Глава 2
— Просыпайся, просыпайся, спящая красавица, — моя лучшая подруга Рейвен поёт песни, пока распушает мои волосы своими пальцами.
— Я не собака, сумасшедшая ты женщина, — бормочу я сонно. — Теперь оставь меня в покое.
Она дует мне в уши, избегая прикосновений, чтобы я не увидела ее лика смерти, несмотря на то, что я уже видела это раньше.
— Эмбер, давай же. Просыпайся.
— Ты такая чудачка, — сонно бормочу я.
— Я чудачка, — дразнит она, — ты единственная, кто видит смерть.
Я жмурю глаза от яркости солнечного света, разлитого по всей комнате.
— Способ говорить с миром.
Её сапфировые глаза мерцают из-за блестящих розовых теней на веках, она активно жестикулирует на фоне моих черных и красных стен, обвешанных мифическими рисунками и депрессивной поэзией. Тонкая черная вуаль скрывает дверь шкафа, к которой прикреплены фотографии мертвых поэтов и писателей.
Рейвен спрыгивает с моей кровати и проводит пальцами по карандашному рисунку, охватывающему всю стену, где изображена женщина-ангел с черными крыльями. Черное платье Ангела струится по полу, её глаза закрыты, и в том, как она держит голову и обнимает себя руками, сквозит отчаяние.
— Ты помнишь, когда я нарисовала это для тебя? — спрашивает Рейвен.
Я слезаю с кровати и роюсь в ящике комода в поисках какой-нибудь одежды. Перо с прошлой ночи лежит сверху, потрепанное и изогнутое в середине. Я не знаю, почему оставила его, разве что я просто не смогла заставить себя выбросить его. Я никогда раньше не увлекалась такими парнями, досадно просто выбросить перо, а с ним и воспоминания, прочь.
— Да, сколько нам было… тринадцать или около того? Это было сразу же после того, как я переехала и случайно рассказала тебе, что я могу видеть смерть.
— Я думала, что это защитит тебя от смерти, — горько рассмеялась она, — я была слишком маленькой, чтобы понять, что ничего не сможет защитить тебя от этого, даже Ангел.
На противоположной стене ещё один рисунок: костлявое лицо существа в длинном черном плаще, держащего песочные часы в своей истощенной руке, а на его плече ворон, теряющий свои крылья.
— Ты знаешь, он клянется, что это не Мрачный жнец, — Рейвен рассматривает рисунок вблизи, щуря глаза, — но уверена, как и в том, что ад есть, выглядит он именно так. Если бы я не знала лучше, то поклялась бы, что твой брат повесил его специально, потому что знает о твоей маленькой смертельной штуке, и хочет свести тебя с ума.
— Он не знает об этом, — напоминаю ей, — никто не знает, кроме тебя.
Она оценивает руку жнеца.
— И что это за песочные часы?
Мои плечи поднимаются и отпускаются, когда я пожимаю ими.
— Это один из символов жнеца, типа: «Твое время в моих руках».
Она проводит пальцами по часам:
— Ну, твой брат мог бы, по крайней мере, добавить песок туда, и это не было бы так, будто твое время истекло.
— Я уверена, он не заглядывал так далеко, — уверяю я ее, — кроме того, он нарисовал это, чтобы впечатлить тебя. Хотел показать тебе, что у вас у обоих есть художественная сторона.
Она прикусила нижнюю губу:
— Ты знаешь, я никогда не буду встречаться с ним, верно? У меня уже был один слишком маниакально-депрессивный в жизни, — она делает виноватое лицо. — Прости, Эм. Я не имела в виду что-то в этом роде.
— Все в порядке. Я знаю, у моего брата есть проблемы. И знаю, ты слишком много думаешь обо всём этом, чтобы захотеть сделать это ещё и частью своей жизни, — я делаю паузу. — Как поживает твоя мама?
