45
Умереть. Исчезнуть. Соединиться с ними. Пусть пытки, пусть боль, только бы быть с ними.
Давид молился, чтобы Бог прекратил его страдания.
Но он уже не верил в молитвы.
Его искромсают, разберут на части, вырвут куски плоти. Живьем.
Когда он услышал скрип пола в коридоре, привязанные к холодному стволу ноги свело судорогой.
Ближе, ближе, скоро начнется.
Монстр. Нечто. Рабыня.
Несчастная.
Эмма не стала вытирать кровь, которая запеклась у нее в ноздрях, не попыталась вправить кость, чтобы поставить нос на место. Левая половина ее лица распухла так сильно, что глаз не открывался. На вороте фиолетовой водолазки засохли черные капли, такие же были на брюках.
– Эмма, послушайте! Он вас тоже убьет! – воскликнул Давид. – Мы часть игры! Смертельной игры!
Дофр держался чуть поодаль, поставив ружье за собой, около камина. Он с наслаждением разглядывал мужскую фигуру, иногда облизывал губы, поглаживая пальцами теплую ручку «Dolor».
– Вы лжете! – гневно ответила на слова Давида Эмма. – Я вам верила! Правда верила! А вы такой же, как все! Сволочь!
Глухо рыча, она дала ему пощечину.
– Вот этим… – сказал Артур, указывая на пыточные инструменты. – Надо вырвать грех из его внутренностей, только медленно, очень медленно… Ты должна оставить свой след на его теле, передать ему всю боль, которую ты испытала за последние недели. Чтобы он никогда этого не забыл. Приступай! И клади каждый кусок его плоти на весы, пока они не придут в равновесие. Вырежи ему сто двадцать пять граммов злобы и лжи. Он будет умолять тебя… О, Эмма! Он будет умолять тебя так, как никогда не умолял. И уважать. Приступай!
Дофр продолжал говорить, но она уже ничего не слышала. Она смотрела на журнальный столик, вдруг у нее в руке оказался кривой хирургический нож.
– Артур убил моих родителей! – безнадежно бросил Давид. – Уничтожил их, когда мне было всего три года! Кристофа и Жаклин Обер! Вы должны мне поверить!
Эмма сжала металлическую рукоятку и погрозила Давиду лезвием.
– Поверить вам? Да как вы смеете?! – заорала она.
– Он убил еще шесть семей этими самыми инструментами! Эмма! Вы же видели фотографии! Куски истерзанных тел! Личное дело! Личное дело Палача-125! Палач-125 – это он!
Дофр упивался происходящим. Он все больше и больше вертелся в кресле, казалось, он заново переживает прошлое. Убийства, мольбу, крики, уговоры…
– Не знала, что вы такой лицемер! – сказала Эмма, приближаясь к Давиду. – Отрежу-ка я вам язык.
– Фотографии! Фотографии детей! Вы же видели их! – Он опустил голову. – Посмотрите! Посмотрите на мой череп! Номер! 97878! Шестой ребенок! Найдите фотографию шестого ребенка!
Она нахмурилась, когда увидела бритый затылок Давида и едва различимые на нем цифры.
– Ты его побрил? – спросила она Артура. – Но зачем?
– Режь его! Режь! – приказал Дофр вместо ответа.
Она склонила голову, вытащила из кармана фотографии, которые забрала у Аделины, застав ее в лаборатории. Она посмотрела на снимки, потом на череп Давида. То же расположение… Тот же размер… Тот же номер.
Эмма обернулась к Артуру:
– Но… что он такое говорит?
Она пыталась найти сходство ребенка на снимке с Давидом, но лица мальчика видно не было.
Палач выдернул фотографии у Эммы из рук, бросил их на пол, а затем схватил ее за запястье.
– Ты что, не понимаешь, что он опять над тобой издевается? Что использует детей, чтобы смягчить тебя? Он сам себе сделал эту татуировку! Он же живет этой идиотской историей! У него вся жизнь ей подчинена, ты сама знаешь! Да он сам дьявол! – Дофр резко подтолкнул ее к Давиду. – Он тебе врет! Он всегда тебе врал!
Эмма напряглась и выставила вперед хирургический нож.
– Ну же! – рявкнул Палач. – Режь! Режь его и клади куски на весы!
– Нет, Эмма! Ради бога, не делайте этого!
Она в ярости воткнула Давиду нож в правое бедро. Давид скорчился от боли, пока Артур бился в экстазе, сидя в своем кресле.
– Почему, Давид? – выдохнула она, обдавая его зловонием. – Почему все всегда так кончается? Почему вы не способны любить меня?
