15
Аделина ощущала безграничную жалость. Она уже и не помнила, когда в последний раз испытывала это чувство. Впервые она раздела Дофра три дня назад – сердце у нее сжалось от увиденного, и ей не удалось скрыть грусть. В ответ Дофр лишь улыбнулся. Своей здоровой рукой он погладил свою спутницу по волосам, как отец, старавшийся помочь своему ребенку набраться храбрости и подняться на сцену в школьном актовом зале.
Нагой, Дофр походил на сломанный манекен, который починили, присоединив к старому телу части более современных манекенов. Даже самые простые движения, как то: налить себе стакан воды или перевернуть страницу в книге – заставляли его беззвучно корчиться от боли. Живой человек в теле мертвеца. Что же с ним случилось? Расскажет ли он об этом когда-нибудь?
Аделина вылила содержимое мочеприемника в туалет. По крайней мере, драма Артура всем очевидна. Разрушения, постигшие души иных людей, гораздо более страшные… Она расправила новый мочеприемник, принесла его старику и отвернулась, сцепив руки у себя за спиной и не произнося ни слова, как делала каждый раз, когда Дофр его прилаживал.
С помощью единственной здоровой руки он научился совершать поистине удивительные движения. Его бицепсы, трицепсы, мышцы плеча и предплечья были очень сильно развиты. Они сжимали, разжимали, поддерживали, толкали, поднимали. Это сплетение сухожилий, мышц и связок с ловкостью умело располагать искалеченное тело так, чтобы оно приняло необходимое положение в постели перед сном. Каждый вечер наблюдая за мучениями Дофра, Аделина вспоминала о спортзале в школе и гимнастическом снаряде – коне. Этой квинтэссенции силы притяжения.
Дофр устраивался на постели, скрестив ноги; протез лежал рядом, на прикроватной тумбочке. В этом положении Аделина видела Дофра вечером, в этом же положении она заставала его утром.
– Ты помнишь, какой вопрос задала мне первым, когда мы встретились? – неожиданно поинтересовался он.
Аделина быстро переоделась в бархатную пижаму и нырнула под одеяло.
– Не очень, честно говоря. Скорее всего, «сколько мне заплатят»?! – сказала она с улыбкой.
– Ты спросила, не курю ли я. И я ответил: «Только после того, как пробегу стометровку».
– И я захохотала! Я была ужасно смущена, не знала, куда себя деть. Подумала: «Все, конец».
Артур долго гладил ее по щеке. Сейчас он совершенно не был похож на холодную гадюку в роскошном костюме, этот образ очень нравился Дофру применительно к себе самому. Рядом с ним Аделина чувствовала себя хорошо и, как ни странно, очень спокойно.
– Артур…
– Ты задала странный вопрос, не находишь? Обычно спрашивают что-нибудь вроде… Ну, как ты и сказала, сколько будут платить, например…
– Я девушка непростая… Но ты, наверное, и сам догадался…
– Да, догадался… Но я бы предпочел, чтобы ты сама мне об этом сказала. Не люблю, когда от меня что-то скрывают…
– Ты имеешь в виду мою астму… Я просто боялась, что из-за нее ты меня не выберешь.
Дофр улыбнулся молодой женщине. Дотронулся дрожащей рукой до ее груди.
– Ты пыталась открыть мой кейс, верно?
Аделина покраснела:
– Я… О чем ты говоришь?
– Кейс, там, в углу.
– Я не… Нет! Почему тебе так кажется?
– Сбит код. Я записал положение каждой цифры, когда мы сюда приехали. В нужный момент этот кейс будет открыт.
– «Нужный момент»?
– Он случится сам собой. Не следует торопить события. – Дофр закрыл глаза, его лицо было спокойным, почти счастливым. Как после занятия любовью. – Можно попросить тебя об одной услуге? – обратился он к Аделине после долгого молчания.
Та напряглась. Вот, начинается. Секс…
– Погладь мне ступни… Хочу почувствовать тепло твоих пальцев. Мне нужно знать, что они еще живы, несмотря на…
– Тсс… – прошептала Аделина и скользнула под простыню.
И она сделала ему массаж. Сжимая своими мягкими, нежными ладонями одеревенелые пальцы ног Дофра, она не переставала спрашивать себя, ощущает ли старик что-нибудь при этом своими безжизненными конечностями.
– Ты уже видела, как умирает дерево? – неожиданно спросил он, привлекая Аделину к себе.
Она отрицательно покачала головой, загипнотизированная взглядом его темных, пожиравших ее глаз.
