Инна Бачинская
Столкновение

Деловые партнеры пожали друг другу руки и попрощались. Карл призывно махнул такси, а Игорь не торопясь пошел по вечернему городу в сторону башни. По Авеню де Нью-Йорк, шумной, яркой, сверкающей, с бесконечным потоком галдящих туристов. В гостиницу рано, делать все равно нечего. Это был его третий вечер в Париже.

В первый он бродил по улицам, «впитывал» в себя дух Парижа. Лиза просилась с ним, но кто ж суется со своим самоваром в Париж? Сиди дома, клуша, занимайся хозяйством. Нечего тебе там делать, лавок достаточно и дома. Сказал, что будет занят, твердо пообещал парижские каникулы… когда-нибудь. Вот тогда и оторвешься по бутикам! Лиза надулась.

Настроенный на игривый лад, он шел через крикливую толпу, заглядывая в глаза женщинам, ожидая искры, роковой встречи, счастливой случайности. Увидел здоровенного детину в клетчатой юбке, играющего на волынке. Тот раздувал красные щеки, хмурился от напряжения и притопывал ногой в здоровенном солдатском ботинке. Через квартал старик в берете крутил шарманку с картинками. Этот был похож на француза, правда, когда какой-то зевака зацепился за распорки его инструмента, старик выругался по-польски. На углу сидел смуглый тип в чалме, размахивая зажатой в руке дудочкой, что-то доказывал французскому копу… Ажану! Перед типом лежал на тротуаре кожаный мешок, в который тыкал пальцем полицейский. Неужели кобра?

Гомонящая разношерстная толпа утомила его, он чувствовал, как вянет на корню прекрасное ожидание парижских чудес. А где парижанки? Те самые, выпархивающие из карет, всякие субретки, модистки, актриски варьете? Игривые, живые, флиртующие? Готовые к прекрасным мимолетным ни к чему не обязывающим отношениям?

Его удивило обилие африканцев. На тротуарах валялся мусор. Зазывала затащил его в автобус с экскурсией «Вечерний Париж». Он спросил «Монмартр», и тот залопотал что-то, оживленно размахивая руками — по-видимому, убеждал, что да, а как же, конечно, куда ж без Монмартра! Он глазел в окно, напрасно пытаясь выловить знакомые слова (хоть одно) из того, что кричал в микрофон гид, тощий неряшливый кадыкастый парень, и не мог. Резкий пронзительный голос бил по ушам. На первой же остановке, у площади Шарля де Голля, он удрал. Постоял перед Триумфальной аркой, пытаясь вспомнить, зачем ее построили. Кажется, что-то связанное с Наполеоном, возились чуть не полвека. Сейчас сделали бы за год-два. Решил, что впечатляет, солидное сооружение, удачная подсветка, видно издалека. И вечный огонь… Интересно, какая высота… Прикинул: метров пятьдесят? Больше? Вроде еще музей внутри, вспомнил. Надо будет почитать. Мысленно поставил галочку, отметился.

Достал из папки карту, нашел арку и площадь… Площадь Звезда, лучи во все стороны. Точно, звезда. Елисейские Поля! Он вспомнил рекламный проспект, подобранный в холле гостиницы… Шанз-Элизе, рай для влюбленных. Это в каком же смысле? Широченная прямая улица, похоже, через весь город… А он думал, вроде парка с кафешками. А при чем здесь рай?

Он махнул такси и произнес: «Монмартр». Он знал, что там кабаре, театрики, рестораны и кафе. Уличные художники… Все известные отметились на Монмартре. Бурная ночная жизнь, кто не видел Монмартр, тот не видел Парижа. Все знают. Таксист в чалме о чем-то спросил, он не понял и повторил внушительно: «Монмартр»!

Кривые улочки, старинные дома, а где… все? Белая церковь, даже целый собор. Красиво, но не то. «Мулен Руж», — вспомнил он.

— «Мулен Руж»! Силь ву пле!

Оно! Узнаваемый красный разлапистый ветряк, громадные красные буквы, чувствуется… э-э-э… известная свобода, никаких условностей, недаром они все отсюда не вылазили! Он ухмыльнулся. Задранные юбки, канкан, богема, кутежи! То, что надо.

Увы! В тот вечер шоу не было. На афише с названием «Feerie» выплясывали полураздетые девушки с ногами от ушей. Не судьба. Черт! А завтра ужин у Карла… У него мелькнула было мысль отказаться, но дело есть дело, у него свои планы для Парижа, и Карл ему нужен.

Он вернулся в гостиницу, решив, что впечатлений для первого вечера более чем достаточно.

Потом был ужин в шато Карла. Отдельная песня…

Сегодня его третий вечер, а он даже города толком не видел. Вкалывал. Недаром, как оказалось. Договор у него в кармане, сделка состоялась, куш сорван приличный. Напряжение спало, и сейчас он чувствовал приятное опустошение. Голова была как воздушный шарик, даже слегка покачивалась, как шарик на нитке. Возможно, от шампанского. Легкого, как паутинка… Не привык он к шампанскому, несерьезный напиток. Сейчас бы зашарашить стакан водки! А Карл любит. Тонкий длинный похожий на женщину Карл любит шампанское. Похож-то он похож, но хватка железная. И скуп — выкручивал руки и торговался за каждую копейку. И все с улыбкой, дружески похлопывая по плечу, а глаза холодные и настороженные. Акула! Ну мы тоже не лыком шиты, нас голыми руками не возьмешь. Он его все-таки додавил, несговорчивого высокомерного Карла, готельера и спекулянта, неизвестно с какого дива решившего приобрести в их городе обанкротившийся «Хилтон», «подхваченный» пару лет назад им, Игорем Колосовым, по смешной цене в полмиллиона зеленых. Теперь же разница между ценой купли-продажи составила примерно полтора миллиона.

Чувствуя приятную расслабленность, в самом прекрасном расположении духа, беззаботно сунув руки в карманы брюк, он шел по улице, проталкиваясь через гомонящую и смеющуюся карнавальную толпу. Галстук он снял еще в холле и положил в карман. Вечер был мягким и теплым, густым от сложной смеси запахов кофе, влажного асфальта и того слабого и неуловимого упоительного благоухания ранней парижской весны — то ли нарциссов, то ли духов, смешанных с парами бензина. Ему уже казалось странным, что он не принял Париж в первый вечер. Устал, наверное. Да и предстоящая сделка давила… Зато теперь он чувствовал себя здесь своим! Париж нужно почувствовать душой, кожей, ушами, и тогда он раскроется. Когда-то он увлекался французским шансоном, даже пел под гитару, старательно грассируя… «Под небом Парижа»… «Су ле сьель де Пари…» Голос женщины, той, культовой — сильный, пронзительный, бьющий по нервам, неумирающий, неувядающий, звучит в ушах. Визитная карточка Парижа. Как и башня… Кстати, завтра последний день, надо бы посмотреть город с высоты птичьего полета… И закупиться, семейство вручило целый список. «Мулен Руж», к сожалению, опять пролетает. Оказалось, билеты надо заказывать заранее. Ничего, он сюда обязательно вернется…

Азнавур, Ив Монтан, Адамо… Жак Брель был любимым. Шарм, сумасшедшее рычащее раскатистое «р-р-р», дерзость! Ему казалось, они похожи. Он пытался изо всех сил подражать, даже на курсы записался, рычал перед зеркалом, повторял интонации и движения. Сокурсники торчали на америкосах, а он на старом французском шансоне. Хотя что значит старый? Не стареет, классика, вечная весна. На любителя.

