Глава 27
Смех Лизы… ее крик, когда она падает в пустоту и разбивается у ног старшей сестры.
Крик Хлои, когда она открывает глаза. Позже, чем было намечено.
Следует признать, что она опять поддалась соблазну и приняла таблетку своего чудодейственного снотворного. Потому что в два часа ночи все еще не могла заснуть. Словно сон окончательно ее покинул.
Она потягивается, машинально пытаясь нащупать тело Бертрана рядом. Но его нет.
Вечером, конечно же. И всю следующую ночь, как она надеется. Она ждет его.
Когда он здесь, она может спать без всяких таблеток. И в этот момент она принимает решение.
– Сегодня вечером я попрошу его переехать ко мне. Это будет памятный вечер…
Хлоя сама удивлена тому, что прошептала. И вдруг спрашивает себя, не вызвано ли ее решение обычным страхом. Поселить мужчину в доме, чтобы Тень держалась подальше? Нет, конечно же нет. Ее желание совершенно не связано с демоном, который рыскает вокруг нее. Она хочет, чтобы Бертран был рядом просто потому, что ей его не хватает. Может, еще потому, что ей хочется какой-то стабильности. Она стареет, это точно.
Стать настоящей парой. Строить планы, делить все, даже повседневные заботы.
Она знает, как это опасно. Но также знает, что Бертрану рано или поздно наскучит эта эпизодическая и хрупкая связь.
Скорее всего, он начнет колебаться. Может даже отказаться. Но по крайней мере, поймет, как она дорожит им. И не исключено, что согласится позже, как следует подумав.
Принятое решение придало ей сил, Хлоя откидывает простыни и раздвигает плотные шторы, впуская свет серого утра, никак не желающего разгораться. В желудке ощущается легкая изжога; Каро по-прежнему дрянная стряпуха! Зато в отношении мужчин ее вкус явно улучшился. Мелькает мысль о Квентине, немного сумрачном, немного загадочном. Не то чтобы красив, но далеко не плох. Обаятелен, без сомнения.
Хлоя накидывает пеньюар на остывшее после одинокой ночи тело. В этот момент что-то притягивает ее взгляд. К прикроватному столику, где она оставила серьги и кольцо, вернувшись ночью. Вокруг них в форме сердца выложено колье из того же набора. Хлоя хватает его дрожащей рукой.
– Господи, – бормочет она.
Она не могла не увидеть его вчера вечером.
Хлоя безвольно падает обратно на постель, не отрывая глаз от украшения, переливающегося у нее на ладони.
– Или я действительно сошла с ума, или…
Он приходил сюда. Пока я спала.
И вновь она не знает, которая из гипотез больше ужасает ее.
Ожерелье выскальзывает из пальцев Хлои и падает к ногам. Длинная сверкающая змея. Ядовитая.
Провозвестница смерти.
* * *
Ночь в отделении скорой помощи большой больницы, напоминающей гигантскую фабрику.
Гомес, сидя на черной пластиковой скамейке в сером коридоре, присутствует, того не замечая, при бесконечном коловращении белых халатов. Единственные картины, которые по кругу несутся в его голове, это сбитый Лаваль, раздавленный, сплющенный той машиной. Его бездыханное тело, его размозженные ноги. Его разбитый череп и закрытые глаза.
– Алекс? Почему ты не позвонил мне раньше?
На звук знакомого голоса Гомес поднимает голову. Перед ним стоит Маяр.
– Ты ранен?
Майор машинально трогает пальцем повязку на виске, там, куда пришелся безжалостный удар рукояткой пистолета.
– Пустяки.
– Как Лаваль?
– Умирает.
Маяр в шоке опускается на скамью рядом с ним.
– Рассказывай, – приказывает он после короткого молчания.
– Не могу…
– Я отправил команду к Николю.
Гомес не питает надежды.
– Он скрылся, – подтверждает комиссар. – С оружием и багажом. Испарился… без сомнения, он уже на пути к родным краям. Башким, полагаю, тоже. Конечно, мы обыскиваем квартиру Николя, вдруг он в спешке забыл что-нибудь интересное. Но я не питаю особых иллюзий.
На майоре лица нет от тревоги и ненависти. Лаваль умрет. К тому же понапрасну.
