В тесном кабинете, отведенном майором Иванченковым на нужды столичных оперов, было душно, как в парной. Открытое настежь окно облегчения не приносило, в комнате на шесть квадратных метров слишком много народа собралось. Массивный, явно не по размеру комнаты, письменный стол усугублял положение, оставляя от и без того скудного на метры помещения сущие крохи.

Больше всех повезло Стасику, он протиснулся между фрамугой и столом, взгромоздился на подоконник и оказался под самым вентилятором, прикрепленным все к той же фрамуге. Гуров себе этого позволить не мог, он устроился у стены на жестком стуле, уступив два более-менее приличных кресла для проведения психосеанса. Сеанс проводил доктор Зинчев, в роли пациента выступал, разумеется, Гудини. Инициатором процедуры являлся, как ни странно, Стасик.

Получив от Санька информацию, Гуров вызвонил Марченко, велел ему напрячь майора Иванченкова, чтобы тот получил от местных дэпээсников записи с камер, установленных на автодорожном мосту. Тот расстарался, и уже через тридцать минут работы у Стасика оказалось больше, чем у сборщиков винограда. Он засел за компьютер отсматривать записи и, пока полковник возвращался назад в Истру, совершил невозможное – за столь короткий срок отыскал фрагмент записи, который зафиксировал черный седан на обозначенном отрезке дороги.

Номерных знаков авто увидеть не удалось, ракурс вышел неподходящий. Зато самого Гудини камера запечатлела во всей красе. Шикарный костюм сидел на нем как влитой. Лицо, хоть и сердитое, но весьма одухотворенное. Состояния растерянности, которое успело оставить след на нынешнем облике Гудини, тогда не было и в помине. Надо признать, в прошлой жизни, где присутствовала память, Гудини смотрелся очень даже солидно.

Эта победа Стасика вдохновила, и до приезда Гурова он разработал целую теорию о том, что произошло на дороге, и даже придумал, как использовать ее в проведении расследования. Его теория заключалась в следующем: Гудини ехал на седане по делам бизнеса, вез его партнер по бизнесу, с которым за время пути у него произошла ссора. Вспылив, партнер велел ему выметаться из машины, что тот и сделал. В возбужденном состоянии он ушел в неизвестном направлении и в какой-то момент нарвался на хулиганов. Те решили ограбить солидно одетого мужчину, он оказал сопротивление, за что и получил по первое число. В итоге одежды, документов и сбережений он все-таки лишился, заработав взамен амнезию.

Почему Стасик решил, что Гудини занимался бизнесом, он и сам не знал, но в целом теория звучала складно. Услышав от Гурова похвалу, молодой лейтенант воодушевился еще больше и предложил снова попытать счастья, рассказав историю Гудини, вдруг какая-то ассоциация сработает, и память вернется. Эту идею Гуров тоже поддержал, но внес свои коррективы. Он вызвал Зинчева. Тот выслушал полковника, признал, что идея не лишена смысла, и поработать с пациентом стоит.

Так вся четверка собралась в комнатушке в шесть квадратных метров, чтобы проверить теорию на практике. Кресло Гудини поставили в дальний угол напротив стены, чтобы вид из окна не отвлекал его мысли. Доктор Зинчев сидел напротив, но немного в стороне. Не являясь главным действующим лицом, Гуров устроился по диагонали от Гудини, и фиксировал каждое его слово и движение. Тот же прочно обосновался в своем углу, прикрыв глаза и расслабив все мышцы. Доктор отдавал команды, а он их выполнял.

– Представьте себе дорогу, – мягким усыпляющим голосом вещал Зинчев. – Трасса просматривается далеко вперед. Белая лента дорожной разметки исчезает под колесами автомобиля, в котором ехать так комфортно. Ткань воротника приятно холодит шею, узел галстука ослаблен и дискомфорта не доставляет. Вы мчитесь вперед, вам кажется, что вы птица. Перед вами нет преград.