Он скользил взглядом по женским лицам. Француженки, парижанки… А как же! Какой Париж без парижанок! С разочарованием понял, что не цепляет. Наши женщины красивее. А эти и одеты как попало, серые мышки… Правда, легкость, стремительность, готовность улыбнуться — этого не отнять. Взять жену Карла, Одй — лягушачий рот, скрипучий голос, плоская, как доска, но! Улыбка, живость, приятный смех, изящна… Французский шарм. А вот та, что приходила к Карлу, очень даже ничего. Да что там ничего! Шикарная женщина! Они чуть лбами не столкнулись, он пропустил ее вперед, она кивнула небрежно. Королева! А как одета! Черная шляпа с полями, белое пальто с большими черными пуговицами, изящные лодочки на невысоком каблуке… Тонкие щиколотки! Он всегда смотрит на их щиколотки — после того как прочитал где-то, что тонкие щиколотки — признак аристократизма. И голос, низкий, самоуверенный. Мадам Леру, секретарша, только честь не отдала, залепетала, руками машет. Тоже уродина, прости господи! Не иначе Одй постаралась, самолично выбрала секретаршу супругу. И нежный сладкий аромат… Отошла к окну, спина прямая, осанка… Манекен! Видимо, решила подождать. Мадам Леру спрашивает, как ему гостиница, «лучшая поблизости», старалась, мол, чтобы рядом с офисом, а он прямо одурел, не сразу врубился, о чем она, глаз не может отвести от той. А она повернулась, что-то недовольно чирикнула и ушла, снова небрежно кивнув. Он думал спросить у Карла, кто такая, да как-то не получилось. Интересно, что их связывает. Вряд ли… гм… Слишком хороша для него. Вдруг на него с размаху налетела женщина. Вскрикнула, шарахнулась. На тротуар упала и раскрылась сумочка, оттуда вывалилась всякая дамская дребедень — блестящий тюбик губной помады, шариковая ручка, несколько монет, шоколадка в золотой фольге, какие-то бумажки. Она присела на корточки, стала торопливо сгребать. Он тоже опустился на корточки и стал помогать. Сияла над их головами Эйфелева конструкция, потоком тянулись авто, народ стоял, подпирая стены кафешек, гулял, стремительно шагал — на них ноль внимания. Этого у них не отнимешь, не пялятся, все по фигу.

— Pardon, madam, — сказал он. — Sorry! — И про себя: «Надеюсь, она понимает по-английски». Его французский был никаким. Несмотря на курсы… Когда это было! А вот английский вполне сносен.

Женщина что-то пробормотала и прижала сумочку к груди. Он подхватил ее под локоть, помогая встать. Она подняла на него глаза. Бледная, с бесцветными прядями, упавшими на лоб, никакая…

— Лена? — вдруг произнес он, отступая, чтобы рассмотреть ее. — Лена Баркаш? Ленка, ты?

— Игорь? — Она попыталась улыбнуться. — Ты здесь?

— Ленка, глазам своим не верю! Вот так запросто, на улице, и где? В Париже! Так не бывает, ущипни меня, я сплю! Пошли, посидим где-нибудь, поговорим.

— Игорь, я не могу, честное слово, — пролепетала она, но он уже не слушал. Схватив женщину за руку, он тащил ее к ближайшему кафе…

Маленький зал в рюшах и оборках, запах свежих булочек и кофе, на столиках вазочки с живыми фиалками. Они сели…

Он, улыбаясь, рассматривал ее. Когда-то они были близки… когда?

— Лен, когда это было? — спросил он, накрывая ее руку своей. — Помнишь?

— Семнадцать лет назад, — сказала она и попыталась выдернуть руку, но он не отпустил. — Это было семнадцать лет назад.

— Как будто вчера… Я думал, мы навсегда вместе, а ты выбрала француза. Как его? Ришар? Жан?

— Его звали Жиль.

— Звали? Вы что, разбежались?

— Мой муж умер шесть лет назад. — Голос ее был бесцветным, ровным, на мужчину она не смотрела.

— Я не знал, извини. Хорошо хоть жили? Что он был за человек?

— Нормально жили. Хороший человек. Француз…

— Ты говорила, у него своя галерея, продает картины.

— Да.

— Ты говорила, что будешь работать у него, что у вас много общего.

Женщина пожала плечами и промолчала.

— Ты же искусствовед, я помню. Как же ты тянешь бизнес одна? — Он скользнул взглядом по ее простой одежде, бледному, усталому лицу, тонкой жалкой шее. Отвел глаза.

— Галереи больше нет. Бизнеса тоже. Выживают самые крупные галереи и аукционы, мелкие уходят. Картины перестали покупать, да и художников расплодилось… Все упирается в рекламу, любую бездарь можно раскрутить похлеще Леонардо… — Она помолчала, потом неохотно закончила: — Понимающих и меценатов все меньше, а все больше воинствующее невежество.

— Очень тебя понимаю. Я, так сказать, не чужд! Уже лет десять собираю картины, много местных авторов, у нас талантливая молодежь.

— Через двести лет сможешь выгодно продать. — В ее голосе ему послышалась насмешка и горечь.

Он рассмеялся.

— Я не продаю картины, я продаю недвижимость. А картины для души. Не только наши художники, есть несколько очень приличных, с европейских аукционов. Это вложение, капитал. Оставлю на память потомству. У тебя есть дети?

— Нет. Не успели.

— У меня двое парней. Четырнадцать и восемь. Замечательные пацаны растут, оба в спецшколе, три иностранных языка, карате, менталка. Старший в музыкальной, по классу скрипки. Младшему медведь на ухо наступил, зато чувствуется хватка, будущий лидер, весь в меня! — Он рассмеялся.

— Ты же учитель истории, почему вдруг недвижимость?

— Так получилось. Заработать можно только в бизнесе. А история для души. Интересуюсь, как же. А ты где?

