1953 год. Лето выдалось действительно дождливое. На Киевском вокзале в конце недели было особенно оживленно. Один людской поток тек на рынок и в Дорогомиловские бани. Другой рассыпался по вагонам, часть из которых уже была полна. Мешки, дамские сумочки, тяжелые сапоги, новые туфельки, калоши — все спешило, все словно летело куда-то.

В потоке заметны были три человека: мужчина и две женщины. Ничем особенным на первый взгляд эти люди не отличались. Одна из женщин выглядела как дама: в опрятном, хотя и не новом темном жакетике и аккуратно закрепленной на седых волосах небольшой черной косынке, повязанной концами назад. Ее круглое широкобровое лицо с внимательными глазами было спокойно, словно бы она не чувствовала вокзальной суеты. Другая женщина казалась моложе, с мягкими чертами, в которых заметно было утомление. Мужчина высок ростом, худощав и бледен. Он словно бы руководил всей группой, хотя довольно часто посматривал на спутницу в черной косынке, словно спрашивая одобрения. Облик мужчины оставлял впечатление нервности и воли одновременно. Из вещей — только пара небольших сумок. Казалось, эти люди едут на выходные к знакомым, на дачу. У пенсионеров отпуск.

В вагоне сидячие места неожиданно нашлись для всех троих. Это было приятной неожиданностью.

— Милость Божия, — тихонько сказала женщина с мягкими чертами лица.

— Да, Валюша, — согласился мужчина.

Вблизи его лицо и движения говорили о плохом самочувствии. Однако темные глаза, скрытые задорно поблескивающими стеклами старомодных очков, выражали силу характера, способного успешно бороться с недугом. Когда поезд тронулся, рука мужчины легко и незаметно для большинства окружающих начертала крестное знамение: «Господи, благослови путь!»

Мужчиной был отец Василий Серебренников, его спутницами — духовная дочь Валентина и Ольга Серафимовна, тайная монахиня Серафима. Ехали все трое отнюдь не на дачу, а в славную Глинскую пустынь. Ольга Серафимовна уже не раз там бывала. Она была вожатой. Отец Василий ехал в Глинскую пустынь впервые, по благословению старцев. В этом городском священнике жил истинно монашеский дух — любвеобильный и очень строгий. В эпоху, когда почти не издавались даже молитвословы, отец Василий находил одному ему ведомыми путями дореволюционные издания святых отцов, читал их и жаждал жизни, подобной святоотеческой. В 1953 году отец Василий был еще малоопытным священником, часто и тяжело болел. Однако его пламенное сердце не хотело мириться с обступившими недугами, и он искал выхода. Ему было уже 46 лет. Порой батюшка изнемогал, порой немного наговаривал на себя, что, мол, унывает. Однако уныния в отце Василии не было, а было желание преодолеть собственные немощи. Обратив духовные глаза внутрь себя, отец Василий глазами телесными — внимательными глазами врача — подмечал приметы нового мира, к верующим людям настроенного более чем когда-либо агрессивно. Он уже научился распознавать новые ловушки. Это могли быть странные телефонные звонки, странные люди, подходящие с неосторожными вопросами, просто деньги, наконец.

О Глинской пустыни отец Василий знал давно и всем сердцем стремился туда. Однако сознание собственного недостоинства и страх обличений в духовном неряшестве останавливали, а порой приходилось и поболеть. Наконец его духовный друг, Ольга Серафимовна, привезла ему благословение от старцев Глинской на поездку. Письмо это было очень важным сигналом, что Бог позволил отцу Василию приобщиться истинно христианской жизни, одним из родников которой была Глинская. А Ольгу Серафимовну, ведущую среди городской суеты подвижническую жизнь, наподобие Ксении Блаженной, Глинские старцы ласково называли «нашим негласным казначеем». Ольга Серафимовна порой переправляла в Глинскую значительные суммы. Как они у нее появлялись — один Бог ведает, но появлялись.

Едва письмо от старцев получено было, с отцом Василием произошел характерный для тех лет случай. После литургии он, как обычно, давал крест. Один из подошедших ко кресту мужчин молча протянул отцу Василию небольшой сверток и шепотом попросил принять жертву. У отца Василия зрение было не очень хорошее, но тут Господь помог узнать: в свертке было много купюр! Лицо предлагавшего было смутно знакомо. Отец Василий, будто ничего и не случилось, сошел с солеи и пошел к выходу из храма, давая крест направо и налево. Вскоре человеческий поток оттеснил незадачливого жертвователя. А после окончания службы отец Василий переоделся и специально выглянул из окошка в притворе. Человек еще поджидал его. Отец Василий решил выйти через другую дверь и таким образом избежал провокации. За взятые деньги могли и арестовать. И когда! Накануне такой важной для него поездки. Следовало быть особенно осторожным.