Она пожимает плечами, уставившись на рисунок:
— Хорошо, я думаю. Я не посещала её уже некоторое время.
Мама Рейвен лежит в наркологическом центре. Вот уже на протяжении нескольких лет она страдает от депрессии и самолечения. Пару месяцев назад Рейвен пришла домой с работы и обнаружила свою маму в гостиной на полу с зажженной сигаретой в руке. Она не дышала, пульс едва прослеживался. Рейвен вызвала скорую, и санитары реанимировали ее. Подруга приказала мне не говорить ей, придет ли смерть, и в тот момент я поняла, что у моего дара есть негативная сторона. Но я не сказала Рейвен, что её мама умрет, потому что знала, что она не умрет в этот день. И в будущем, я отказалась говорить Рейвен о смерти кого-либо из ее семьи — в том числе, и о её смерти — потому что никто не нуждается в такой ноше на плечах.
Рейвен злилась на меня две недели и не разговаривала со мной вообще. Это были одинокие две недели моей жизни. Рейвен — моя единственная подруга, и вполне может быть, что так будет всегда. Когда я постарею, то, скорее всего, закончу свое существование старой девой с десятью кошками и, возможно, птицей. Рейвен будет навещать меня так часто, как сможет, со своими детьми и убеждаться, что я нахожусь в здравом уме.
— Что это такое? — она встала на цыпочки, склоняясь к моему лицу, и пальчиками с розовым маникюром соскребла чешуйки грязи с моей щеки. — Почему у тебя грязь на лице? — она поворачивает мою руку и осматривает ладонь, — и твои пальцы грязные.
Я отдергиваю руку.
— Прошлой ночью, пока я была на кладбище…
— Я думала, ты прекратила ходить туда так часто, — прерывает она меня с явным разочарованием на лице. Рейвен никогда не понимала моей потребности в одиночестве — моей потребности в тишине.
Я схватила фиолетовую и черную футболку с порванными сторонами и пару черных джинс из комода.
— Мне не спалось, а пребывание там расслабляет меня.
Она накручивает свои длинные до плеч, цвета розовой жвачки, волосы на палец.
— Временами я тебя не понимаю. Я говорила тебе, приходи ко мне домой, когда захочешь. Тебе не нужно ходить тусоваться на кладбище. Это жутко.
У меня не хватает смелости сказать ей, что её дом — одно из худших мест, битком набитый смертью, даже после того, как её мама переехала. Ее брат Тодд, умрет ранней смертью от рака легких. Он выкуривает две пачки сигарет в день, и курит он с тех пор, как ему исполнилось тринадцать.
— Копы пытались меня арестовать, — признаюсь я, зная, что она найдет это смешным.
Её губы кривятся в ухмылке:
— О да, ты сбежала?
Я киваю и сохраняю игривый тон:
— Агась. Очень-очень быстро.
Её улыбка становится шире.
— Они преследовали тебя?
Я снова киваю:
— Я почти уверена, что он споткнулся и упал лицом в землю, — преувеличиваю я, зная, что ей понравится — Рейвен любит драму.
Смех срывается с ее губ:
— Окей, я немного завидую. Хотела бы я быть там, чтобы увидеть это.
— Это было достаточно смешно, — признаюсь я, — кроме…
— Кроме чего? — давит она. — Давай же, Эм, расскажи мне, пожалуйста. Ты что-то скрываешь?
Я опускаюсь на кровать и собираю в клубок одежду в руках.
— Там были те парни, которые раскапывают могилы.
Её лоб хмурится, и она садится рядом со мной.
— Фу, типа расхитители могил?
— Я не уверена, что они делали, но это было слегка жутковато.
— Они взяли что-нибудь из могилы?
— Понятия не имею. Я была слишком занята, убегая от копов… — кое-что приходит мне в голову, — черт. Я думаю, один из грабителей мог взять мой блокнот.
— Тот, в котором ты всегда пишешь свои самые темные секреты? — спрашивает она.