— Я… Везде понемногу. Иногда публикуюсь в «Арт деко», мой конек — сецессия. Копаюсь в частных коллекциях, составляю описи…

— В смысле? Это твоя работа как искусствоведа?

— Да. Искусствовед-эксперт. В кладовках и на чердаках целые сокровища. Если есть деньги, владельцы нанимают эксперта, тот приводит все в порядок, составляет реестры, рекомендует, кому предложить. Смотрел передачи «Аукцион на дороге» или «Гараж-сейл»?

— Не смотрел.

— Если интересно, можно купить флешку.

Суть в том, что прямо в парке или на улице устраивается шоу, люди несут антиквариат из кладовых, а эксперт оценивает. Тут же рапид-аукцион, можно сорвать куш. Не Сотбис, конечно, а так, по мелочи. Несколько сотен…

— И ты этим занимаешься?

— Нет. Я больше разбираю библиотеки, старые бумаги… Я привыкла работать в тишине.

— Ты? В тишине? Ты всегда была шумная, подвижная… Я помню!

Они смотрели друг дружке в глаза. Без улыбки, испытующе. Женщина не выдержала, отвела взгляд.

— Я часто вспоминаю ребят, нашу театральную студию, капустники… Помню, ты играла цветочницу… «Пигмалион»! Тебе бы в театральный!

— Мне нравится моя работа, — сказала Елена сухо. — А театр… — Она вздохнула. — Ты ведь тоже не стал историком.

Они помолчали.

— С кем-то из наших видишься? — спросила она.

— Нет. Никого не осталось. Кто-то уехал, кто-то выживает… Мы стали старше, семья, дети. Сошли со сцены, так сказать. Другие заботы. Да и неинтересно, если честно. Не о чем говорить.

— А что делаешь у нас?

— Продал вашему лягушатнику гостиницу. — Он ухмыльнулся.

— Гостиницу? Где? Здесь?

— У нас! Четыре года назад америкосы построили «Хилтон», ожидался туристический бум, но не срослось, прогорели. Я купил за бесценок, выждал два года и выставил на продажу. Он и клюнул.

— Зачем ему гостиница в нашем городе?

— Рассчитывает на раскрутку туристического бизнеса, должно быть. Да мне пофиг, с глаз долой, из сердца вон. Главное, я в выигрыше. — Он самодовольно усмехнулся. — Этот французик, Карл Лебрун, корчил из себя крутого, торговался, надувал щеки… Миллионер, между прочим. Я был у них в шато, пригласили на обед. Что интересно — коллекционный фарфор под двести лет, представляешь? Столовое серебро, две горничные в фартучках стоят как манекены, по периметру светильники, стол на сотню персон, всюду вазы с цветами. Аристократы хреновы! А еды с гулькин нос. Суп — водичка, второе — в центре тарелки кусочек рыбы под шоколадным соусом, три палочки аспарагуса и веточка петрушки. Все! Причем свой повар, они его называют «шеф», я даже не врубился сначала. Мадам сказала: «Наш шеф сегодня превзошел себя!»

— Ты говоришь по-французски?

— По-английски. Французский теперь никому не нужен. Главное, английский. Я еще подумал, если бы мы так харчились, то давно бы откинули копыта. А еще говорят, французская кухня то, французская кухня се! А на десерт крошечные… Черт! Даже пирожными не назовешь! Размером с пятак, вкус никакой. Еще ликер, коньяк и кофе. Рюмочки — как наперстки. Скупой народ, размаха нет. И холодный какой-то, некомпанейский. Сегодня все подписали, пожали друг другу руки и разошлись. Пригласил в ресторан, обмыть, но он сказал, что спешит, в другой раз. Финита. А ты как тут, привыкла?

— Нормально. Привыкла.

— Наверное, ничего не ешь? Только кофе? Вон худая какая… Вообще, тут все женщины худые. Я читал, единственная нация, которая любит тощих баб, — это французы. — Он рассмеялся. — Хотела бы вернуться?

Женщина пожала плечами.

— А я бы тут не смог! Они другие, непуганые, всякие законы, правил немерено, все по ранжиру. И репутация! Карл сказал, главное у бизнесмена — репутация, представляешь? Я бы тут не выжил, а они у нас. Но, с другой стороны, мужика, у которого на первом месте репутация, обходишь на раз-два. — Он рассмеялся.

Кофе пили в молчании. Мужчина рассматривал Елену, словно пытаясь узнать знакомые когда-то черты, и не находил. Перед ним сидела неизвестная ему женщина, отдаленно напоминающая девушку, которую он знал когда-то. И любил…

— А ведь мы собирались пожениться, — вдруг сказал он. — Помнишь?

Она кивнула, без улыбки глядя на него.

— Какие планы были… Путешествовать по шарику, построить дом, посадить абрикосовый сад, приглашать гостей, треп до утра. Помнишь?

Она продолжала машинально помешивать ложечкой в чашке.

— И тут ты встретила своего… как его? Жиль! Встретила Жиля, и большой привет! Конечно, богатый галерист, вся Европа у ног, куда бедному учителю истории. Я не мог поверить! Мы же любили, и вдруг… Не жалеешь?

Она снова пожала плечами и промолчала.

— Интересно, как бы сложилась наша жизнь, если бы ты не уехала…

— Игорь, мне пора, — сказала она вдруг. — Мне нужно закончить кое-что, я обещала. Время поджимает.

— Ленка, ты чего! Может, погуляем? Поверишь, я в первый раз прошелся по городу и увидел Эйфелеву башню вблизи и живьем, а не на фотке.

— Сегодня не получится, честное слово.

— У меня самолет послезавтра, труба зовет. А еще закупиться, семья подкинула заказов. Хотелось бы поговорить… Нам есть что вспомнить. Я провожу тебя домой, ты где живешь?

— Я сейчас не домой…

— Не домой? А куда?

— На работу. К возвращению хозяина надо разобрать кучу бумаг.

— Ну тогда провожу на рабочее место. Далеко?

— Не очень. Но я не думаю…

— Да брось ты! Мы же не чужие. И вообще, хотелось бы посмотреть, как живут обычные французы. Он кто, твой работодатель?

— Рантье. Старые семейные деньги. Кроме того, понемногу спекулирует. А жизнь дорожает, потому и затеял перетряхивать архивы, думает обнаружить жемчужное зерно в куче хлама. Сейчас он у сына в Лондоне.

…Они не торопясь шли по улице. Народу становилось все меньше по мере удаления от центра. Игорь придерживал женщину за локоть.

— Знаешь, мне кажется, что мы вернулись… Помнишь, как мы гуляли в городском парке? Смотрели на реку… Помнишь реку под луной? Сто лет там не был. Ни разу с тех пор…

Она промолчала. Дальше они шли в молчании.