— Оля, в порядке ли ты? — спросил отец Василий, вспомнив о свертке с деньгами, спрятанном в одежде Ольги Серафимовны.

— В порядке, — кивнула она и коснулась грудины, давая понять, что все при ней и пока в безопасности.

Глинская пустынь основана была еще в шестнадцатом столетии и с тех пор так и оставалась одним из духовных цветников России. В конце девятнадцатого столетия в Глинской подросла новая духовная поросль, принесла свой плод — гроздь истинных подвижников, старцев. Монашеская тайна стяжания благодати передавалась от старца к ученику. Преемственности не помешали ни революция, ни война.

В 1942 году Глинскую пустынь снова открыли. Перед тем закрыта она была двадцать лет. Шла война, лесистые окрестности казались унылыми и пустыми. Вернувшиеся из ссылок монахи собрались на месте, где когда-то цвела Глинская Красавица — так называли монахи любимую пустынь. Часть строений уцелела, а некоторые были разрушены. На первый взгляд и жизни человеческой не хватит для восстановления обители. Однако монахи заняли свои кельи и начали трудиться. Настоятелем Глинской стал отец Серафим (Амелин), сменивший почившего отца Нектария (Нуждина), который был духовником многих Глинских старцев. Отец Серафим много где побывал до войны. Теперь, видя милые сердцу края и здания, хоть и разрушенные, он понимал, что все происходившее с ним в последние годы — лишения, гонения, человеческая злоба — оправдано этим удивительным возвращением. Никакая человеческая сила не сможет выкорчевать Божий сад, некогда здесь насажденный. Отцу Серафиму было уже за 60 лет. Ближе к зиме жизнь в холодных помещениях монастыря на скудной пище стала почти невыносимой. Тогда монахи собрались к отцу настоятелю и сказали, что снова расходятся по деревням.

— Вы как хотите, а я остаюсь здесь, — сказал отец Серафим и воткнул в землю свой жезл.

— Как же нам быть, отче? — раздался голос одного из младших монахов.

— Подождем утра. Господь поможет нам. Если утром ничего не изменится, уходите; значит, такова Божья воля.

Утром у ворот обители остановился обоз с зерном. Человек, ничего не говоря — от кого да зачем, — велел обоз разгрузить и, едва разгрузили, уехал. С тех пор в Глинской жизнь стала прибывать. Возобновились ежедневные богослужения, наладились мастерские, стали появляться паломники. В 1948 году в Глинской принимали людей вернувшиеся из ссылок и лагерей: отец Андроник (Лукаш) отец Серафим (Романцов), отец Гавриил (Тюшин) и многие другие старцы. Не было только отца Зиновия (Мажуги), который в те годы служил в Грузии и тем как бы готовил переселение Глинской в Грузию после закрытия пустыни в 1961 году.

История эта казалась бы списанной с памятника древнерусской литературы. Однако отец Василий, попав в городок Глухов, недалеко от станции Терещенская, радостно убедился, что духовная жизнь не то что жива, а процветает и развивается. От станции паломники семнадцать километров тряслись на местной «кукушке» до Глухова. Стемнело. Известно было, что в Глухове есть возможность переночевать у Ивана Кирилловича. Это был многодетный вдовец. Для Глинской обители он шил обувь. Старцем его, так как Иван Кириллович был «немного монахом», был глинский отец Гавриил (Тюшин). Отец Василий, готовясь ко сну, с изумлением обнаружил, что во всех комнатах бревенчатого дома стоят дети Ивана Кирилловича и молятся, как взрослые! В комнатах мерцали разноцветные лампадки. В одной — белая, в форме голубка, старинная.