Второй удар. Почти такой же жестокий, как первый. Достаточно, чтобы прикончить его.
И все же его сердце еще бьется. Что же нужно, чтобы оно наконец остановилось?
– Тебе не следовало так быстро возвращаться к работе, – роняет Маяр, как если бы говорил сам с собой.
– Думаешь, вина на мне?
– Вина на Башкиме. Это же он был за рулем, верно?
– Ты прав, это я виноват, – бормочет Гомес. – Во всем виноват я.
– Нет, если уж на то пошло, ответственность на мне, – вздыхает дивизионный.
– Ты ничего не знаешь! – повышает голос Гомес. – Тебя там не было, когда…
– Это я виноват, – упорствует Маяр. – Я не должен был соглашаться, чтобы ты вернулся так быстро, после…
– Хватит! – резко обрывает его Александр. – Я убил мальчишку.
Он встает, потрясенный комиссар остается сидеть.
– Я убил мальчишку, – холодно повторяет Гомес. – И мне нет оправдания.
Вот только убить я хотел самого себя.
Смерть – дама нелегкого поведения. Она отказывает тем, кто ее хочет, и отдается тому, кто ее отвергает.
Гомес снова садится, прислоняется ноющим виском к стене. Вот если бы его череп взорвался или схлопнулся. Размазав мозги по серым стенам проклятого коридора.
Маяр колеблется несколько секунд, потом кладет руку на плечо Александра.
– Только, пожалуйста, не сорвись. Твои люди сейчас приедут, им еще этого не хватало.
* * *
Хлоя по-прежнему сидит на кровати. Она даже не оделась и не выпила кофе. Смотрит, как минуты на часах сменяют друг на друга. Красные цифры, которые больше не имеют значения.
Он приходил, пока я спала.
В конечном счете она остановилась на этом. Может, менее страшный, чем безумие.
Он пришел сюда, ко мне в спальню. Когда я была здесь. В отключке из-за снотворного.
Может быть, он меня трогал.
Конечно, он меня трогал.
Нескончаемая дрожь леденит ее кожу. Чудовищное чувство.
Чувство изнасилования.
Изнасилования у себя дома, в средоточии ее интимной жизни. Изнасилования ее ночи, ее снов.
Она даже не подумала проверить, пусто ли в доме. Она инстинктивно уверена, что его здесь больше нет. Что он ушел до того, как она проснулась. А еще она знает, что он вернется. Что он на этом не остановится. Она только не знает, чего же он хочет.
Выбить ее из колеи? Убить ее?
Она достает пистолет, держит его на коленях. Теперь она не расстанется с ним, не забудет положить ночью под подушку. Если только здесь не будет Бертрана, разумеется.
Ну да, он будет здесь.
Последняя надежда.
Хлоя вдруг вспоминает, что у нее есть работа. Что ее где-то ждут.
Но она не может вспомнить, откуда берутся силы, чтобы туда пойти. А потому остается здесь, пленницей в своей спальне.
Пленницей Тени.
* * *
Пленник больницы, этих бесконечных коридоров, Гомес так и не смог вернуться домой. Как если бы, оставив Лаваля, он подписал ему смертный приговор.
В любом случае он теперь не знает, куда идти.
К себе в кабинет? Вина и стыд помешают ему переступить порог комиссариата.
Домой? Но даже собственная квартира кажется ему сомнительным убежищем.
Единственное убежище, о котором он мечтает, это ее руки. Но ее больше нет. Улетела с дымом.
Все, чем она была, свелось к этому. Все, что они пережили, кончается вот так.
В сущности, это нормально. Смерть – единственная финальная точка, пока не доказано обратное.
Просто ее смерть пришла раньше, чем предполагалось.
Где-то недалеко от него сражается Пацан. Сопротивляется. Он хочет жить, Александр это чувствует. Как будто их связывает невидимая нить. Но о его шансах врачи высказываются пессимистично. Множественные травмы, одна из которых черепно-мозговая, открытые переломы ног, продавленная грудная клетка. Не считая перелома двух позвонков, расплющенных внутренних органов… Чудо, что он еще жив.
Или гнусность, возможно.
Потому что если он избежит компании мертвецов, то станет скорее овощем, чем человеком.
Гомес проглатывает купленную в магазинчике при приемном покое жидкость, которую почему-то называют кофе.
