Я вновь достиг границы лагеря. Здесь из пепла торчал плоский камень, а в остальном тоже самое, что и в первом месте, где я сидел. Остановившись, я поспешил покинуть доспех. Боевой механизм, что одной командой может пробудить имплантаты в моём мозге и вместо мыслящего индивида на мир взглянет высокоэффективный боевой автомат. Сейчас мне было тошно от этого. Противно, что механизмам хватает силы совершать любые действа, а мне самому не хватает даже для выражения собственных переживаний.

— Ты бы прикрылся, — произнесла Нантея. О её существовании по пути сюда я почти забыл.

— Да, конечно.

Магнитные застёжки хитона щёлкнули, приводя меня в пристойный вид. Выудив из брони переданную Штульцем фляжку, я сел на камень. Рядом пристроилась тауоник. Прохладный ночной воздух уже остудил её пыл.

— Вот же гад. Надо было от него ожидать подобного. Спасибо, Алекс. Доэль, конечно, заслуживает быть поджаренным, но мне бы это явно аукнулось бы.

Я кивнул.

— Переживаешь из-за того, что произошло в куполе?

Молчание в ответ.

— Пацифист. Не надо было тебя привлекать. Просто я подумала...

— Хватит.

Нантея осеклась и отвернулась. Что же сейчас творилось у неё в голове? Негодование, разочарование, злоба? Или что-то ещё? Голос этого не выдавал.

Я посмотрел на вручённую Штульцем флягу и откупорил её. Пахнуло растительными алкалоидами и чем-то сладковатым. Выдохнув, я отпил содержимое. Жидкость обожгла горло и ушла в желудок, разливаясь теплотой. Сделав пару глотков, я закашлялся и попытался перевести дыхание. Какая дрянь намешана в этом пойле?

— Дай попробовать, — голос Нантеи прозвучал как-то подавлено.

Я протянул ей фляжку. Тауоник сделала несколько уверенных глотков, не обратив внимания на жжение в пищеводе.

— Спасибо, — произнесла она, передавая ёмкость обратно и облокотившись на моё плечо.

Я скосил взгляд на тауоника. Волосы небрежно легли на ткань хитона, расстёгнутый до груди китель периодически шевелился в такт дыхания. Видно почувствовав мой взор, она сама повернула ко мне лицом. Её полузакрытые глаза блестели, но в них не играли алые искры иного. Что же такого сделали чужие в короткий период оккупации, что так задело Нантею?

— Что с тобой сделали Алекс? — она провела пальцами по моим разъёмам на черепе. — Ты, правда, не можешь причинить вред разумному?

— Не в сознании.

— Ты и есть сознание. Надстройка над множеством алгоритмов. Личность.

— Подсознание определяет...

— Тише. Не надо этих рассуждений.

Я замолчал. Вопрос личности всегда был болезненным для человека, хотя вроде бы уже прошли столетия, как все смирились с неприглядными выводами учёных.

— И вот теперь, ты не можешь поднять руку на пленного, даже если захочешь. А сколько было разговоров...

— Ты думаешь это из-за модификаций?

— А отчего же ещё?

— Оставь нейроинженеров в покое. Я пацифист по воспитанию.

— Но, эти... Они не заслуживают... — голос Нантеи задрожал от ярости.

— Ты, правда, так считаешь?

— Коне...

— Я если бы мы были на Хребте.

Нантея замерла.

— Если бы на Гею никто не вторгался, а десант был на Хребте. Ты бы тогда хотела казнить пленных?

Молчание. Значит, оккупация затронула кого-то из её близких. На моих глазах, тауоник ещё пару минут назад готовая порвать голыми руками чужаков, поникла и сжалась. Лишь спустя две дюжины секунд она покачала головой. Несколько слезинок скатились по её щеке и впитались в мой хитон.

— Фактов это не меняет. Я зла на чужих, ужасно зла. Но теперь связана по рукам и ногам. А ты? Каково же тебе...

— Сама как думаешь. Пускай мне вытравили ту мартышку, что дёргала за рычаги, и подсадили вместо неё искина. Надстройка как ты говоришь, не пострадала. Эмоции, или что там у меня сейчас, идентичны натуральным.

Наступило долгое молчание.

— Ты справишься.

Я не ответил. Нантея приложила палец мне ко лбу и вновь заговорила:

— Тебе грустно и одиноко. Мне тоже. Будем грустными и одинокими вдвоём.

Наши взгляды вновь встретились. Взгляд оборванца из самых холодных краёв Солнечной системе, что с рождения был приговорён копать уран и лишь чудом смог вырваться, и то ценой перелатанного мозга и тела. И взгляд носителя некоего проявления потустороннего, чего-то, что не должно существовать в нашем мире. Сейчас это были взгляды просто двух одиноких людей, одного страдавшего всю жизнь и в момент исполнения желанного получившего обухом по голове, и второго что всегда получала всё и впервые испытавшего истинную печаль. Казалось, вся остальная вселенная прекратила существовать.

А тем временем в небе над нами, двумя изменёнными прогрессом существами, звёзды принялись танцевать. Бесчисленные аквамариновые искры забегали из стороны в сторону. Несколько секунд и беззвучно зацвели туманности термоядерных взрывов. Свет в лагере погас, но двум душам было всё равно. Мы были одиноки вдвоём.