Конец Сербской Краины

Проиграв войну 1992 года, президент Франьо Туджман предложил хорватским сербам вернуться под крыло Загреба. В обмен им была обещана автономия двух сербских областей (Книнской и Глинской), культурная автономия для всех сербов, оставшихся в Хорватии, программа ускоренной экономической помощи районам компактного проживания сербов. Лидеры Краины отказались. Они в принципе исключали возвращение под юрисдикцию Загреба.

Неуверенные в своих силах хорваты предложили руководителям Сербской Краины еще более широкую автономию. Переговоры на сей счет велись в российском посольстве в Хорватии. План Z-4 (Загреб-4) разработали четверо — посол России в Загребе, американский посол, а также сопредседатели Координационного комитета женевской конференции по бывшей Югославии — лорд Дэвид Оуэн (от Европейского Союза) и Торвальд Столтенберг (от ООН).

Я знаю об этом из первых рук — от тогдашнего нашего посла в Хорватию Леонида Владимировича Керестиджиянца, активного и умелого дипломата. Я беседовал с ним и в Загребе, и в Сараево (российского посольства там еще не было, Керестеджиянц занимался по совместительству и боснийскими делами). Он производил очень хорошее впечатление и говорил с нехарактерной для дипломатов откровенностью.

Маленькое российское посольство открылось в Загребе в конце 1992 года. Там было всего несколько дипломатов, в четыре раза меньше, чем в посольстве в Белграде. Посол Леонид Керестеджиянц и советник-посланник Александр Грищенко много лет проработали на Балканах, в том числе и в посольстве в Белграде.

Вот какие у меня остались впечатления от бесед в нашей миссии.

В угловом скромном кабинете посла настежь открыты окна, слышен птичий щебет. Здание посольства, к которому ведет узкая вздымающаяся в гору дорога, небольшое, зато находится в престижном районе. Атмосфера почти семейная. Кто-то из технических сотрудников щеголяет в спортивном костюме, мальчик катается на велосипеде с детьми. У посольских сотрудников была проблема: российской школы в Загребе не было, и жены уезжали с детьми домой, оставляя дипломатов одних.

В Загребе не было российского торгового представительства, как впрочем, и военного атташата, что особенно нелепо. О Хорватии в России знали совсем мало, потому что вся структура российских средств массовой информации в бывшей Югославии осталась в Белграде. В Загребе только-только появился корреспондент ИТАР-ТАСС.

Вот, что бросилось в глаза: не было привычной для многих российских представительств глубокой неприязни и презрения к стране пребывания. Наши дипломаты в Загребе с полным уважением относились к Хорватии, но приручить их хорватам не удалось.

Наши дипломаты высоко ценили дружеское отношение Хорватии к России, ее выгодное геостратегическое положение как средиземноморской державы с хорошо развитой промышленностью (фармакология, судостроение, машиностроение). Они полагали, что, с экономической точки зрения, платежеспособный, обязательный, обладающий высокими технологиями хорватский бизнес — самый выгодный для России партнер на территории бывшей Югославии. «Не надо отталкивать просербской риторикой и Хорватию, и Словению, и Македонию, и Боснию», — повторяли наши дипломаты в Загребе.

«Соседи» — «ближние» (политическая разведка — СРВ) и «дальние» (военная разведка — ГРУ) — явно не разделяли позиции посла и советника-посланника. Бросалось в глаза, что сотрудники обеих резидентур ненавидели российскую власть, которую представляли за рубежом. Вот, что меня тогда заинтересовало: какую информацию они отправляли в Москву? Какие рекомендации давали? Как сталкивались их шифровки с посольскими телеграммами?

Я изложил впечатления в «Известиях», где тогда работал. Написал, что линия фронта в бывшей Югославии рассекла и стройные ряды российских дипломатов. Наши посольства в Белграде и в Загребе придерживались противоположных точек зрения на причины конфликта и на то, почему война продолжается. Шифровки из Белграда и Загреба напоминали боевые донесения полевых командиров, находящихся по разные стороны линии фронта. Но была и разница. Российское посольство в Хорватии достаточно критично относилось к хорватским властям, а посольство в Белграде полностью поддерживало политику Слободана Милошевича.

Известно было, что когда истек срок пребывания в Белграде тогдашнего российского посла, президент Милошевич дважды обращался в Москву с просьбой оставить его в СРЮ. Работавшие в Белграде журналисты отмечали, что российский посол — в отличие от дипломатов других стран — избегал встреч с сербской демократической оппозицией. А именно эти люди через несколько лет сметут Милошевича и придут к власти… Российское посольство в Белграде выражало недовольство переговорами между Хорватией и Сербской Краиной, которые тут же происходили. Понятно было недовольство официальных сербских властей — им не нужна была договоренность с Хорватией. Не понятно было, почему российское посольство в Белграде так торопилось во всем поддержать Слободана Милошевича.

Через несколько дней после выхода статьи я приехал в Министерство иностранных дел, чтобы взять интервью у Андрея Козырева, и спросил у него:

— Насколько мне известно, посольства в Белграде и Загребе придерживаются противоположных точек зрения. Эти посольские шифровки сходятся у вас на столе, и к мнению какого посольства вы больше склонны прислушиваться?