Я киваю.
— И на нем написано мое имя.
Надавив пальцем на свой подбородок, она размышляет над чем-то.
— Он был горячим?
Я играю с ниткой на моих пижамных шортах.
— Ты серьезно спрашиваешь, был ли расхититель могил горячим?
— Расхитители могил тоже люди, — говорит она нахальным тоном, — и просто то, что им нравится раскапывать могилы, не значит, что они не могут быть горячими.
Горячими? Больше впечатляющими и пугающими. Тряся головой, я встаю.
— Ты чудачка. Я собираюсь пойти и одеться.
Она смотрит на меня с подозрением:
— Хорошая попытка сменить тему, Эмми.
Я выглядываю из гардероба.
— Ты знаешь, что я ненавижу, когда ты называешь меня так, — это прозвище дал мне отец, и я ненавижу напоминания о нем.
— Ты знаешь, ты всегда это делаешь, — отзывается она, — ты всегда бежишь от парней. И если не прекратишь это, то закончишь свою жизнь одинокой и старой девой.
— Это именно то, чего я хочу, — я делаю паузу, когда я достигаю занавеса, — я собираюсь выйти на этой ноте и думаю, мы пойдем на вечеринку.
Её настроение внезапно улучшается, и она шаловливо ухмыляется.
— Чем ты поделишься?
Я показываю ей наряд и загибаю пальцы.
— Четырьмя вещами: кожаные шорты, розовые шпильки, гольфы до колен и блестящий топ.
Она выставляет свои бедра и ноги, принимая позу.
— Давай же, признай это — я выгляжу потрясно.
— Ты выглядишь, как шлюха.
Она кидает в меня подушку, я ловлю ее и бросаю обратно.
— Смотри за своим грязным ртом, мертвая девчонка, — говорит она, бросая подушку на кровать, — я не выгляжу как шлюха. Я выгляжу как кто-то, кому нужно с кем-нибудь переспать. Всего-то.
— То же самое, — смеясь, я ныряю обратно за занавес в гардеробе. И немедленно мои губы опускаются. Вечеринки включают в себя много людей, а много людей значат множество предсказаний о смерти. Но я должна пойти с Рейвен, чтобы защитить её от неё самой, потому что она, как правило, становится безрассудной.
— Итак, на чью вечеринку мы отправимся вечером? — я выскальзываю из пледа, в который была обёрнута, снимаю пижаму и натягиваю свои выцветшие джинсы.
— Реми, — отвечает Рейвен, и я могу слышать, как она роется в моем ящике с украшениями.
Вытянув лицо, я надеваю приталенную черную рубашку.
— Она живет по пути к озеру? — задаю вопрос я, надевая свои ботинки.
Она просовывает голову внутрь гардероба.
— Не будь такой занудой, Эм. Почему бы тебе хотя бы раз не позволить себе потерять контроль и повеселиться? — она отходит назад, когда я вхожу в комнату.
— Я не зануда, — я беру ключи от машины со столика, надеваю своё темно-бордовое ожерелье и кладу перо на ящик с украшениями, — я просто ненавижу вести машину всю дорогу туда. Это получается таким дерьмовым заездом. И там просто всегда очень много людей на вечеринках Реми.
Она надувает губы и щурит глаза.
— Достаточно, Эм. Можем мы пойти и повеселиться как две обычные студентки колледжа?
Слово «колледж» подталкивает меня. Мы ходим в местный колледж Стар Холлоу с тех пор, как наши родители не смогли позволить нам что-нибудь еще. Мы получаем гранты каждый семестр, покупаем книги или арендуем их, когда можем, и живем дома. Большинство классов учат профессора, которые знают меньше, чем мои школьные учителя, и иногда я задумываюсь, зачем вообще хожу в колледж.
Я заставляю себя улыбнуться:
— Мы всегда ходим на вечеринки.
Она игриво ударяет мою руку.