Подъем был паломнический, ранний. А к дому подъехала уже монастырская телега. Возница — отец Илия, глинский монах, в телогрейке. Пока трусили по дороге, раскланивались со встречными прохожими, знавшими, что это за телега и кто возница. Отец Илия был почтарем — почтальоном обители. Наконец лес закончился, и показались монастырские строения. Въехали, сошли с телеги, поклонились отцу Илии, и он тоже поклонился. Ольга Серафимовна сразу же поспешила к духовнику — отцу Серафиму (Романцову). Как отец Василий уже знал, этот подвижник, пройдя тюрьмы и лагеря, долгое время жил в Киргизии отшельником, и Господь благословлял его среднеазиатское безмолвие. Через некоторое время отец Серафим снова вышел на служение к людям. После открытия Глинской вернулся в нее, как только представилась возможность. Отец Серафим был высокого роста, полный и мягкий — иконописный. От него словно шла волна тепла — может быть, отчасти и потому, что на нем было теперь довольно много одежды. Он действительно готов был каждого укутать и согреть, спрятать в своей мантии от скорбей.

Пока ждали благословения — как разместиться в обители, что когда делать, — в конце коридора возник пожилой невысокий монах — быстрый, как будто не шел, а летел. Подошел прямо к отцу Василию и коснулся его лба — как птица крылом.

— Этот — из наших! — донеслось до слуха утомленного отца Василия ободряющее птичье слово.

— Батюшка, отец Андроник! — только успел сказать сопровождающий отца Василия монашек и поспешил вслед за старцем — кое-что монашку нужно было спросить.

Отец Андроник тогда и не думал, что ему уготована Богом Грузинская Палестина и что в любимой Глинской пустыни он живет последние годки. Однако прозорливым глазом старец увидел «монахообразность» отца Василия, которую так метко подметила некогда Ольга Серафимовна.

Когда паломники снова встретились, Ольга Серафимовна решила отвести отца Василия к местному блаженному — подвижнику отцу Ефрему. Отец Василий уже о нем слышал и встречи побаивался. Невозможно не бояться боли от целебных обличений. Отец Василий, будучи врачом, видел, как люди беспокоятся, мечутся и плачут в ожидании операционного стола. Духовные обличения, он знал, намного болезненнее.

Отец Ефрем радостно приветствовал пришедших. Как говорится в сказках: выскочил-выпрыгнул из своей кельи. Особенно радовался Ольге Серафимовне.

— О Ольга! — пропел блаженный.

Затем обернулся к прибывшим с ней. И началась беседа, которой так ждал и боялся отец Василий.

— Как вы себя чувствуете? — спросил блаженный, хитро поглядывая на отца Василия, словно повторил дорожный вопрос Ольге Серафимовне.

— Очень тяжело душе и телу, — начал отец Василий. — Боли, сильная слабость. Молиться не могу, чувствую себя духовным трупом. Зашел в тупик! Сотрясает страх грядущих бед.

— Да, надутость есть, — довольно ласково ответил блаженный, однако у отца Василия мурашки по спине пошли. — И еще вознесенная гордыня. Но все это попущено Богом для смирения. Попали не в ту колею.

Затем блаженный умолк, видимо, молился, и повторил:

— Да, попали не в ту колею.

После этой беседы отцу Василию открыто было, что смирение и покаяние не иссякают до самой смерти, и это единственная «колея» спасения. Много о чем еще говорили они с отцом Ефремом, который пламенно любил своего святого покровителя — преподобного Ефрема Сирина, чья молитва «Господи и Владыка живота моего» читается Великим постом. Говорили о писаниях святых отцов, о творениях епископа Феофана Затворника. «Больной» перестал бояться своего «хирурга», а задавал все новые и новые вопросы.

Две недели пребывания в Глинской пустыни отец Василий тяжело болел. С трудом выстаивал он долгие-предолгие монастырские службы, в общем составлявшие около восемнадцати часов за сутки. На обратном пути верным спутницам его пришлось ловить попутку: отцу Василию стало плохо. Однако это время в воспоминании осталось раем, в который потом так хотелось вернуться. Ставшие родными одухотворенные лица, чистота и простота беседы. И, наконец, все покрывающая Божественная любовь. А что болезни не отступили — так они тоже инструмент. Инструмент спасения.

По приезде в Москву отец Василий, снова окунувшись в городской мир, спросил у своей жены — матушки Маргариты:

— Звонили?

— Да, Вася. Незнакомый голос. Сказала — ты в отпуске.

— Правильно, дорогая. Кому надо — придут сами. Эти не звонят.

Слежка продолжалась. Однако где именно в отпуске побывал отец Василий, МГБ так и не дозналось. «В одном подмосковном пансионате», — отвечала матушка Маргарита на вопросы любопытствующих. «В раю, милая, в раю», — говорил глазами отец Василий.