— Ну, тут есть некоторое преувеличение, — ответил Козырев. — Линия у всех посольств одна — это линия президента. Разумеется, посольство в Хорватии симпатизирует Хорватии, а посольство в Югославии — Сербии. Обязанность посольства в том и состоит, чтобы устанавливать хорошие отношения со странами пребывания, но, естественно, они не должны автоматически поддерживать и одобрять любую линию правительства этой страны. Это уже наша обязанность — здесь, в Министерстве, разобраться в потоке информации и правильно ее оценить.

После разговора министр заметил, что читал мою статью. Он согласен со многими оценками. Я счел своим долгом сказать, что у него в Загребе очень сильная команда — и посол, и советник-посланник. Не знаю, правильно ли сделал. Может быть, министров, скорее, смущает похвала журналистов. Но лично я считал Козырева человеком здравомыслящим.

Если бы хорватские сербы приняли план, выработанный при российском посредничеством, они получили бы почти полную автономию — собственную налоговую систему, свою валюту, полицию. Краинские сербы имели бы право на двойное гражданство — хорватское и югославское.

Франьо Туджман принял этот план, скрепив зубы. Хорваты прислали сербам проект документа, под которым должны были стоять три подписи — Туджмана, Милошевича и Ельцина. Иначе говоря, для краинских сербов Россия стала бы гарантом безопасности и всегда могла потребовать хорватов к ответу.

У сербов появилась возможность остаться на своей земле и нормально жить. В какой-то момент руководители Сербской Краины были готовы пойти на компромисс, но Слободан Милошевич сказал «нет». Он запретил краинским сербам даже брать план в руки. Президент Милошевич убрал из руководства Краины «соглашателей» и заменил их твердолобыми и послушными аппаратчиками. Краина отказалась подписать документ и тем самым подписала себя смертный приговор.

В Загребе я оказался в июне 1994 года. С Туджманом поговорить не удалось, а с главой правительства Хорватии беседовал. Вот, что записал в дневнике.

Премьер-министр Хорватии Валентин — с большим политическим прошлым. В 1971 году его — студенческого лидера, как и будущего президента Туджмана и многих других видных хорватов, посадили за хорватский национализм. До назначения премьером он возглавлял одну из крупнейших в Хорватии фирм. На чиновника не похож: умное лицо за стеклами сильных очков. Всем гостям из Москвы внушает, что Хорватия — выгодный торговый партнер.

— Если бы к нам приехал Виктор Черномырдин, мы показали бы ему предприятия, которые свободно конкурируют с американскими и немецкими фирмами. Показали бы ему и побережье, где есть свыше тысячи островов и островков — это рай для летнего отдыха.

Хорватии осталось девяносто пять процентов всей береговой линии бывшей Югославии. Туризм должен стать главным источником валютных поступлений. В прежние времена Хорватия, по словам главы правительства, давала шестьдесят процентов всех валютных поступлений единой Югославии.

— Мы могли бы жить только за счет моря, — говорит премьер. — Мы выращиваем вдвое больше продовольствия, чем нужно для внутреннего потребления. Своими трудовыми традициями мы обязаны тому, что долго жили под австрийцами и немцами. В сравнении с Сербией мы процветающее государство.

Премьер-министр сбил инфляцию, что позволило ввести новые деньги. Курс доллара пошел вниз, и правительство выкачивало валюту у населения, которое спешило избавиться от дешевеющего доллара.

— Мы не получили и доллара международной помощи, но мы сумели добиться финансовой и экономической стабилизации даже во время войны. Если бы не война, Хорватия стала бы первой восточноевропейской страной, достигшей западноевропейского уровня жизни. Мы — республика, ориентированная на экспорт.

Здесь легче тем, у кого есть дополнительный заработок, или тем, у кого есть связи с деревней. Частный бизнес успешен не только в перепродаже, но и в производстве. Но жизнь нелегкая из-за огромных затрат на оборону.

Отвечая на мой вопрос относительно расходов на оборону и масштабов военно-промышленного комплекса, премьер-министр ответил:

— Мы тратим на армию пятнадцать процентов бюджета. Если учесть еще и косвенные военные расходы, скажем, на зарплату военнослужащим, то уровень военных расходов составит тридцать процентов бюджета. Это нормально для воюющей страны. В Хорватии не было крупных военных производств. Но благодаря высокому технологическому уровню мы сравнительно быстро научились выпускать почти все, что нам нужно. Когда будет отменено эмбарго на поставки нам оружия, мы начнем покупать его за рубежом, это будет и разумнее, и дешевле…

Хорватская диаспора — два с половиной миллиона человек — хорошо укоренилась в Австрии, Германии и Латинской Америке, но не спешит помогать родине. В политической жизни Загреба бывшие эмигранты заметны, а денег дают мало.

В отличие от сербских руководителей Франьо Туджман демонстративно поддержал внутриполитический курс президента Ельцина и желал укрепления экономического сотрудничества с Россией. Туджману нужна была поддержка России и ее понимание хорватских проблем.