– Постойте, он вроде бы должен в этой машине ругаться, – врезался в усыпляющий говор Зинчева шепот Стасика. Тот повел плечом, на что Гуров отреагировал мгновенно. Он поднял кулак и молча погрозил Стасику, который, поняв свою оплошность, весь сжался, точно кот, нагадивший на любимый ковер бабушки. Сеанс продолжался.

– Небо радует синевой и простором… – Слова Зинчева лились без запинки. – Солнечные лучи не беспокоят, солнце в самом зените. Лишь изредка они отражаются от стекол встречных машин. Солнечные блики заставляют жмуриться, но это даже приятно.

Речь лилась и лилась, добавляя образы, один приятнее другого. Морщины напряжения на лице Гудини разгладились, растерянность ушла, уступив место блаженству. А когда он дошел до наивысшей точки умиротворения, голос Зинчева стал меняться, вместе с предлагаемыми им образами:

– Жаль, но на небо набежали тучи. Одинокое облачко на секунду закрыло малюсенький край солнца и мгновенно сбежало. Но не для того, чтобы уйти насовсем, а чтобы позвать себе на помощь своих собратьев. И вот уже второе, третье, пятое облако наползает на оранжевый диск. Свет еще сопротивляется, пытается пробиться на свободу, но нет, победы ему не одержать. Смена погоды раздражает. Почти так же, как голос вашего собеседника. Нет, не голос, слова. Обидные, несправедливые, незаслуженные… – Зинчев старался вовсю, «Гудини» был послушен в его руках, как воск. – Зачем? К чему эти обвинения? Почему именно сейчас? Вы пытаетесь избежать ссоры, пытаетесь привести доходчивые аргументы в пользу своих взглядов. Но нет, ваш оппонент настроен решительно. И вот вы уже не в силах терпеть, не в состоянии сдерживать эмоции. Речь становится быстрой, сбивчивой. Реакция эмоциональнее, чем вам хотелось бы. Вы качаете головой, уже не надеясь получить согласие оппонента. Комфортабельный салон седана становится вам неприятен, а ваше присутствие становится неприятно оппоненту. Стоп! Удар по тормозам, машина резко встает, вы хватаетесь за переднюю панель. Вы больше не можете сдерживаться…

– Что ты творишь? Угробить нас обоих решила?

Фразы, брошенные Гудини, прозвучали резко и сердито. Гуров вздрогнул, Стасик от неожиданности покачнулся и соскользнул с подоконника, едва успев ухватиться за фрамугу, чтобы удержать равновесие. Зинчев же оставался беспристрастен.

– Угробить? Возможно, – меланхолично произнес он и замер в ожидании ответа.

– Ты сумасшедшая, знаешь об этом? – Глаза Гудини по-прежнему были закрыты, но кисти рук вцепились в подлокотники так крепко, что побелели костяшки пальцев.

– Не смей меня оскорблять!

Гуров настолько влился в происходящее, что буквально услышал, как фразу произнесла женщина. «Интересно, как ощущает все это Гудини? Он ведь действительно говорит сейчас не с доктором, а с женщиной из машины». Мысли наползали одна на другую, мешая следить за происходящим. Лев отогнал их в сторону, а Зинчев между тем продолжал:

– Не нравятся мои слова – убирайся прочь! – Действовал он наугад, ориентируясь по ситуации.

– Ляля, не начинай! – В голосе Гудини послышались примиряющие нотки. – Ну, прости. Я погорячился, никакая ты не сумасшедшая. Ты – лучшее, что случилось со мной за всю жизнь.

– Хорошо, что ты это понимаешь. – Зинчев выдавал короткие фразы, боясь переиграть и сбить пациента с нужной волны.

– Конечно, понимаю. Как ты можешь в этом сомневаться? Ты – вся моя жизнь. Вот почему я не могу уйти.

Лоб Гудини прорезали морщины, Гурову показалось, что он собирается заплакать. Но нет, взял себя в руки, глубоко вздохнул, хотел что-то сказать, но передумал.