Давид стонал, лицо его искривилось, пока Эмма отрезала крохотный кусочек плоти.
– Ве… весы! – задыхался Палач. – Клади на них! Продолжай! Режь еще, пока не будет равновесия! Он тебя ненавидит! Он хотел сбежать и оставить тебя подыхать в снегу, как собаку! Оставить подыхать!
Эмма больше себя не контролировала, сердце у нее выпрыгивало из груди. Таблетки… Что Артур дал ей? Она была вся мокрая. Голос Артура то ослабевал, то с новой силой звучал у нее в ушах. Ей хотелось только одного. Разбить себе голову о стену. Саму себя поранить скальпелем. Наказать.
Она резанула себя по руке и крикнула Давиду:
– Вот что я делаю из-за тебя! Я просто просила, чтобы ты любил меня! Любил! Это так сложно?
Она бросила скальпель на пол и безучастно смотрела, как течет ее собственная кровь. Потом странно посмотрела на Дофра, в ее глазах стояли слезы.
– Продолжай! – захрипел он. – Отрежь ему палец на ноге! Отрежь палец и положи на весы!
Она схватила кусачки и стиснула зубы.
– Эмма… Он убьет вас… Круг замкнется… Сначала родители, потом де… – Он не договорил. В голове мелькнула неожиданная мысль. – Седьмой! – воскликнул он, глядя на темные волосы Эммы, когда та уже подносила кусачки к его правой ступне. – Седьмой!
Она резко остановилась. Дофр перестал ухмыляться.
– Что – седьмой? – спросила Эмма, поднимая голову.
– Именно поэтому он вас выбрал! Ничего не ведающие дети, жертвы палача, убивают друг друга! Финал! Седьмой номер вытатуирован у вас на черепе! Вы ребенок Бемов, убитых в марте 1979-го! Вы родились примерно 4 марта 1977-го! Вам изменили дату и место рождения, чтобы нельзя было сопоставить факты! Ваших настоящих родителей звали Патриция и Патрик! Вас удочерили! В детстве вы часто переезжали с семьей! Вы когда-нибудь видели фотографии вашей беременной матери? Или собственные, на которых вы были бы грудным ребенком? А в возрасте одного года? Нет, я уверен, что нет! Эмма, у вас тоже есть номер на черепе! Проверьте! Проверьте хоть это! Прошу вас!
Эмма выпрямилась. По ее левой ладони струилась кровь. Сердце по-прежнему билось как сумасшедшее.
– Не слушай его! – прорычал Палач. – Отрежь ему язык!
– Артур! Но откуда он знает о… о дате моего рождения и о переездах? Я… я никогда об этом не рассказываю!
Она опустила взгляд на пол в поисках снимка седьмого ребенка.
– Машинка, Эмма! Выбрейте себе заты…
Палач сунул ему палец в дырку на бедре:
– Заткнись, чертов идиот!
Давид заорал и вжался в дуб.
– Давай же! – приказал убийца, поворачиваясь к Эмме. – Продолжай! Режь палец!
Эмма тряхнула головой, перед ней лежали фотографии, она совершенно потеряла рассудок. Артур вцепился ей в волосы.
– Кто здесь главный?
Вместо ответа, кривя рот, Эмма схватила Дофра за запястье. Он впервые почувствовал ее сопротивление.
– Кто здесь главный? – настойчиво повторил свой вопрос Артур.
Эмме не удавалось освободиться. Она дернулась, оставив в пальцах Дофра клок волос.
– Я должна… должна проверить! – воскликнула она.
– Вернись!
– Ты говоришь, что Давид врет, и я тебе верю… Артур! Я тебе правда верю! Но…
Она сжала кулаки:
– …посмотрим… Да, посмотрим.
Она схватила два зеркала и кинулась к машинке.
– Эмма! – властно звал ее Дофр. – Эмма! Эмма!
Он развернулся и ударился о журнальный столик.
– Ружье! – крикнул Давид. – Ружье! Эмма!
Но она его не слышала, она брила себе голову. В зеркале на белой коже медленно проступали цифры.
Эмма не могла поверить собственным глазам.
Она упала на колени, ища дрожащими руками фотографию седьмого ребенка.
Это была девочка. Девочка с короткими темными волосами, которой едва исполнилось два года.
Эмма закричала.
Потом посмотрела на Давида. Все эти годы под их волосами скрывалось одинаковое клеймо…
Они были одними из семерых детей, которые видели, как убивают их отца и мать, убивают в немыслимых пытках. А потом она оказалась у людей, которые ее не любили, которые в конце концов стали плохо с ней обращаться, держали в подвале или в комнате с запертыми дверями и закрытыми ставнями.
