Глава четырнадцатая
Деидамия, как и сказала, уехала на следующее утро. «Отправилась навестить тетку», – безучастно сообщил Ликомед всем собравшимся за завтраком. Но если у кого-то и были вопросы, задать их никто не осмелился. Она вернется, только когда родится ребенок и будет объявлено, что Ахилл – его отец.
Шли недели, которые отчего-то казались до странного зыбкими. Мы с Ахиллом почти все время старались держаться подальше от дворца, но радость от нашего воссоединения, поначалу столь бурная, теперь сменилась нетерпением. Нам хотелось уехать, вернуться к нашей жизни на Пелионе или во Фтии. После отъезда царевны мы чувствовали себя виноватыми, изолгавшимися; теперь все внимание было обращено на нас, и мы ежились под резкими взглядами. Ликомед всякий раз хмурился, завидев нас.
И была еще война. Новости о ней доходили даже до всеми позабытого, отдаленного Скироса. Женихи Елены сдержали клятву, и войско Агамемнона изобиловало царской кровью. Говорили, что ему удалось то, чего не удавалось никому до него: объединить наши разрозненные царства под общим флагом. Я помнил его – угрюмая тень, косматый будто медведь. Мне, девятилетнему, больше запомнился его брат Менелай – звонкоголосый, рыжий. Но Агамемнон был старше, у него было больше воинов, и он поведет их в поход на Трою.
Было утро в самом конце зимы, хотя зимы как раз заметно не было. Так далеко на юге не облетали листья, и утренний воздух не прохватывало морозцем. Мы сидели меж скальных зубцов, лениво выглядывая, не покажется ли корабль, не промелькнет ли в водах серой вспышкой дельфин. Мы швыряли камешки со скалы и, склонившись, глядели, как они скачут по каменистой поверхности. Мы сидели так высоко, что даже не слышали, как они ударялись о камни внизу.
– Сейчас бы сюда лиру твоей матери, – сказал он.
– Да, хорошо бы.
Но лира осталась во Фтии – вместе со всем остальным. Мы немного помолчали, вспоминая сладостное звучание ее струн.
Ахилл подался вперед:
– Что это?
Я прищурился. Зимой солнце как-то по-иному сидело на горизонте и все время било мне в глаза, как ни повернись.
– Никак не разберу.
Я вглядывался в зыбь, туда, где море исчезало в небе. Там виднелось еле заметное пятнышко: то ли корабль, то ли отблеск солнца на воде.
– Если корабль, значит, узнаем новости, – сказал я и ощутил знакомый холодок в животе. Каждый раз я опасался вестей о том, что кто-то разыскивает клятвопреступника, последнего жениха Елены. Тогда я был юн, мне и в голову не приходило, что никакому предводителю не захочется во всеуслышание объявить, что кто-то ослушался его приказаний.
– Точно, корабль, – сказал Ахилл.
Пятнышко приближалось, корабль, похоже, шел очень быстро. Яркие краски парусов постепенно проступали из сероватой синевы моря.
– Корабль не торговый, – заметил Ахилл.
Торговые корабли ходили только под белыми парусами – так было дешевле и практичнее; только богач станет тратить краску на парусину. У посланников Агамемнона паруса были алыми и багряными – цвета, позаимствованные у восточной знати. У этого же корабля паруса были желтыми, и на них вихрились черные узоры.
– Ты знаешь этот рисунок? – спросил я.
Ахилл помотал головой.
Корабль обогнул узкое устье бухты Скироса и пристал к песчаному берегу. За борт бросили якорь из грубо обтесанного камня, опустили сходни. Отсюда нам были видны только темные головы, толком разглядеть мужей на палубе мы не могли.
Мы засиделись на скале. Ахилл встал, подобрал растрепавшиеся от ветра волосы под платок. Я расправил складки на его платье, поизящнее уложил их на плечах, затянул тесемки, застегнул поясок – теперь я уже почти привык видеть его в этом наряде. Затем Ахилл наклонился и поцеловал меня. Его губы были нежными, и во мне всколыхнулось желание. Заметив мой взгляд, он улыбнулся.
– Попозже, – пообещал он и стал спускаться ко дворцу.
Он пойдет на женскую половину и будет сидеть там, в окружении юбок и ткацких станков, до тех пор, пока гонец не уедет.
У меня же где-то за глазами задергались первые ниточки головной боли; я пошел в прохладную и темную спальню, где ставни были плотно закрыты от полуденного солнца, и уснул.