— Мы пришли, — сказала она. — Это здесь.

Они остановились перед старинными литыми воротами, за которыми угадывался большой дом с башенками. К дому вела аллея, освещенная единственным фонарем. Окна были темными.

— Здесь? — не поверил Игорь. — Это же целый замок! Он что, миллионер, твой рантье?

— Он небедный, — сказала Елена. — Игорь, спасибо тебе и спокойной ночи.

— Подожди! Неужели ты вот так возьмешь и уйдешь?

— Игорь…

— Я знаю! Тебе надо работать, я понимаю, но хоть чаю предложи! Сто лет не виделись. В доме кто-нибудь еще живет?

— Нет. У него есть эконом, но вечером он уходит. А кухарка приходящая.

— Ни фига себе! Бедный рантье! А садовник у него тоже есть?

— Не знаю, не интересовалась. Игорь, честно, я не думаю, что это удачная идея…

— Ленка, да будет тебе! Расслабься! Посидим, поговорим… Неизвестно, когда еще придется. Если уж нас столкнуло лбами… Это судьба! Пошли! — Он налег на ворота. Ворота не дрогнули. — Заперты?

— Да. Сейчас наберу код.

Она приподняла прямоугольный щиток на правой створке, потыкала пальцем в пульт. Ворота беззвучно разъехались в стороны. Они вошли во двор. Отрезанность от улицы здесь почувствовалась мгновенно, словно заслонка опустилась. Было тихо, сыро и пахло землей. Елена зашарила в сумочке в поисках ключа. Они поднялись на крыльцо.

— Давай я! — Игорь взял у ней ключ.

Они вошли в холл, и Елена включила свет. Игорь, изумленный, озирался. Обширный холл со сводчатым потолком, резные деревянные панели, выгоревшие и ветхие, с отломанными зубцами, но все еще значительные и солидные; по периметру — развесистые оленьи рога и кабаньи головы с блестящими глазами и устрашающими клыками; между ними щиты, гербы и потемневшие картины — портреты, насколько он сумел разобрать. Мраморный пол в черную и белую клетку, напоминал шахматную доску; в центре стоял большой круглый стол, на его инкрустированной цветными сортами дерева столешнице высилась массивная фарфоровая китайская ваза с выцветшим и пыльным букетом. Тут стоял густой запах тления и пыли.

— Это же чисто музей! — воскликнул Игорь. — На этом можно прилично наварить!

— Вряд ли, — сказала Елена. — Все отсырело, в плохом состоянии. Реставрация себя не окупит. Пошли в библиотеку. Покажу тебе мое рабочее место.

— Сколько лет дому?

— Около двухсот. Хозяин в основном живет в городской квартире.

— Так у него еще и квартира есть?

Она не ответила и пошла из холла. Он, озираясь, поспешил вслед. Она привела его в обширный зал, уставленный книжными шкафами, наполовину пустыми.

— А где книги?

— Продаются понемногу. Я отбираю, что пойдет, составляю опись. Кроме того, здесь полно набросков, миниатюр, эскизов, часто без имени автора. Я пытаюсь определить авторство.

— И ты сидишь здесь целыми днями? В этой сырости?

Она пожала плечами.

— Жить-то надо. Он неплохо платит, и работа мне нравится.

— А картотека какая-нибудь есть?

— Нет, насколько мне известно.

— То есть никакого учета?

— Учета?

— В смысле, если стырить парочку, никто не заметит?

Она пожала плечами, пристально глядя на него.

— Шучу! — он рассмеялся. — Кому они нужны!

— Чай будешь? — спросила Елена после непродолжительной паузы.

— Буду.

— Пошли в кухню.

Кухня оказалась для него еще одним потрясением. Громадная, со стрельчатыми окнами, с громадной плитой — над ней висели медные кастрюли и черпаки на ручках — и четырьмя массивными буфетами, покосившимися, с тусклыми стеклами, с фаянсовыми тарелками, расписными в стиле пейзан в специальных углублениях. Инородным телом смотрелся тут большой старинный холодильник.

— На ней готовят? — спросил Игорь.

— Нет! — Елена впервые рассмеялась. — Нужны дрова, на ней лет сто не готовили. Тут есть маленькая электрическая плита и электрочайник.

Они сидели за громадным деревянным столом, пили чай. Елена достала из холодильника круассаны, сунула в микроволновку.

— Почему в холодильнике?

— Тараканы, — коротко ответила Елена. — Даже ультразвук не отпугивает.

Он словно видел ее впервые, она все время была другая. На улице одна, в кафе другая, здесь третья. Ему показалась, она успокоилась, смотрела с улыбкой. Даже румянец появился.

Они допили чай, и он попросил показать дом. Она ответила, что нечего смотреть, один старый хлам. Он не поверил…

Они шли по трещавшему паркету бесконечного коридора, открывали скрипящие двери, он с любопытством заглядывал в комнаты. В некоторых не было света, некоторые были пустыми, другие заставлены ящиками и старой мебелью. Жилой оказалась одна лишь спальня. Здесь было полутемно — горели три из десятка рожков на ажурной люстре, висящей слишком низко. Он задрал голову и присвистнул: потолок был расписан сценами из… гарема? Полтора десятка обнаженных женщин, пышные тела, соблазнительные позы… Порнография позапрошлого века никак? А чего? Кайф! Лежишь и рассматриваешь!

— Известный художник? Оригинал?

— Посредственная копия «Турецкой бани» Энгра. Художник неизвестен. Скорее ремесленник, чем художник.

— Смотри, осыпается! Жалко, пропадет. Хоть и ремесленник, а смотрится шикарно! — Он ухмыльнулся. — Как раз для спальни. И кровать королевская.

Он стал перед гигантских размеров деревянной кроватью, небрежно прикрытой выцветшим гобеленовым покрывалом.

— Он здесь спит? — спросил.

— Наверное. Мне кажется, он редко бывает здесь.

— А почему не продаст? Карл говорил, налоги у вас сумасшедшие.

— Не знаю. Наверное, лень. Он говорит, жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на всякую ерунду.

— И на что же он тратит свою жизнь?

— Раскапывает раритеты и продает.

— Где же он их раскапывает?

— В лавках старьевщиков, на блошиных рынках, аукционах… Даже на своем чердаке. Везде.

— Тебе здесь не страшно одной? — Он смотрел на нее с улыбкой.

Она пожала плечами. Она все время пожимала плечами, похоже, он озадачивал ее. Он притянул ее к себе, обнял.

— Не нужно… — Она попыталась вырваться.

— Ну-ну, мы же не чужие… ты же тоже хочешь… — бормотал он, срывая с нее блузку. — Помнишь, как мы сходили с ума… помнишь? Я все помню! Ты любила, чтобы я…

— Игорь! Перестань!

