Глава 47

В таком случае мы имеем дело с исключительно извращенным индивидуумом…

Никакой необходимости советоваться с психиатром, чтобы это понять. Гомес отметил про себя, что напрасно потерял время. А еще, что Лора должна чувствовать себя совершенно одинокой. Одной против Тени.

До такой степени, что оставался единственный выход: великий прыжок в неизвестность.

Прыжок, которого Александр равно боится и желает.

Он оставил машину на больничной стоянке, зашел в огромное здание.

Он не был здесь уже много дней. Но вовсе не чувство вины перед Пацаном привело его сюда. Скорее насущная потребность.

Потребность увидеть его, хотя бы сквозь стекло.

Зайдя в отделение, он просит у старшей медсестры разрешить посещение.

– Месье Лаваля перевели, – объявляет та. – Его состояние улучшилось, и его поместили в обычную палату, в отделение общей терапии.

– Он пришел в себя? – с надеждой спрашивает Гомес, расплываясь в детской улыбке.

– Нет, он по-прежнему в коме. Но он больше не нуждается в искусственном дыхании.

Медсестра указывает ему дорогу и возвращается к своим пациентам. Александр медленно приходит в себя. На секунду он поверил, что чудо свершилось.

Он пускается в путь по коридорам, запутывается, спрашивает дорогу.

Наконец, минут через пять, он на цыпочках заходит в палату Лаваля. Как будто боится его разбудить. А ведь ему так хотелось бы разбудить его…

Подтаскивает стул к медицинской кровати, снимает куртку и устраивается.

– Привет, Спящая красавица. Надо же, какая симпатичная у тебя новая комнатка!

Он берет руку Пацана, сжимает ее в своей.

– И верно, ты лучше выглядишь.

Лицо Лаваля стало почти нормальным, таким же тонким и породистым, как раньше. Разумеется, он все еще под капельницами. По бандерилье в каждой руке. И еще он подсоединен к аппарату, который контролирует его давление и сердечный ритм.

Уже нет трубки в горле и в носу. И даже исчезли некоторые повязки.

Но новая нога не отросла. И глаза безнадежно закрыты.

– Я принес тебе вот это, – продолжает майор, выкладывая на тумбочку небольшой блокнот. – Но не для чтения, потому что он чистый…

Гомес отпускает руку лейтенанта и достает из кармана авторучку. Открывает на колене блокнот, пишет дату на первом листке.

– Это что-то вроде бортового журнала, – объясняет он. – Я буду отмечать в нем все твои улучшения день за днем. А еще все посещения и все, что происходит, а ты не можешь увидеть. Но о чем, возможно, захочешь узнать, когда… когда ты проснешься.

Александр набрасывает несколько строк своим угловатым почерком, потом поднимает глаза на Пацана.

– Мне очень жаль, – говорит он. – Я не приходил много дней, знаю, но у меня одно горящее дело. Расследование.

Он вспоминает, как Лаваль обожал футбол. Кстати, и сам играл, по-любительски.

Когда у него было две ноги.

Горло Александра сжимается, он сдерживает слезы.

– Хотя я сижу на скамейке запасных, с тех пор как ты загремел на эту койку, я решил снова выйти на поле… Думаю, я нащупал нечто серьезное. Мразь, которая нападает на женщин, развлекается тем, что сводит их с ума, пока они не выбрасываются из окна. Психопаты не совсем мой профиль, но раз никто не желает заняться этим делом, я взялся… Думаю, это не дает сойти с ума мне самому! И даже если я не буду приходить каждый день, я хочу, чтобы ты знал, что я думаю о тебе. Каждый день. Каждую минуту. Каждую гребаную секунду…

Александр резко оборачивается, видит в дверях палаты капитана Вийяра. Тот улыбается, почти нежно.

Гомес торопливо выпускает руку Пацана и закрывает блокнот.

– Можешь продолжать держать его за руку, – говорит капитан, подходя.

Двое мужчин смотрят друг на друга несколько секунд, потом Вийяр тоже садится.

– Ему вроде получше?

– Похоже на то, – соглашается Александр. – Во всяком случае, выглядит он лучше. И дышит теперь сам.

– А как ты?

Гомес удивлен, что Вийяр задал подобный вопрос. Вместо ответа пожимает плечами.

– Чем занимаешься целыми днями? Не слишком закис?

– Вяжу шарфики для благотворительных фондов.

– Говорят, ты втихаря ведешь какое-то расследование. Это правда?

– А что ты хочешь, чтобы я еще делал! В вязании я не силен.

В конце концов майор снова берет руку Лаваля в свою.

– Думаешь, он придет в себя? – спрашивает, помолчав, Вийяр.

– Не знаю. Если бы я мог отдать жизнь, чтобы он вернул свою, я бы это сделал.

Капитан качает головой.

