На следующий день, поскольку улицы не заснежены и не покрыты сплошь коварной ледяной коркой, Анжелика решает воспользоваться наконец своим великолепным выездом. Когда экипаж подкатывает к дому – с нагретыми сиденьями, кучей теплых пледов и огромной перьевой подушкой для ног, – она тотчас в него садится и отправляется прямиком к Белле Фортескью (графине, если величать ее по вновь обретенному титулу, хотя мало кто так делает). Прибыв в столь ослепительном блеске, Анжелика почти готова закрыть глаза на внушительную каменную ограду перед домом подруги, на широкий парадный двор за воротами, на величественный портик с колоннами, где стоит в ожидании Белла. Ей не составляет большого труда сохранить безразличие при виде фигурно подстриженных лавров перед особняком и многочисленных ливрейных слуг, находящихся в распоряжении Беллы, ибо она совершенно уверена, что станет жить в такой же роскоши, едва только Рокингем войдет в права наследования. А потому она ощущает себя на равных с подругой, когда доверительно говорит:

– Деньги доставляют страшно много хлопот, ты не находишь? Джорджи вынужден крутиться как белка в колесе, чтобы всего лишь получить причитающееся по праву, – знаешь, иногда даже кажется, что оно того не стоит.

Графиня Белла приподнимает бровь:

– Надеюсь, он вступит во владение наследством в самом скором времени, ради твоего блага.

– Я бы выбрала Джорджи, даже не будь у него никакого дохода, – твердо говорит Анжелика. – Ты не представляешь, как мы счастливы вместе. Просто вообразить не можешь – никто не может, вот в чем дело. Любовь, подобная нашей, – большая редкость. У нас духовная близость, как у Беатриче и Данте, Ромео и Джульетты, Тристана и Изольды… – В силу малой начитанности здесь она обрывает перечисление. – Я не смогу быть ни с кем другим, как бы ни повернулась судьба.

– А он? У него есть кто-нибудь, кроме тебя?

– Нет, конечно!

– Откуда такая уверенность? Он же не связан с тобой никакими обязательствами. Мужчины устроены по-другому, знаешь ли.

– Только не Джорджи, – резко возражает Анжелика. – Я прощаю тебе твою недоверчивость, потому что на свете очень мало счастливцев, способных понять наши с ним взаимные чувства.

В саду на Беркли-Сквер Анжелика взбивает пальцами белый муслин, стекающий на лацканы редингота и, невзирая на холод, широко раскрывает ворот капюшона. Она заколола шарф на горле бриллиантовой стрелкой, подаренной Рокингемом, и хочет удостовериться, что брошь хорошо видна. Белла, взяв подругу под руку, настойчиво продолжает:

– Так он уже назначил тебе содержание?

– Ах, вечно одно и то же! Вот именно для того, чтобы решить вопрос полного моего обеспечения, он и уехал сейчас. Ужасно досадно, что Джорджи пришлось покинуть город в самый разгар празднеств. Ты ведь наверняка помнишь, Белла, как это раздражительно, когда ты востребована. Разумеется, стоило лишь мне остаться одной, без покровителя, все так и хлынули к моим дверям – и каждый из них взял бы меня под свое крыло, кабы мог.

– Действительно?

Самообладание – одна из сильных сторон Беллы. Что бы она там ни думала, на лице у нее не отражается ровным счетом ничего, когда Анжелика продолжает:

– Владелец русалки – помнишь такого? – он навестил меня на днях и теперь настойчиво просит о еще одной встрече, нынче вечером.

Подруга хмурится:

– Но ты же не допустила его до себя?

– Нет, конечно же! Он и пальцем ко мне не притронулся. И никогда даже не попытается!

