Парни в туннеле стояли молча. Кто-нибудь из них, может быть, и хотел вмешаться, крикнуть «хватит!», что пацану же всего двенадцать. Но человеческие чувства склонны притупляться: иной раз то, что происходит на глазах, кажется кадрами из фильма. Ты пугаешься, успеваешь подумать – «хорошо, что не со мной», или просто впадаешь в подобие паралича.

Кто знает, убил бы Вильям Лео в том переходе? Никто. Потому что Вильяма остановили.

У Жанетт имелось множество дурных привычек, которые она изо всех сил скрывала и от учеников, и от других учителей. Жанетт хрустела пальцами, когда нервничала, – это началось еще в детстве, когда она играла в девчачьей команде «Хед-Хоккея». Когда она стала постарше, то увлеклась боксом, а потом единоборствами; из этих видов спорта она тоже вынесла много своеобразного. В минуты беспокойства она делала растяжку, а по утрам в классе разогревалась, словно готовилась выйти на ринг. Когда-то она была перспективной и могла стать лучшей. Целый чудесный год Жанетт выходила на ринг как профессионал, хотя в ее городе вряд ли кто-то об этом знал, потому что она получила травму, а дальше все как обычно: либо ты лучший, либо все остальное. Жанетт получила педагогическое образование, огонь в груди погас, инстинкт победителя ушел. Тренер в свое время внушал ей: «На ринге надо стремиться сокрушить мечты соперницы, иначе тебе здесь нечего делать». Наверное, он был прав: как Жанетт ни хотелось поверить в обратное, но спорт, похоже, действительно беспощаден.

Жанетт не жалела ни о нормативах, ни о нагрузке, – только об адреналине. Ничто в обычной жизни не заменит этого жизнеутверждающего: ты выходишь на ринг, и есть только ты и противница. Ты против меня. Здесь и сейчас.

Взамен она искала других стимулов, даже в таком безнадежном деле, как работа учителя. Когда видишь, как порой в классе загораются глаза, это стоит всех учебных часов за унизительную зарплату. Иногда Жанетт удавалось до кого-то достучаться. А то и кого-нибудь спасти. А подобный шанс дает мало какая другая профессия.

Когда уроки в школе заканчивались, Жанетт поднималась по пожарной лестнице на крышу. Отсюда, из-за вентиляционного барабана, расположенного прямо над столовой, открывался вид почти на весь Бьорнстад; здесь можно было тайком выкурить сигарету – худшая из привычек Жанетт.

Отсюда Жанетт видела подземный переход, прорытый под широким шоссе ради безопасности детей. Видела, как туда входят Лео с девочкой. Но вот девочка выбежала – одна. Зато на глазах у Жанетт в туннель спустились Вильям Лит и его подручные, по нескольку человек в каждый спуск. Жанетт бросила сигарету и кинулась к лестнице. Школа у нас маленькая, как и сам город; но охваченному паникой человеку, бегущему по ее коридорам, она казалась бесконечной.

Мира и Мая вернулись домой. Когда Мая открыла дверь в свою комнату, Мира увидела на стене концертные билеты. Мира до сих пор помнила самый первый концерт – может быть, даже отчетливее, чем Мая, помнила, как Мая и Ана несколько недель таскали билеты в карманах. Девчонки тайком купили тени для глаз и от души накрасились, обрезали джинсовые шорты так, что те едва прикрывали зад. Отпуская их в тот вечер, Мира потребовала, чтобы после концерта девочки СРАЗУ отправлялись домой, и они, хихикая, обещали; они были еще маленькие, но в тот день Мира поняла, что уже понемногу начала их терять. Взявшись за руки, Мая и Ана побежали к сцене, как сотни других визжащих девчонок, они впервые ощутили вкус той свободы, которую у человека уже не отнять. Музыка изменила Маю и Ану, хотя они прикипели душой к совершенно разной музыке и потом уже только ругались, что из нее – «наркотрек», а что – «умца-умца». И все же кое-что их объединяло: музыка спасла в их душах то важное, что иначе обе могли бы потерять. Воображение, силы, маленький пылающий шар в груди, который твердил им: «Не ведись на поводу у всяких засранцев, иди своим путем, не бойся плохо танцевать, пой во весь голос и стань лучше всех!»

А теперь Мае было уже шестнадцать. Она поцеловала мать в щеку и ушла к себе. Сидя на кухне, мать вспоминала все, что слышала в последние годы о девочках, которых затоптали или задавили насмерть на концертах, о террористах, которые проносят бомбы на арену. Знай Мира обо всем этом в тот, первый, вечер… Отпустила бы она девочек? Ни за что в жизни. Разве решишься отпустить своего ребенка, да и не один раз, если знаешь, что весь мир хочет причинить ему зло?

Жанетт потом спрашивала себя, что было бы, подоспей она чуть раньше. Может, Вильям скорее бы отступился? Может, ненависть Лео не успела бы достичь такого градуса? Может, парни в переходе сами признали бы, что зашли слишком далеко?

Здоровяка Вильяма Жанетт отшвырнула в сторону – ему повезло, он узнал учительницу достаточно быстро и успел не врезать и ей тоже. Во взгляде Жанетт пылало бешенство – не учительское, бойцовское. Вильям, хватая ртом воздух и не глядя на Лео, проговорил:

– Он первый начал! Сам напросился!

Всю свою жизнь Жанетт придется стыдиться того, что она сделала в том переходе. Ей не было оправдания. Но события весны – изнасилование, заговор молчания против ученицы школы, где учительствовала Жанетт, вся гнусь города, всплывшая на поверхность, – переполнили Жанетт стыдом и злостью. Не ее одну; злоба охватила весь город. Те же чувства Жанетт видела и в глазах у Лита, только бесили его другие вещи. Наш гнев редко обрушивается на тех, кто его заслужил; чаще достается тем, кто оказался рядом.