– Ты всегда любил высокие слова, да, Алекс?

– Но это правда. Он в таком состоянии по моей вине. И клянусь, что я хотел бы поменяться с ним местами. Не только чтобы он не терпел то, что вынужден терпеть, но и потому, что меня бы вполне устроило оказаться в коме.

Вийяру вдруг становится очень не по себе.

– Алекс, мы бы помогли тебе, когда твоя жена ушла…

– Можешь сказать «умерла», – жестко прерывает его Гомес.

– Когда твоя жена умерла, – поправляется Вийяр. – Но ты не захотел помощи. Ты окружил себя пустотой.

– Нет. Пустота втянула меня. Это не одно и то же.

– Я знаю, что ты этого не хотел. Мы все знаем, что ты этого не хотел. Что ты не хотел рисковать Лавалем. Мы не забыли, кто ты.

Гомес чувствует, как к глазам снова подступают слезы. Поэтому он натягивает куртку и наклоняется поцеловать Лаваля в лоб.

– Я вернусь завтра, малыш. Веди себя хорошо, не доставай медсестер.

Потом пожимает руку своему заместителю.

– Спасибо, старина, – говорит он.

– За что? – удивляется Вийяр.

– Спасибо, и все.

Он закрывает за собой дверь, ускоряет шаг, чтобы побыстрее покинуть проклятые коридоры, беззвучно источающие болезнь и смерть. Хоть от этого Софи была избавлена. Свои последние годы она провела в их квартире, рядом с ним.

Едва оказавшись на улице, Гомес прикуривает сигарету и втягивает в себя большой глоток кислорода, ароматизированного никотином. Наслаждение…

Закрывшись у себя в квартире, Гомес растягивается на диване и проглатывает обед, способный привести в ужас любого диетолога.

Вечером он увидится с Хлоей. Все ради обеспечения ее безопасности. Очень личная охрана…

Ему ни в коем случае не следовало спать с ней, и он это прекрасно понимает. Но ему не удается искренне об этом пожалеть. Ему даже не терпится повторить, хотя сама мысль вызывает у него дурноту. Он отвратителен сам себе.

Мобильник завибрировал, он протягивает руку, чтобы взять его с журнального столика.

– Да?

– Здравствуй, Александр, это Валентина.

– Валентина… – повторяет Александр с улыбкой. – Как у тебя дела?

– Это у тебя надо спросить, – отвечает молодая женщина.

– Лучше не надо.

Небольшая пауза, но Валентина не сдается.

– Я подумала, не увидеться ли нам сегодня вечером. Я не на дежурстве и задолжала тебе приглашение в ресторан.

– Ты мне ничего не должна, – поправляет ее майор. – А сегодня вечером я уже занят.

Он почувствовал разочарование на том конце трубки, на секунду заколебался. Наслаждение и отчаяние иногда так хорошо сочетаются…

– Но мы можем увидеться после полудня, если хочешь.

– Не лучшее время для ресторана! – смеется Валентина.

– Тогда угости меня кофе.

– Идет. Хочешь приехать ко мне?

Александр представляет себе пылкий послеполуденный перекус и предпочитает уклониться. Пока что.

– Мы могли бы встретиться в городе, – говорит он. – Знаешь паб на улице Расина?

– Нет, но я найду, – заверяет молодая женщина.

– В пять часов там, хорошо?

– Хорошо, – соглашается Валентина. – До скорого.

– Целую, – говорит Гомес перед тем, как дать отбой.

Он бросает телефон по другой конец софы, вздыхает. Берет со стола рамку с фотографией, кладет себе на колени. Грустно улыбается Софи.

– Знаю, я слетел с катушек… Но я еще здесь, я держу слово, ты же видишь. Во всяком случае, на данный момент. Между прочим, я ничего не обещал, помнишь?.. Как ты теперь можешь помнить? Помню только я… И это больно до смерти.

Больно до смерти.

Хлоя закрылась у себя в кабинете. Стоит у окна, упершись лбом в стекло, челюсти намертво стиснуты.

Как Пардье посмел так с ней поступить?

Как эта сволочь могла быть столь циничной, столь жестокой?

Натали один раз стучит в дверь и тут же заходит:

– Хлоя? Я хотела узнать…

– Выйдите, – приказывает начальница глухим голосом.

– Но…

– Выйдите! – повторяет Хлоя, не оборачиваясь.

Наконец дверь у нее за спиной закрывается. Ее губы начинают дрожать, горло сжимается.

Не плакать, потерпеть до дома.

Дверь открывается снова, Хлоя закрывает глаза.

– Я велела вам выйти!

– Я хотел поговорить с вами, – заявляет мужской голос.

Голос, который она отныне ненавидит. Она поворачивается, чтобы оказаться лицом к лицу с Пардье.