— Глупая, мы снова вместе… Сейчас, сейчас… — Он впился в ее рот, продолжая торопливо стаскивать с нее блузку.

…Кровать затрещала под их телами. Женщина слабо застонала.

Они целовались, глядя друг дружке в глаза… как когда-то. Кровать трещала угрожающе.

— Она не рухнет? — прошептал он. Она рассмеялась, прижимая его к себе. Он почувствовал ее ногти на своей спине.

— Что ты со мной делаешь, Ленка! Помнишь, как мы… Мне ни с кем так не было… честное слово!

Он бормотал бессвязно, лаская ее, такая была у него привычка…

Последнее судорожное движение, хриплый выдох мужчины, всхлип женщины… и оба замерли…

Лежали, рассматривая обнаженных женщин на потолке, держались за руки, выравнивали дыхание.

…Они сидели в библиотеке. Она, с красными точками на скулах, взъерошенная, с незастегнутой верхней пуговкой на блузке, с раздувающимися ноздрями, не глядя на него. Он же смотрел на нее с улыбкой. Если спросить его, что он сейчас испытывал, он бы затруднился с ответом. Удовлетворение, пожалуй. Не только физическое, нет, а скорее моральное — она раскрылась! Он заставил ее признаться, что она помнит, готова на все, и стоило ему только щелкнуть пальцами… Даже похорошела — видать, давно без мужика. Он усмехнулся: на королевской кровати! Под голыми бабами! Чертова кровать так шаталась и трещала, а люстра раскачивалась еще несколько минут после… Они лежали, разбросав руки, а люстра моталась над их головами, и по стенам бежали черные тени. А на потолке голые бабы… Он сказал:

— А если она рухнет, представляешь?

Они так и покатились…

— Хочешь, я останусь? Поменяю билет? — спросил он неожиданно для себя. — Можем смотаться куда-нибудь… В Италию! Хочешь?

Она кивнула.

— Надо было купить вина, — сказал он. — Не подумали. Сейчас бы в самый раз.

— Тут, кажется, что-то есть, — ответила Елена. — Я видела. — Она открыла книжный шкаф, достала бутылку. — Ликер!

— Сойдет! Давай сюда! Неси посуду.

Она вышла. Он услышал эхо, повторявшее ее торопливые шаги. Она принесла рюмки, и он налил в них густую липкую коричневую жидкость.

— За нас!

Они выпили.

— Сироп! — сказал он. — Хорошо сидим, правда? Просто удивительно, что мы столкнулись. Судьба? Как будто не было этих семнадцати лет…

Она кивнула, глядя ему в глаза.

— Знаешь, я здесь в первый раз. В Париже. Впечатляет, честное слово. А вот люди… Дочка приятеля тоже вышла замуж за лягушатника, какой-то странный тип и вообще… — Игорь ухмыльнулся. — Несерьезный! Руками машет, трещит, хихикает. А взять Карла, тот наоборот, холодный, некомпанейский… Нет широты. Все-таки они другие.

— Я помню, ты пел под гитару песни своего любимого Жака Бреля! У меня есть диск, там его фотография. Вы чем-то похожи. Правда, он мне не очень нравился…

Он усмехнулся.

— Конечно, вам, девушкам, больше нравится сладкий Адамо. А Жак Брель — бунтарь. Мы с ним в этом похожи, прём против течения. Оба бунтари. У него даже голос бунтарский, резкий рычащий, дерзкий. Такой не согнется, даст в морду и хлопнет дверью. Я из шкуры лез, чтобы быть похожим. Даже на курсы французского пошел, помнишь? До сих пор кое-что помню. Же мапель Игорь, жэм ля шансон франсез, жэ жу де ла гитар, Жак Брель мон вдоль… Хотел понять, о чем он поет.

— Сейчас тоже играешь?

— Нет времени. Кончилось детство, кончилось бунтарство, теперь другие интересы. Не уверен, что его еще помнят. Разве что старое поколение. Другое время, другие песни. Я сейчас много езжу, везде был… Кроме Парижа. — Он помолчал. — Знаешь, наверное, я боялся встретить тебя. Никого из ребят не видел, ничего про тебя не знал… Семнадцать лет! Я помню твоих родителей, маму…

— Мама умерла.

— Ты приезжала на похороны?

— Нет. Мама умерла в Париже. Она жила с нами. Я ни разу не была дома…

— Не тянуло?

— Боялась, наверное. Не знаю… Боялась встретить тебя.

— Я тогда чуть с ума не сошел! Не мог поверить, что ты уехала с тем старым козлом… После всего…

Они смотрели друг дружке в глаза. Она отвела взгляд. Сказала после паузы:

— Игорь, не обижайся, но мне нужно работать.

— Я понимаю. Ухожу. Давай телефон, позвоню завтра, лады?

Она снова кивнула. Оба вздрогнули от пронзительного звонка, неприятно срезонировавшего в пустом доме.

— Гости? — он улыбнулся.

— Понятия не имею. У хозяина ключ…

— Не открывай! Мало ли.

— Нужно спросить, может, это важно.

В холле она резко произнесла что-то в домофон. Игорь слышал, как ей ответили. Голос был глухой и невнятный.

— Жувр! Антре! — сказала Елена.

— Кто это? — спросил Игорь шепотом.

— Это к хозяину.

Она отперла входную дверь, отступила, пропуская высокого немолодого мужчину. Тот вошел, уставился подозрительно на Игоря.

Лена заговорила, в чем-то убеждая гостя. Игорь понимал отдельные слова и фразы. Елена пыталась успокоить его, он сердился. Она все повторяла:

— Же нэ спа! Апеле ле!

Мужчина отвечал раздраженно и невнятно.

Несколько раз повторил слово «контра». Кажется, контракт? Интересно, о чем речь!

Вдруг мужчина шагнул к Елене и хватил ее за руку. Держа ее за руку, он потряс перед ней черным кейсом и прокричал раздраженно длинную фразу. Игорь уловил имя: «Тулуз-Лотрек».

— Лерижиналь? — воскликнула Елена.

— Идье! — закричал мужчина. — Нон, бьен сюр!

Он назвал ее идиоткой? Однако!

Мужчина буркнул «орвуар», развернулся и схватился за ручку двери. На них дохнуло холодом. Мужчина исчез.

Игорь и Лена переглянулись.

— Неудобно получилось… — сказала Елена. — Извини!

— Он сказал «Тулуз-Лотрек»?

Она кивнула.

— Ты спросила, это оригиналы, а он назвал тебя идиоткой! Хочешь, я набью ему морду?