В минуту откровенности хорваты говорили:

— Ну, почему русские нас так не любят? Почему у вас существует предубеждение против хорватов? Чем сербы лучше нас?

Заместитель министра иностранных дел Анжелко Силич определил отношение к России как к «крупному славянскому государству». Хорватия — славянская (что для многих в России новость), но не православная страна.

Самым заметным предметом в кабинете заместителя министра иностранных дел был национальный флаг. Его для устойчивости заткнули за дверную ручку, а уже к флагу привязали какое-то вьющееся растение. Окна распахнуты, но ставни закрыты, чтобы спастись от солнца. Анжелко Силич молод, подвижен. Он улыбается и говорит зажигательно:

— Я хорват из Далмации со средиземноморским темпераментом.

Он — молодой дипломат. Преподавал в университете, затем занялся туристическим бизнесом, в котором достиг больших успехов:

— Когда началась война, президент Туджман призвал всех хорватов предоставить себя в распоряжение государства. Я послал президенту письмо с предложением использовать меня там, как президент считает нужным.

Здание хорватского парламента находится на площади напротив бывшей резиденции Туджмана. В Загребе рассказывали, что в момент обретения независимости сербы запустили по зданию ракетой «земля-воздух». Ракета попала прямо в кабинет президента, но самого Туджмана в нем не оказалось. В здании парламента висит редкий по нынешним временам портрет молодого маршала Тито. Его почитают как одного из выдающихся хорватов.

В здании парламента я познакомился со Стипе (Степаном) Месичем (нынешним президентом Хорватии). Это колоритная личность с редеющей прической ежиком, подстриженной бородой, густыми бровями и низким лбом, похожим на дикобраза.

Юрист по образованию, Месич в начале семидесятых принял участие в хорватском национальном движении, которое требовало равноправия республики в Югославии («хорватская весна»). Месич возглавил партию «Хорватское демократическое содружество». Он стал главой республиканского правительства и последним главой единой Югославии. Он ушел в отставку 5 декабря 1991 года.

Стипе Месич был одним из тех, кто подготовил почву для создания независимой Хорватии. Но, видя, что происходит ревизия истории, что не усташей, а партизанское движение называют антинародным, он выступил против Туджмана и вышел из правящей партии. Его незамедлительно обвинили в предательстве и убрали с должности заместителя председателя парламента.

— В правящем «Христианском демократическом содружестве» были разные течения, — объяснил Месич свой поступок, — но прежде мы все были объединены одной идеей — выйти из тоталитарной системы и завоевать независимость. Но теперь мы задаемся другим вопросом: какую Хорватию мы хотим создать?

Хорватия — страна с чертами авторитаризма, с однопартийным режимом, которому свойственны самодовольство, похвальба, эгоцентричность, замкнутость, отсутствие способности к самокритике. Внешний мир интересует только в той степени, в какой дело касается ее собственных интересов. Хорватские политики придерживаются птолемеевской концепции мироздания, в которой остальной мир вращается вокруг Хорватии. Инакомыслие приравнивалось к антигосударственной деятельности.

Характер режима лучше всего живописуют неспособные к оригинальному мышлению, к разумному изложению своей позиции, неспособные расположить к себе личности, которых возносят на вершину власти. Таких людей немало в загребском истеблишменте. Это результат монополии правящей партии.

Принимая в Загребе государственного секретаря США Мадлен Олбрайт, президент Туджман внушал ей:

— Католическая Хорватия должна сломать мусульманский зеленый полумесяц, который тянется на Ближний Восток, и православный сербский крест, который доминирует над всем регионом. Вы должны помочь мне создать чисто западное государство, в котором торжествуют традиционные европейские ценности.

Олбрайт, с плохо скрываемым отвращением, выслушав хорватского президента, сказала, что на Западе нет места для стран, которые проводят или оправдывают этнические чистки.

«Франьо Туджман, — писала Олбрайт, — пытался выставить Хорватию западной демократией, но на самом деле он управлял страной с помощью насилия и коррупции».

Запомнилась встреча с хорватами, чьи родственники пропали или оказались в сербском плену. Объединение семей заключенных и пропавших без вести защитников Хорватии почему-то разместилось в военном училище. Эмблема объединения — кирпичная стена на фоне земного шара: весь мир должен знать правду о хорватских жертвах. Поговорить с российскими журналистами собрались несколько немолодых женщин и хмурый крепкий мужчина.

— Мы хотим узнать судьбу наших близких, если они живы, или похоронить достойно, если они мертвы, — говорил заместитель председателя общества Зденка Фаркаш, у которой убили двоюродного брата в Сербской Крайне. — Мы построили кирпичную стену вокруг штаба войск ООН в Загребе, чтобы привлечь внимание Отдела по правам человека к судьбе наших близких. На каждом кирпиче имя пропавшего. А на обратной стороне кирпича мы хотели бы написать имя сербского военного преступника.

У одной из женщин сын вступил в хорватскую военизированную полицию, отправился воевать с сербами и пропал без вести. Это не единственная потеря в семье:

— Мой муж был командиром отряда местной самообороны в Герцеговине. Он был чистый, честный человек и не разрешал убивать невинных людей. А его убили.