Ему пока что не дали повидать Пацана. Может, оно и к лучшему.
Снова усаживаясь на скамью, в конце коридора он замечает своего заместителя. Капитан Вийяр, не здороваясь, устраивается рядом.
– Какие новости?
– Никаких.
– Его сестра будет завтра, – сообщает Вийяр. – Она живет в Новой Каледонии, сядет на первый самолет.
– А родители? – спрашивает Александр.
– Отец умер, а мать в больнице… Альцгеймер. Она о нем даже не помнит.
Гомес осознает, что практически ничего не знает о Лавале.
Я последняя сволочь. Настоящий мерзавец, в конечном счете не лучше Башкима.
– У него была подружка?
– Думаю, нет, – отвечает Вийяр. – Во всяком случае, он нам ни о ком не говорил, и никто пока не проявился.
Гомес вспоминает о красивой любовной истории, рассказанной в пабе за парой кружек пива. Байка, конечно, придуманная, чтобы доставить ему удовольствие. Потому что Пацан думал о нем. Он был великодушным. Умным и забавным.
Он был хорошим парнем. И я убил его.
– Тебе стоит поехать домой, – добавляет капитан.
Он не предлагает вернуться на работу. Он им больше не нужен.
– И что там делать?
– А здесь ты сидишь, чтобы что делать? Думаешь реанимировать его, плесневея в коридоре?
Александр стискивает зубы, лицо каменеет еще больше.
– Оставь меня в покое.
И сразу же, без предупреждения – прямая атака. Та, которой Гомес ждал с самого начала.
– Что на тебя нашло вчера вечером, почему ты полез на них при таком раскладе? Почему не вызвал нас? Ты полный псих или что?
На этот раз у майора сжимаются кулаки.
– Я всегда был психом.
– Возможно. Но раньше ты не играл жизнями своих людей.
– Пошел вон.
Вийяр встает, смотрит на шефа с гневом, смягченным грустью.
– Ты слетел с катушек, Алекс.
– Убирайся, говорю тебе.
Гомес тоже встает, нависая над противником. Понимая, что они с майором в разных весовых категориях, Вийяр отказывается от борьбы. Так или иначе, если он заедет ему кулаком в морду, это не воскресит Лаваля.
– Я вернусь завтра. Мне нужно заниматься текучкой. Если будут новости, позвони. Даже если будет плохая новость и середина ночи.
– Конечно, – соглашается Гомес.
Он смотрит вслед уходящему заместителю с желанием остановить его, попросить прощения. Сказать, как плохо ему самому.
– Майор?
Александр поворачивает голову к неслышно подошедшему врачу.
– Вы можете увидеть его, если хотите, но очень ненадолго.
Его сердце подпрыгивает. Ведь он считал, что Пацан уже мертв.
Они идут по одному из этих чертовых коридоров, но уже по какому-то другому.
– Я должен предупредить, майор, вас может шокировать его вид.
– Я был с ним, когда это случилось, – напоминает Гомес.
– Но сейчас еще хуже, – заявляет медик. – Так что держитесь.
Врач открывает дверь, Гомес проходит следом.
– Внутрь нельзя, вы можете увидеть его через стекло.
Гомес подходит к стеклянной перегородке и внезапно понимает, что хотел сказать интерн.
Да, теперь хуже.
Даже чудовищно.
Лаваль неузнаваем. В его лице почти не осталось ничего человеческого. Бесформенное, страшное. Физиономия покойника, выловленного две недели спустя. Окруженный варварскими приспособлениями, с иглами в каждой руке и трубкой в горле, Пацан похож на груду освежёванной плоти. Его частично перевязанный торс колеблется в ритме, задаваемом аппаратурой.
– Ему… больно? – шепчет Гомес.
Медик тоже смотрит на своего пациента. С должным безразличием.
– Он в коме. Не могу вам сказать. В любом случае мы делаем все, чтобы облегчить боль.
– Если он выкарабкается… каким… каким он будет?
– Опять-таки не могу сказать. Одно очевидно: он никогда не будет нормально ходить. Мы были вынуждены…
Гомес на мгновение прикрывает глаза. И тут же открывает снова. Он должен смотреть на него. Не прятаться.