– Начинается все с того, что из-за нехватки корням кислорода жухнут и опадают листья. Одновременно с этим у дерева сохнут ветки, в некоторых местах осыпается кора. Я умирающее дерево, персик мой.
Аделина перевернулась на бок, к нему лицом. Она инстинктивно – а может, просто потому, что ей так захотелось, – поцеловала его в щеку.
– Рядом с тобой всегда будут те, кто будет готов поддержать тебя, – прошептала она. – Потому что под этой броней хороший человек…
– Но вдруг, – продолжал он, – начинается дождь, нежданный, ледяной и сильный. Льет как из ведра; вода проникает в почву и напитывается из нее минералами, азотом, фосфором, калием. Дерево из последних сил напитывается этим изобилием. Оно столько пережило за свое долгое существование! Засухи, бури, зимы. Дерево не хочет умирать, оно знает, что может еще побороться, ради последней схватки, ради высшего свершения.
Аделина почувствовала, что сердце ее сжалось. Дофр был похож в этот миг на птенца, выпавшего из гнезда.
– Какого свершения?
– Увидеть, как прорастают его собственные семена.
Последнюю фразу он произнес не так, как остальные, более грубо. Аделина поежилась. Он погладил ее по волосам, потом мягко подтолкнул ее голову к своему члену.
Два часа утра. Молодая женщина все крутилась в кровати, не могла заснуть. Найдется ли когда-нибудь место, где она обретет покой? Стереть бы из памяти один час ее жизни, всего лишь один час. Час, который затянулся на неопределенное время и уже наступал на настоящее. Шестьдесят минут, которые наполнили ее ночи кошмарами, разрушили ее жизнь.
Ложь.
Аделина поднялась и прижалась носом к оконному стеклу. Луна светила сквозь ветви деревьев, множила тени. Лес выглядел таким густым, таким враждебным. Сказочный пейзаж, наводящий ужас и в то же время совершенно великолепный. Казалось, на земле не существует ничего более прекрасного, более устрашающего, более далекого от мирской суеты.
Затаился ли там этот сумасшедший Франц, прячась за каким-нибудь деревом, смотрел ли на них, мастурбируя?
Ей захотелось выпить стакан теплого молока, такой, как ей приносил среди ночи ее брат Эрик, когда она просыпалась в слезах. На пороге Аделина остановилась и склонилась над кейсом. Артур записал цифры… Хитрый… Но ее не перехитришь. Уж в кодах-то она разбиралась. Она найдет способ открыть этот кейс.
Аделина осторожно закрыла за собой дверь своей комнаты и, босая, проскользнула в коридор. Заскрипел пол.
Из щели под дверью лаборатории пробивался желтый свет. Тихо играла музыка. «Девушка и смерть». Она подумала о Кэти. Не просто, наверное, целыми днями жить с тем, кто все время имеет дело со смертью: на работе, в романах, в ночных кошмарах… Впрочем, к кошмарам Аделине самой тоже не привыкать.
В гостиной – искалеченный дуб, темнота… эти окна без ставней… Аделина припомнила все фильмы ужасов, в которых группу друзей убивают в лесной чаще, а также всяких духов, типа вуду… и решила сходить к Давиду в лабораторию.
К горлу подступила горечь. Все эти мухи, больничный запах, тусклое освещение… На этажерке – коробка патронов… Стоило лишь подумать, что там, за окном, висели разлагающиеся свиные туши, и… Здесь еще хуже, чем в гостиной.
– Давид? – позвала его Аделина.
Он не отвечал, склонившись над своей «Rheinmetall». Сошедший с ума пианист, погрузившийся в эйфорию сочинительства. Рядом с Давидом стояла початая бутылка виски «Chivas».
– Я вам не помешаю? – снова обратилась к нему Аделина.
Давид резко обернулся, его зрачки были расширены, в них танцевали блики напечатанных букв. Он потер лоб, отпил глоток из бутылки, затем опять согнулся над машинкой.
– Вы такой разговорчивый… – вновь заговорила Аделина. – Прямо как мой отец…
Ноль реакции. Милейший тип, однако… Она встала у него за спиной.
«Он волок ее за волосы, ее темная шевелюра спуталась. У нее даже не было сил закри… чать», – закончила она про себя мысль Давида, пока тот допечатывал последнее слово. Она посмотрела на банки с мухами. Некрофаги… которых кормят разлагающейся плотью…
«Это, значит, ты заведуешь бойней? – подумала она, склонившись над фотографией одного из ученых. Огромный, бородатый, в солнцезащитных очках, он позировал, стоя между двумя тушами. – Ты не очень-то похож на ученого в этой своей повязочке. Добро пожаловать в „Macabre Land“! Что заставило тебя заниматься столь мрачным ремеслом?» А его, Миллера? Таксидермист. Она никогда не смогла бы заснуть рядом с таким типом. А он был чертовски обаятельным. Но что-то скрывалось за этим его обаянием.