Минуло уже несколько дней, но Анжелика по-прежнему остается в недоумении от того, каким образом завершилась встреча с мистером Хэнкоком. Деньги, предложенные торговцем, существенно поправили бы ее положение, однако она отказалась от них без раздумий. Поступи она так из верности Рокингему, она возгордилась бы своей добродетелью, но, поскольку Анжелика отказалась от денег ради себя самой и ради мистера Хэнкока, она испытывает легкий трепет вины. Она снизошла до разговора с человеком, стоящим значительно ниже Рокингема на общественной лестнице, понимающим многие вещи, недоступные его пониманию, и невольно воскрешающим в ее памяти жизненные обстоятельства, которые лучше бы навсегда забыть. Ей хотелось бы быть целомудренной девой, рожденной из пены морской сразу во всей полноте телесного развития. Вспоминать, какими опасными и унизительными путями она прошла, чтобы стать знаменитой куртизанкой Анжеликой Нил, ей крайне неприятно.

– Он знает про Джорджи, – успокоительно говорит она и тянет подругу к витрине кондитерской лавки.

– Не попытается, покуда довольствуется дружбой, – не унимается Белла. – На меня он не произвел впечатления человека, строго блюдущего подобные кодексы поведения.

Анжелика звонко смеется.

– Если вдруг у него в глазах появляется какое-нибудь эдакое выражение, я просто наклоняюсь к нему поближе, вот так, и говорю: «Мне нужна русалка». Я обдаю его щеку горячим дыханием и спрашиваю: «Ну и где моя русалка, а, мистер Хэнкок?» Бедный глупец на днях отправил корабль на поиски русалки для меня.

Описанная сцена – чистейший плод воображения, но заранее подготовиться к любым возможным ситуациям всегда полезно. Поскольку подруга молчит, Анжелика торопливо щебечет дальше:

– Ну послушай, Белла, во всем христианском мире не найдется такой жены, которой не пришлось бы хоть раз в жизни идти на поступки много худшие, и моя верность Джорджи остается прежней – ведь если бы я заботилась только о собственном благополучии, я бы давно с ним рассталась. – Она заводит подругу в благоухающие недра лавки, настойчиво заверяя: – Во всех прочих отношениях мы верны друг другу, как пара влюбленных голубков. – Ее глаза уже устремляются к груде цукатных печений на прилавке, и ноги сами несут в направлении взгляда. Обращаясь к накрахмаленному фартуку за прилавком, Анжелика говорит: – Полфунта вот этих, будьте любезны. Запишите на счет Рокингема.

Женщина, уже было начавшая складывать печенье в кулек из папиросной бумаги, останавливается и говорит:

– Ему мы в долг не отпускаем.

– Прошу прощения?

– Для него здесь нет кредита. Только наличные.

Анжелика выпрямляется во весь свой рост и раздраженно произносит:

– Видимо, вы не знаете, кто я такая.

Женщина пристально смотрит на нее холодными светлыми глазами:

– О, я прекрасно знаю, кто вы такая, мадам. Просто имя вашего содержателя здесь не в чести. За ним счет длиной в фут, подлежащий оплате.

– Бога ради, это же всего лишь печенье! – возмущенно восклицает Анжелика. – Ох уж этот прижимистый торговый люд! Прямо уму непостижимо, правда, Белла?

Остальные посетительницы в лавке – респектабельные дамы – поворачиваются, чтобы понаблюдать за шумной сценой, сначала совсем украдкой, а потом не совсем.

– Печенье, за которое с ноября набегает долг, – сурово чеканит женщина. – Не говоря уже о трех банках персиков в сиропе, тридцати девяти желеях – вместе с бокалами, ни один не возвращен, – одном савойском бисквитном торте в три фута высотой, семи коробках миндального печенья и четвертьпинтовых пузырьках шоколадного ликера общим числом… – она делает паузу, чтобы перевести дыхание, – тринадцать штук. Вся сумма задолженности составляет пятнадцать фунтов и восемь шиллингов.

– Всего-навсего! И из-за жалких пятнадцати фунтов вы подвергаете меня такому унижению?

– Если я позволю каждому уклоняться от уплаты по счетам – с чем я останусь?

Анжелика вздыхает:

– Совершенно очевидно, что здесь имел место обычный недосмотр, причем скорее с вашей стороны, нежели с его. Ну хорошо, запишите на мое имя. Я велю своей помощнице расплатиться с вами.

