Глава 8
Что впереди
У меня засосало под ложечкой, когда на конференции в долине Напа один из моих коллег проговорился, что CRISPR уже используют в экспериментах с геномами человеческих эмбрионов. В дальнейшем до меня дошли и другие слухи об этом исследовании и о статье, в которой оно описано. Их содержание заставило меня усомниться не только в некоторых деталях работы, но и в том, что она вообще была проделана. А что, если слухи не были подкреплены реальными фактами, а раздуты опасениями людей, которые, как и я, считают, что эксперименты подобного рода не должны проводиться бесконтрольно?
Пока я думала об этом, последствия любого исследования, в которое вовлечено редактирование генов, начинали казаться мне всё более и более тревожными. Даже если эмбрионы не используются для создания человека (а этого точно никто не стал бы делать, говорила я себе, учитывая, какой общественный резонанс это вызовет), редактирование их с помощью CRISPR все равно стало бы важной вехой в науке – впервые ДНК нерожденного человека была бы подвергнута редактированию. Подобный эксперимент не только распахнул бы дверь, которую мы бы потом никогда не смогли закрыть, но и, вероятно, с самого начала обрек бы на неудачу все попытки конструктивного диалога, который мы с коллегами пытались начать. Объявив, что исследование “забежало вперед” общественного обсуждения, его исполнители стопроцентно привлекли бы к себе много внимания и, вероятно, значительного возмущения. Главным моим опасением было то, что такие ученые смогут непреднамеренно (но бесповоротно) настроить большую часть общества против развивающейся технологии, несмотря на огромный положительный потенциал последней.
Мне не пришлось долго ждать, чтобы выяснить детали экспериментов. 18 апреля 2015 года, всего через месяц после того, как мы с коллегами обнародовали наш призыв к ученым воздержаться от клинического применения редактирования клеток эмбрионов человека, статья, о которой ходило столько слухов, была опубликована. И хотя эксперименты, описанные в ней, не предполагали создание эмбрионов, которые можно было бы имплантировать в матку, исследование тем не менее привлекло немало внимания.
В статье, опубликованной в журнале Protein and Cell, описывались эксперименты лаборатории Цзюньцзю Хуана из Университета Сунь Ятсена (Гуанчжоу, Китай). Хуан и его коллеги ввели CRISPR-систему в 86 эмбрионов человека. Мишенью в этом исследовании служил ген, ответственный за образование бета-глобина – составляющей гемоглобина, белка, разносящего по телу кислород. У людей с дефектами в гене бета-глобина развивается тяжелое заболевание крови – бета-талассемия. Целью Хуана было прицельное редактирование гена бета-глобина у всех 86 эмбрионов; успех эксперимента означал бы принципиальную возможность остановить болезнь еще до ее начала.
Группа Хуана ввела в эмбрионы гуманизированные генетические инструкции для производства нужных молекул системы CRISPR – молекулу РНК, сообщающую определенные GPS-координаты в геноме, и белок Cas9, разрезающий ген в указанном РНК месте. Еще в этот набор входил фрагмент синтетической ДНК, на который заменяли поломанный ген, а также ген медузы, кодирующий зеленый флуоресцентный белок. Последний компонент позволял исследователям обнаружить эмбрионы, продолжившие расти и развиваться после редактирования их генов; все, что требовалось от ученых, – это искать клетки, светящиеся в темноте.
В чисто научном плане результаты экспериментов Хуана имели сомнительный успех. Проанализировав строение генов бета-глобина в подвергнутых редактированию эмбрионах, ученые выяснили, что из 86 лишь в четырех произошли нужные изменения, то есть эффективность изменения генов составила всего 5 %. Были и другие проблемы. Метод оказался неточным. В некоторых эмбрионах CRISPR отредактировал нецелевые последовательности ДНК – то есть не те гены – и засорил геномы этих эмбрионов незапланированными мутациями. В других эмбрионах CRISPR правильно вырезал заданную последовательность ДНК, но клетки не восстановились нужным образом: вместо того чтобы использовать предоставленный исследователями шаблон, они “залатали” поврежденные гены бета-глобина последовательностями нуклеотидов из близкого ему гена дельта-глобина. Помимо этого, некоторые из развивающихся эмбрионов были мозаичными, то есть их клетки содержали смесь из генов бета-глобина, по-разному отредактированных. В одном случае в эмбрионе нашли по меньшей мере четыре различных измененных последовательности гена бета-глобина, и только одна из них была такой, какой нужно. Вместо того чтобы отредактировать ген бета-глобина на стадии зиготы и таким образом “починить” главную и на тот момент единственную копию генома эмбриона, CRISPR работал слишком медленно и начал действовать лишь после того, как оплодотворенная яйцеклетка раздробилась на множество дочерних клеток.
