Спустя семь часов после того, как крик Ольги Качаловой прорезал ночное пространство вагона и литерный поезд подбирался к станции «Рязань», отчим и Татьяна во второй раз за сегодняшний день переступили порог вагона-ресторана. Их сопровождал полицейский наряд в полном составе: лейтенантик и два чина помладше.

В ресторане дым стоял коромыслом. Садовникова непроизвольно отметила, что многие из пассажиров седьмого вагона, которые по вынужденным обстоятельствам заняли там места еще рано утром, оттуда, кажется, и не уходили. Например, пятерка англичан, к которым присоединились еще столько же соотечественников с других посадочных мест — они оккупировали два столика и продолжали горланить свое: «It`s coming home!» Увлеченный футболом сибиряк уже изрядно нагрузился и громко вспоминал эпизоды чемпионата тысяча девятьсот лохматого года.

Но самое главное — за тем же столом, что утром, рядом друг с другом преспокойненько помещались оба героя Таниных изысканий: медсестра и новоиспеченная вдова Ольга Качалова и м‐ский хирург Илья Ходыженцев! Мило беседовали друг с дружкой! И — самый первый взгляд! — Таня отметила, как они сидели. Как смотрели друг на друга. Как касались друг друга плечами. И перестала сомневаться: нет, они не просто знакомы. И не просто познакомились здесь и сейчас и у них что-то наклевывается. Нет, они любовники — давние и тайные.

Отчим подошел к ним первым. С приятной улыбкой, обращаясь к женщине, процитировал:

— Как говорится, башмаков еще не износила, в которых шла за гробом…

Лицо Ольги сразу закаменело.

А лейтенант полиции — тут как тут — тоже проявил недюжинную эрудицию:

— Муж в могиле, брат в тюрьме, помолитесь обо мне! 

Садовникова прям его зауважала — Ахматову цитирует!

Качалова немедленно окрысилась:

— Что я, в ресторан теперь никогда не смогу сходить?! И где мне прикажете сидеть? В мое купе меня не пускают! Место преступления, видите ли!

— В деле убийства вашего мужа, — спокойным тоном, не обращая внимания на ее вопли, продолжил лейтенант, — открылись новые обстоятельства. Я прошу вас следовать за нами. Вас обоих.

Любовники (а Таня, да, не сомневалась, что они любовники) переглянулись. Поднялись из-за стола.

Тут вступил отчим. Диапазон эмоций, которые он демонстрировал на публике, обычно бывал весьма широк. Артист настоящий — в этом его падчерица не раз убеждалась. Вот и сейчас он произнес дурашливым голосом:

— Как говорится, мальчики — налево, девочки — направо.

И — так, видимо, было заранее договорено с полицейскими — один младший чин оттеснил Ольгу от хирурга Ходыженцева и в сопровождении лейтенанта повел ее в сторону восьмого, штабного вагона.

Второй старшина (сержант?) указал дорогу мужчине-подозреваемому в прямо противоположном направлении.

За ним пошел Ходасевич. Татьяна, не будь дурой, увязалась за отчимом.

Они остановились на площадке своего седьмого вагона. А тут как раз поезд стал замедлять ход. Замелькали дебаркадеры, гаражи, бетонные заборы, граффити и многоэтажки довольно большого города. На площадку вышла проводница Любовь. Бросила любопытствующий взгляд на живописную группку: младший полицейский чин, Татьяна, пожилой и толстый Ходасевич, эффектный (но заметно нервничающий) хирург. Валерий Петрович, наступая своим животом, практически оттеснил задержанного к противоположной двери.

Меж тем рыжеволосая худышка в отглаженной форме РЖД распахнула дверь вагона и откинула прикрывавший ступени порожек.

— Остановка? — крикнул ей отставной полковник.

— Не остановка, но на малой скорости пройдем. Станция, — радушно откликнулась проводница и встала на ступеньки, держа в руке свернутый красный флажок.

— Лучше бы вам тут выпрыгнуть и деру дать, — неожиданно обратился отчим к Ходыженцеву.

Тот окрысился и покраснел:

— С чего бы это?

— Да с того, что с какой стати вы сегодня в поездной душ в шесть ноль пять утра ходили?

— Вам-то какое дело?! Захотел и пошел!