Женщина мотает головой:

– Если он не в состоянии оплачивать свои счета, полагаю, он и ваши оплатить не сможет. Или вы получаете доходы из чьих-то еще кошельков?

– Да как вы смеете!

Белла, стоящая с потупленным лицом, трогает подругу за локоть и шепчет в свой шарф:

– Замолчи, Джелли!

– И не подумаю! Ты слышала, что она сказала? – Голос Анжелики звучит пронзительно и визгливо, отражаясь эхом от каждой облицовочной плитки, заставляя дребезжать каждый стеклянный колпак на прилавке.

Компания сладкоежек уже не в силах скрывать своего интереса: дамы и господа сидят прямо, полностью обратившись в глаза и слух.

– Да как вы смеете, мадам? – повторяет Анжелика.

– Если у вас нет наличности, ничем не могу вам помочь. – Женщина решительно кладет ладонь на полунаполненный кулек, и папиросная бумага хрустит, сминаясь.

В карманах у Анжелики лежит блокнот с желтоватыми страницами, миниатюрная карточная колода, маленькая жестянка, куда собираются булавки, потерянные и ненароком найденные, крохотное зеркальце на всякий случай, миниатюрный портрет возлюбленного Джорджи, моточек красной ленты и бутылочка румян. Но в карманах у нее не отыщется даже единого паршивого полупенни. Она настолько отвыкла держать деньги при себе, что почти забыла, как они выглядят; любые суммы просто стекают с ее губ вольным потоком обещаний.

– Почему вы ожидаете, что каждый носит с собой наличность? – резко осведомляется Анжелика. – Вот оно в полной красе, все ваше сословье.

– У меня есть деньги, – внятно произносит миссис Фортескью.

– О нет, Белла, не…

– Два шиллинга, – сообщает женщина.

– Это за печенье? – негромко спрашивает Белла, открывая кошелек. – Нет, нет, я оплачу весь счет. – Она проворно выступает вперед и кладет деньги на прилавок. Уши у Анжелики неестественно пунцовеют, точно покрашенные кармином; глаза застилает зыбкая пелена слез, пока она смотрит, как женщина перевязывает кулек с печеньем красной ленточкой. Потом миссис Фортескью сует кулек ей в руки. – Подарок.

– Должно быть, произошла какая-то ошибка, – лепечет Анжелика, когда они скорым шагом покидают кондитерскую. – Да, конечно, просто ошибка.

Но руки у нее дрожат, и лоб покрыт холодной испариной. Она вспоминает свое плачевное состояние после того, как в газетах появилось сообщение о смерти герцога и во всех лавках закрылся кредит на его имя; горечь во рту и бешеное трепыхание сердца – будто самый страх слепо бился в ее груди, подобно птице в дымоходе. Анжелика вспоминает также – невольно, вопреки всякому своему желанию, – как однажды, будучи еще девочкой, слишком маленькой для своего возраста, она шагала по главной улице родного городка и здания вокруг казались высоченными. Прилавок в мясной лавке, куда она зашла, доходил ей до носа. Запах крови и прогорклого сала.

А что у тебя есть? Ни монетки? Но ведь у тебя наверняка есть что-нибудь, что ты готова дать взамен? У любой девушки всегда есть что-нибудь.

И все плывет у нее перед глазами.

– Успокойся, голубушка, успокойся. – Миссис Фортескью обнимает подругу за плечи и шепчет на ухо, точно перепуганной лошади. – Ну-ка, вдохни поглубже разок-другой.

Анжелика шумно втягивает воздух, протяжно выдыхает, и ей становится чуть полегче. Она идет с низко опущенной головой: на улице полно народа, и не дай бог кто-нибудь из знакомых увидит ее в таком расстройстве. Наконец она овладевает собой.

– Может, вернемся домой? – спрашивает Белла. – До меня отсюда рукой подать.

