после этого убил Спурия Маэлия, который метил в тираны. Получив официальное назначение на Римский монетный двор, Брут дал распоряжение чеканить портреты обоих этих героев на монетах. В течение долгого времени многие молодые римские аристократы воспитывались в том духе, что убийство тиранов — их священная обязанность. Что же касается Брута, то и его родословная, и характер, и образование (он всерьёз изучал греческую историю, которая изобиловала преданиями о прославленных убийцах тиранов) — всё это, вместе взятое, привело к тому, что он стал считать убийство тирана своим долгом. По преданию, даже основатель Рима Ромул был приговорён сенаторами к смерти за тиранию. И вот теперь Цезаря называли вторым Ромулом или вторым Тарквинием, и, конечно, благородная идея убийства тирана нашла бы поддержку. Кассий упорно внушал эту идею Бруту, и его расчёты оправдались. Брут не только вступил в заговор — он стал его знаменем и одним из руководителей.

Под руководством Кассия и Брута недовольные существующей ситуацией сенаторы, собиравшиеся, чтобы обсудить свои возможные действия, быстро объединились в единый круг из 60 заговорщиков. Мы знаем имена 20 участников заговора. Девятеро из них ранее сражались на стороне Помпея. Двести лет спустя непреклонный римский император, читая историю заговора, заметил, что именно политика милосердия привела к фатальным результатам. Но зато семеро других в течение всей гражданской войны демонстрировали верность Цезарю, а четверо из этих семерых были его лейтенантами в Галлии. Некоторые из них имели основания для недовольства. Требоний чувствовал свою вину за испанский поход, хотя теперь он и должен был получить прибыльную провинцию в Азии. Базилий был раздражён, потому что ему не позволили стать правителем, хотя он и получил большую сумму денег в качестве компенсации. Тиллия Кимбера Цезарь назначил правителем Вифинии, но тот, возможно, был обижен за изгнание своего брата. Братья Каски оба вошли в заговор; один из них, Публий, был обедневшим сторонником Кассия.

Но часто трудно обнаружить какой-либо личный мотив или причину для недовольства. Например, дальний родственник Брута, Децим Юний Брут Альбин, стал одним из главных заговорщиков, несмотря на то что долго и успешно служил Цезарю. Он был указан в завещании диктатора в качестве наследника имущества, очищенного от долгов и отказов, а в тот момент назначен на должность правителя Цизальпинской Галлии с тем, чтобы впоследствии стать консулом на двухлетний срок. И всё же этот человек готов был рискнуть всеми этими великолепными перспективами, приняв участие в заговоре. Возможно, он находился под влиянием семейства Клодия Марцелла, который несколькими годами ранее возглавлял движение плебса против Цезаря, но был впоследствии прощён. Или он надеялся на большую долю в завещании диктатора? Более вероятно, однако, что он руководствовался исключительно своим неприятием вызывавшей его отвращение природы тиранической власти Цезаря. Старая республиканская система, при всех её едва ли менее нелепых недостатках, всё ещё казалась намного лучшей альтернативой. Для личности, подобной Дециму, продвижение по службе не имело никакой ценности, если оно зависело от прихотей одного человека. Как писал Уильям Блейк:

Данте совсем по-другому рассматривал эту проблему. Видя в Цезаре предшественника восхищавшей его Германской, или Священной Римской, империи, он помещает Брута и Кассия в ад вместе с Иудой Искариотом. Как бы то ни было, заговорщики совершенно неверно оценили возможные последствия своих действий, полагая, что, едва дело будет сделано, Республика автоматически восстановится, причём в своей изначальной классической форме. Фактически знать в течение последних десятилетий теряла бразды правления, и теперь этот процесс был уже необратим. Брут и Кассий были разбиты в сражении при Филиппах в 42 году до н. э. вторым триумвиратом, в который входили Антоний, Лепид и Октавиан. Лепид был вынужден уйти в отставку в 36 году до н. э., а в 31 году до н. э. при Акции Антоний и Клеопатра были побеждены Октавианом, который тремя годами позже принял имя Август.

Каким же просчётом было предположение, что убийство Цезаря будет эффективно, если его сторонники, например Антоний, останутся в живых! Идея убийства Антония была отклонена самим Брутом — простой акт устранения тирана не должен быть запятнан. Позже Цицерон, приветствуя убийство человека, которому ещё недавно льстил, глубоко сожалел о решении сохранить жизнь Антонию. Но самого Цицерона не посвятили в тайну заговора, поскольку он не был силён в принятии решений, зато слишком хорошо и много говорил. Фактически годом позже за свою болтливость он поплатится жизнью по приказу Антония или его жены Фульвии, которая раньше была замужем за врагом Цицерона Клодием.