– Мы были вынуждены ампутировать одну ногу, – продолжает врач. – По колено. Что касается остальных повреждений, нужно ждать, пока он очнется, чтобы определить. Но не буду скрывать, что шансов на возвращение у него немного. И все же не стоит отчаиваться. Он молод, вполне здоров… Ну, был вполне здоров, я хочу сказать. Крепкое телосложение. Значит, можно надеяться на чудо.
Уже очень давно Александр забыл про веру в чудеса.
– Я должен идти. У вас десять минут. Потом будьте добры вернуться в коридор, чтобы не мешать персоналу. Держитесь, майор.
Оцепеневший Гомес остается стоять перед стеклом. Кладет на перегородку обе ладони, потом прислоняется лбом.
– Борись, Пацан. Не умирай, пожалуйста.
Приходят слезы, прокладывая бороздку человечности на каменном лице.
– Прости меня… Слышишь? Да, я знаю, что слышишь. Знаешь, это не совсем моя вина. Все из-за Софи… Нет, мне нет оправданий, ты прав. Как я хотел бы оказаться на твоем месте!
– Месье, вам больше нельзя здесь оставаться, – приказывает женский голос.
Медсестра берет его за плечо и ведет к двери. Он подчиняется, не способный ни к какому мятежу.
– Думаете, он сможет меня простить?
Женщина сочувственно на него смотрит. Потом открывает дверь и мягко подталкивает его на выход.
* * *
Легкий свежий ветерок морщит серую воду. Такую же серую, как небо.
Хлоя медленно идет по самому краю берега реки, безучастная к шуму, к суете, к жизни.
Время от времени она бросает взгляд назад. Конечно, она его не увидит. Он сам выбирает, показаться или нет. Он сам решает. Тот, кто ведет убийственную игру по своему усмотрению.
А она всего лишь пешка, добыча, дичь.
Его вещь, уже.
Она сбежала из дому в полдень. Ей и в голову не пришло поехать на работу или хотя бы позвонить Пардье. Пошли они все к черту.
Зато она отправила множество сообщений Бертрану и теперь ждет, когда он позвонит.
Он придет ее обнять. Успокоить, утешить. Он придет любить ее.
Она села в машину и поехала куда глаза глядят. Лишь бы какое-то время двигаться и оказаться в случайном месте. Если только на этот раз сюда ее привел не он.
Что она сделала, чтобы заслужить такое? Какую ошибку совершила, чтобы ее так наказывали?
Она садится на скамью, смотрит, как мимо проплывает баржа, нагруженная под самую завязку.
Я убила Лизу. Я уничтожила младшую сестру, свою собственную сестру.
Которую должна была защищать.
Значит, я так или иначе заслужила страдание.
* * *
Александр в конце концов сбежал. Ему нужно было на воздух. Срочно.
Зрелище Лаваля на больничной койке, или на смертном ложе, не шло из головы. Оно прорывалось сквозь завесу его мыслей. Становилось все рельефней, красочней, ужасней.
Он остановил машину, спустился прямо к берегу Марны.
Идти, дышать.
Однако ничто не принесет облегчения. От его вины, груза, страдания.
Он шел вперед, словно робот, с одной и той же кошмарной круговертью в голове.
И тут его ждало потрясение.
Женщина, которая казалась такой же потерянной, как и он сам. Сидела одна на скамейке.
Гомес застыл. Она так похожа на…
Может, ему показалось? Или он уже дошел до галлюцинаций?
Знак? Послание?
Незнакомка встала, взяла сумочку и медленным шагом направилась прямо к нему. Даже не видя его.
Но в момент, когда их пути пересеклись, пересеклись и глаза. Их взгляды тяжелы, их беды близко, он это чувствует.
Гомес обернулся ей вслед. Сходство с Софи так велико, что он едва не потерял сознание.
Но это не Софи.
Всего лишь ее тень.
* * *
Было уже почти шесть вечера, когда Бертран позвонил в дверь: хотя у него есть ключи, он предпочитает предупреждать о приходе. Хлоя быстро открыла, кинулась в его объятия.
– Как я рада, что ты здесь… Мне тебя не хватало, – бормочет она.
Он гладит ее по волосам, целует в шею. Она закрывает дверь, тщательно запирает замок.
– Все хорошо? – спрашивает Бертран.
