Смиренный братец
Какое же это счастье, когда последняя лекция закончилась, а впереди долгожданный обед! Семинаристы гулкой толпой заполняют столовую, есть очень хочется — и даже самый обычный студенческий обед оказывается более чем привлекательным. Тем более — глазам не верю! — на столах лежат крупные, наливные яблоки!
Пропета молитва, кто-то на бегу успевает прошмыгнуть мимо дежурного помощника и занять свободное место — начинается чтение жития. Мы сидим вчетвером за столом. Вот уже и съеден суп, разносят второе. И конечно же, у каждого в голове крутится непростая мысль: то ли яблоко сразу съесть, то ли с собой взять. Семинаристы — народ небогатый, в магазин не набегаешься: раньше для этого надо было выходить в город, а это целая история — и времени жалко, да и погружаться в суету мирскую совсем неохота. А тут — на тарелочке, словно на подбор, ребристые, плотные, с восковой кожицей. Да еще и крупные!
Напротив меня сидит Гоша — тощий, тщедушный юноша, в очках и неснимаемой улыбке. Неординарный товарищ. В учебе слаб донельзя, на грани вылета — но пока не переступил. Зато очень благочестив. Тоже неординарно. На груди — целый иконостас из нательных крестиков и икон. Братия, конечно, подсмеивается над ним, наблюдая, как всякий раз перед сном он благоговейно перецеловывает весь свой «иконостас», каждый образ — с крестным знамением и поклоном. Минут за десять справляется. Но поскольку семинария — это теплица, в которой чего только не посеяно — и не поймешь, пока не прорастет, — особо никого такое поведение не смущает. Мальчик послушный, неагрессивный, само смирение, улыбчивый, служб не пропускает, на все занятия ходит. Ну а слабых и странноватеньких — где только не бывает?
Так и не решив, что делать с яблоком, беру с тарелки и кручу в руках. Мой сосед, не колеблясь, вгрызается в сочную плоть — и закрывает глаза. Гоша свое яблоко уже лихорадочно доедает. Его сосед все никак не справится со вторым блюдом — задумчиво ест, еле пережевывая. Покончив с яблоком, Гоша начинает как-то беспокойно ерзать. Улыбка становится то шире, то уже — но никуда не пропадает. И тут — раз, и Гоша хватает последнее оставшееся на тарелке чужое яблоко и, широко разинув рот, откусывает едва ли не половину. Задумчивый сосед застывает с непрожеванной кашей. «Ты что, Гоша, совсем оборзел? Это же мое яблоко?!» Гоша быстро работает челюстями — молчит. За столом повисает напряженная тишина. Кто-то посмеивается, кто-то с интересом наблюдает за развитием ситуации. Обиженный сосед дожевывает кашу, не зная, как реагировать. Год назад, еще будучи в армии — знал, что делать. Дать в лоб. В прямом смысле. А вот здесь, в семинарии, за это точно не похвалят, а оно надо? Тем временем довольный Гоша уже обгладывает огрызок. И тут Гоша, в растянувшейся до ушей улыбке, наклоняется к своему соседу: «А ты смиряйся, братец, смиряйся!»…
Смириться в итоге пришлось Гоше — когда через полгода его отчислили за хроническую неуспеваемость.
…Последний раз его видели в Париже, на Монмартре. Он бомжевал, собирая подаяние и зычно распевая советские шлягеры…