Оказалась у чужих людей.
Она стояла, пытаясь понять, как Артур мог так ее обмануть. Это было очень сложно… поверить в это… Нет! Артур не мог так поступить! Он занимался ею с самого детства!
Цифры. Дети. История убийцы. Бритые черепа.
Она кинулась на Давида, зажав в кулаке скальпель, а Палач уже поднимал здоровой рукой ружье.
Когда Эмма занесла над ним острый инструмент, Давид закрыл глаза.
Эмма резала путы, ее так трясло, что она задевала кожу на запястьях и бедрах Давида. Веревки ослабели. Давида уже ничто не удерживало у дерева, он упал на пол и схватился за раненую щиколотку.
Когда он поднял взгляд, то увидел направленное на них ружье.
– Круг замыкается, – сказал Дофр, держа палец на курке. – Перевернем последнюю страницу… Вы так много значили для меня! Вы носили в себе зерно Зла, которое я аккуратно посеял и которое только-только начинало прорастать! Вы были… моими детьми!
Не выпуская скальпеля из рук, Эмма двинулась в сторону Дофра. Вместо лица у нее было кровавое месиво. Она начала хохотать. Низкий смех поднимался из самых глубин ее существа.
– Двоих тебе не одолеть! В ружье только одна пуля! Одна-единственная пуля! Кого выберешь? Его или меня?
– Стой, где стоишь! Сучка! – заорал он, когда ей оставалось до него едва два метра.
Она остановилась и обратилась к Давиду:
– Прости меня, дорогой мой… Прости за все…
Она разрыдалась:
– Но я… я так тебя любила! Ты не представляешь, как сильно!
Потом она бросилась вперед, воздев в последнем рыке руки над головой.
Раздался выстрел.
– Не-е-е-ет! – крикнул Давид.
Эмму отбросило в сторону, и она упала головой в камин, отчего несколько поленьев вылетело на пол, а в воздух взвился целый ворох оранжевых искр и пепла. От горящих поленьев тотчас же занялся ковер.
Дофр еще раз нажал на курок, целясь в Давида.
Выстрела не последовало…
– Ах ты сучонок!
Давид, шатаясь, поднялся, лицо его было залито слезами и кровью.
Вокруг распространялся огонь.
Дофр бросил ружье и развернул кресло, но Давид вцепился в его спинку и, рыча, повалил на бок.
Палач оказался на полу, корчась, как червяк. Он пытался схватиться за колесо и подняться. Тогда Давид всем весом навалился ему на руку и заорал:
– Сдохни! Сдохни! Сдохни!
Дофр осклабился, глаза его налились кровью.
– Их никто не вернет! Никто! – крикнул он, пытаясь высвободить свою раздавленную ладонь.
В этот момент дуб за его спиной со страшным звуком треснул пополам, отчего весь дом заходил ходуном.
Казалось, шале разваливается на глазах.
Давид повернул голову. Эмма была целиком объята огнем. От запаха горелого мяса становилось невозможно дышать.
С трудом пробираясь сквозь клубы дыма, он подхватил свои вещи и быстро оделся.
Огонь подобрался к ногам Палача. Не в силах сдвинуться с места, тот смотрел на Давида, на губах у него выступила пена.
– Я не умру совсем! Я еще вернусь! Вернусь в твоих ночных кошмарах!
От жара у него начала вздуваться пузырями и лопаться кожа, стал плавиться протез. Снова раздался страшный треск умирающего дуба.
Красно-оранжевые языки пламени перекинулись из гостиной дальше и уже лизали коридор, огонь подбирался к комнатам.
Давид с трудом дотащился до входной двери.
В последний раз оглянулся на Палача-125, прежде чем бросить его умирать в огне.
Потом пошел к тропинке, сел и прислонился спиной к дереву.
Его мягко обволок снег. Он скрестил руки и втянул голову в куртку.
Ему никогда не дойти до дороги.
Огонь уже пожирал крышу, в небо уходили черные столбы дыма. Пламя охватило дуб по всей его высоте. Пласты белого снега вокруг дуба таяли, становясь похожими на грязную кашу. Перед глазами у Давида все плыло. В клубах дыма, поднимающегося от дуба свечой вверх, ему виделись лица мучеников. Нагромождения безглазых лиц с искривленными в крике ртами. Агонизирующих лиц. Десятки лиц. Они медленно таяли в сером небе.
Потом все исчезло.
Давид вспомнил всех, кого любил. Жену, дочь. Своих биологических родителей, которых знал только в страданиях.
Скоро он с ними встретится. Нужно лишь сидеть и ждать.