– Нет, нет. Это досадное недоразумение не должно испортить нам день. – Анжелика пытается беззаботно рассмеяться, и миссис Фортескью притворяется, что не замечает, как натужно звучит смех. – Просто какая-то наглая торговка, вот и все. Пойдем дальше.

– Но может, все-таки…

– Не делай из этого никаких выводов. – Анжелика промокает лоб платочком. – Пожалуйста, Белла, погуляй со мной. Мы с тобой совсем не видимся в последнее время. Отведи меня в свою любимую ювелирную лавку. Хочу какое-нибудь миленькое украшение, чтобы надеть для встречи с мистером Хэнкоком. Бриллианты, пожалуй, – причем единственно для собственного удовольствия. Он-то не отличит настоящих камней от поддельных.

– Не лучше ли взять украшение внаем? – ласково говорит Белла. – Или я одолжу тебе что-нибудь из своих драгоценностей.

– Нет! Я не беру бриллианты внаем! И не заимствую на время. Я ведь не бедная женушка обычного горожанина, которой дозволено раз в сезон посетить маскарад. Ну пойдем, Белла, я хочу купить какую-нибудь прелестную безделицу – Рокингем за нее заплатит.

Однако в каждой лавке, куда они заходят, повторяется одно и то же. Торговец, сокрушенно покачивая головой, проводит пальцем сверху вниз по странице счетной книги и печально сообщает: «Увы, мадам, ничем не могу вам помочь». Имя Рокингема не вызывает доверия ни в одной из лавок на всей протяженности Бонд-стрит.

– Не знаю, что произошло, – беспомощно бормочет Анжелика, оцепенелая от потрясения, когда они снова сидят в ее великолепной карете. – Правда не знаю. Может, кто-то таким образом мстит Джорджи за что-то?

– Или кому-то просто надоело платить по своим счетам, – говорит миссис Фортескью. – Если он вообще когда-нибудь платил.

– Ах нет, такого быть не может. Он же получает содержание. На него-то мы и жили.

– Содержание! Размер которого не больше, чем… сколько? У такого мальчишки? Пять сотен в год, бьюсь об заклад, а у тебя счет на сто фунтов у одного только ювелира. Ну посмотри на вещи трезво, Джелли! У твоего Рокингема недостаточно средств, чтобы хоть с кем-нибудь полностью расплатиться.

– Господи… – Анжелика хватается за голову. – Нет, нет. У него есть деньги. Он обеспечивал меня наидостойнейшим образом – мне решительно нечего опасаться.

Миссис Фортескью стучит в потолок кареты и, высунувшись из окна, велит кучеру:

– Два раза вокруг парка. – Потом плотно закрывает окно и берет Анжелику за руку. – Дорогая моя, все мужчины врут одно и то же.

– Только не Джорджи! Ты меня утешаешь свысока, Белла… нет, не возражай, так и есть. Ты считаешь, у тебя одной хороший покровитель? Я, по крайней мере, любима не меньше, чем ты.

Карие глаза Беллы светятся добротой и сочувствием.

– Хорошо. Да, конечно. У него всего лишь временные денежные затруднения – у какого молодого человека их не бывает? Разумеется, все можно уладить.

– Но как?

– Это его забота, не твоя.

Анжелика утирает глаза платочком.

– И где же теперь твоя хваленая женская независимость? Я что, должна просто вручить ему свою судьбу?

– Мне кажется, это ты сделала в ту минуту, когда поверила Рокингему на слово, что тебе нет необходимости самой печься о своих интересах. Джелли, милая, ну не плачь, пожалуйста. Я совсем не хочу тебя расстраивать. Ведь если ты решила стать его собственностью, едва ли ты несешь ответственность за его расходы. Никто же не винит конный экипаж, если джентльмен не в состоянии платить за него.

Анжелика ахает.

– Карета, – испуганно шепчет она. – Вот эта самая карета, в которой мы сейчас едем! Тише, чтобы кучер не услышал ни слова из нашего разговора, иначе он высадит нас прямо здесь, поскольку, боюсь, платы за свои услуги он не дождется!