– Я понимаю ваше разочарование. Но ваша реакция, вот только что… так убежать!.. Я предпочел бы чуть больше сдержанности. Чуть больше профессионализма.

– О, я искренне сожалею, что моя реакция вам не понравилась, господин президент!

Она обратилась к нему своеобразным тоном. Оскорбительным с примесью ярости.

– Понимаю, что вы меня ненавидите, малышка, – вздыхает Пардье. – Но…

– Прекратите называть меня малышка. У меня есть имя. Меня зовут Хлоя Бошан.

Президент улыбается, довольно вызывающе. Как если бы все это было игрой.

– Вижу, что вы не в том состоянии, чтобы меня выслушать. Поговорим в другой раз.

– Как вам будет угодно, господин президент, – отзывается Хлоя.

Пардье наконец удаляется, осторожно прикрыв за собой дверь.

Ее взгляд испепеляет кучу папок, наваленных на рабочем столе. Они выглядят как издевательство.

Внезапно она хватает одну из них, с размаху швыряет о дверь. Бумаги разлетаются по полу, она яростно топчет их ногами. Потом, в мертвой тишине, одну за другой бросает свои бесценные папки через всю комнату.

И наконец падает в кресло, совершенно опустошенная.

Гомес выходит из-под душа и отправляется на поиски чистой одежды. Надо будет запустить стиральную машину, пока он не остался в одних подштанниках.

Быстро спускается по лестнице, решает пойти в паб пешком: хочется воспользоваться мягким весенним днем. Как если бы солнце было способно растопить лед.

Вопрос его толщины…

Он собирается встретиться с женщиной, которая чего-то от него ждет. И которая, без сомнения, в него влюбилась. Он собирается сказать ей, что она должна его забыть. Или же дать ей надежду, он еще не решил.

И это перед тем, как увидеться с другой, которую примет в свои объятия и с которой ночью займется любовью.

Что угодно, лишь бы не прыжок. Вцепиться во что-то, не важно во что. Заполнить пустоту, неумолимо захватывающую его. Которая втягивает его в головокружительный вихрь.

Поглощенный своими мыслями, засунув руки в карманы старой кожанки, он быстро шагает, не замечая Тени, которая в отдалении следует за ним.

Только к пяти часам Хлоя находит в себе силы, чтобы покинуть свое логово. Она больше ни минуты не может оставаться в этом месте, пусть даже ей хотелось уйти последней, чтобы не столкнуться ни с кем в коридорах.

Они наверняка все в восторге. Смеются за моей спиной.

Сборище гадин.

Она представляет себе ухмылки за каждой дверью, насмешливые переглядывания. Дешевые шуточки. Ни на мгновение ей не приходит в голову, что некоторые могут ей сочувствовать.

Когда гибнет хищник, дичь ликует!..

Весь день она только и делала, что проклинала Старика. Прислушивалась к тому, как в ней растет глубокая ненависть. Представляла, как она могла бы заставить его заплатить.

Как она заставит его заплатить.

Подходя к лифту, она видит, как с противоположной стороны появляется Мартен.

Едва заметив ее, он расправляет плечи, выпячивает грудь. Так доминирующий самец желает продемонстрировать, что он самый сильный.

Они с неизбежностью пересекаются, но их взглядам удается не встретиться.

Хлоя вызывает лифт и украдкой смотрит в самый конец коридора, в сторону кабинета Пардье. Отныне ее злейшего врага.

Нет, не злейшего врага.

Потому что она знает: ее теперешняя слабость приведет в восторг мрак, превратив ее в идеальную добычу.

В результате он так и не попросил ее забыть его. Он вообще ни о чем ее не попросил.

Александр просто поплыл по течению. С ощущением, что его усталое сердце укутывается в шелковое одеяло. С ощущением, что он погружает клыки в нежную сочную плоть, утоляет жажду свежей кровью.

Однако ничто не сможет утолить его жажду. Как ничто не сможет согреть его сердце, уже бьющееся в агонии.

Это всего лишь отсрочка.

Когда Валентина взяла его руку, он ничего не сделал, чтобы отнять ее.

Когда она приблизила к нему свое лицо, он поцеловал ее.

Прежде чем бросить одну в этом пабе.

У меня работа, скоро увидимся.

Она даже не возразила. Была очевидно счастлива теми крохами, которыми он ее удостоил.

Александр дошел до дома, сразу сел в машину и поставил на крышу мигалку. Ему недолго оставалось быть копом, он знал. Так что имело смысл пока попользоваться.

Вскоре все будет кончено.

Хлоя, Валентина, его карьера.

Его жизнь.

Все вокруг лишь иллюзия. Потому что она умерла.

Он дышит, курит, есть, пьет, трахается. У него бьется сердце, иногда слишком сильно. У него пухнет голова от воспоминаний, которые всплывают среди полной разрухи.

Но все это лишь мираж.

Потому что он умер.