Они держат в руках фотографии пропавших. В основном это молодые ребята шестнадцати-восемнадцати лет, которые отправились воевать, наслушавшись дома разговоров о вековечных врагах — сербах, которым нужно дать отпор. Матери рожали сыновей не для того, чтобы их убили. Но мало кто думает о том, что воспитание в духе ненависти — самый короткий путь к могиле.

Катарина Шолич, седая плачущая женщина, пережила такое, что врагу не пожелаешь:

— Я потеряла четырех сыновей. Одного увел наш сосед в июне 1991 года, и никто не знает, что стало с моим мальчиком. Второй погиб во время боев за город Вуковар. Третьего избили до смерти. Четвертый сам бросился в реку, чтобы не попасть в руки сербов. У меня сиротами осталось пятнадцать внуков.

Семьи, которые кого-то потеряли, приходят в объединение и заполняют стандартный бланк. Родные пропали у трех тысяч семей. Постоянно происходит обмен пленными. Возвращающиеся домой уверяют, что сербы отпустили еще не всех хорватов, захваченных во время войны. Еще они ждут, когда сербские власти согласятся провести эксгумацию и опознание трупов, захороненных в братских могилах. По их словам, неопознаны еще тысячи убитых.

— Мы видели, что Югославская народная армия вооружает сербов, но не думали, что они начнут всех убивать. Они заранее готовили резню, чтобы уничтожить всех хорватов. Если будете в Белграде, поговорите с господином Милошевичем, расскажите ему о наших страданиях. Немыслимо, что такая бесчеловечность творится на земле.

Что я мог ответить этой женщине? Я уже был в Белграде, где меня первым делом повели в музей, чтобы показать, как хорваты осуществляют геноцид сербского народа. Я видел фото зверски убитых сербских детей, женщин и стариков. И в Сербии мне на каждом шагу говорили, что войну начали хорваты, которые решили довести до конца то, что не успели сделать во время Второй мировой войны, — уничтожить всех сербов.

В Сербии есть такая же организация — «Женщины в черном», но общее горе не сближает несчастных сербок и хорваток. Ими манипулируют политики, превращая эти объединения в придаток пропагандистского аппарата.

— Понимаете ли вы, что на сербской стороне есть такие же страдающие родители? — спросил я.

— Мы их территорию не оккупировали. Они захватили наши земли и насиловали наших детей, так что нечего с их стороны искать жертвы, — ответил хмурый мужчина.

И пока мы говорили с родителями погибших детей, убийства продолжались. И хорваты отнюдь не были только жертвами. Стало известно, что в Боснии местные хорваты в зоне, которую они контролируют, отправляют в концлагеря всех сербов и мусульман, начиная с десятилетних детей. Объяснение простое:

— Сегодня они дети, завтра — солдаты, которые будут воевать против нас.

Когда я приехал в город Пакрац, он был еще поделен. Северная сторона принадлежала хорватам, южная — сербам.

Мэр хорватской части и депутат парламента Владимир Делач — молодой еще человек плотного телосложения в красном костюме. В прошлом инженер-электротехник, он возглавил местное отделение правящей партии.

— Война за Пакрац продолжалась четыре с половиной месяца, сербская артиллерия выпустила по городу несколько тысяч снарядов. Сербов в городе было меньше половины, но все начальники были сербами. Почему они решили, что им будет плохо в независимой Хорватии?

По странному совпадению война началась практически одновременно с августовским путчем в Москве.

— 17 августа 1991 года — это была суббота, очень жаркий день, — вспоминал мэр. — Я увидел танковую колонну Югославской народной армии, насчитал тридцать танков. Танкисты высматривали сербов, звали их с собой. На следующий день, в воскресенье, все сербы с семьями уехали из города. А в понедельник в пять часов утра начался обстрел. Снаряды разрываются каждые три минуты, дома рушатся, дети кричат… Сербские четники были уверены, что им не окажут сопротивления, и просчитались — они не смогли взять наш город.

— До войны в городе жили восемь с половиной тысяч человек. Осталась половина. Некоторые дома взорваны, сожжены, разрушены. Предприятия закрылись, люди без работы. Мы стараемся занять их ремонтом, расчисткой улиц, — объяснил мэр. — Раньше, чем через десять лет, города нам не восстановить. Есть проблемы не только материального характера. У людей, переживших войну, возник психический синдром, известный среди ветеранов Вьетнама и Афганистана. Увидит бывший солдат кого-то из эмигрантов, пересидевших войну в Германии и вернувшихся с большим деньгами, и хватается за автомат или гранату, грозя все вокруг разнести…

Разговор мэр хорватской части Пакраца закончил так:

— Если ООН не поможет нам вернуть нашу землю, мы сделаем это сами силой оружия. Военные преступники должны быть наказаны, беженцы — вернуться домой.

В феврале 1992 года Совет Безопасности ООН принял решение отправить четырнадцать тысяч «голубых касок» для контроля вывода югославских войск и демилитаризации Сербской Краины.