Она не хотела ничего говорить по телефону, но он почувствовал, что с ней что-то не в порядке.
Хлоя не отвечает, снова обнимает его.
– На работе все нормально?
– Я не пошла на работу, – тихонько признается Хлоя.
– Да ну? Почему? Ты заболела?
Она берет его за руку, ведет в гостиную.
– Хочешь чего-нибудь выпить? – предлагает она.
– Да… Но сначала скажи мне, что не так.
Хлоя делает глубокий вдох, не сводя с него глаз, пока он снимает пальто.
– Я очень хочу тебе рассказать, но сначала пообещай, что не будешь раздражаться.
Она берет бутылку виски, наливает ему в стакан.
– Слушаю тебя.
– Он приходил сюда этой ночью.
Лицо Бертрана отражает его реакцию. Но он молчит, ожидая продолжения.
– Он положил одну вещь мне в спальню, пока я спала. Колье.
– Ты хочешь сказать, что нашла что-то вроде… подарка?
– Нет. Это мое украшение. Вчера вечером я пошла к Кароль. Я искала это колье повсюду. Хотела его надеть. Знаешь, то, из белого золота, я его часто ношу.
– И что дальше?
– А дальше то, что я никак не могла его отыскать. Весь дом перерыла. А утром оно было здесь. Лежало на прикроватном столике, на самом виду. И сложено в форме сердечка.
Несколько секунд Бертран смотрит в сторону. Возможно, то, что он видит перед собой, для него невыносимо.
– Ты мне не веришь, да?
Он делает пару глотков виски, ставит стакан на журнальный столик.
– Нет, верю, – успокаивает он. – Но поговорим об этом позже.
Она видит по его глазам, что он пришел не разговаривать. Что он хочет совсем другого.
Он хочет ее.
Он внезапно и сразу воспламеняется. Ему, наверное, тоже ее не хватало, пусть даже они не были вместе всего одну ночь. Сколько времени надо наверстать.
Он обнимает ее за талию, поднимает и кружит в воздухе. Хлоя начинает смеяться.
Никогда бы не подумала, что сегодня она будет смеяться.
И Тень исчезает, побежденная чем-то куда сильнее страха и сомнений. Властное желание сметает все на своем пути, сминает все своей мощью. Хотя Хлоя не пила алкоголя, она будто пьяна. Пьяна им, тем, что их объединяет, связывает.
Танец заканчивается на диване, привычно принимающем их объятия. Он не говорит ни слова, как часто бывает. Даже не теряет времени, чтобы полностью раздеть ее. Только то, что необходимо. Она закрывает глаза, снова открывает, ослепленная слишком сильным светом.
Им.
Ощущение, что его руки наэлектризованы, что они разжигают тысячи искорок на ее коже, цепляют тысячью крючков ее плоть. В ней не остается ни одной пустой частицы.
Двое. Единое тело.
Хлоя забывает свое имя, свое прошлое, свою жизнь. Тени. Все, что не он. Единственный повелитель покоренной страны, порабощенной и послушной.
Алеющие угли превращаются в костер, в пожар.
Пекло, близкое к преисподней. Потом великий холод, близкий к смерти.
Долгие минуты они лежат сплетясь, сраженные наповал.
Пока Бертран наконец не отпускает ее. У Хлои ощущение, что она скользит по южному морю.
Однако он уже сидит рядом с ней. Она прислоняется лбом к его плечу, гладит затылок.
– Мне бы хотелось, чтобы мы больше не расставались, – шепчет она. – Чтобы мы жили вместе…
Он смотрит ей в глаза, тянет бесконечную паузу. Ту, что рождает сомнение.
– Ты ведь не против? – с мольбой спрашивает Хлоя.
Она сложила оружие и теперь похожа на маленькую девочку.
– Между нами все кончено, – бесцветным голосом наносит удар Бертран. – Точка.
Длинный кинжал погружается в живот Хлои. По самую рукоять.
– Я ухожу от тебя.
Он не спеша начинает одеваться. Накидывает пальто.
Хлоя смотрит, как он уходит, не в силах выговорить ни слова. Трудно говорить, когда в тебе лезвие, пронзившее насквозь.
Когда хлопает дверь, она даже не вздрагивает.
Пустота.
Только странное чувство. Будто смотришь, как умираешь, и ничего не можешь поделать.