— Не надо, — она попыталась улыбнуться. — Я сама напросилась. Никто не носит с собой оригиналы. Это серьезный дилер, с хорошей репутацией. Они договорились, а хозяин исчез. Сейчас попытаюсь набрать его…

Он притянул ее к себе, поцеловал в лоб.

— Я пойду, пожалуй. До завтра?

— До завтра. Спокойной ночи. Не заблудишься? Может, такси?

— Не нужно. Я с удовольствием пройдусь. Не засиживайся допоздна, поспи хоть немного…

Он ушел. Она осталась. Заперла дверь. Вернула в библиотеку. Налила в рюмку ликер. Села в кресло, закрыла глаза, задумалась…

Семейство Лебрун сидело за громадным обеденным столом, ужинало.

— Все время забываю спросить, — сказала мадам Лебрун, — ты что, собираешься вести бизнес в Восточной Европе?

— Почему ты так решила?

— А зачем тебе там гостиница?

— Видишь ли, моя дорогая Оди, мне шепнули по секрету, что концерн «Ситроен» собирается открыть там производство и они уже присмотрели участок. Бумаги не сегодня завтра подпишут. А это значит, что через полгода или самое позднее через год им понадобится жилье для персонала. И тогда я продам им свою гостиницу, причем внакладе не останусь. Прекрасная планировка, все практически новое, все предусмотрено. Два ресторана, несколько кафе и баров, кухня, прачечная… За смешную цену!

— Он знает? — спросила мадам Лебрун после паузы.

— Нет, разумеется, — улыбнулся супруг. — Он пока ничего не знает…

…Елена скрутилась клубочком в кресле, задумалась. Старый дом жил своей тайной жизнью. На втором этаже кто-то ходил, скрипя паркетом, в стенах шуршало и попискивало, и ветки разросшихся деревьев стучали в окно. Кажется, начинался дождь — редкие капли тяжело падали на подоконник. Она снова налила себе ликера. Пригубила. Усмехнулась, глядя на рюмку, из которой пил Игорь. Зябко повела плечами. Допила, устроилась поудобнее и закрыла глаза.

Разбудило ее треньканье айфона. «Алло, — произнесла она хрипло. — Кто это? Нет, вы ошиблись, здесь таких нет…»

Часы показывали половину третьего. Теперь не уснуть. Она поднялась и пошла на кухню сделать себе чай…

Игорь нагнал мужчину через два квартала. Тот, видимо, тоже решил прогуляться или экономил на такси.

— I am sorry! — Он дотронулся до локтя мужчины. Тот шарахнулся, недоуменно уставившись на Игоря. В глазах его промелькнула настороженность. Он пробормотал что-то…

— I don't speak French, — сказал Игорь. — Could we talk?

— Что вам нужно? — произнес мужчина по-английски.

— Я хочу поговорить! Я был в том доме, с Еленой.

— Я знаю. В чем дело?

— Я хочу поговорить. Давайте зайдем в кафе…

Он видел, что мужчина колеблется, и сказал:

— Пожалуйста! Это важно.

Мужчина кивнул…

Они сели за столиком в углу. Маленький зал был пуст. Ни души.

— Кофе? — предложил Игорь.

Мужчина молча кивнул, не сводя с него подозрительного взгляда. Им принесли кофе.

— Что вам нужно? — повторил мужчина.

— Я услышал, вы продаете Тулуз-Лотрека… Мужчина облизнул губы и оглянулся.

— Что вам нужно?

Ну, заладил! А другие слова он знает?

— Я коллекционер, у меня своя галерея. Я могу купить… Если мы договоримся, я часто бываю в Европе…

— Нет! У меня… контра! — Последнее слово он произнес по-французски.

— Договор, я понимаю. Но я готов хорошо заплатить. Деньги, понимаете? Мани! Кэш! Сколько?

— Та женщина, кто она вам? Подруга?

— Никто! Случайная знакомая. Не бойтесь! Она ничего не узнает. Можно посмотреть?

Мужчина положил кейс на стол, щелкнул замками. Достал большой конверт, вынул четыре постера. Протянул Игорю. Тот впился взглядом. Это были две репродукции с картин и эскизы к ним. Молодая девушка, похожая на горничную… Эту картину он видел впервые. А вот вторую, изображавшую танцовщицу Марсель Лендер, он знал. Танцовщица из «Мулен Руж»! Это знак. Он поднял глаза на мужчину. Тот смотрел настороженно.

— Вы продаете эскизы? Оригиналы?

Ему показалось, тот закричит сейчас: «Идиот! Конечно, оригиналы!»

— Эта, — мужчина ткнул пальцем в девушку, похожую на горничную, — продана за… — Он достал из кармана шариковую ручку и написал на обороте постера цифру с шестью нолями.

— Двадцать два миллиона долларов?! А сколько за эскиз?

Мужчина снова зачиркал.

— Однако… — пробормотал Игорь, увидев сумму.

Мужчина спрятал постеры в конверт.

— Второй столько же?

Мужчина кивнул.

— А сертификаты есть? Экспертиза?

— Есть. Да.

— Откуда они у вас?

Мужчина захлопнул кейс и поднялся.

— Подождите! Мы же не закончили! Я могу взять постеры с собой? Я позвоню завтра, можно ваш телефон?

…Он нашел в Интернете картину с девушкой, похожей на горничную. Она называлась «Прачка». Действительно, несколько лет назад была продана за двадцать два миллиона четыреста пятнадцать тысяч долларов. А на сколько же потянет эскиз? Нужно сбить цену, он умеет торговаться.

Он провел бессонную ночь. У него мелькнула мысль поговорить с Еленой, она же искусствовед, но после колебаний он эту идею отодвинул — свидетели ему ни к чему. Да и этот… он взглянул на визитку дилера — Жорж Бенус вряд ли согласится. Ему не с руки терять постоянного клиента, об их сделке, если они договорятся, никто не должен знать. Бедный рантье, говорите? Так вот какие дела вы крутите, господин рантье! А Елена ни сном ни духом, копается себе в старых бумажках…

…Они встретились на другой день и сторговались. Пятьсот тысяч зеленых. За два эскиза-подлинника Тулуз-Лотрека. Повезло! Этот тип торговался как черт! Злился, брызгал слюной, отшвыривал стул, порывался уйти. Но он его додавил. В итоге они пришли к соглашению. Несколько раз ему звонила Елена, но он сбрасывал звонки. Она написала: «Где ты? Что случилось?» Он не ответил. Ему было не до нее. Его трясло. У него было ощущение человека, поймавшего за хвост удачу. Сорвавшего куш. Он так и не уснул в ту ночь, лежал, думал. Представлял, как по возвращении позвонит своему приятелю, художнику Витале Щанскому, и скажет: «Старик, приходи на смотрины! Только что вернулся, кое-что привез. Да, из Парижа!» Париж принес ему удачу…

На другой день, за два часа до вылета Бенус передал ему полный пакет: эскизы и сертификаты о подлинности, заверенные известной экспертной компанией, и он помчался в аэропорт, пошутив на прощание: ол инклюзив! Бенус ушел, не попрощавшись.