— Правильно. Убийство, как мы установили в ходе осмотра, произошло ориентировочно около пяти тридцати, а в шесть вы вдруг решили воспользоваться единственным на поезд душем. Не знали, что каждого моющегося в спецжурнальчик записывают, когда денежку с него берут? А вы, когда мыться пришли, еще так глупо врать стали. Дескать, я из десятого вагона и фамилия моя Квасов. Зачем, спрашивается, лгать, если вы ни при чем?

— Никакой душ ничего не доказывает!

— А капелька крови?

— Какая еще капелька?

— Которую вы после убийства спящему гражданину Черевикину на рубашечку нанесли? Капнули сверху со своей перчаточки — очень правдоподобно.

— Откуда я знаю про его рубашечку? И где он в крови вымазался! При чем здесь я!

— А перчаточки?

— Какие еще перчаточки?

— Окровавленные. С вашими отпечаточками пальчиков.

— Не понимаю, о чем вы.

— Выкинули вы их. В окошко вагона. Непосредственно после убийства. Тонкие, белые, хирургические. Думали, Россия большая, путь из города М. в Москву длинный — никто и не найдет. А ведь наши люди их нашли. Прочесали пути да и обнаружили. И теперь только вопрос времени — провести экспертизу, отыскать там ваши отпечатки и кровь несчастного Черевикина.

На лицо хирурга было жалко смотреть. Он слушал Ходасевича в оцепенении, с неизбывным ужасом.

Поезд вздрогнул и все-таки остановился на станции.

— Так что все для вас кончено, — продолжал полковник в отставке. — Вы знаете, остановка здесь не запланирована, однако поезд притормозил по моей просьбе. И вот прямо сейчас и здесь, на станции «Рязань», к нам на борт поднимается судмедэксперт, а у него в руках — криминалистический чемоданчик, в коем находится в том числе прибор типа «блюстар» для обнаружения слабовидимых пятен крови. Знаете, такой с люминолом, плюс инфракрасный фонарик. Наверняка в сериалах видали. И знаете поговорку — черного кобеля не отмоешь добела? Это как раз про вас. Потому что как бы вы в душе ни плескались, никогда следы и пятна крови не отмоете, не ототрете, чтоб совсем незаметно стало. Вот мы их и зафиксируем.

Состав снова тронулся и очень медленно начал набирать ход.

— Прямо тут, в поезде, и запротоколируем вас, не доезжая до Москвы… Так что вы лучше сразу скажите, кому инициатива принадлежала. Организовать убийство и свалить на брата вашей любовницы Черевикина, якобы невменяемого. Вам? Или Качаловой? Я вам, откровенно говоря, очень советую прямо сейчас мне сказать, что организатор преступления — она, и впоследствии этих своих показаний придерживаться. Большая вам скидка выйдет. А Ольга ведь женщина, ей суд априори меньше срок даст. Глядишь, одновременно с нею на свободу выйдете. Годков‐то всего через десять, что, учитывая тяжесть совершенного вами деяния, совсем немного. Вы человека убили все-таки.

В продолжение монолога Ходасевича Таня внимательно следила за тем, как меняется лицо Ходыженцева. Нет, сделать «покер-фейс» у того не получилось. Все оттенки чувств — страх, обида, ненависть — отчетливо на нем читались, и будь девушка присяжной, она бы без раздумий вынесла вердикт: «Виновен!»

А хирург вдобавок подтвердил свою вину действием. Оттеснив массивного Ходасевича, он оторвался от глухой двери, проскользнул мимо Татьяны и полицейского (тот не сделал ни малейшей попытки остановить преступника), подскочил к противоположному, до сих пор распахнутому проходу и отпихнул в сторону худенькую проводницу. Та ахнула и брякнулась на железный пол тамбура — хорошо, не наружу! А поезд меж тем уже снова набирал ход. Все быстрее неслись за окном пристанционные постройки. Но преступник безоглядно оттолкнулся от ступенек и прыгнул вниз. Таня ахнула и подскочила к двери. Ходасевич поднимал упавшую Любовь и участливо спрашивал: «Вы не ушиблись?» — «Да нет, ну что вы, спасибо, все в порядке», — смущенно отвечала девушка.

А Ходыженцев, упав с размаху на убегавший асфальт, с усилием поднялся и попытался бежать в сторону от путей. Одна нога его неестественно завернулась, и он сильно хромал.

К нему уже спешили по перрону трое полицейских.

Литерный экспресс шел все быстрее и быстрее, и Ходыженцев вскоре пропал из поля зрения.

Последнее, что увидела Татьяна, пока вся сцена не исчезла за поворотом, — сидящий на асфальте убийца в окружении троих полисменов.