Глава 31
У Маяра похоронная физиономия. А ведь Пацан пока жив.
Александр, сидя напротив, терпеливо ждет, пока тот все выложит.
– Алекс, я знаю, как для тебя важна работа. И я знаю, что ты сейчас переживаешь, но…
– Нет, ты не знаешь, – поправляет его майор.
– Ладно, скажем, я могу себе представить, что тебе пришлось пережить после смерти Софи. И пусть эта работа – все, что у тебя осталось, я думаю, что ты должен сделать перерыв.
– Ты думаешь?
– Я приказываю тебе сделать перерыв, – уточняет дивизионный. – Учитывая твой послужной список, Генеральная инспекция хочет допросить Лаваля, прежде чем принимать какое-либо решение. При условии, разумеется, что мальчик придет в себя. На что мы все надеемся.
– Я ведь им все рассказал, – доверительно сообщает Александр. – Когда они приезжали в больницу, я сделал полное признание. Классическая mea culpa! Что им еще надо?
– Версию Лаваля. А пока решено отправить тебя проветриться. Я подготовил тебе отпускную ведомость, сейчас подпишешь. А если потребуется, продлишь по больничному.
– Понимаю. Почему бы просто меня не отстранить? Было бы логичнее.
– Не имею намерения увольнять своего лучшего копа. Ты просто должен отдохнуть и постараться переварить все, что на тебя свалилось. Вийяр займется текучкой, пока тебя не будет.
– Отлично, я вижу, ты все предусмотрел.
Гомес подписывает листок, бросает ручку и направляется к выходу. Маяр вскакивает:
– Алекс! Послушай… У меня нет выбора. Я всегда тебя поддерживал, но тут я не вижу иного решения. Это лучшее, что я мог придумать на сегодняшний день. Я уверен, что ты вернешься к нам.
Алекс громко хлопает дверью, дивизионный падает обратно в кресло.
* * *
Возвращайся домой и забудь меня.
Конечно. Это же так просто. Так легко. Так подло.
Стрелка спидометра «мерседеса» не переваливает за тридцать километров в час. Трудно различить дорогу сквозь пелену слез.
Я никогда не любил тебя. Я перевернул страницу.
Хук слева, апперкот справа.
Хлоя думала, что еще остался шанс. Что все еще возможно и она победит.
Теперь она уверена, что все потеряно. Но так и не понимает почему.
В этом нет никакого смысла.
Бертран не пожелал ее слушать. Копы тоже.
Полное одиночество, глухая изоляция.
Она падает на диван и покорно ждет новой истерики. Глаза смотрят в пустоту, сердце замерло.
Я никогда тебя не любил. Слова отдаются в голове странным звоном, словно черепная коробка пуста. Хотя у нее ощущение, что она, наоборот, переполнена.
– Скотина! Сволочь…
Но от оскорблений ей не становится легче. Она встает, ноги едва не подгибаются. Открывает дверцы бара, оглядывает бутылки как набор возможностей.
Опустошить их все? Нет, я не буду начинать все сначала…
Умереть ради него. Чтобы доказать. Что я-то его любила. И что по-прежнему люблю.
Смешно. Ему плевать с высокой колокольни. Кстати, а действительно ли я его люблю?
Тебе больно, потому что решение о разрыве принял я…
Она наугад достает бутылку. Колесо неудачи указало на джин. Это наверняка ее отключит. Она наполняет стакан доверху, колеблется и выпивает до дна.
Что за пытку, что за муку она себе устроила. Ее рука цепляется за ореховый комод; взгляд останавливается на фотографиях, которые висят на стене.
Отец и она. Мать, отец и Жюльета. Лиза, прямо перед тем, как…
Хлоя хмурится. Это не алкоголь. Не так быстро!
Она берет последний снимок, медленно подносит к глазам.
Это не Лиза, на фотографии.
Это больше не Лиза. Это чудовищный труп с зияющими дырами вместо глаз и гниющей плотью, отслаивающейся кусками от костей черепа. И гнусный оскал.
Хлоя отбрасывает рамку со снимком, как будто она обожгла ей пальцы, и начинает кричать.
* * *
Хрупкий челнок опасно приближается к порогам. Он вертится вокруг собственной оси, все сильнее и сильнее раскачиваясь. Хлоя больше не чувствует себя в постели. Скорее в лодке, которая рискует разбиться в бурном течении. Ее руки хватаются за простыни, глаза пытаются сконцентрироваться на люстре, подвешенной к потолку, которая кружится и клонится в воображаемой буре.
Бутылка джина пуста. Брошена в море, без всякого послания внутри.
А что она могла бы написать?
Спасите. На помощь. Я больше не знаю, куда плыву. Я не узнаю себя.
Хлоя слышит странные звуки. Хихиканье, повторяющееся до бесконечности, душераздирающие крики. Заполняющие ее бедную голову.
И звук ее изнемогающего сердца тоже. Которое несется во весь дух и не может нащупать тормоза.
Нужно принять утренние пилюли. Хотя еще вечер.
И быстрее, пока ее движок не лопнул, как перезрелый плод.
Она пытается встать и падает на пол. Не чувствует никакой боли, на четвереньках движется по темному коридору. Добравшись до кухни, выпрямляется и достает коробку с таблетками. Две вместо одной, для надежности.