Хорватские политики жаловались, что ООН не справилась со своей задачей. Они ссылались на резолюцию Совета Безопасности ООН № 769 (1992) о восстановлении контроля Хорватии над всей своей территорией в международно-признанных границах.

ООН не добилась демилитаризации Краины. Ее войска утратили контроль над границей между Сербией и Кранной и между Краиной и сербской частью Боснии. Краинская армия продолжала вооружаться с помощью Белграда. Оружие было в каждом доме, словно это не жилье человека, а долговременная укрепленная точка.

Сербы исходили из того, чтобы линией перемирия стала государственная граница. Это не устраивало Хорватию.

Божидар Петрач, заместитель председателя комитета по внешней политике парламента Хорватии, — холодный, неулыбчивый, сосредоточенный человек. Он смотрит сквозь очки куда-то внутрь себя, словно ему открывается некая истина и решительно рвет пакетик с сахаром:

— Краина должна быть хорватской. Любые способы хороши. Иначе это будет плохим примером для Европы. Войска ООН позволяют сербам утвердиться на оккупированной ими территории, приучая мировое сообщество к тому, что эта земля принадлежит им.

Чернобородый депутат хорватского парламента Драго Крпина был избран в парламент от города Книна, оставшегося под сербским управлением. В отличие от своего коллеги он говорил в высшей степени эмоционально, но только в тех случаях, когда переводил разговор на тему «захватнической политики сербов» и «извечной агрессивности сербов»:

— С оккупированных территорий изгнали хорватов, которые были там в большинстве. Их изгоняла Югославская народная армия, местные сербы только помогали. Первый дом, который был разрушен в апреле 1990 года, был мой дом. Сербы заминировали и взорвали его. Жена и дети чудом остались живы. Так называемая Краина существует на белградские деньги. Это и есть реализация фашистской идеи Великой Сербии.

Когда ему напомнили, что сербам тоже пришлось уехать из Хорватии, депутат возразил:

— Хорватов изгоняли, это была этническая чистка. Сербы уехали сами. Эксцессы случались, но государственной антисербской политики не было. Сербы решили уехать на время боев, уверенные, что армия поставит Хорватию на колени. Этого не произошло. Но сербы могут вернуться в любое время.

Божидар Петрач предупредил:

— Если ситуация не изменится, верх возьмут сторонники силового решения. Мы надеемся, что мировое сообщество решит этот вопрос.

Драго Крпина:

— Политики в Загребе могут ждать, а беженцы, живущие рядом с оккупированными территориями, не могут.

Мы хотим в этом году получить ответ: возможно ли мирное решение проблемы. Если нет, то будет война. Но не против сербов, а против оккупантов.

Характерно, что оппозиция в Хорватии была настроена еще решительнее. Она требовала возвращения Сербской Краины под контроль Загреба, чтобы хорваты смогли вернуться в брошенные дома. Оппозиция настаивала на уходе «голубых касок», которые разъединили сербов и хорватов и держали наиболее взрывоопасные зоны под контролем. Оппозиция требовала военного решения.

Будущий президент Хорватии Стипе Месич говорил мне:

— Если сербы добьются успеха еще и в Боснии и Герцеговине и объединят все оккупированные территории в единую Великую Сербию, тогда весь мировой порядок будет поставлен под угрозу. Создание этнически чистых государств ведет к мировой войне. Но не менее опасно и создание в Боснии чисто исламского государства, где власть перейдет к фундаменталистам, которые превратят это государство в центре Европы в центр международного терроризма.

Несколько лет краинские сербы еще оставались полными хозяевами на своей земле, но закончилось это трагически.

В Хорватии я почувствовал, что в среде высшего хорватского офицерства господствуют настроения в пользу военного решения.

— Мы камня на камне не оставим от сербов, — откровенно говорили хорватские офицеры. — Если не будет найдено политическое решение, будем брать Краину.

Хорватские радикалы хотели вернуть себе утерянные земли, но уже без сербов. Министром обороны Хорватии стал Гойко Шушак, выходец из среды радикальных герцеговинских хорватов. Именно хорваты из Герцеговины занимали самые ястребиные позиции. Они считали, что воина еще не закончилась и что с военными действиями надо торопиться, поскольку время играет на руку сербам.

Воинственные настроения подогревали беженцы из сербских районов, которые считали, что Туджман преступно медлит, давая возможность Сербской Крайне окрепнуть.

Во всех официальных учреждениях в Загребе сохранились указатели: «Убежище». Было заметно, что хорваты больше не боятся сербской армии, потому что сами накопили тяжелое оружие. Численность хорватской армии составила семьдесят две тысячи солдат и офицеров (в стране, где населения всего четыре с половиной миллиона) плюс сорок тысяч человек из военной полиции и двенадцать тысяч бойцов территориальной обороны. На вооружении хорватской армии состояло сто семьдесят танков, шестьдесят бронетранспортеров, тринадцать истребителей МиГ-21 и четырнадцать боевых вертолетов.

В Хорватии не только офицеры, но и солдаты получают неплохие деньги — часть по закону платит предприятие, на котором работал призванный в армию, остальное доплачивает Министерство обороны.

Я побывал и в Сербской Крайне. Прошло столько времени, а я помню, как разговаривал с руководителями государства, которого больше нет.