Разбудил меня стук в дверь. Наверное, слуга или Ликомед. Не открывая глаз, я крикнул:
– Входи.
– С этим ты, пожалуй, опоздал, – ответил чей-то голос.
Говорил он, будто бы забавляясь, сухим, как выброшенная на берег коряга, тоном. Я открыл глаза, сел. Дверь была открыта, на пороге стоял мужчина. Крепко сбитый, мускулистый, с коротко остриженной, как у философов, бородкой, темно-каштановые волосы пронизаны еле заметной рыжиной. Он улыбнулся мне, и возле рта у него пролегли следы других улыбок. Они давались ему легко, движение было быстрым, отработанным. И оно мне что-то напомнило.
– Прошу прощения, если побеспокоил. – Голос у него был приятным, звучным.
– Не побеспокоил. – Осторожно ответил я.
– Я надеялся перемолвиться с тобой словечком. Можно я сяду? – Он повел широкой ладонью в сторону стула.
Просил он вежливо, никаких причин отказать ему у меня не было.
Я кивнул, он пододвинул стул к себе. Руки у него были грубые, мозолистые; с такими руками можно было идти за плугом, однако держался он как знатный вельможа. Чтобы потянуть время, я встал и распахнул ставни, надеясь хоть немного встряхнуться ото сна. Я не знал никого, кому могла понадобиться хотя бы секунда моего времени. Разве что этот человек приехал напомнить о моей клятве. Я повернулся к нему.
– Кто ты? – спросил я.
Мужчина рассмеялся.
– Хороший вопрос. Я вторгся в твои покои и совершенно позабыл о манерах. Я – один из капитанов великого царя Агамемнона. Я объезжаю острова и уговариваю подающих надежды юношей, таких, например, как ты, – он кивнул в мою сторону, – присоединиться к войску, выступающему против Трои. Слышал ли ты о войне?
– Слышал, – ответил я.
– Хорошо.
Он улыбнулся и вытянул ноги. Сумеречный свет упал на них, обнажив розовый шрам, прошивавший смуглую плоть его правой икры от лодыжки до самого колена. Розовый шрам. В животе у меня что-то оборвалось, словно бы я глянул вниз с самого высокого утеса на Скиросе и увидел, что подо мной ничего нет, кроме пропасти и моря внизу. Он постарел, заматерел, вошел в свою лучшую пору. Одиссей.
Он что-то говорил, но я ничего не слышал. Я снова перенесся в Тиндареев дворец, вспомнил его умные темные глаза, от которых ничего не могло укрыться. Узнал ли он меня? Я глядел на него, но видел только легкое замешательство и ожидание. Он ждет ответа. Я сглотнул страх.
– Прости, – сказал я. – Не расслышал. Что?
– Ты хотел бы? Сражаться вместе с нами?
– Вряд ли я вам пригожусь. Воин из меня никудышный.
Он криво усмехнулся:
– Все так говорят, стоит мне приехать, – вот ведь странно. – Говорил он легко, шутил со мной, а не упрекал. – Как твое имя?
Я постарался ответить так же легко:
– Хиронид.
– Хиронид, – повторил он.
Я высматривал недоверие в его лице, но не нашел. Напряжение во всем теле чуть поутихло. Разумеется, он не узнал меня. С девяти лет я сильно изменился.
– Что ж, Хиронид, Агамемнон сулит золото и славу всем, кто будет сражаться за него. Поход, кажется, будет недолгим – вернешься домой уже к следующей осени. Я пробуду тут пару дней, надеюсь, ты обдумаешь мое предложение.
Он хлопнул себя по коленям, завершая разговор, и встал.
– И все?
Я думал, он целый вечер будет настаивать, уговаривать.
Он рассмеялся – почти ласково:
– Да, все. Полагаю, мы увидимся за ужином?
Я кивнул. Он пошел к двери, но вдруг обернулся:
– Знаешь, так странно – мне все кажется, я где-то тебя раньше видел.
– Это вряд ли, – быстро ответил я. – Я тебя не узнаю.
С минуту он меня разглядывал, потом сдался и пожал плечами.
– Наверное, спутал тебя с кем-то. Знаешь, как говорят. Чем старше становишься, тем меньше помнишь. – Он задумчиво почесал бороду. – А кто твой отец? Может, это его я знаю.
– Я изгнанник.
Он сочувственно поглядел на меня:
– Бедняга. И где же был твой дом?
– На побережье.
– Северном или южном?
– Южном.