– Ты должен, – безапелляционно заявил Зинчев.

– Нет, Ляля, не проси меня об этом! Не могу я уйти. Просто не могу, и все!

Гудини дернулся куда-то вбок, шаткое кресло зашаталось, чуть не опрокинув его на пол, и Зинчев, машинально ухватив его за рукав, тут же пожалел об этом. Гудини открыл глаза, часто заморгал и как-то весь съежился.

– Все. Финита ля комедия, – негромко произнес Стасик от окна.

Он оказался прав. Гудини вышел из транса и теперь смотрел на окружающих так, будто видел их впервые.

– Что происходит? – растерянно спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Успокойтесь, мой друг. Все в порядке. – Зинчев переставил кресло, оказавшись напротив него. – Мы проводили эксперимент, и, кажется, он удался. Как вы себя чувствуете?

– По мне словно катком проехали, – помедлив с ответом, произнес Гудини. – Голова гудит.

– Ляля вас расстроила?

– Ляля… – Гудини попробовал на вкус странное имя, больше напоминающее детское прозвище. – Наверное.

– Она красивая?

– О, да. Очень красивая.

– Опишите ее.

– Она высокая, выше меня, это точно. Волосы длинные, струящиеся. И такие гладкие. Трогать их – одно удовольствие. А глаза голубые, странно, правда? Удивительный контраст: жгучая брюнетка с небесно-голубыми глазами. Одета так стильно, как фотомодель. Белый жакет ей к лицу, а в сочетании с черными брюками и кроваво-красной майкой – просто улет, как говорит молодежь. Только кулон этот она надела напрасно. Совсем не сочетается с одеждой. Конечно, ей он к лицу, но подобная вещица уместнее смотрелась бы с вечерним платьем и туфлями на каблуках, но никак не с джинсовыми кедами, пусть и белыми, и с дизайном под классические ботинки. Да, кулон здесь явно неуместен. Поэтому она его и теребит постоянно, точно он ей шею жжет.

Гудини уперся взглядом в стену поверх плеча Зинчева, пару минут сидел молча, потом снова заговорил:

– Все. Воспоминания закончились, а я по-прежнему не знаю, кто я. Парадокс! Какую-то Лялю вспомнил, во всех деталях вспомнил, а себя не могу.

– Ничего страшного, это придет, – попытался утешить его доктор.

– Прекратите, немедленно прекратите! Ваши слова издевка! – завопил Гудини. – Это страшно! Ужасно страшно! Вы когда-нибудь теряли память? Нет? Так и не рассказывайте мне, что страшно, а что нет!

– Успокойтесь, криком положение вы все равно не исправите, – остановил зарождающуюся истерику Зинчев. – Да, я не терял память, но через мои руки прошли сотни таких, как вы. Большинству из них удалось вернуть память. И произошло это не без моей помощи. Не будете истерить, помогу и вам. Вы мне верите?

– Верю, что еще мне остается. – Гудини устало откинулся на спинку кресла. Его охватила апатия, но истерики избежать удалось. – Что дальше?

– Дальше будем выуживать полезную информацию из того, что вспомнить все-таки удалось, – заявил Зинчев и обратился к Гурову: – Прошу, Лев Иванович, ваш выход.

Гуров покинул свой угол. Объяснять, что от него требуется, необходимости не было. Теперь предстояло раскопать максимум сведений о Ляле, а если повезет, и об автомобиле, на котором она уехала. Автомобиль Гудини почти не помнил. Машина и машина, никаких особых примет. Ни разбитой фары, ни поцарапанной дверцы, ни наклеек, по которым можно было бы попытаться ее идентифицировать, из памяти свидетеля выудить не удалось.

С женщиной дела обстояли получше. Помимо того, что она обладала, как считал Гудини, неземной красотой, ему удалось вспомнить, что даже в пылу ссоры она называла его «моя любовь». Не имя, конечно, но кое-что проясняло. Однозначно с этой женщиной у «Гудини» был роман непосредственно перед тем, как с ним произошел несчастный случай.

