Запах серы защекотал ноздри, и Фортунато поставил поминальную свечку у любимой фотографии жены. Марсела в черном и белом, в возрасте двадцати лет, за несколько дней до их бракосочетания, в зале металлургического синдиката. Она только что окончила учительский колледж, высокая, крупнокостная, с тонкой талией и гладкими бедрами, которые не меньше, чем женской грацией, интриговали его своей силой и эротичностью. Он любил правильные черты ее смуглого лица с длинным инкским носом, обрамленного завитками черных волос. Mi Negra называл он ее, или India. Ее отец использовал свои связи секретаря союза, чтобы снять этот зал со скидкой, и приветствовал его вхождение в семью длиннейшим тостом, расцвеченным высокопарными словами и трогательными слезами. Будучи слушателем полицейского училища, Фортунато предвкушал уверенную карьеру и приличную пенсию в конце пути. В те дни, пока не заварилась эта вакханалия с подрывными элементами и все не прогнило, люди еще любили полицию.

Он обвел взглядом комнату: все, что в ней находилось, рассказывало о его жизни, как содержимое expediente рассказывало о преступлении. Тут портрет, там портрет, сувенирный набор для mate купленный в отпуске в Кордове. Эти предметы были как доказательства, только, подобно всем expedientes, в каждом из них была доля обмана. Кто бы мог подумать, что этот домик в четыре маленькие комнатки в предместье Вилья-Лусурьяга – дом комиссара одного из самых доходных участков полицейской галактики Буэнос-Айреса.

Он зашел на маленькую кухоньку и поставил на плиту чайник с водой. Может быть, мате поднимет настроение. Наполнив тыквенную калебасу травой и серебристой соломкой и добавив комнатной воды, стал наблюдать, как разбухают бледно-зеленые листья. Она никогда не пила горького мате и всегда просила сахару. И отрежь мне тоненький ломтик лимона, Мигелито. Теперь он каждый день пил горькое мате.

После смерти Марселы он совершенно упал духом, но падать начал гораздо раньше, когда стало ясно, что перед ее болезнью доктора бессильны. Был получен неблагоприятный диагноз, и, когда они пошли к специалистам, надеясь на какую-нибудь новую информацию, диагноз все равно был угрожающим и продолжал оставаться угрожающим снова и снова, пока не сделался фатальным. Марсела скорее всего примирилась с ним раньше его, посчитав, что ей хватает ее пятидесяти пяти лет, и приготовилась к мучениям, которые ей предстояло пережить в ближайшем будущем. Для него сдаться было намного труднее. Он не оставлял попыток уговорить ее.

– Послушай, старушка! – говорил он. – Мне сказали, что в Соединенных Штатах провели исследование, которое закончилось успешно…

– А где ты собираешься взять деньги, чтобы мотаться по Соединенным Штатам? С твоими-то полутора тысячами песо в месяц!

– Я займу, – убеждал он, но знал, что это его маленькое лукавство никогда не проходило, и Марсела всегда ловила его на этом. Многие годы он копил деньги, получаемые за «подработку» в конторе, и в течение этих многих лет она отказывалась признавать его приработки. Дома он был честным полицейским.

Поначалу это не составляло труда. Остановить машину на дороге, какое-нибудь нарушение, явное или придуманное.

– Просто сообщи им, что гласит закон, – поучал его за кружкой пива в «Ла Глории» помощник инспектора Леон Бианко. – Их дело – хотят они выполнять закон или не хотят.

А соблюдение закона всегда сулило массу неприятностей и неудобств – многочасовое торчание в полицейском участке, где предстояло заполнять бумаги и ждать проверки по antecedentes – учетам нарушений. А после проверки antecedentes обязательно обнаруживались какие-нибудь прегрешения. Не было людей абсолютно непорочных.

Дело в том, что семейный бюджет вела Марсела, и он не знал, как ей сказать:

– Послушай, красавица моя, в этом месяце у нас получается немного больше денег.

– Больше? Откуда?