– Что ты сказал? – прошипела Жанетт.

– Он сам напросился! – повторил Вильям Лит.

Жанетт пнула его сбоку под колено с такой силой, что Вильям рухнул как подкошенный. Жанетт владела телом в совершенстве, и, едва Лит коснулся земли, снова стояла на обеих ногах как ни в чем не бывало, преспокойная, разве что не насвистывая.

Только когда до нее дошло, что она только что сделала, легкие у нее стянуло узлом. Ее тренер не уставал повторять: «Никогда не теряй контроля. Не позволяй чувствам рулить, Жанетт. Иначе окажешься в заднице!»

Мира безутешно плакала на кухне, уткнувшись в рукав, чтобы не услышала дочь. По ту сторону двери лежала в постели дочь, над ней высилась стена, оклеенная концертными билетами. Дочь тоже плакала, забившись под одеяло, чтобы не услышала мама. Хорошо, что обмануть родителей так просто. Они так хотят, чтобы ты была счастлива, что верят, даже когда ты им врешь.

Мая понимала, что маме и папе нужно снова стать хозяевами собственной жизни, кто как может. Вернуть себе то, что отнял у них Кевин. Чтобы мама почувствовала, что она хорошая мама, чтобы папа спас свой клуб, чтобы оба почувствовали, что у них получилось выстоять, дать сдачи, победить. Чтобы не боялись темноты, иначе им не выжить вместе. Дочь слышала их ссоры, даже бессловесные, видела бокалы на кухне – прежде пару, теперь один. Знала, что отец приходит домой все позже, видела, как он стоит перед дверью и все дольше медлит, прежде чем войти. От ее внимания не укрылся и конверт с приглашением на конференцию – мама так и не спросила, сможет ли туда поехать. Если родители разведутся, оба станут ей говорить, что это не ее вина. Но Мая будет знать: они лгут.

Кевин сломал ее. Но сломались – они.

Вильям Лит, шатаясь, поднялся.

– Счастье ваше, что я не бью женщин… – просипел он.

– Не советую даже пытаться, – ответила Жанетт, хотя голос разума у нее в голове орал: «ЗАТКНИСЬ, ЖАНЕТТ, ЗАТКНИСЬ И МОЛЧИ!»

– Я, блин, на вас в полицию… – начал было Лит, но Жанетт осведомилась:

– И что ты там скажешь?

Она знала, что ведет себя по-идиотски, но она была рассвирепевшей женщиной в рассвирепевшем городе, где обычные правила больше не действуют. Парни в переходе попятились. Они не бойцы, они толпа, они бывают жесткими, лишь когда перевес на их стороне. Жанетт видела, что Вильям – иной, в нем было что-то, что делало его опаснее других. Может быть, он ушел, потому что боялся забить Лео до смерти. А может, его сознание вытеснило эту страшную мысль, зато нашло оправдание: «Зачем он меня дразнил? Он же знал, что потом будет».

Когда переход опустел, Жанетт склонилась над Лео. Лицо мальчика было в крови, но дышал он ровно; Жанетт поразило, что глаза у него открыты. Спокойные и все осознающие. Вильям топтал его ногами, бил, но кто-то, видимо, придерживал парня – лицо Лео не было разбито в лепешку. Ничего не сломано. Тело покрыто синяками, но их можно скрыть под одеждой – совсем как расчесы, а лицо распухло ровно настолько, чтобы Лео смог вечером соврать маме, что на физкультуре получил мячом по голове.

– Зря вы это сделали, – сказал мальчик учительнице.

– Зря, – согласилась она.

Она истолковала это как беспокойство за нее, но Лео имел в виду другое.

– Вы что, не смотрите передачи о природе? Дикие звери опаснее всего, когда они ранены, – пробулькал Лео. Во рту был вкус крови.

Едва на двенадцатилетнего мальчишку перестали сыпаться удары, как он стал думать о мести. Он отметил, что Вильям пнул его в бедро, а не в коленную чашечку, он целился в мягкие места, а не в зубы, Вильям поставил Лео синяк на плече, но не попытался сломать ему руку. Милосердие Вильяма Лео воспринял как слабость. Он получит по заслугам.

Когда мальчик, шатаясь, поднялся на ноги, верная долгу Жанетт сказала:

– Мы должны подать на него…

Лео затряс головой:

– Я споткнулся и упал. Вильям помог мне встать. А если вы скажете что-нибудь другое, я засвидетельствую, что вы ударили ученика ногой!

Осудить учительницу задним числом будет легко: она не стала возражать, а следовало бы. Но наши леса учат держать язык за зубами, хорошо это или плохо. Жанетт знала старшую сестру Лео и понимала, что у мальчика есть причины озлобиться. Если заявить о случившемся, в школе или в полиции, Лео перестанет ей доверять. И она потеряет шанс достучаться до него. Поэтому Жанетт сказала:

– Давай заключим сделку. Я никому ничего не скажу, если ты придешь в собачий питомник Адри Ович. Знаешь, где это?

Мальчик кивнул, без самодовольства, и вытер окровавленный нос рукавом.

– Зачем?

– У меня там бойцовский клуб.

– Научите меня драться?

– Я научу тебя НЕ драться.

– Не хочу быть невежливым, но не драться у вас плохо получается, – заметил Лео.

Жанетт пристыженно улыбнулась. Лео медленно потащился к выходу, ему явно было больно, но, когда Жанетт хотела поддержать его, он оттолкнул ее руку. Не агрессивно, но и не приглашая начать переговоры. Мальчик понимал, чего хочет учительница: она пытается спасти его.

Ничего у нее не выйдет.