24
Но медведь в ней уже проснулся

Окруженная облаком ругани, Рамона, топоча, спускалась по лестнице, желая знать, кто барабанит в дверь «Шкуры» после закрытия. Она ожидала увидеть очередного алкаша, но обнаружила кое-кого другого.

– Ты что здесь делаешь, старый прохвост, ты же в последний раз объявился у моей двери лет сорок назад, хотел позабавиться посреди ночи! Я тогда тебя не пустила и сейчас не пущу! – прошипела Рамона и застегнула халат.

Суне рассмеялся так громко, что напугал щенка, сидевшего у его ноги.

– Мне нужен совет, Рамона. Или два.

Рамона впустила его, налила щенку воды в миску. Щенок вылакал воду и принялся закусывать мебелью.

– Ну? – потребовала Рамона.

– Я хочу, чтобы ты поговорила с Теему Ринниусом. Ради меня.

Попроси об этом любой другой, Рамона прикинулась бы дурочкой, мол, какой еще Теему? Но с Суне… Он посвятил всю свою жизнь трудным мальчишкам с хоккейным талантом, а Рамона свою – тем, кому таланта недоставало.

– О чем?

– О клубе.

– Я думала, ты больше не тренер. Какое тебе дело до клуба?

– Меня держат там ради одной красотки.

Рамона заржала так, что отчистила легкие примерно от десятилетнего сигаретного нагара. Потом посерьезнела:

– Я кое-что слыхала, Суне. В газетах пишут про «нового спонсора» и «тайные переговоры», на которых присутствует спортивный директор. Теему и его ребят это беспокоит. Это их клуб.

– Это не только их клуб, – поправил Суне.

В этом чертовом городе людям не угодишь, подумал он. Если клуб обанкротится, все дерьмо полетит в Петера, а если Петер найдет деньги, дерьмо полетит в него же. Рамона выставила на барную стойку три стаканчика виски. Один Суне, два – себе.

– Что скажешь про нового тренера? – спросила Рамона. – Она заходит иногда, поесть картошки.

– Цаккель? Не знаю, что сказать. Чокнутая тетка. Похоже, ей совершенно плевать на то, что думает Петер Андерсон…

– Хорошее начало, – одобрила Рамона.

– …но я подозреваю, что Теему и его ребята не в восторге от того, что тренер – женщина, – заметил Суне.

Рамона фыркнула:

– Они любят свой клуб. Сам знаешь. А боятся они, что ее сюда прислали ради пиар-путча. Не желают выглядеть посмешищем, да и политическая повестка в хоккее им не нужна…

– Политическая повестка? – Суне закатил глаза. – Теперь это так называется? Бабы уже и спать не могут с кем хотят?

– Да ну тебя! Уж кто-кто, а я тут понимаю лесбиянок как никто! На мой-то взгляд, вот кому достался счастливый билет! Да только мужиков не образумишь, их можно только выставить за дверь.

– Тогда что не так с Цаккель?

– То и не так, что мальчикам кажется, ею вертят Петер Андерсон, спонсоры и политики, а им больше не нужен тренер вроде… – Рамона осеклась.

– Вроде меня? Слабак? – договорил за нее Суне.

Он знал, что́ о нем говорят. Что он в последние годы позволил спонсорам и политикам захватить клуб и пустить его ко дну. Люди правы, Суне постарел и слишком устал, чтобы драться. Он надеялся, что сам хоккей удержит клуб на правильном пути, и экономически, и морально, но ошибся и насчет того, и насчет другого.

– Я не хотела тебя обидеть, – пробормотала Рамона.

– Да ладно. Они правы. Хорошо бы у этого города было побольше поводов для радости. Но Цаккель – не я.

– В каком смысле?

– Она победитель.

– Ты пришел ко мне за советом? Мальчикам нужны доказательства.

Суне вздохнул:

– Тогда передай Теему, что, когда его братика выпустят из клиники, пусть тот едет прямиком в ледовый дворец.

И тут Рамона растерялась. Как в дальнейшем и другие.

Петер вернулся домой поздно. Мира сидела с ноутбуком за кухонным столом – она рано уехала с работы, чтобы приготовить детям ужин, постирать и прибраться. Сейчас она снова работала, но начальство этого не знало. Рабочий день у Миры был в среднем на несколько часов длиннее, чем у коллег, но ее все равно считали «той, кто уходит домой раньше всех». Быть матерью – все равно что отводить воду из сырого сада или перекрывать крышу: много времени, пота и денег, а в результате все как было, так вроде и осталось. Такими делами не прославишься. А вот просидеть лишний час в офисе – это как повесить красивую картину или новую лампу: все заметят.

Петер заговорил с Мирой, она заговорила с Петером, но они не смотрели друг другу в глаза. Как прошел день? Хорошо, а у тебя? Хорошо. Дети поели? Да, там осталось в холодильнике. Можешь подбросить их завтра в школу – мне в ледовый дворец рано? Мира ответила «конечно», хотя ей хотелось закричать «а как же моя работа?». Петер сказал «спасибо», хотя ему хотелось закричать «господи, я тону». Мира сказала «все нормально», хотя ей хотелось закричать «на помощь!». Дальше они молчали, хотя оба чувствовали «мне так не хватает нас». Петер вышел из кухни, не проведя кончиками пальцев по волосам Миры. Мира осталась сидеть, не подышав ему в шею.