Цезарь, со своей стороны, прекрасно знал, что у людей есть повод ненавидеть его; он сказал об этом, когда заставил Цицерона дожидаться встречи с ним. Он также осознавал ту опасность, которая могла исходить от правителей римских провинций, располагавших собственными армиями, поскольку он ограничил сроки их полномочий в соответствии с законом. Но маловероятно, что Цезарь осознавал, в какой степени его усиливающаяся автократия стала ненавистна римлянам. Он не понял, что талант агитатора, который и раньше не всегда выручал его, когда речь шла о знати, уже покинул его. Возможно, Цезарь также вообразил, что никто не посмеет покуситься на его жизнь, поскольку всем очевидно, в какой хаос ввергнет страну его смерть. Он даже обходился без своей испанской стражи, и напрасно Гирций и другие рекомендовали ему возродить её. Вместо этого Цезарь разработал систему безопасности, базирующуюся скорее на психологических, нежели на физических мерах. Он планировал, что все римские граждане должны будут приносить ему клятву личной верности, такую же, возможно, какую приносили клиенты своим патронам. Патрон считался отцом своего клиента; и не случайно в это время Цезарь был провозглашён «отцом отечества», что при всём недостатке конституционных оснований, как оценил Август впоследствии, имело огромное значение в рамках социального контекста Древнего Рима. Клиенты должны защитить своего патрона, поскольку обязанность сына — защитить своего отца. Уже не оставалось времени, чтобы каждый гражданин смог присягнуть на верность Цезарю, но сенаторам это было предписано.

Тем фактом, что сенаторы принесли клятву на верность диктатору и тем самым становились по отношению к нему клиентами, можно объяснять любопытный инцидент, который произошёл в конце января или в начале февраля 44 года до н. э. Сенат, пресмыкающийся перед Цезарем, большинством голосов решил выказать ему дань уважения. Цезарь работал над своими планами для форума перед храмом Венеры, и, когда прибыли сенаторы, он даже не встал, чтобы поприветствовать их. Это вызвало удивление и поток резких критических замечаний. Друзья Цезаря объясняли этот факт его слабым здоровьем. Возможно, это был заранее продуманный акт, но он не сработал. Или Цезарь решил показать всем, что он патрон, принимающий своих клиентов, что было своеобразным эмоциональным основанием, на котором предстояло базироваться будущей монархии. В качестве клиента каждый сенатор становился, причём не только метафорически, телохранителем Цезаря. Кроме того, формально он обладал неприкосновенностью пожизненного трибуна. Весьма очевидно, что эти меры, чисто теоретически, были неадекватными мерами предосторожности. Но аристократическая гордость Цезаря и его беспечность не давали ему всерьёз позаботиться о своей безопасности. Без сомнения, он предвидел возможность убийства и относился к ней со смесью фатализма и презрения.

15 марта, всего за три дня до запланированного отъезда на Восток, сенат собрался в курии Помпея. Было бы удивительно, если бы заговор, в котором участвовало столько народу, остался бы в полной тайне, и какая-то утечка информации, по-видимому, произошла. При входе в курию какой-то грек, ранее служивший наставником Брута, попытался заговорить с диктатором и передал ему письмо с предупреждением о заговоре. Но письмо так и осталось нераспечатанным. Согласно плану заговорщиков отряд гладиаторов Децима Брута, которые участвовали в представлении в тот день, расположился в соседнем здании на случай, если заговор потерпит неудачу. Кроме того, Требоний должен был заговорить с Антонием и задержать его в дверях, поскольку его физическая сила могла представлять опасность для заговорщиков.

Приблизившись к диктатору, Тиллий Кимбер упал перед ним на колени, якобы собираясь подать прошение об амнистии своего брата. Цезарь отодвинул Тиллия в сторону, но тот схватил его за тогу. Это был сигнал. И тогда Каск нанёс диктатору удар кинжалом сбоку чуть ниже горла. Кинжал соскользнул, и Цезарь, вырвав тогу, отпрыгнул и ударил Каска по руке своим металлическим пером. Но в этот момент другой кинжал ударил его сбоку, и теперь на него нападали со всех сторон. В кровавом жертвоприношении предстояло принять участие всем заговорщикам — так было запланировано заранее. Цезарь с криком метался из стороны в сторону, Кассий нанёс ему кинжальный удар в лицо, Брут ранил в пах. Пронзённый ударами 23 кинжалов, из которых только второй, как позже констатировал врач, был смертельным, Цезарь закрыл голову тогой и упал мёртвым у статуи Помпея. Из всех сенаторов, которые ещё недавно поклялись защищать диктатора, только двое попробовали вмешаться, но безуспешно. Остальные оставались на своих местах, словно замороженные. Когда дело было сделано, сенаторы бросились прочь из здания, вслед за ними бежали заговорщики, а Цезарь остался лежать неподвижно там, где упал. Позже трое рабов положили его тело на носилки и понесли домой; одна рука диктатора безжизненно свисала вниз.