Враждующие стороны разделяли войска ООН. Большую часть сектора «Запад» охранял аргентинский батальон, меньшую — иорданский и непальский батальоны. В каждом девятьсот человек.

— Треть территории сектора находится в Сербской Крайне. Через сектор проходят важные для хорватов магистрали, которые перекрыты сербами, — рассказывал аргентинский офицер в синем шейном платке и в очках на шнурке.

Хотя руководители миссии ООН заранее договорились о приезде российских журналистов в город Окучаны и получили согласие властей Сербской Краины, у контрольнопропускного пункта нас остановили. Сербский милиционер с пшеничными усами и багровым лицом сказал, что введены новые правила и потребовал письменного разрешения. Сотрудники миссии ООН пришли в бешенство и стали связываться со своим начальством по рации. Через какое-то время нам разрешили проехать.

Таким образом, краинские власти демонстрировали свою силу. В Крайне у власти находились радикально настроенные люди, наслаждавшиеся своей властью и громкими титулами президентов, премьеров и министров. Они не хотели никаких компромиссов с хорватами и торопились достичь полного экономического объединения с Сербией. В любую минуту можно было объявить об официальном объединении Краины с Сербией. Но на это в Белграде боялись идти, понимая, какой будет реакция мирового сообщества.

Новая власть разместилась в небольшом доме. Вот какую патриархальную картину я увидел. На первом этаже возле лестницы — поленница дров, во дворе бегают курицы, за столиком сидят молодые парни и пьют пиво.

Драган Доброевич, заместитель председателя областного вече Западной Славонии, занимал кабинет с печкой, сейфом и пустыми книжными полками. На стене красовался герб непризнанной Сербской Краины — двуглавый орел под короной. Письменный стол был покрыт забытым уже зеленым сукном.

— Мне жаль, что вам пришлось ждать на границе, — сказал Драган Доброевич, — но я не могу в чем-либо обвинять наши правоохранительные органы, которые просто выполняли законы нашей страны. Может быть, это кому-то не нравится, но Сербская Краина — независимое государство. Когда все это поймут, война закончится.

— Из-за чего началась война?

— Сербы были в единой Югославии государствообразующим народом. Хорватия и Босния объявили себя независимыми и лишили сербов их прав. В Хорватии упоминание о сербах было вычеркнуто из конституции, их стали выгонять с работы. И сербы поняли, что их ждет — повторение геноцида, устроенного усташами в годы Второй мировой войны. Либо нас уничтожили бы, либо обратили в католичество. Сначала сербы добивались автономии, но быстро поняли, что не остается ничего иного, кроме как браться за оружие.

Здесь я услышал иную версию событий, которые привели к разделу города Пакраца на две части:

— В Пакраце сербов было восемьдесят процентов. Когда в городе появились новые флаги с шаховницей, сербы сорвали их со здания милиции и городского совета. На них набросилась хорватская полиция, так война и началась. Здесь, в Западной Славонии, сербов до войны было абсолютное большинство. Сейчас у нас осталась только треть территории, которая по праву принадлежит сербам. Две трети в руках хорватов. Именно здесь они устроили первую этническую чистку и выгнали всех сербов.

— Хорватия готова предоставить сербам широкую автономию. Россия обязуется гарантировать выполнение этих обещаний. Почему это не устраивает сербов?

— Заплатив кровавую цену за обретение свободы, сербы не удовлетворятся тем, чего добивались до войны. Проведите референдум в Хорватии — хотят они жить вместе с сербами? Ответ: «не хотят». И мы не хотим жить вместе с ними. Не надо нас принуждать к сожительству. Если нас оставить в составе Хорватии, война рано или поздно вспыхнет вновь. Разрушенные города — это проявление вековой ненависти хорватов к сербскому народу. Я родом из села, которое хорваты смели с лица земли. Мы вынуждены защищаться. И в Боснии война закончится тогда, когда мусульмане поймут, что сербам необходимо дать право жить отдельно.

Драган Доброевич производил впечатление человека, недавно занявшегося политикой. Так и оказалось.

— Я был простым солдатом, — с гордостью объяснил он. — В прошлом году в Западной Славонии сменили руководство. Они заблуждались и полагали, что можно сосуществовать с хорватами. Этих людей убрали, и теперь я занимаюсь политикой.

Лидером Западной Славонии был Велько Джакула, бывший член ЦК Союза коммунистов Югославии. Он подписал соглашение с хорватами о свободном пропуске хорватских автомобилей, энерго — и водоснабжении. Как опытный аппаратчик, он поставил соглашение на обсуждение депутатов местного управления, которые одобрили документ. Но соглашение по команде из Белграда отменили, а самого Велько Джакулу и его помощника сняли с должности.

Я слышал об этой истории в Загребе. Хорватские парламентарии и представители правительства путем долгих переговоров пытались добиться практического сотрудничества с Краиной в хозяйственной и гуманитарной сферах. Отдельные договоренности казались возможными. Председатель хорватской комиссии по нормализации отношений с сербами в районах, контролируемых войсками ООН, Славко Дегориция подписал это Даруварское соглашение о сотрудничестве шести сербских общин в Крайне с хорватами. Сербы обещали открыть дорогу для проезда хорватских машин в районе города Окучаны.