— Но ты никогда не веселишься, поэтому хотя бы сегодня можешь попытаться?
Вздохнув, я киваю:
— Хорошо, я попробую, но сложно веселиться, когда люди смотрят на тебя, будто ты можешь убить их.
— Никто не винит тебя за смерть твоего отца. Даже копы сказали, что это не могла быть ты. Они ведь не выдвинули обвинения.
— На самом деле, они так не говорили. У них просто не было достаточно улик, чтобы сделать это.
— Да, но никто не думает, что ты действительно могла убить его, — убеждает она меня.
— Все в этом городе так думают, — не соглашаюсь я, — они думают, что причина моего исчезновения на неделю — это то, что я скрывалась от копов.
— Ну, возможно, если бы ты сказала кому-нибудь, где была… — она ждет, но я молчу, и буду молчать до того дня, пока не умру. Она закатывает глаза и сгибает мизинец перед собой, — никто не думает, что ты убийца. Теперь поклянись, что ты будешь веселиться.
— Ладно, — я строю гримасу и цепляюсь своим мизинцем за ее, — я клянусь, что попробую повеселиться.
Она сжимает мизинец.
— Не попробуешь, а будешь.
— Я обещаю, что буду веселиться, — сказала я нахмурившись.
Она подпрыгивает, оживленно хлопая в ладоши, пока я пристегиваю браслет с шипами к запястью, затем мы выходим за дверь.
— И помни, что случится, если ты заберешь свои слова обратно, — говорит она, спускаясь вниз по лестнице, размахивая руками.
— Да, да, плохая карма настигнет меня, — говорю я, зашнуровывая ботинки после того, как прохожу последнюю ступеньку. Рейвен очень сильно верит в карму, но я сыта кармой по горло с тех пор, как мне исполнилось четыре, когда я случайно забрала жизнь моей бабушки.
— Чувак, почему ты выглядишь так, будто совершила преступление? — мой брат Йен опирается на дверной косяк кухни, опаляя шальную нить на его балахоне с помощью зажигалки. Его тонкие коричневые волосы спрятаны под серую шапочку и, как обычно, его руки полностью покрыты краской. Он также высок, как и я, и немного худощавый. Очень часто люди думали, что он младше меня.
Я качаю головой и выхватываю у него зажигалку.
— Почему ты играешь с огнем? Когда-нибудь ты навредишь себе. Или поранишь кого-нибудь другого.
Он делает выпад за зажигалкой, но я уклоняюсь и мчусь в кухню, где ковер сменяется кафелем. Я кидаю зажигалку на пол и смотрю, как она разбивается.
— В чём твоя проблема? — кричит Йен, подбирая сломанные кусочки.
Йену двадцать один, он на два года старше меня, и он все еще живет дома. В шестнадцать он объявил себя бедным художником, что означает, что он будет жить здесь всегда, опустошая холодильник и зависая на чердаке, который является его «студией».
Он хватает мою руку и жестко сжимает ее.
— Почему тебе нужно быть такой сукой временами?
Я напрягаюсь, пока чувствую, как его смерть грубо проходит через меня, словно яд. Огонь везде, крыша нашего дома сияет в огне. Йен лежит на полу, умирая — он хочет быть здесь. Я вырываюсь и резко делаю вдох через нос. Я видела его смерть раньше, и каждый раз она одинаково болезненна. В прекрасном мире, полном роз и солнечного цвета, я бы имела возможность изменить причину его смерти. Но насколько я знаю, предсказания смерти окончательны и неизменны также, как и чернила на страницах моего блокнота.
Он трет черно-желтую краску со щеки.
— Послушай, Эм, мне жаль, окей? — он глядит на Рейвен, беспокоясь о ее реакции, — я просто нехорошо спал в последнее время.
— Все в порядке. И мне жаль, что я сломала твою зажигалку, — я подбираю оставшиеся части и бросаю их в мусор, — ты принимаешь свои лекарства?