Таможенник в аэропорту попросил отпереть кейс. Игорь повиновался, невольно сглотнув. Достал папку, протянул таможеннику. Тот раскрыл. У Игоря замерло сердце. Дилер уверял, что все в порядке, все чисто, кроме того, никто не будет его досматривать, он такой солидный, респектабельный… Но уж очень серьезный вид был у мужчины. С минуту он рассматривал содержимое папки, потом поднял взгляд на Игоря. Что-то было в его взгляде… Он кивнул и протянул папку назад. Игорь взял машинально, чувствуя, что случилось непоправимое, уставился, почувствовал, как от удара под дых сперло дыхание! Знакомые четыре постера, копии «Прачки» и танцовщицы Марсель Лендер, и два эскиза к ним, его баснословное приобретение… тоже постеры! Вместо пожелтевших от времени листов толстого ватмана с размашистым небрежным рисунком мастера, которые он недавно держал в руках… Что это?! Он все еще не верил глазам; в затылке назойливо тюкал молоточек, а во рту был отвратительный кислый привкус…

Он вернулся в гостиницу, упал на диван в холле, достал айфон. Набрал Бенуса, надеясь, что произошла досадная нелепая ошибка и все еще можно отыграть и исправить. После нескольких длинных гудков женский голос сообщил ему… что-то. Он раз за разом набирал номер дилера, который уже знал на память, все уже понимая, но все еще надеясь. С тем же результатом. И тогда он набрал Елену. Она знает этого типа, они пойдут в полицию, она все расскажет. Они найдут его. Длинные гудки и все тот же бесстрастный автоматический женский голос. Еще раз, и еще, и еще. Он подумал, что она работает и отключилась — не хочет, чтобы ей мешали. Он все еще верил и надеялся. Выскочил из гостиницы и поспешил в замок…

Ворота были заперты. Он заколотил кулаками в металлические прутья. Ворота не дрогнули. Он просидел в кафе, из которого был виден дом, до вечера, ожидая, что она выйдет. Или зажгутся окна. Поминутно набирая ее номер и слушая пронзительный голос, который уже стал ненавидеть. Ошеломленный, он осознавал, что случилось непоправимое, но все еще не хотел смириться. Сидел, не сводя глаз с дома, грызя ноготь на большом пальце на правой руке… была у него с детства такая дурная привычка.

Елена так и не вышла, и свет в окнах не зажегся.

Он спросил у бармена, кто живет в том доме. Никто, ответил тот. Владелец, одинокий старик, умер четыре года назад, муниципалитет выставил дом на продажу, но пока желающих нет…

Карл Лебрун поднялся из-за письменного стола навстречу шикарной даме в белом пальто и черной шляпе с широкими полями. Они обнялись.

— Моя дорогая, как я рад! Мне сказали, ты приходила…

— Нормально, просто была в твоем районе. Я закончила, можешь посмотреть и оценить. — Она протянула ему красную флешку. — Это первоначальный вариант. Если понравится, буду прописывать детали. Дом мне понравился, удачный район. Думаю, после ремонта он будет стоить раза в три дороже. У тебя нюх, Карл, я всегда говорила. Смету надо немного подкорректировать, иначе, боюсь, не уложимся. Как Оди?

— Позвони, она будет рада. Спасибо, Лена. — Он произнес ее имя с ударением на «а»: Лена. — Я уверен, мне все понравится. Это не первый наш проект, ты как никто чувствуешь стиль и время. Кофе?

— Нет, спасибо. Я спешу…

Женщина в белом пальто и черной шляпе неторопливо шла через толпу. Свернула в небольшой сквер, села в креслице уличного кафе. Достала из сумочки айфон, проверила сообщения. Ого! Девять! От Игоря.

Она усмехнулась.

Ей принесли жасминовый чай. Тонкий горьковатый запах повис облаком. Она пребывала в невесомом состоянии и вряд ли замечала, где находится. Какой-то сквер, пахнет жасмином. На лице ее блуждала неясная улыбка. Блудница, сказала она себе. Зачем было с ним спать? Она рассмеялась, почувствовала, как вспыхнули скулы, шея, уши; закрыла лицо руками…

Бунтарь! Даже не смешно. Мелкий ничтожный приспособленец. Всегда был. Есть. Продолжает быть. Только масштабы изменились. Появились деньги. Тот же нахрапистый, идущий по головам, готовый соврать и предать. Как он мерил ее взглядом, сколько было в нем… самодовольства! Он состоялся, а она никто. Она, конечно, перестаралась с имиджем Золушки, побаивалась, что раскусит, соотнесет с той, из офиса…

А ведь была любовь! Они собирались пожениться, впереди была красивая яркая жизнь. А потом умер ее отец, крупный чиновник городской администрации, прямо на рабочем месте. Заболела мама, для нее отец был всем. Она, Елена, не поняла сначала, что случилось. Игорь отодвинулся, был постоянно занят, они почти перестали встречаться. Она объясняла это болезнью мамы — ей нужно было все время находиться рядом. О свадьбе они больше не заговаривали и планов не строили, не до того было. А потом ей сказали, что он встречается с дочкой ректора, толстой громогласной Нелькой, над которой они всегда подсмеивались. Она не поверила. А потом увидела их вместе…

Она помнит свою боль. От обиды темнело в глазах. Сейчас ей смешно, а тогда она чуть не наглоталась снотворного… Пожалела маму — как она без нее… Подружка Ирка сказала: ты чего, дуреха, он же мелкий пакостник! Одна ты ничего не видела. У него даже друзей нет. Рыба-прилипала! Клюнул на твоего отца, теперь на ректора, до тебя была дочка Розенко, держателя автоколонок, миллионера…

Бунтарь! Рычал под гитару, рвал струны, создал себе кумира, в котором было то, чего не было в нем самом — безудержность, страсть, бунтарство… так он думал и утверждал, что они похожи. А она, дурочка, верила…

И до сих пор загадка: любил или притворялся? Любил! Не любил… Черт его знает! На расстоянии кажется, что любил… хочется верить, потому что… Потому!

С Жилем они встретились случайно — столкнулись в художественной галерее, он приехал искать молодые таланты. Хобби такое — ездить по миру и искать молодые таланты. Около пятидесяти, некрасивый, с приятной улыбкой, с манерами и мягким голосом. Вдовец. Галерист. Предприниматель. Она чувствовала, что заинтересовала его. Он внимательно рассматривал ее наброски, хвалил…

Он пригласил ее в гости, в Париж… Не будь дурой, сказала Ирка, такой шанс один на миллион! Хотя бы из-за этого подонка. Утри ему нос!