Он горестно покачал головой:
– А я был готов поклясться, что ты с севера. Откуда-то из окрестностей Фессалии. Или Фтии. Ты так же округляешь гласные, как тамошние уроженцы.
Я сглотнул. Во Фтии согласные произносили куда тверже, чем в остальных наших землях, а гласные – шире. Этот выговор резал мне слух до тех пор, пока я не услышал, как говорит Ахилл. Я и не подозревал, что теперь сам так говорю.
– Я… я этого не знал, – пробормотал я.
Сердце у меня колотилось. Скорее бы он ушел.
– Бесполезные сведения – бич мой. – Он снова будто бы забавлялся, снова эта еле заметная улыбка. – Ну ладно, надумаешь присоединиться к войску, ты уж скажи мне, пожалуйста. Или если ты знаешь других юношей, с которыми мне следует поговорить.
Дверь за ним захлопнулась со щелчком.
Прозвонили к ужину, коридоры заполнились слугами, таскавшими блюда и стулья. Когда я вошел в залу, мой гость уже был там – стоял рядом с Ликомедом и каким-то другим мужем.
– Хиронид, – кивнул мне Ликомед. – Это Одиссей, правитель Итаки.
– Благословенны будут наши хозяева, – сказал Одиссей. – Я понял, что не назвался, только когда ушел.
А я не спросил, потому что и так это знал. Ошибка, однако поправимая. Я вытаращил глаза:
– Так ты царь?
Я упал на колени, изобразив, как мог, почтительный страх.
– Вообще-то он всего лишь царевич, – пророкотал кто-то. – А вот я – царь.
Я вскинул голову и встретился взглядом с третьим мужем, его пронзительные карие глаза были до того светлыми, что казались желтыми. Короткая черная бородка подчеркивала широкое, скуластое лицо.
– Это Диомед, царь Аргоса, – сказал Ликомед. – Соратник Одиссея.
И еще один жених Елены, хотя я помнил только его имя.
– Владыка. – Я поклонился.
Я даже не успел испугаться, что он меня узнает, как тот уже отвернулся.
– Что же, – пригласил всех к столу Ликомед, – приступим к трапезе.
Вместе с нами за стол уселось несколько советников Ликомеда, и я с облегчением затерялся между ними. Одиссей с Диомедом почти не обращали на нас внимания и были полностью поглощены беседой с царем.
– Какие новости с Итаки? – вежливо спросил Ликомед.
– На Итаке все хорошо, благодарю тебя, – ответил Одиссей. – Там мои жена и сын, и он, и она в добром здравии.
– Спроси про его жену, – сказал Диомед. – Он любит о ней поговорить. Слышали, как они встретились? Это его любимая история.
Он раззадоривал его, почти этого не скрывая. Все за столом перестали есть и ждали, что будет дальше.
Ликомед взглянул на одного мужа, затем на второго и осторожно спросил:
– И как же ты встретил свою жену, царевич Итаки?
Если Одиссей и почувствовал, что атмосфера накалилась, то виду не подал.
– Благодарю, что спросил. Когда Тиндарей искал мужа Елене, свататься к ней приехали со всех царств. Это ты, конечно, и сам помнишь.
– Я был уже женат, – сказал Ликомед, – и не поехал.
– Разумеется. А эти, наверное, были еще совсем юнцами. – Он одарил меня быстрой улыбкой и снова повернулся к царю.
– Мне посчастливилось прибыть раньше всех остальных женихов. Царь пригласил меня отужинать со всей их семьей: с Еленой, ее сестрой Клитемнестрой и их двоюродной сестрой Пенелопой.
– Пригласил! – фыркнул Диомед. – Так, значит, теперь называется у царей, когда ползаешь в зарослях папоротника и подсматриваешь за ними?
– Я уверен, что царевич Итаки так бы не поступил, – нахмурился Ликомед.
– К несчастью, именно так я и поступил, но благодарствую за то, что ты в меня так веришь. – Одиссей добродушно улыбнулся Ликомеду. – Как раз Пенелопа меня и поймала. Сказала, что уже час следила за мной и решила, что пора вмешаться, пока я не забрался в терновник. Разумеется, поначалу все пошло не совсем гладко, но затем Тиндарей сменил гнев на милость и пригласил меня погостить. За ужином я понял, что Пенелопа вдвое умнее своей двоюродной сестры и так же красива. Поэтому…
– Так же красива, как Елена? – прервал его Диомед. – И поэтому она в двадцать-то лет еще была не замужем?