Рамона сердито глянула на Суне:

– Ты меня не разыгрываешь?

– Нет. У этой Элизабет Цаккель нет чувства юмора.

– Она собирается снова выпустить Видара на лед? Что Петер скажет?

– Ей наплевать, что он скажет.

Рамона заквохтала от смеха. Братья Ринниус всегда были ей немного ближе, чем прочие мальчики «Шкуры». Теему раз в неделю закупал ей продукты, Видар когда-то делал здесь уроки. Много лет назад, вскоре после смерти Хольгера, братья услышали, как кто-то говорит, что Рамона «стала забывчивой, наверное, это Альцгеймер». Это был не Альцгеймер, а просто-напросто разбитое сердце, но мальчики вычитали в интернете, что старение мозга можно замедлить, если тренировать его, и стали заставлять ее решать кроссворды. Каждое утро являлись с новым. А Рамона костерила их на все корки и любила безусловной любовью.

– Значит, Видар срет на стол, а Цаккель срет на Петера? Добром это не кончится, – заметила она.

– Не кончится, – согласился Суне.

Рамона почесала стаканом под подбородком.

– Не похоже это на тебя – идти против Петера.

– Не похоже, – подтвердил Суне.

– А в чем дело? Чем она так хороша, эта тренерша?

Суне вздохнул так, что затрепетали волоски в носу.

– Тут уж все или ничего, Рамона. Видар всегда был охрененным вратарем, и если таким остался, я готов рискнуть… в смысле его… личных качеств.

– И черт на старости в монастырь пошел, – улыбнулась Рамона.

– Так ты устроишь, чтобы Теему привел Видара на тренировку? – спросил Суне.

Рамона вздернула бровь:

– Ах ты прохвост, да ты помнишь, как Видар играл в хоккей? Вам приходилось волоком тащить его со льда, когда тренировка кончалась! А теперь он сидит ПОД ЗАМКОМ в… черти драные… да он бросится в ледовый дворец, так что сам черт не удержит!

Рамона сказала не то, что думала: что она, если понадобится, сама потащит Видара в ледовый дворец. Она не сумела спасти Теему, он был слишком озлоблен, чтобы измениться. Но у Видара жизнь еще может сложиться по-другому, и Рамона не собиралась снова упустить шанс, даже ценой собственной жизни.

Суне кивнул и глотнул виски. В глазах защипало.

– Ну, тогда…

Он замолчал.

Рамона фыркнула:

– Что еще?

Суне устыдился, насколько он весь как на ладони.

– Я еще кое о чем хочу попросить. Не для клуба, для себя. Есть одна девочка, ее зовут Алисия, ей четыре с половиной года, она живет в доме…

– Знаю чертенка, – сказала Рамона мрачно. Не то чтобы она знала девочку с плохой стороны, но взрослые обитатели этого дома были хорошо известны в каждом из окрестных баров.

– Поможешь мне приглядеть за ней?

Рамона плеснула еще виски.

– Ты точно не собирался вскружить мне голову и затащить в койку? Сейчас у тебя это получается лучше, чем сто лет назад.

– У меня инфаркт случится раньше, чем ты лифчик расстегнешь, но спасибо за предложение, – улыбнулся Суне.

Рамона выпила. И грустно констатировала:

– Я никому здесь не говорила, Суне, но Петер тоже мой мальчик. Тоже мой мальчик. Так что передай ему – пусть не забывает, кто вступился за «Бьорнстад», ради себя самого пусть не забывает. Что бы там ни потребовал новый спонсор.

Суне кивнул. Он понимал, Рамона имеет в виду стоячую трибуну Группировки. В этом городе трудно сохранить в тайне хоть что-то.

– Сделаю, что смогу, – пообещал он.

Только этого слишком мало.

Петер остановился у двери Лео. Мальчику уже двенадцать лет – почти подросток. А Петер помнил день, когда тот родился, помнил те, полные смятения, секунды, когда он впервые услышал плач своего сына. Как держал на руках хрупкое голое тельце, поддерживал головку, помнил зажмуренные глазки и беспокойные крики… и когда они затихли. Как в первый раз осознал, как спокойно этому существу спать у него на руках. На что мы готовы в такие минуты ради детей? На что не готовы?

Но годы проносятся мимо. Отцам надо жить здесь и сейчас, но спортивные директора не могут себе этого позволить. Момент надо ловить, ибо детство – как мыльный пузырь: всего несколько мгновений радости. Но спортивные директора должны думать о следующем матче, следующем сезоне, дальше, вперед, вверх.