Это было сочтено предательством сербских интересов. Велько Джакулу не только сняли с должности, но и отправили в Белград, где посадили в тюрьму. А председатель хорватской комиссии Славко Дегориция огорченно сказал:

— За своим мнением краинским сербам приходится ездить в Белград. Даже если мы о чем-то договоримся, Слободан Милошевич заблокирует любую договоренность.

В 1992 году, когда было уже поздно, в Хорватии приняли закон о правах национальных меньшинств и этнических общин. Венгры, словаки и румыны чувствовали себя нормально. Оставшимся сербам приходилось нелегко, несмотря на внешние атрибуты их равенства с хорватами. Сербских депутатов провели в парламент особым порядком, потому что их организациям не удалось бы преодолеть установленный законом пятипроцентный барьер.

Имелись три соперничающие между собой организации: «Сербская народная партия» (ее лидера сделали заместителем председателя парламента), «Сербский демократический форум», «Сообщество сербов Хорватии». Они выражали умеренное недовольство сербов, но декларировали готовность жить в Хорватии. Трудно было понять, в какой степени это вынужденное заявление, а в какой — искреннее. Они считали, что предложения президента Франьо Туджмана о предоставлении хорватским сербам широкой автономии правильными, но сами опоздали. Этих сербов ненавидели в Крайне, считая предателями.

Вот впечатления того времени.

Жизнь сербов в Хорватии терпима, но дискриминация существует, и националистическая риторика властей в этих условиях неизбежно. Был даже момент, когда бывших офицеров Югославской народной армии стали выселять из квартир. Законы Хорватии все же притесняли сербов. К примеру, продолжал действовать закон, принятый во время войны, который позволял отправить в тюрьму за любого рода помощь сербам, сражавшимся против хорватов.

И сербы в Крайне понимали, что в случае возвращения в состав Хорватии, возможно, их обвинят в военных преступлениях. До войны в Хорватии было полмиллиона сербов. Сто пятьдесят тысяч уехали в Сербию и другие страны. Около трехсот тысяч разместились в Крайне. Остальные остались в Хорватии. Одни не сумели обменять жилье, бросить родителей или родных, а кто-то решил, что сможет жить и при новой власти. Свобода эмиграции существует, но сейчас уезжает все меньше. Те, кто остался, уехать не могут или не желают.

Боевые действия в мае 1995 года в Крайне начались после того, как сербы закрыли автостраду Загреб-Белград, которая в социалистические времена была известна под названием «Братство и единство». Президент Сербской Краины Милан Мартич (он сменил Милана Бабича, признанного недостаточно жестким) заявил, что это сделано в знак протеста против того, что хорватские власти препятствовали продвижению по автостраде краинских машин. Милан Мартич обещал принять «адекватные» меры, если хорватские власти не одумаются.

Эта история была использована Загребом в качестве повода для военной операции, которая официально называлась «акцией по нормализации автомобильного движения и прекращению террористических действий». В мае 1995 года хорватские войска вернули Западную Славонию. Среди других отвоеванных территорий хорваты взяли город Ясеновац, от которого, на мой взгляд, им следовало бы держаться подальше. В годы Второй мировой войны власти Хорватии устроили там концлагерь для сербов, евреев и цыган. Память о Ясеноваце мешает сербам поверить в то, что они могли бы спокойно жить под управлением хорватов. В ответ сербы обстреляли ракетами Загреб, погибли трое, а сто пять человек были ранены.

В июле хорватские войска взяли Книн, столицу Сербской Краины. В августе непризнанная республика хорватских сербов перестала существовать.

Наступление хорватской армии на сербские позиции вызвало шок: не начинается ли новая большая война на территории Югославии — война, к которой Россия не сможет остаться равнодушной?

Военные операции хорватов почему-то оказались неожиданностью для мирового сообщества. А ведь хорватские политики давно предупреждали: либо ООН и великие державы заставят сербов вернуть захваченные земли, либо они добьются своего силой.

ООН ничего не смогла сделать, потому что сербы не хотели жить под властью хорватов, а хорваты не смогли смириться с потерей двадцати трех процентов своей территории, взятой сербами.

Хорваты создали хорошо вооруженную армию и считали, что путем небольших ударов смогут отвоевать если не всю, то хотя бы часть территории. Франьо Туджман ввел в бой за Краину стотысячную армию, самую большую действующую армию после Второй мировой войны в Европе.

Министр обороны Хорватии Гойко Шушак сказал, что хорватская армия многим обязана американским друзьям. Начальник Генерального штаба хорватской армии генерал Звонимир Червенко пояснил, что его армию обучали американские инструкторы. Это бывшие военнослужащие, вышедшие в отставку. Для них это бизнес, но они оказывают услуги иностранным армиям только с разрешения Государственного департамента. Среди инструкторов был и прежний командир спецподразделения «Дельта», и генерал-артиллерист, который руководил вторжением в Панаму в 1989 году. Аналогичная стратегия с массированным применением артиллерии была использована хорватами при захвате Сербской Краины.