Они налетели друг на дружку случайно, она хотела пройти мимо, но Игорь остановил. Он уже был в курсе. Он знал про Жиля. Вся их тусовка знала. Он смотрел на нее… другими глазами. Она сразу выросла в его глазах. Богатый иностранец! Расспросил, сказал, надо встретиться, я позвоню, познакомишь? Конечно, встретимся, сказала она, я позвоню. Обязательно. И вдруг неожиданно для себя сказала, что выходит замуж! Она помнит его лицо… Он облизнул губы, увел взгляд, сжал кулаки. Ей вдруг показалось, что он сейчас ее ударит…

Жиль… Жиль был другом и учителем. Они оба занимались любимым делом. Галерея, оформительский бизнес, дизайн. Ей не хватает Жиля. Она вздыхает. Эскизы — из его архива, в молодости муж копировал известных художников, «ставил» руку. «Не сердись, Жиль, — шепчет Елена, — мы взяли их только на два вечера! Я уже все вернула на место. А документы… Я ведь искусствовед! Я могу еще и не то… — Она запинается, не может подобрать удачное словцо. — Подделать? Соорудить? Нет, нет… Сварганить! Именно! — Она смеется. — Я могу еще и не то сварганить!»

От Ирки она знала про Игоря. Сволочь, кричала Ирка. Бросил Нельку, когда ее папаша потерял хлебное место, долго судился за барахло, охмурил дочку строительного магната. Стал торговать недвижимостью. Кинул партнера. Обманул, подставил, сподличал, откупился. У нее был личный счет к Игорю. Она попросила у него денег на свой детдом… Легкомысленная шумная Ирка, учителка младших классов, директор детского дома для самых маленьких. «Представляешь, Лен, все время с протянутой рукой, насобачилась выпрашивать, да со слезой, да заглядывая в глаза, а как иначе?» Иначе ноги протянешь. Пришла к нему, объяснила ситуацию. Он вроде обрадовался, велел принести кофе… Не отказал, нет, денег, правда, дать не может, кризис, а вот ремонт забацать запросто! Я подписала договор, еще какие-то бумаги, а как же! Формальность, сказал. А потом выкатил нам счет и стал бегать от меня. На звонки не отвечает, в офис меня не пускают. Потом знающие люди объяснили, что он положил глаз на наш участок. Помурыжит, пригрозит судом, а потом предложит съехать на окраину. Он провернул такую же аферу с музыкальной студией. Я помчалась в газету, к мэру, еще к одному, его заклятому врагу… Кое-как отбились. Не знаю, надолго ли.

Жизнь тот еще игрок, такие заворачивает финты, что только держись! Она подготовила для Карла проект реновации старой гостиницы, они давние партнеры. Около недели назад принесла пилотную версию и в его офисе столкнулась с Игорем. С Игорем Колосовым! Он ее не узнал. Постаревший, погрузневший, а голос все тот же. Она стояла у окна, спиной к нему, слушала знакомый голос, чувствуя слабость в коленках, — ей казалось, она сейчас рухнет как подломленное дерево. И одна мысль билась: так не бывает! Я сплю! Она чувствовала его заинтересованный взгляд — спиной, лопатками, затылком, шеей…

Потом мадам Леру по секрету рассказала ей, что миллионер, торговец недвижимостью, меценат и коллекционер. Своя галерея. Заключил с патроном крупную сделку…

Ей было интересно… Нет, нет, идея «кинуть его на бабки» — так, кажется, говорят в его кругу? — пришла не сразу. Ей было интересно, какой он, что же на самом деле было между ними когда-то, что он скажет, как оправдается… Ожидала ли она, что он сожалеет, вспоминает, полон ностальгии?

Сентиментальная дура! Хотя, почему дура? Это он дурак! Расхвастался, распустил перья. Бунтарь и меценат! В том, как он смотрел на нее, в голосе, в каждом слове сквозило превосходство! Его жизнь удалась, а она… Ей можно бросить косточку, упиваясь ее ничтожеством, и попутно уколоть: все помню, любил, горел, были планы, но ты выбрала богатого лягушатника… Как ты могла? Теперь довольна? Он скользил по ней оценивающим взглядом. Она отражалась в нем как в зеркале: немолодая, одинокая, с копеечным доходом, без перспектив. Ее ничтожество было ему в кайф, оно добавляло красок в его торжество…

На миг ей показалось, что он сошел с ума! Это ведь он ее бросил! А теперь упрекает? Что это? Издевается или действительно верит, что так и было? Не помнит?

Черт его знает. Люди не понимают друг друга и склонны забывать…

Вдруг ее осенило: он мстит ей! За Жиля, за Францию, за то, что уехала, за то, что последнее слово оказалось за ней. Ничего он не забыл! Ее ничтожество ему в радость, потому и в постель потащил… Чтобы додавить. И отомстить? Все-таки месть? Получается, месть. Обещал позвонить, зная, что не позвонит… Ах ты, сволочь! Предложил сбежать в Италию, зная, что не ответит на ее звонки…

Она понимала где-то внутри, что ее измышлизмы скорее всего не имеют ничего общего с реальностью, что механизм случившегося прост и примитивен: увидел, протянул руку, взял, отвернулся, забыл. Но ей нравилось придумывать разгадки, расставлять все по полочкам, усложнять. Ты слишком сложная, говорил Жиль. Ты слишком тонкая. Ты фантазерка…

Не он переспал с ней… Нет! Это она переспала с ним! Трахнула бывшего бойфренда на отсыревшей кровати под голыми бабами, как он выразился, в чужом пустом доме. Поматросила и бросила. И развела на бабки! Бросила наживку и ждала, когда клюнет. И он, как глупый карась, наживку проглотил. А теперь обрывает телефон…

Она невольно рассмеялась. Вчера вечером Макс принес деньги, ее долю, и сказал, что всегда готов, только свистни, что это была лучшая роль в его жизни! Звездная роль. Старинный знакомый Жиля, актер, вечный мальчишка. И она тут же позвонила Ирке, сказала, что нашла деньги заплатить за ремонт. Выдохни, подруга, теперь он наконец с тебя слезет! Ирка заплакала…

Елена пила жасминовый чай; вспоминала, вздыхала, улыбалась своим мыслям, испытывая то, что, наверное, испытывают полководцы после выигранной битвы. Она пристукивала кулачком по столу, раздувала ноздри, иногда произносила вслух какое-то крепкое словцо и тут же оглядывалась — не слышит ли кто…