Он массирует заднюю часть шеи, выглядя напряженно.
— Да, но я не уверен, нужны ли они мне. Прошло два года с тех пор, как Алисса… И сейчас я чувствую себя очень хорошо.
Тот факт, что он не может говорить о ее смерти, доказывает, что он не готов перестать принимать свои лекарства. Йен никогда не простит себя за исчезновение Алиссы — его девушки в старших классах, чье тело было обнаружено в озере.
После того, как её нашли, Йен провел весь свой выпускной год выпивая и находясь под кайфом. Однажды он даже пытался покончить жизнь самоубийством, не смотря на то, что отрицает это, говоря, будто просто заглотил слишком много таблеток, но я знаю правду — я читала его предсмертную записку.
Когда я обнаружила его на полу в ванной без сознания и едва дышащим, я знала, он не должен был умереть, но все равно это напугало меня до усрачки. Он очень сильно любил Алису, и вина ее потери забирала его жизнь и отравляла его голову темнотой, от которой, я думаю, он никогда не сможет избавиться.
Он раскрывает объятия, но я уклоняюсь.
— Рейвен и я, уходим. Скажи маме, что я буду поздно… Если она появится.
Он идет к шкафу и достает оттуда коробку с сухим завтраком.
— Даже если она придет домой, она будет слишком пьяна, чтобы заметить.
— Я знаю, — я собираю грязную посуду со стола и кладу ее в раковину, — но на всякий случай, если каким-то чудом она придет домой трезвая и заметит, что я не здесь, ты будешь знать, что ответить.
Он машет на нас рукой, когда мы подходим к парадной двери.
— Да-да, я передам.
Рейвен посылает ему кокетливый поцелуй.
— Спасибо, сладкий.
Йен вопросительно поднимает брови.
— Сладкий?
Я рывком открываю дверь.
— Я думала, ты сказала, что никогда не будешь тусоваться с ним?
Она пожимает плечами и юркает за парадную дверь, покачивая пальцами и треся бедрами.
— Не буду, но я никогда не говорила, что я не буду флиртовать с ним.
Я машу Йену рукой на прощание.
— Увидимся позже, и если тебе что-нибудь понадобится, позвони мне.
— О да, я чуть не забыл, — он возвращается на кухню и, секундами позже, возвращается с моим блокнотом, — это было на переднем крыльце этим утром.
Поразившись, я беру блокнот и смахиваю грязь с черной кожаной обложки.
— Ты знаешь, как это попало сюда?
— Я подумал, ты оборонила или что-то в этом роде, — он пожимает плечами, — не видел, чтобы кто-нибудь приходил этим утром, не считая тебя.
Я с трудом сглатываю и переворачиваю страницы. Все выглядит нормально, блокнот был таким же, каким я его потеряла, не считая последней страницы.
Ослепленные непрозрачной завесой смертности, ее глаза всегда закрыты, как могила. Она хочет знать, хочет чувствовать этот огонь, яркость луны. Поэтому ищет свет. Только для того, чтобы понять, он в ней, как уголь, что должен зажигать.
Почерк безупречный, как если бы каждый изгиб буквы что-то значил. Я аккуратно прикасаюсь к странице, как будто это что-то драгоценное.
Рейвен заглядывает через мое плечо.
— Я думала, ты потеряла его.
— Похоже, я ошибалась, — я захлопываю блокнот, — подождешь меня в машине?
Она кивает, но направляется к Йену и тычет пальцем в его щеку.
— Итак, у меня есть жалоба, которая позволит мне взять тебя со мной.
Я оставляю их флиртовать, поднимаюсь в свою комнату и пялюсь на стих. Это прекрасно и бьет по больному, но кто написал это? Парень с кладбища? Я вырываю страницу и вешаю ее над кроватью. Читаю слова снова, прежде чем подойти к двери.
Увижу ли я мистического незнакомца снова? И что случится, если это произойдет?