Президент Франьо Туджман обещал своим избирателям, что вернет утраченные земли, и решил это сделать с учетом грядущих выборов. Хорваты были счастливы. Туджман вел две войны и обе проиграл. Но теперь шаховница — флаг Хорватии, ненавистный сербам, взвился над древним замком в Книне. Такой победы Хорватия еще не знала.

Туджман с гордостью надел военную форму, белую с золотом, в которой он красовался на параде. Президент унаследовал все традиции балканского непотизма и стал походить на своего врага Тито. Престарелый Тито любил ходить в военной форме. Особенно ему нравилась летняя парадная форма адмирала. Теперь в столь же пышной форме щеголял Туджман.

Для Туджмана Книн — этот город, в котором когда-то сидели средневековые хорватские короли. Президент Туджман говорил об «освобождении». Но, скорее всего, это захват. В 1991 году до начала войны в городе Глина сербов было шестьдесят процентов, а в Книне почти девяносто процентов. Сербы жили здесь с XVI века. Теперь они потеряли свою родину.

Для хорватского президента война оказалась неплохим делом. Президент купил себе виллу на холме возле Загреба за двести тысяч немецких марок. Фактически Хорватией правила семья Туджманов. Его сын Мирослав координировал деятельность секретных служб. Второй сын Штепан — глава фирмы, которая монополизировала покупки оружия для хорватской армии. Дочь президента Неванка заслужила прозвище «мадам Мерседес». Она владела крупным супермаркетом и всеми магазинами беспошлинной торговли в стране.

Операцией «Шторм» руководил хорватский генерал Анте Готовина. Его солдаты убивали сербов и сжигали их дома, чтобы заставить их уехать. У генерала богатый военный опыт. Прежде он был наемником. В 1973 году он покинул родину и вступил во французский легион под именем Ивана Грабоваца. Служил в 2-м парашютном полку, участвовал в военных операциях в Джибути, Заире и на Берегу Слоновой Кости. Прослужив пять лет, он получил французское гражданство в 1979 году. Некоторое время он работал в частных охранных фирмах, но на «гражданке» себя не нашел. В конце восьмидесятых Готовина уехал в Южную Америку, где воевал в Аргентине и Гватемале.

В 1990 году он вернулся на родину. На следующий год Хорватия стала независимой, и он вступил в национальную гвардию. В 1992-м была создана армия. Анте Готовина сразу стал бригадным генералом, в 1994-м — генерал-майором. После окончания боевых действий он возглавил военную инспекцию, но был уволен после обвинений в подготовке военного переворота и продаже оружия террористам из «Ирландской республиканской армии» и баскской организации «ЭТА».

Летом 2001 года Международный трибунал в Гааге потребовал его ареста за участие в операции «Шторм». Но генерал Анте Готовина исчез. Его выдача стала условием вступления Хорватии в Европейский союз. Считалось, что его укрывают хорваты так же, как боснийские сербы скрывают Караджича и Младича. Но 8 декабря 2005 года испанская полиция арестовала бывшего генерала Готовину, который жил по подложному паспорту на Тенерифе (Канарские острова). Его приговорили к 24 годам тюремного заключения в Гааге в 2011 году. Но через год апелляционная палата Гаагского трибунала отменила приговор, он вышел на свободу…

Летом 1997 года толпы хорватов-беженцев из Боснии стали избивать сербов, остающихся в Хорватии, и изгонять их из домов. Это была попытка изгнать из страны остатки сербов. Правительство в Загребе стало конфисковывать квартиры, принадлежащие сербам, и передавать их хорватам, которые приезжают из Боснии и Сербии.

Дейтонские мирные соглашения (о судьбе Боснии) разрешали сербам вернуться в свои дома на территории Хорватии. Но чтобы ни обещали хорваты, очень немногие сербы рискнули по своей воле остаться при власти Туджмана в Хорватии.

Когда хорватские войска уничтожили Сербскую Краину и полмиллиона сербов были вынуждены бежать, Милошевич и пальцем не пошевелил, чтобы их спасти. Президент Сербии держался твердо. Он знал, что Сербия воевать не хочет и не будет, несмотря на уверения в горячей любви к соотечественникам в Хорватии и Боснии.

Радикалы поносили Милошевича и утверждали, что на его совести поражение сербов в Крайне. В определенном смысле это так. Милошевича обвинили в том, что он предал хорватских сербов, поскольку они с Туджманом достигли секретного соглашения.

Белград тогда еще отказывался от предложения Хорватии признать друг друга, установить дипломатические отношения и обменяться посольствами. Но в Загребе появилось небольшое сербское представительство, а в Белграде — хорватское. Это создало канал связи между двумя правительствами. В Загребе работали корреспонденты сербских газет, в Белграде — хорватских. Материалы они передавали телефаксом через третьи страны — Италию и Австрию, телефонная связь между двумя республиками отсутствовала.

Считается, что руководители Сербии и Хорватии с помощью тайного канала связи договорились в марте 1991 года. Республика Босния и Герцеговина не имеет права на существование, ее надо поделить.