Это давало надежду, что его все-таки ищут или будут искать в ближайшее время. Не может женщина, которая зовет тебя своей любовью, в одночасье забыть о твоем существовании. Пусть даже вы поссорились, пусть хоть расстались и инициатором разрыва была она, все равно так быстро забыть о своей любви женщина просто не может. Она обязательно будет искать возможность держать твою жизнь на контроле. Так уж устроены женщины. Не заметить твоего исчезновения она тоже не может.

Где и при каких обстоятельствах Гудини познакомился с Лялей, он не помнил, как не помнил и того, в чем заключался конфликт. Почему Ляля сердилась и гнала его из машины? И хотела ли она, чтобы он ушел навсегда или в конкретный момент, тоже осталось тайной. Но зацепка все-таки появилась. Кулон, который Ляля носила на шее. Неуместный, но невероятно красивый, по словам Гудини. Гуров за эту деталь зацепился, как за спасительную соломинку, и попросил Гудини описать его как можно подробнее.

Вместо того, чтобы давать словесное описание, Гудини попросил бумагу и карандаш. Гуров просьбу выполнил и был приятно удивлен, когда свидетель несколькими штрихами нарисовал безделушку так, что хоть в компьютер запускай для поиска информации. Даже на рисунке кулон выглядел дорого. Дорого и эксклюзивно. Подобные вещицы на блошином рынке не встретишь, им место на элитных аукционах ювелиров.

Стоит попытаться найти место, где была приобретена вещица. Эта мысль одновременно пришла в голову и Гурову, и Зинчеву. Не сказать, чтобы кто-то из них так уж хорошо разбирался в ювелирных украшениях, но в чем разница между фабричным ширпотребом и штучными изделиями, знали оба. Витая серебряная оправа в виде большой, размером с куриное яйцо, капли обрамляла ограненный камень. В самом камне вставка, на которой выгравирована печать или фамильный герб.

Стасик, как самый продвинутый, тут же забил информацию в телефон и получил адреса ювелирных салонов, в которых периодически проводятся аукционы. Звонить по телефону, на пальцах описывая искомый предмет, Гуров посчитал нерациональной тратой времени, поэтому Гудини препроводили в лазарет, а он на пару с помощником отправились на охоту за покупателем кулона.

Истра – городок относительно небольшой, но, как оказалось, ценителями красоты драгоценных металлов она довольно богата. В списке Стасика насчитывалось порядка десяти мест, где проводились аукционы эксклюзивных ювелирных украшений или реализовывались оные в порядке живой продажи. Магазины Гуров оставил на потом, полагая, что у аукционщиков найти нужный предмет шансы выше. В первых двух заведениях кулон не признали, хотя и подтвердили предположение, что вещица из разряда уникальных.

В третьем месте им повезло, и даже дважды. День клонился к закату, список мест, где промышляли ювелиркой, не уменьшился еще и на треть, но это заведение оказалось открытым, и его владелец все еще был на трудовом посту. Хозяин аукционного зала, мужчина средних лет с располагающей внешностью, кулон не признал, зато подсказал, к кому обратиться, чтобы гарантированно получить результат. Во всей ювелирной сети непререкаемым авторитетом истринцы считали господина Штайнберга. Его адрес хозяин аукционного зала продиктовал с охотой, добавив, что Давид Илларионович, хоть и ведет довольно замкнутый образ жизни, поговорить о женских украшениях элитного класса никогда не откажется.

Давид Илларионович, антиквар с сорокалетним стажем, жил буквально в трех кварталах от аукционного зала, в личном особняке, выстроенном в готическом стиле. Шесть устремленных ввысь остроконечных башенок из грубого, нешлифованного камня мышиного цвета, суровость которых несколько скрадывали невесомые полуарки и выполненные в форме витражей окна. Громоздкую конструкцию поддерживали вертикальные колонны. Заостренные кверху оконные проемы, рассчитанные на суровые зимы, больше походили на смотровые щели, нежели на то, чем они являлись на самом деле.