– Брось, Джелли, вряд ли дела обстоят настолько уж плохо, – успокаивает подругу миссис Фортескью. – Кроме того, ни один наемный извозчик на полдороге тебя не высадит – они все-таки не лишены известного благоразумия.

– Тсс, Белла! Умоляю, говори тише! – Анжелика в страшном смятении обхватывает себя руками. – А что до благоразумия, так они напрочь о нем забывают, едва лишь у тебя заканчиваются деньги. Ты же сама видела, сколь громогласно отказала мне кондитерша. И так будет повсюду. Я-то знаю, как это бывает… – Она впивается пальцами в свои плечи с такой силой, что костяшки белеют. – Все они откровенно радуются чужой беде. – Миссис Фортескью похлопывает подругу по спине, ласково повторяя «ну-ну, успокойся», но Анжелика продолжает стонать в мучительной тревоге: – Ах, я погибла! Погибла окончательно и бесповоротно! – Ибо теперь она с похолодевшим сердцем осознает весь ужас своего положения: вот она здесь, совсем одна, с долгами Рокингема, а от него ни слуху ни духу, и когда он вернется – неизвестно. – Джорджи не мог такого предвидеть. – Она умоляюще смотрит на Беллу.

Чуть поколебавшись, миссис Фортескью соглашается:

– Конечно не мог, дорогая.

– Ах, если бы я только могла поговорить с ним! Насколько проще все было бы, если бы я точно знала, какие у него планы! Если бы он оставил мне больше денег!

– Давай я одолжу тебе…

– Нет! – У несчастной Анжелики вспыхивают щеки. – У меня излишек нарядных платьев. Я велю Элизе заложить несколько в ломбарде.

Будь Джорджи рядом, он бы упрекнул ее за недостаток веры. О, но она верила всей душой! В кои-то веки она позволила себе верить каждому слову мужчины! Так вот, значит, к чему это приводит!

Она ощущает ладонь Беллы на своей спине.

– Не думай о худшем. Когда он вернется…

Платочек Анжелики промок насквозь. Она лезет в карман за другим, но Белла вкладывает ей в руку свой, с вышивкой в виде мужнина герба. Анжелика смаргивает слезы, застилающие глаза, и несколько мгновений пристально смотрит на изящную корону и незнакомые буквы. Потом комкает платок в горячем кулаке и бросает на пол.

– Ох и дуреха же я! – восклицает она. – Переполошилась на ровном месте. А ведь мне просто-напросто нужно написать Джорджи, сообщить о своих обстоятельствах. Он сгорит от стыда, когда узнает. Я верна ему так же, как он мне, – у нас с ним духовная близость.

– Но тем временем, если тебе требуется помощь…

Анжелика уже совсем перестала плакать.

– Если ты и вправду хочешь помочь, прекрати мне возражать, – резко говорит она. – В продолжение всей этой прискорбной сцены ты не сказала ни единого ободрительного слова. Только и делала, что строила самые худшие догадки насчет моего Джорджи.

– Я всего лишь пыталась рассуждать здраво. Ты станешь не первой женщиной, чье доверие было обмануто…

– Вот видишь! Ты просто не можешь порадоваться за меня, ни минуты!

Белла вся как-то поникает: плечи опускаются, и хотя в лице у нее печаль едва угадывается, поза выражает именно печаль.

– Все годы нашей дружбы, – тихо произносит она, – я радуюсь твоим радостям и лью слезы, когда плачешь ты.

– Тогда почему сейчас мне перечишь? Радуйся! Радуйся за меня! Ибо я счастлива, как никогда прежде!

Они завершают поездку в молчании, и у особняка миссис Фортескью Анжелика пробормочет лишь самые невнятные и неискренние слова прощания. Кабы она могла предположить, что это последняя их совместная прогулка – что они с Беллой никогда впредь не встретятся в подобных обстоятельствах, – нашла ли бы она в своей душе побольше тепла для старой подруги?

Но она не смотрит вслед миссис Фортескью и катит домой, ни разу не оглянувшись.