Он отводил в сторону глаза и вымучивал робкое объяснение:

– Значит, теперь получается так, что со всеми этими подрывными элементами наша работа стала опасней, чем раньше, поэтому иногда отдельные люди платят нам за дополнительные усилия по их охране.

В общем-то это не было ложью на все сто процентов, они действительно собирали деньги и за «крышевание» того или иного бизнеса или завода.

– Ну? – С подозрением: – Скажи-ка мне, кто эти люди? Кто платит тебе сверх зарплаты?

– Марсела, – уклончиво говорил он, – в конторе, знаешь, многое не так, как в других учреждениях. От нас хотят, чтобы мы противостояли и правонарушителям, и подрывным элементам, а платят нам мизерные зарплаты. Так что… в некотором смысле нам приходится самофинансироваться…

Всякий раз, когда она слышала такие объяснения, у нее суровело лицо и она отстранялась от него.

– Только давай без этого, Мигель! Даже не начинай! Я выходила замуж не за коррумпированного полицейского.

Он пробовал соблазнить ее домашними приборами. Сначала кофеваркой, потом, осмелев, стиральной машиной. Через неделю он приехал домой и увидел пустое место там, где стояла стиральная машина.

– Я отдала ее соседу, – с совершенно беспечным видом сказала она.

После этого он стал прятать деньги в депозитном ящике Национального банка и ждал своего времени. Он собирал деньги с продавцов лотерейных билетов и сутенеров и вел пунктуальный график с именами и пометками-галочками. За три года он поднялся до brigadas – групп полицейских в гражданском, которые осуществляли разведывательные операции и совершали рейды. Он сделался экспертом по работе с buchones – провокаторами и осведомителями, которых можно было держать на крючке, угрожая вспомнить какие-нибудь забытые преступления, дамокловым мечом висевшие над их головами. Он разматывал сети воров-автоугонщиков и совершал налеты на подпольные казино, бордели, склады марихуаны. Когда он разыскал убийцу трех детей, газеты сделали его героем дня, а мэр Буэнос-Айреса объявил ему благодарность. То были прекрасные операции, они не оставляли сомнений в том, кто был злодеем. Он замечал на лицах молодых офицеров подлинное восхищение и без труда мог представить себе, что они могли говорить о нем, патрулируя улицы: «Это тот Фортунато, который нашел украденную девушку в Сан-Мартине. Это он захватил маньяка, изнасиловавшего шесть женщин». Марсела трогательно беспокоилась за его безопасность. Насколько она себе представляла, он был самым неподкупным полицейским во всем Буэнос-Айресе.

Деньги продолжали накапливаться. Он считал, что, когда у них будут дети, она найдет способ употребить эти сбережения на их благо. Но им не везло с детьми, к каким бы тестам они ни прибегали, какие бы молитвы ни возносили Деве Луханской. Их самые сокровенные надежды растворились в луже крови, когда у Марселы случился выкидыш – маленькая шестимесячная девочка. Это было в тот долгий, дурной 1976 год, когда объявили чрезвычайное положение и армия железной рукой довела Аргентину до бесчувствия. Тогда ему предложили заняться совершенно другой работой.

Помощник комиссара Бианко пригласил его к себе в кабинет:

– Мигель, мы собираемся сегодня вечером прищучить одного подрывного элемента у него дома. Почему бы тебе не пойти с нами и не поучаствовать?

В те дни коммунисты были повсюду. Не только с оружием, но, что еще опаснее, в профсоюзах и университете. Они любили прятаться за демократические институты, говорить об эксплуатации и классовой борьбе, но теперь военные решили отбросить конституцию и повести против них войну по всем фронтам.

Той ночью целью их был член синдиката рабочих автопромышленности на заводе Форда. Управляющий заводом, выполняя свой гражданский долг, указал на него как на самого главного подстрекателя беспорядков среди рабочих и, «вероятно, коммуниста». В нескольких фразах это передал Фортунато помощник комиссара Бианко, в то время яркий брюнет с подчеркнуто военной выправкой. Операция должна была начаться в доме этого подрывного элемента в три часа ночи, чтобы захватить его в постели.