По дороге обратно в гостиную она держится за стену. Может, надо выпить больше, чтобы забыться? Забыть, что ее бросили, как кусок дерьма. Забыть, что она мишень.
Она берет с дивана пистолет, размахивает им перед собой. Теперь она снова стоит на ногах, отчасти чудом, и начинает смеяться. Жуткий смех, пришедший из ниоткуда.
– Думаешь, ты меня напугал? Покажись, трус паршивый! Выходи на бой! Ну же, выходи!.. Где ты? Я знаю, что ты там!
Она перестает смеяться, слушает издевающуюся над ней тишину.
Ей чудится шум за спиной, она разворачивается и нажимает на спуск. Отдача заставляет ее потерять неустойчивое равновесие, ее отбрасывает назад.
Голова жестко бьется об пол, зрение затуманивается, все вокруг двоится.
Она лежит посреди ковра, на спине, раскинув руки крестом.
Следующие минуты ужасны. Ощущение агонии, предваряющей смерть. Ощущение, что ее тело четвертовано, искромсано, искрошено.
Потом напряжение медленно спадает. Разноцветные бабочки заполняют чистое небо. На ее губах появляется улыбка. Ей хорошо. До странности хорошо. Она близка к экстазу. Ее снова одолевает смех.
– Не придешь, да? Ты слишком меня боишься!
Она медленно переворачивается, оказываясь снова в лодке, которую несет течением. Только она больше не боится ни порогов, ни подводных камней, ни даже Тени.
Вообще больше ничего не боится.
– Меня зовут…
Она только что забыла свое имя.
* * *
Когда она открывает глаза, вокруг темная ночь. Хлоя не знает, где она.
Ее пальцы ощупывают ковер, она понимает, что не в кровати. Лежит, вытянувшись на спине, вроде бы на полу. Голова погружена во что-то мягкое и нежное.
Она с радостью опять закрыла бы веки. Но чувствует себя в опасности.
С трудом садится, на мгновение застывает неподвижно. Мощное головокружение, ощущение, что она проглотила горящее полено и ее били молотком по голове.
Она тихо стонет, осторожно поднимается на ноги. К мигрени добавляется тошнота.
Протягивает вперед руку, исследуя пустоту. Ступая вслепую, она в конце концов натыкается на стену и идет вдоль нее. Пальцы нащупывают выключатель, вспыхивает свет. Слепящий и болезненный.
Когда ей удается открыть глаза, Хлоя с облегчением обнаруживает, что она у себя в гостиной. Она лежала на ковре, рядом с журнальным столиком. Голова на подушке.
На ее подушке.
Тошнота усиливается, желудок подступает к горлу. Она кидается в туалет, снова падает на колени. Ниже опуститься невозможно. Вусмерть пьяную, ее рвет отчаянием.
Как она попала сюда?
Вспоминает мерзкий ход событий. Комиссариат, Бертран, бутылка джина, оскверненное лицо Лизы… бешено стучащее сердце, пилюли… Это странное наслаждение… Ощущение полноты жизни… А потом ничего.
Снова встав на ноги, Хлоя нетвердой походкой идет на кухню и делает себе кофе. Настенные часы показывают три часа ночи. Сколько времени она провела без сознания? Как минимум шесть часов.
Она жадно заглатывает большую чашку арабики, мысли постепенно проясняются. Она наливает вторую чашку, уходит в гостиную. Там поднимает рамку с фотографией Лизы. Сквозь разбитое стекло видит детскую улыбку младшей сестры. Ее сияющее личико. Жуткое мертвое лицо исчезло.
– Черт, – бормочет она. – Я же ее видела…
Она кладет рамку на комод, не сводя с нее глаз, подстерегая превращение, которое так и не происходит.
Поворачивает голову, смотрит на дыру в стене. Там, куда попала пуля из «вальтера». Потом глаза опускаются на подушку, на которой несколько часов покоился ее затылок. Она пытается сосредоточиться, чтобы с точностью восстановить моменты, предшествовавшие потере сознания.
– Я была в спальне, на кровати. Я встала и упала. На четвереньках доползла до кухни…
На четвереньках, да. Она это точно помнит.
– Я не могла тащить за собой подушку, передвигаясь на четвереньках.
Хлоя кидается к входной двери, видит, что та не заперта на ключ. Поворачивает защелку, обессиленно прислоняется спиной к стене.
Он был здесь. Опять.
Он всегда будет здесь.
Я играю с тобой, как кошка с добычей. Знаешь, перед тем, как ее сожрать…
Ладно, мой ангел, признаюсь: я смухлевал с правилами игры. Чтобы ты не слишком быстро бросила партию, которую мы начали.
Я даю тебе возможность сопротивляться, находить силы для сражения, снова и снова.
Я увлекаю тебя в пучину и возношу к вершинам.
Я бужу тебя и усыпляю.
Все, чтобы выбить тебя из колеи, запутать.
Чтобы продлить твои мучения и мое удовольствие.
Ты такая трогательная марионетка, подчиняющаяся малейшему моему приказу!
Я вокруг тебя, рядом с тобой.
Я в глубине твоих мыслей и за кулисами каждого поступка.
Я в каждом решении, которое ты, как тебе кажется, принимаешь.
Я в твоей голове и в твоих венах, мой ангел…