Одиссей ответил ему очень мягко:
– Право же, какой муж будет умалять достоинства своей жены в сравнении с другой женщиной?
Диомед закатил глаза и снова принялся ковыряться в зубах кончиком ножа.
Одиссей снова повернулся к Ликомеду:
– Так вот, когда в разговоре выяснилось, что госпожа Пенелопа явно ко мне благоволит…
– Уж не из-за твоего лица, это точно, – заметил Диомед.
– Разумеется, нет, – согласился Одиссей. – Она спросила, какой подарок я поднесу своей невесте. Брачное ложе, довольно смело ответил я, сделанное из лучшего каменного дуба. Но этот ответ пришелся ей не по вкусу. «Брачное ложе должно делать не из сухого, мертвого дерева, а из чего-то зеленого, живого», – сказала она мне. «А что, если я изготовлю такое ложе?» – спросил я. Возьмет ли она меня в мужья? А она ответила…
Царь Аргоса с отвращением хмыкнул:
– Меня уже тошнит от этой твоей истории про брачное ложе.
– Так, может быть, не стоило настаивать, чтобы я ее рассказал.
– А тебе, может, стоит разжиться новыми историями, чтобы я не повесился от скуки, ко всем псам!
Ликомед заметно оторопел, ругательства были уместны при переговорах с глазу на глаз или на полях для тренировок, но никак не во время дворцовой трапезы. Но Одиссей лишь печально покачал головой:
– Воистину, сыны Аргоса с каждым годом становятся все неотесаннее. Ликомед, давай же напомним царю Аргоса, что такое приличное общество. Я надеялся хотя бы одним глазком увидеть знаменитых танцовщиц твоего острова.
Ликомед сглотнул.
– Да, – сказал он. – Я не думал, что… – Он осекся, а затем заговорил снова, самым царственным тоном, на какой только был способен: – Если вам будет угодно.
– Нам угодно.
Это сказал Диомед.
– Хорошо же. – Ликомед переводил взгляд с одного царя на другого.
Фетида велела ему не показывать девушек гостям, однако отказ мог вызвать подозрения. Он прокашлялся и наконец решился:
– Что ж, давайте их позовем.
Он взмахнул рукой, и слуга опрометью выбежал из залы. Я не поднимал глаз от стоящего передо мной блюда, чтобы никто не увидел страха у меня на лице.
Девушки явно не ожидали, что их позовут, и, входя в залу, еще поправляли прически и наряды. Среди них был и Ахилл: волосы тщательно убраны под платок, глаза скромно опущены долу. Я с тревогой поглядел на Одиссея с Диомедом, но никто из них даже не взглянул в его сторону.
Девушки встали по местам, заиграла музыка. Мы смотрели, как они исполняют одно причудливое движение за другим. Танец был красивым, хотя отсутствие Деидамии сказывалось – она была первой среди них.
– Которая из них твоя дочь? – спросил Диомед.
– Ее здесь нет, царь Аргоса. Она навещает родных.
– Жаль, – сказал Диомед, – а я уж надеялся, что это она.
Он указал на маленькую темноволосую девушку, стоявшую в конце полукруга, она и впрямь чем-то напоминала Деидамию: особенно выделялись ее изящные лодыжки, мелькавшие среди водоворота юбок.
Ликомед кашлянул:
– Ты женат, владыка?
Диомед криво улыбнулся:
– Пока – да.
Он не сводил глаз с девушек.
Когда танец окончился, Одиссей встал и сказал, возвысив голос:
– Право же, этим действом вы оказали нам честь, мало кто может похвастаться тем, что видел скиросских танцовщиц. Примите же в знак нашего почтения дары, что мы привезли – вам и вашему царю.
Восторженные перешептывания. Дорогие вещи в Скиросе видели нечасто, никто здесь не мог себе их позволить.
– Вы слишком добры. – От искренней радости Ликомед разрумянился, на такую щедрость он и не рассчитывал.
По знаку Одиссея слуги внесли в залу сундуки и стали раскладывать их содержимое на длинных столах. Я заметил сверканье серебра, блеск стекла и самоцветов. Все мы, и мужчины, и женщины, подались вперед, желая все рассмотреть.
– Прошу, берите все, что вам приглянется, – сказал Одиссей.