…Петер стоял, держа в одной руке две клюшки, в другой – теннисный мячик. Лео когда-то чуть плешь ему не проел, умоляя поиграть с ним в гараже. «Папа, может, выкатишь машину? Папа, а мы поиграем? Папа! Всего пять минут! Всего до пяти голов!» Петер сидел с пультом в руке, смотрел запись матча или, согнувшись над папками, подсчитывал на калькуляторе бюджет; он отвечал: «Сначала сделай уроки». После уроков оказывалось, что уже поздно. «Завтра», – обещал папа. «Конечно», – соглашался сын. Мужчины постоянно заняты; но мальчики растут, не дожидаясь их. Сыну нужно внимание отца ровно до того момента, как отцу понадобится внимание сына. Потом остается только думать: надо было чаще спать с ним рядом, чтобы его голова лежала у меня на груди. Чаще сидеть на полу, пока он играет. Обнимать его, пока он позволяет себя обнимать.

Петер постучался к Лео, и двенадцатилетний человек ответил, не открывая:

– Мм?

– Я тут… я выкатил машину из гаража, – с надеждой сказал отец.

– Ага?

– Я… ну, я подумал, может… поиграем?

Петер так сжимал мячик, что от пота на зеленом ворсе остались темные пятна. И услышал в ответ беспощадное:

– Я делаю уроки. Может, завтра?

Петер чуть не открыл дверь. Чуть не попросил снова. Но вместо этого убрал клюшки в чулан и в одиночестве сидел на диване, пока не уснул с мячиком в руках.

Мира закрыла ноутбук. Заглянула к Лео. Сын притворился, что спит, Мира притворилась, что поверила. Прошла мимо гостиной, накрыла Петера тонким одеялом, задержалась – хотела отвести ему волосы со лба. Не отвела.

Она сидела на ступеньках дома, смотрела на звезды, на которые, она знала, можно смотреть из любой точки мира. Сегодня на работе коллега передала ей конверт; отправителем значилась немолодая женщина, которую Мира с коллегой боготворили уже многие годы: управленец высочайшего уровня, гений инвестирования, эта женщина вдруг резко сменила амплуа и основала крупный благотворительный фонд, лицом которого были художники и актеры, а базой – многие миллионы. Мира и коллега познакомились с этой женщиной в прошлом году на конференции, она заинтересовалась ими и на прощание сунула Мире свою визитную карточку: «Мне всегда нужны умные энтузиасты, способные гореть. Дайте знать, если будете искать работу». Мира тогда не приняла этого всерьез, не посмела, лишь сохранила в памяти как смутную мечту. Но в конверте лежало приглашение на крупную конференцию, которую фонд проводил через пару недель в Канаде.

– Почему она приглашает нас? Решила воспользоваться услугами нашего бюро? – ахнула Мира.

И лишь теперь разглядела зависть во взгляде коллеги. Взглянув на приглашение, Мира увидела в нем только свое имя. Коллега пыталась говорить веско, но голос у нее стал, как у маленькой девочки, у которой большой мир вот-вот отнимет талантливую подругу:

– Она пригласила только тебя, Мира. Ей не нужно наше бюро. Она хочет взять на работу тебя.

Мира сидела на ступеньках дома с конвертом в руках, смотрела на звезды. Те же самые звезды видны из Канады. Мира когда-то уехала туда, потому что Петер заключил контракт с НХЛ, ему предстояло играть с лучшими из лучших. Теперь она знала его ответ заранее. «Что, тебе обязательно ехать на эту конференцию? И именно сейчас? В клубе столько дел, любимая. Может, на будущий год?»

Мира никогда не сможет ему объяснить. Петер никогда не поймет, что у нее есть своя НХЛ.

Рамона позвонила Теему. Они говорили недолго – оба не хотели выдать голосом слабость. Рамона не сказала, что желает для Видара лучшей жизни, чем у Теему, а Теему не сказал, что желает того же самого. Потом Рамона попросила Теему об одной услуге и не ложилась, пока он не перезвонил и не сказал, что все уладил.

Теему ждал перед домиком в другом районе города, пока в детской не погаснет свет. Удостоверившись, что теперь не спят только взрослые, он не позвонил в дверь, не постучал – они так и не поняли, как он вошел. Теему просто возник на кухне, пока хозяева шарили по краю стола возле мойки, пытаясь поймать стакан, который опрокинули их дрожащие руки. Теему понял: они знают, кто он такой; ему оставалось только поставить на стол хоккейный баул и спросить:

– Алисия здесь живет?

Взрослые испуганно кивнули.

Теему коротко объявил:

– С этого дня фонд бара «Шкура» будет ежегодно оплачивать все ее хоккейное снаряжение, пока она играет. Не знаю, есть ли у этой девочки сестры, но братья у нее теперь есть. Любой взрослый, который ее обидит, будет иметь дело с одним из нас.

Дожидаться ответа Теему было незачем. Когда он вышел, еще несколько минут никто у него за спиной не решался двинуться с места, но в конце концов баул отнесли наверх, в комнату Алисии. Девочка четырех с половиной лет крепко спала, ей снился звук, с которым шайба влетает в стену, и еще долго после этой ночи синяки у нее будут только ото льда. Она будет играть в хоккей каждый день, а однажды станет лучшей.

Девочка той ночью крепко спала. Но медведь в ней уже проснулся.