Перед уходом она немного замялась у двери. Затем вернулась вглубь комнаты. Фотография… Гигант в маске…
Она вытащила снимок из рамки:
– Давид?
– Секундочку! Секундочку! – Он нервно обернулся. От него несло виски. – Послушайте, Аделина, мне нужно сосредоточиться! Я ненавижу, когда мне мешают во время того, как я пишу!
Она сунула фотографию ему под нос:
– Вы помните Кристиана, водителя?
– Кристиана? Да, и?..
Она указала ногтем на гиганта:
– Посмотрите на правую руку этого парня. Не хватает указательного пальца. Видите? Как у Кристиана…
– Покажите-ка.
Он схватил снимок.
– А вы очень наблюдательны… Хотя от Кристиана тут только рост.
– Еще бы, очки, борода, повязка…
Аделина обиженно забрала фотографию и снова стала изучать энтомолога. Вдруг Давид схватил женщину за руку и выхватил снимок:
– Видели? Там! Сзади!
Аделина наклонилась:
– Ага, дата. И что?
Всплеск адреналина. Давид порылся в документах, он был почти в трансе. Фотография. Череп. Череп второго ребенка.
Он поставил обе фотографии рядом, одну лицевой стороной, другую тыльной. «10–10-05». «101005»…
«10–10-05» – дата на фотографии энтомолога, «101005» – татуировка на черепе ребенка.
– Что это за ребенок? – прошептала, морщась, Аделина. – Как он связан с Палачом, о котором постоянно говорит Артур? С типом, который заставлял отрезать кусочки плоти и взвешивал их на весах? Ужас какой…
Давид погрузился в бумаги, мозг его заработал.
– Он делал числовую татуировку на детях жертв. Номера… Нет, подождите, это невозможно… Совпадение… Всего лишь совпадение…
Аделина приблизилась и положила руку ему на плечо.
– Давид… Вы меня пугаете.
Давид схватил другой снимок. Маленького мальчика. Часть черепа скрыта татуировкой. Номер. Шесть цифр, которые он знал наизусть.
– Вот! Черт! Нет! Как я был слеп!
Он бросился в гостиную. Свет. Стремянка, он взял ее в кладовке за кухней. Дуб. Аделина в панике последовала за ним.
– Да объясните же, что происходит, черт возьми!
Давид второпях взобрался по ступенькам лестницы наверх. Его мокрая от пота рубашка выбилась из джинсов.
– Отметина, вверху ствола! Помните дату?
– Не помню. 1700 какой-то?
Давид потрогал пальцами надпись, в которую залили серебро, за века окислившееся и ставшее черного цвета.
– Ну? – не утерпела Аделина.
– «Oktober 1703»! 101703! Число, вытатуированное на первом ребенке! Сыне Паскаль и Жоржа Дюмортье!
Молодая женщина некоторое время не могла произнести ни слова.
– Так, ладно! Без паники! Вы же не хотите сказать, что номера, которые серийный убийца придумал набивать на черепах детей более двадцати пяти лет назад… находятся… находятся здесь, что они спрятаны в этом шале?
– Не спрятаны! Они у нас под носом! И идут по порядку! Сначала вот этот, Кэти заметила его, когда мы приехали. Потом дата на фото энтомолога… Второй ребенок…
Давид спустился и потер руки. Малыши, которых оставили в живых… Удары сердца… Номера… Искалеченный дуб…
– Черт, вас что, это не пугает? Что все это значит? – заорала на него Аделина. – Отвечайте! Отвечайте же!
В глубине древесного ствола раздался ужасный треск, кровля по всему шале заходила ходуном. Давид вздрогнул. Аделина почувствовала в груди ком. Сейчас он разрастется и ей нечем будет дышать. Астма…
– Идите спать, – посоветовал ей Давид, прижимаясь ухом к ледяной на ощупь коре, как врач, слушающий больного с помощью стетоскопа. – Не знаю, что тут происходит, но эти числа… Мне кажется, вы должны о них забыть… О них нужно забыть…
И он остался один, вокруг царила ночь.
Он улыбался.
От страха не бегут. Его проживают.
Он это обожал.