Увидев дом, Стасик зацокал языком то ли от удовольствия, то ли от удивления. Раскрыв рот, он таращился на импозантное здание до тех пор, пока Гуров не ткнул его в бок. Смутившись, Стасик начал бубнить что-то вроде «никогда подобного не видел» и «не знал, что в таких домах люди просто живут». Но тратить время на его «ахи» и «охи» Лев не мог себе позволить. Время – самый ценный ресурс для успешного проведения расследования любого преступления. Кому об этом знать, как не оперуполномоченному уголовного розыска с многолетним стажем?

На калитке он отыскал панель домофона. Тот оказался вполне современного дизайна, с плоской панелью для переговоров и световым индикатором. Лев нажал кнопку с изображением колокольчика, отпустил и стал ждать.

– Дом Штайнберга, – сразу донеслось из динамика, словно хозяин дома караулил у двери. – Представьтесь.

– Полковник Гуров, Московский уголовный розыск. – Лев поднес раскрытое удостоверение к «глазку» видеокамеры. – Разрешите войти?

– По какому вопросу? – К категории беспечных хозяев, пускающих в дом всех подряд, Штайнберг явно не принадлежал.

– Вопрос частного характера, – подбирая слова, ответил Гуров.

– Конкретнее, – потребовал из динамики.

– Требуется консультация относительно ювелирного украшения, фигурирующего как улика в текущем расследовании.

– Оно у вас с собой?

– Нет. Имеется лишь карандашный рисунок, но очень хорошего качества.

– Поднесите к камере.

– Вы – Штайнберг Давид Илларионович? – Гуров предположил, что в случае, если он удовлетворит любопытство антиквара раньше, чем попадет внутрь, тот может и вовсе не открыть дверь. Подобный расклад его не устраивал, поэтому он резко сменил тактику. – Или я разговариваю с прислугой?

– Штайнберг никогда не держал в своем доме прислуги. – В голосе послышались обиженные нотки.

– Вот как? И весь этот дворец с шикарным садом Штайнберг обслуживает своими силами? Солидно, – подпустил немного лести Лев.

– Покажите украшение, – повторил просьбу Штайнберг.

– Не ранее, чем попаду в дом. Если это является проблемой, мы можем уйти и далее действовать в процессуально установленном порядке, повестка, вызов в отделение полиции, допрос под протокол.

– Тише, тише, придержите коней! Уж больно все обидчивыми стали, даже полиция, – проворчал Штайнберг. – Пришли с миром, так с миром и заходите. А то моду взяли – людей запугивать.

Прозвучал звуковой сигнал, замок на калитке негромко щелкнул. Гуров опустил ручку вниз, калитка открылась. Пропустив вперед Стасика, он прошел во двор. Здесь тоже было на что посмотреть. Широкая подъездная аллея вела к внушительных размеров крыльцу. Вдоль нее росли шикарные кедры, высаженные точно по линейке. Справа от входа через ромбовидный штакетник, увитый пышной зеленью какого-то новомодного вьюна, просматривались многочисленные кусты роз, но не привычных скромных полуметровых кустиков, а роз-великанов, в два с половиной метра ростом.

Слева расположился «скромный» прудик метров двадцать пять в диаметре. На кристально чистой глади, грациозно выгибая шеи, плавали два лебедя, черный и белый. По дальнему краю цвели белые водяные лилии. За прудиком приютилась кованая беседка, покрытая натуральной черепицей. Еще дальше шли разномастные лиственные деревья, и можно было только предполагать, как далеко простирается этот мини-лесок.

За розарием проглядывала совсем другая климатическая зона. Экзотические растения всех мастей и сортов разрослись здесь буйным цветом. Пирамидально остриженные кипарисы соседствовали с шаровидными пихтами. Южный олеандр конкурировал розовой шапкой цветов с широколистной магнолией. Листья бересклета белой окантовкой подчеркивали насыщенную окраску бордово-коричневой листвы вейгелы.