– Ты только поприсутствуй, и все, – объяснил Бианко. – Там ничего не будет. Он спокойненько сдастся. У него там трое детей.

Этот подрывной элемент жил за домом его родителей, почти в таком же, как у Фортунато, помещении. Фортунато приехал туда вместе с Бианко и тремя другими агентами в «форде-фалькон». Стояло лето, но все были в костюмах. Они остановились у дверей, по двое с каждой стороны, с автоматами в руках, остальные вынули пистолеты и встали у них за спиной.

Бианко подошел к двери и со всей силы три раза ударил в нее.

– Открывайте! – кричал он. – Полиция!

В домике послышался шорох, заплакал ребенок. Бианко застучал снова:

– Открывайте! Открывайте!

Он отступил назад, собрался с силами, и Фортунато подумал, что слышит робкий голос: «Иду!»

Слишком поздно. Бианко выстрелил в замок и потом с размаху навалился на дверную панель. Дверь распахнулась и ударила жену в лицо, она упала, из носа у нее полилась кровь. Бианко уже вышел из себя:

– Шлюха! Я сказал – открывай!

Остальные полицейские в гражданском, размахивая пистолетами, с криками ринулись вслед за ним внутрь, в затемненную спальню. Там они нашли двух детей, сжавшихся от страха в кровати, там же лежал плачущий младенец. Мужа не было.

– Где он? – заорал Бианко.

– Не знаю, – плакала женщина. – Он ушел с друзьями на футбол!

Бианко схватил ее за волосы и рывком поставил на ноги:

– Говори правду, шлюха, не то я тебе покажу!

Она повторяла все то же, несмотря на сыпавшиеся на нее удары и угрозы:

– Ради бога, он пошел на футбол!

Бианко разошелся вконец:

– Тащите сюда мальчишку!

Солдат привел маленького, лет шести, мальчика, и Бианко схватил его за руки, заставив закричать от боли.

– Где твой отец? Где?

Он отхлестал ребенка по лицу открытой ладонью, а потом так ударил по голове, что тот покатился по полу. Потом он потребовал девочку, она была помладше, и стал избивать ее; девочка плакала, ничего не понимая. У женщины началась истерика, и все равно создавалось впечатление, что она ничего не знает о том, где муж.

– Нет? – заорал вне себя Бианко. – Нет?

Он вырвал младенца из рук женщины, поднял за ножки головой вниз, раскачивая из стороны в сторону, стал шлепать по спине. Ребенок, которому было никак не больше нескольких недель, зашелся плачем, его хриплый слабенький голосок звучал на одной душераздирающей ноте.

– Где он? – требовал Бианко, продолжая осыпать младенца ударами. – Где он?

Здесь мать не выдержала и запела, назвала имена его сестры, брата, его друзей из союза, места, где он мог бы оказаться, но твердила, что знает только, что он пошел смотреть футбол! Что он болеет за «Ривер»! Что иногда ставит пять песо! Они вызвали подкрепление, чтобы совершить налет по названным ею адресам, потом сели и стали ждать. Фортунато никак не мог оправиться от потрясения, не верил глазам и ушам своим, когда полицейский в гражданском стал составлять опись домашней утвари и мебели в маленькой квартирке. Через двадцать минут пришел муж, и его без всякой борьбы арестовали. Бианко позвонил по телефону. Кончилось тем, что всех их увезли, и тихо плачущих мать с детьми тоже.

После этого появились солдаты и принялись грузить мебель в армейский грузовик.

– Вот видишь… – успокаивающе сказал ему Бианко, – вот видишь, ничего не случилось!

В последующие дни Марсела замечала, что он рассеян, все время о чем-то думает, и в конце концов, сидя за утренним мате, он все рассказал ей.

