Уезжая из Провиденса в октябре 2011 года, я знал, что получать Нобелевскую премию мне было рано. Тогда я еще не пережил своего озарения по поводу Альфреда — осознания того, что серендипность, а не подтверждение своих догадок, должна лежать в основе нобелевских медалей. Свои перспективы я оценивал: Нобелевская премия за открытие темной энергии не досталась теоретику, который впервые ее предсказал, Альберту Эйнштейну, поскольку тот давно умер. Она также не досталась теоретику, который объяснил фундаментальную причину, почему темная энергия имеет ту величину, которую имеет, — это предсказание до сих пор оставалось недоказанным. Вместо этого премия была присуждена трем астрономам (Перлмуттеру, Риссу и Шмидту), которые наблюдали ее эффект. На авторство инфляционной модели могли претендовать человек пять — вдвое больше, чем количество Нобелевских премий по физике, доступных в следующем году. Но совсем немногие из нас, экспериментальных космологов, могли доказать инфляцию.

Таким образом, после того, как я оказался в одном шаге от нобелевской славы, в городе, само название которого — синоним божественной серендипности, я вернулся в Калифорнию. Тогда еще я не знал, какие испытания приготовила мне судьба.