Сад буквально утопал в зелени, но во всем чувствовалась заботливая рука профессионала. «Вряд ли Штайнберг сам окучивает все эти папоротники, азалии и кедры, – проходя сквозь строй хвойных деревьев, думал Лев. – Здесь работы на десятерых. Один розарий чего стоит. И ведь сразу понятно, что розы уникальных сортов. Сотни сортов и расцветок».

Стасик же просто глазел по сторонам и наслаждался видом. Он вдыхал ароматный воздух, будто лимонад пил, и выражение лица у него при этом было как у школьника, дорвавшегося до пряничного домика. «О работе надо думать, а не о цветочках», – мысленно пожурил напарника Гуров, но вслух ничего говорить не стал. Тем более что на крыльцо уже вышел хозяин дома.

Маленький сморщенный старичок – так бы описал его полковник, будь в том необходимость. Роста в Штайнберге было не больше метра шестидесяти, а то и того меньше. Миниатюрную головку, совершенно лысую, прикрывал шейный платок, повязанный на манер банданы. Из парусиновых шорт длиной до колена торчали ножки-палочки. Парусиновая рубаха, в тон шортам, развевалась вокруг тщедушного тельца, создавая впечатление, что под ней вообще нет никакой плоти.

Во всем облике Штайнберга живыми казались только глаза. Изумрудно-зеленые, с красивым разрезом и пышными ресницами, они невольно притягивали взгляд. «Безденежный человек с такой внешностью имел бы массу комплексов», – автоматически отметил Лев. Штайнберга собственная внешность нисколько не смущала. Он стоял на крыльце с видом падишаха, у ног которого лежит весь мир, и наблюдал за приближением гостей. Причем с явным наслаждением.

– День добрый, Давид Илларионович, – первым поздоровался Гуров.

– Скорее вечер, – поправил его Штайнберг, и Лев в очередной раз удивился. Голос антиквару достался шикарный: мягкий баритон с бархатными нотками, он никак не вязался с общим обликом. – Я предпочел бы, чтобы ко мне обращались «господин Штайнберг».

– Как скажете. Можем мы войти, господин Штайнберг?

– К чему это? Погода шикарная, посидим на лавочке, воздухом подышим. Тем более что вашему э… коллеге мой воздух определенно по вкусу, – не скрывая ироничной улыбки, ответил Штайнберг.

– Ведите, – коротко проговорил Гуров.

Штайнберг спустился с крыльца, свернул налево и пошел вдоль стены в самую гущу зеленого плюща. Лев и Стасик последовали за ним.

– Товарищ полковник, куда это он нас ведет? Нам что, через заросли лезть придется? – догнав Гурова, зашептал Стасик.

– Давай не сейчас, – отмахнулся тот. Его и самого разбирало любопытство, где в этих зарослях проход, но вопросов Штайнбергу он задавать не стал. К чему, если через пару минут и так все узнаешь.

Штайнберг дошел до конца дорожки, протянул руку к плющу, утопив ее в листве по самый локоть, за что-то там ухватился и… открыл плющевую стену. Да, именно так это и выглядело! Стена плюща пошла в сторону, открывая широкий проход. Гуров догадался, что плющом увита обычная калитка, но действие хозяина от этого эффектности не потеряло.

– Красивая задумка, – не смог оставить без похвалы идею садовника Лев. – Калитка, увитая вьюном, не редкость, но я впервые вижу, чтобы вьюн рос на ней настолько целенаправленно.

– Спасибо, так и было задумано. – Похвала пришлась Штайнбергу по вкусу. – Здесь все выполнено так, как задумано.

– Охотно верю.

За стеной плюща оказалась уютная полянка, засеянная газонной травой. На границе с мини-лесом на полянке стояла беседка. Крошечная, едва ли рассчитанная на двоих, с откидной скамейкой внутри. Задняя стенка была затянута солнцезащитной сеткой, отчего общий вид только выигрывал.