– Конечно же, это все подрывные элементы, ну по крайней мере их отец…

Он не закончил фразу, а она ничего не спросила. Она с полминуты сидела, уставившись в пол и не произнося ни слова, потом спрятала лицо в ладони и разрыдалась.

– Какой ужас! – С минуту она не могла унять слез, потом отняла руки от мокрого от слез лица. – Не связывайся с этими людьми, Мигель! Умоляю тебя! Или в один прекрасный день… – она вздрогнула, – избивать ребенка будешь ты.

Он послушался ее и стал посылать вместо себя других оперативников, пока Бианко не перестал его приглашать. Помощник комиссара после этого стал относиться к нему с некоторым пренебрежением, словно Фортунато был размазня и у него недоставало мужского характера выполнять такого рода задания. Как бы раскаявшись, Фортунато ушел с головой в работу, стараясь преуспеть в вещах, необходимых для продвижения по службе в полиции: он собирал деньги, арестовывал преступников и защищал друзей. Теперь все снова пошло как по писаному. Бианко стал генеральным комиссаром, которому подчинялся следственный департамент, и, взбираясь вверх по лестнице, прихватил с собой своего друга Фортунато.

Фортунато допил мате и прошел в спальню переодеться к вечеру. Из просторного деревянного гардероба он выбрал свой лучший пиджак отличной итальянской шерсти, черный в мелкую белую клетку. Марсела купила пиджак к дню его рождения двадцать лет назад в дорогом магазине в центре, несмотря на его протесты – ведь точно такой же можно купить гораздо дешевле в пригородах. Он по-прежнему помнил волшебное сияние пиджака, когда впервые надел его и в нем вышел из магазина, абсолютно не отдавая себе отчета в том, что узкие лацканы и геометрически правильный рисунок ткани давным-давно вышли из моды и выглядели теперь совершенно нелепо. К пиджаку подобрал карминовый галстук и черные туфли, выудил из маленькой коробочки на полке запонки. Заглянув в бумажник, он с ужасом отметил, что тот несколько полегчал. Собираясь провести вечер вне дома, нужно обязательно иметь при себе некоторый запас.

Он вынул из ночного столика отвертку, быстро отвинтил дно гардероба и осторожно извлек дощечку из паза, который в свое время вырезал в углу. Из-под панели на него смотрели уложенные аккуратными рядами тугие зеленые пачки – полмиллиона долларов в американской валюте.

Деньги копились почти сами собой и в отсутствие Марселы прятались в небольшой тайничок. Часть денег он тратил на угодивших в беду полицейских или на пострадавших от преступлений, тех, кто особенно растрогал его. Дети, жившие в округе полицейского участка, знали, что от него всегда можно было ожидать конфетку или игрушку. Но денег все равно становилось все больше и больше; они уже почти заполнили отведенное им пространство на дне гардероба, так что скоро придется оборудовать новое.

Что хорошего они принесли ему? Даже под конец, с Марселой, когда он придумал новую сказку про специальный медицинский фонд для семей, она наотрез отказалась:

– Что есть, Мигель, то есть. Я предпочитаю умереть с достоинством в моем доме, а не гоняться за несбыточными надеждами.

Он сидел на кровати и разглядывал аккуратные ящички, на которые поделил свою жизнь. В другой половине гардероба за запертой дверцей висели платья Марселы, как она оставила их, ее туфли стояли маленькими опрятными парами на дне шкафа, ее шляпки лежали наверху. Некоторые мужчины заводили любовниц или даже вторую семью в другом конце города. Он обманывал Марселу совсем по-другому: изменял ей с идеалом, а не с другой женщиной, хранил верность лжи, которую они разделяли всю свою жизнь, лжи о честном полицейском и его жене – школьной учительнице. А потом объявились Уотербери и рак.

Он открыл Марселинину половинку гардероба, и его окатило сиреневым запахом пудры. Увидев ее платья, Фортунато заплакал.

Часом позже он пристегнул девятимиллиметровый браунинг и отправился в «Семнадцать каменных ангелов».