Девушки проворно кинулись к столам и стали перебирать яркие безделушки: запечатанные воском хрупкие склянки с ароматными маслами, зеркальца с резными ручками слоновой кости, браслеты витого золота, ленты, ярко выкрашенные в красный и багряный. Среди даров были и вещи, которые, наверное, предназначались Ликомеду и его советникам: обтянутые кожей щиты, резные рукояти для копий и посеребренные мечи в ножнах из мягких козьих шкур. В один такой меч Ликомед так и впился глазами, будто рыба, попавшаяся на крючок. Одиссей стоял рядом и благодушно всем распоряжался.
Ахилл держался в сторонке и обходил столы медленно. Остановился, капнул ароматным маслом себе на тонкое запястье, потрогал гладкую ручку зеркала. На миг задержался подле пары сережек – голубые самоцветы в серебряной оплетке.
Я заметил какое-то движение в дальнем конце залы. Диомед подошел к своему слуге и что-то ему сказал, тот кивнул и вышел сквозь высокие двойные двери. Вряд ли он сказал ему что-то важное. Диомед скучающе глядел по сторонам из-под полуприкрытых век и, похоже, уже клевал носом.
Я снова взглянул на Ахилла. Он поднес серьги к ушам, поворачивая их так и эдак, поджимая губы, игриво изображая девушку. Он явно забавлялся, кончик рта у него тянулся вверх. Глядя по сторонам, он заметил меня. Я не выдержал. И улыбнулся.
Затрубил рог – громко, тревожно. Трубили снаружи, сначала одна долгая нота, а за ней три коротких – сигнал надвигающейся страшной беды. Ликомед вскочил на ноги, стражники как один повернулись в сторону двери. Девушки завизжали и вцепились друг в друга, побросав свои побрякушки под звон бьющегося стекла.
Все – кроме одной. Не успела отзвучать последняя нота, как Ахилл схватил со стола посеребренный меч, отбросил мягкие кожаные ножны. Стол преграждал ему путь к двери, и он его перепрыгнул – будто тень промелькнула, – другой рукой схватив лежавшее тут же копье. Приземлился он, уже вскинув перед собой оружие, орудуя им с таким смертоносным мастерством, на какое ни одна девушка не была способна, да и ни один муж тоже. Величайший воин своего поколения.
С трудом оторвав от него взгляд, я посмотрел на Одиссея с Диомедом и с ужасом увидел, что они улыбаются.
– Приветствую, царевич Ахилл, – сказал Одиссей. – Мы тебя искали.
Я стоял, беспомощно глядя, как до придворных доходят слова Одиссея, как они поворачиваются к Ахиллу, смотрят на него во все глаза. На миг Ахилл застыл. Затем медленно опустил оружие.
– Владыка Одиссей, – сказал он. Голос его был на удивление спокоен. – Владыка Диомед.
Он вежливо склонил голову, один царский сын перед другими.
– Я польщен, что удостоился таких усилий.
Он хорошо им ответил, с достоинством и еле заметной насмешкой. Теперь им не так-то просто будет его унизить.
– Полагаю, вы желаете со мной поговорить? Минута – и я в вашем распоряжении.
Он аккуратно положил меч и копье на стол. Уверенной рукой развязал платок, стащил его с головы. Волосы засверкали, как начищенная бронза. Мужчины и женщины, жившие при дворе Ликомеда, шептались, с трудом сдерживая злословие, и все они не сводили взглядов с его фигуры.
– Быть может, это тебе пригодится?
Одиссей вытащил из какого-то мешка или короба хитон. Бросил Ахиллу, тот его поймал.
– Благодарю, – сказал Ахилл.
Придворные зачарованно глядели, как он разворачивает хитон и, обнажившись до пояса, натягивает его на себя.
Одиссей обернулся к стоявшим в центре залы:
– Ликомед, позволь нам удалиться в приемную залу. Нам многое нужно обсудить с фтийским царевичем.
Лицо Ликомеда казалось застывшей маской. Я знал, что он думает о Фетиде и наказании, которое его ждет.
– Ликомед!
Голос Диомеда был резким – будто щелканье бича.
– Да, – прохрипел Ликомед.
Мне было жаль его. Мне было жаль нас всех.
– Да. Сюда. – Он указал на дверь.
Одиссей кивнул:
– Благодарю.
Он решительно пошел к двери, не сомневаясь, разумеется, что Ахилл последует за ним.
– После тебя, – ухмыльнулся Диомед.
Ахилл замешкался и посмотрел на меня – всего один мимолетный взгляд.
– Ах да, – бросил через плечо Одиссей. – Если хочешь, можешь взять с собой Патрокла. У нас и к нему есть разговор.