– Присаживайтесь, – откидывая скамейку, предложил Штайнберг. – Я, как хозяин дома, оставляю за собой право вести беседу стоя. Ненавижу сидеть.

Гуров сел на скамью, Стасик, немного подумав, опустился прямо на траву перед беседкой. Сам Штайнберг остался снаружи беседки. Он облокотился на перила, сложил ладони лодочкой и спросил:

– Надолго к нам?

– По обстоятельствам, – уклончиво ответил Лев.

– Итак, условности учтены, нормы этикета соблюдены. Доставайте свой рисунок!

Получив от полковника рисунок, Штайнберг принялся его изучать. Время от времени он цокал языком, подносил листок к свету, постукивал костяшками пальцев по балясинам, и все смотрел, смотрел, смотрел. Гуров уже всерьез начал сомневаться, получит ли вообще ответ от странного хозяина не менее странного жилища, когда Штайнберг отложил лист в сторону, пристроив его на перилах, и начал пространную речь:

– В царской России существовал аристократический род Обресковых. Род их прослеживается вплоть до начала семнадцатого века. Идет он от польского шляхтича, выехавшего некогда в Россию, но считается, как водится на Руси, русским дворянским родом. Много славных дворян насчитывает этот род. Обресковы и в Шведском походе отметились, и в походе царя Федора Ивановича к Серпухову против крымских татар. У государева знамени в походе головой шли. И московскими дворянами числились, и городовыми ярославскими. Есть среди них и генералы, и сенаторы, и тайные советники, и губернаторы. И даже один московский полицмейстер, простите за каламбур.

Штайнберг глуповато хихикнул. Ему показалось смешным вести рассказ о московском титулованном полицмейстере действующему столичному оперу. Шутку никто не поддержал, поэтому антиквар продолжил:

– Но вы же понимаете, к чему я клоню? Чтобы в дворянской семье и без паршивой овцы? Боже упаси! Не обошлось без этого и у Обресковых. Один из наследников аристократического рода Обресковых, не буду называть его имени, чтобы не порочить память усопшего, оказался вовлечен в беспрецедентный для своего времени и для своей среды скандал, связанный с кражей драгоценностей. – Глаза Штайнберга хитро прищурились. – Вижу, мой пространный рассказ перестал вызывать у вас недоумение, господин полковник?

– Ваша правда, – сбиваясь на вычурную манеру речи хозяина, признался Гуров.

– Думали, «чердак» у старого маразматика поехал от одиночества, вот он байки первым захожалым прохожим и травит? Ан нет! С «чердаком» у меня все в порядке. Молодые позавидуют. И с памятью, как видите, не хуже. Ну да ладно. Продолжим экскурс в историю. Тогда Обрескова «за постыдный офицерскому званию поступок» разжаловали и лишили дворянства. А все потому, что у жены воронежского губернатора во время бала пропали драгоценности. Угадайте, у кого их потом нашли? Совершеннейшая правда: у Обрескова. Действительно ли Обресков слямзил драгоценности губернаторской жены, или его подставили, как нередко случалось в те времена, история умалчивает. Драгоценности вернули, Обрескова судили и отправили в полки. Впоследствии за заслуги перед Отечеством он был «высочайше прощен», и даже дворянские права ему были возвращены. Но! И тут мы переходим к самому интересному – одна из безделушек дражайшей женушки так и не была найдена. Слухи в те времена ходили разные. Кто-то считал, что вещицу так-таки и прикарманил Обресков. Кто-то грешил на женушку, мол, заложила драгоценность, а деньги на любовников спустила. Были и такие, кто верил в невиновность Обрескова и приписывал владение потерянной вещицей истинному вору. Как думаете, что за вещица так и не была найдена?

– Кулон в виде капли с гербом дворянского рода губернатора. – Стасик вырвался вперед, как школьник, жаждущий получить гарантированную пятерку за правильный ответ.

– Великолепно, молодой человек! Просто гениально!

Похвала прозвучало язвительно, но Стасик все равно зарделся от гордости. Штайнберг посмотрел на него с сочувствием, покачал головой и произнес:

– Ох, молодость, молодость. Каким ничтожным вещам ты радуешься!

Стасик после слов антиквара притих, полковник же, напротив, забрал инициативу в свои руки и дальше диалог вел один.

– Значит, пропавший кулон все-таки всплыл, – подытожил он, пытаясь вернуть антиквара к интересующей его теме. – И это именно тот кулон, который изображен на рисунке?

– Без сомнения, тот, про который говорят, будто он принадлежал губернаторской жене и впоследствии был украден Обресковым, – с нажимом на слове «говорят» заявил Штайнберг.

– Так вы не уверены, что это он?

– Не уверен не я. Не уверены историки, но в среде ценителей редкостей в этом никто не сомневается.

– Выходит, существует человек, который владеет кулоном, ранее принадлежавшим губернаторше?

– Существует человек, который владеет кулоном, в среде ценителей прекрасного считающийся ранее принадлежавшим губернаторской жене, а впоследствии украденный наследником дворянского титула Обресковых, – поправил Штайнберг.

– Полагаю, ценности украшения это не умаляет, – подытожил Гуров.

– Если вы о цене, то нет. Вещица дорогая, но не баснословно. Кстати, совсем недавно она продавалась с аукциона, причем весьма успешно. Так что о стоимости можете справиться у устроителя аукциона. Теперь эта информация общедоступна.

– Кто является устроителем аукциона, вы тоже знаете?

– Обижаете, господин московский полицмейстер, – не удержался от ерничества Штайнберг. – Моя работа заключается в том, чтобы знать все обо всем. В области антиквариата, разумеется. – Он слегка помедлил и добавил: – Смею заметить, что не в моих правилах раздавать информацию даром. Полагаю, в данном случае я должен сделать исключение из правил, но душа как-то не лежит. Впрочем, выход всегда найдется. Денег с вас я требовать не стану, а вот удовлетворить мое любопытство придется. Чем вас заинтересовал кулон? Трагическая судьба безделушки получила современное продолжение?

– Можно и так сказать, – кивнул Лев. – Эта вещица принадлежит теперь женщине, которую мы ищем.

– Бросьте, это не ответ, – разочарованно протянул Штайнберг. – Мне нужны подробности. По возможности, кровавые. Поверьте, я человек не кровожадный, но, живя в глуши и в одиночестве, как-то пристрастился к будоражащим кровь историям. Так что выкладывайте всю колоду, полковник!

– Кровавого в истории ничего нет… – начал Гуров.

Он не собирался удовлетворять низменные потребности души антиквара, но тут влез Стасик:

– Да как же нет, товарищ полковник? А три расчлененных трупа? Они ведь тоже косвенно с кулоном связаны.

– Язык бы тебе оторвать, Марченко! – в сердцах вырвалось у Льва, но слово было сказано, и антиквар ухватился за него, как умирающий за последнюю надежду.

– Схитрить хотели, господин полковник? Нехорошо, нехорошо. Я вам одну историю лучше другой. Я вам имя и адрес свидетеля на блюде, а вы хитрить. Да, обмельчала нынче полиция.

– Будете историю слушать? – перебил его ворчание Гуров.

– Выкладывайте, – быстро согласился Штайнберг.

Лев в двух-трех предложениях сообщил антиквару суть преступления и то, каким образом кулон связан с расследованием. Сообщил сухим, официальным слогом, но антиквару оказалось достаточно и этого. Лев был уверен, что спустя три дня история получит новую огранку и из уст Штайнберга станет звучать, как криминально-историческое чтиво. Но адрес и имя аукционщика он получил, а история с расчлененными трупами и без того давно не являлась тайной, так что особо горевать было не о чем. Попрощавшись с антикваром, Гуров, прихватив Стасика, поехал обратно в отдел.