Это были именно те риски, которые заставили меня публично заявить о необходимости приостановить эксперименты, в конечном счете ведущие к клиническому использованию редактирования генов эмбриональных клеток. Справедливости ради, группа Хуана признала, что их метод далек от совершенства, и отметила, что “существует острая необходимость повысить точность и специфичность платформы CRISPR-Cas9” до того, как предпринимать любые попытки ее клинического применения. Но факт оставался фактом: мы пересекли грань. Теперь, когда редактирование генов было осуществлено на человеческих эмбрионах в лаборатории, я была уверена, что то же самое обязательно попробуют сделать и в клинике – это просто вопрос времени.
В данном случае Хуан, во всяком случае, позаботился о том, чтобы из эмбрионов, “отредактированных” CRISPR в ходе его экспериментов, не могли бы родиться дети. Для этого он использовал триплоидные эмбрионы человека. Они называются так потому, что их клетки содержат три набора по 23 хромосомы в каждом (всего получается 69 хромосом) вместо двух (всего 46 хромосом), из-за чего эмбрионы нежизнеспособны; во время процедуры ЭКО врачи легко выявляют триплоидные эмбрионы и выбраковывают их задолго до имплантации в матку.
В этих нежизнеспособных эмбрионах Хуан увидел идеальную модель для тестирования эффективности CRISPR. Для целей его экспериментов триплоидные эмбрионы практически ничем не отличались от обычных, жизнеспособных. Тем не менее, используя триплоидные эмбрионы, которым была прямая дорога в отходы биоматериалов, Хуан с коллегами смогли аккуратно обойти неизбежные во всех прочих случаях обвинения в уничтожении потенциальных человеческих жизней. Исследователи получили явно выраженное согласие на использование этих эмбрионов от пациентов, которые их предоставили, и разрешение этического комитета и провели эксперименты в полном соответствии с действующими китайскими законами. Я знала, что такие же процедуры были бы сочтены законными и в Соединенных Штатах.
Я читала эту статью в своем кабинете в Беркли. Закончив, я долго смотрела на залив Сан-Франциско, погруженная в свои мысли. Я была потрясена, и меня немного подташнивало.
Было очевидно, что именно моя работа с Эммануэль, начатая когда-то с совершенно другими целями, привела к экспериментам Хуана – как бы мне ни хотелось отогнать от себя эту мысль. Какие еще ученые, какие еще пока не проведенные исследования будут тоже связаны с нами?
Вскоре стало ясно, что многие другие члены научного сообщества разделяют мои опасения по поводу экспериментов Хуана, хотя никого из них это не касалось лично в такой степени, как меня. Я узнала, что престижные научные журналы Nature и Science не приняли статью Хуана, частично из-за этических претензий к описанным в ней экспериментам. Многие ученые согласились с тем, что исследование было проведено преждевременно, другие пытались понять, какие именно побуждения стояли за этой работой. Сотрудник Гарвардской медицинской школы Джордж Дейли сказал в интервью New York Times, что внимание, которое ученые, несомненно, надеялись привлечь, редактируя клетки эмбрионов человека, вполне может быть “той движущей силой, которая иногда толкает людей на странные поступки”.
Реакция на статью Хуана со стороны множества научных и правительственных организаций последовала быстро и была единодушной. Американское общество генной и клеточной терапии, ведущая профессиональная организация по вопросам медицины с использованием ДНК-технологий, повторно заявила, что выступает
строго против редактирования генов в человеческих клетках или их генных модификаций для создания жизнеспособных людей [оплодотворенных яйцеклеток] с наследуемыми изменениями генов.
Международное общество по исследованию стволовых клеток фактически повторило это заявление. Его президент поддержал точку зрения, согласно которой
критически важно наложить мораторий на любое клиническое применение редактирования генов человеческих эмбрионов.
Даже Администрация президента США Барака Обамы включилась в общее движение. Джон Холдрен, советник президента США по науке, в своем блоге, в записи под заголовком “О редактировании генома”, заявил:
Администрация президента считает, что изменение генома в клинических целях – это черта, которую в настоящее время не стоит пересекать.
Фрэнсис Коллинз, директор Национальных институтов здравоохранения (НИЗ), занял сходную позицию, оговаривая, что НИЗ не будут выделять государственное финансирование ни на какие исследования, предполагающие редактирование генов человеческих эмбрионов.
Складывалось впечатление, что американские разведывательные структуры тоже взволнованы известиями об исследовании Хуана. Я была потрясена, когда в следующей “Оценке глобальных угроз безопасности США” – ежегодном докладе, который разведсообщество страны представляет сенатскому Комитету по обороне, – в качестве одного из шести видов оружия массового поражения, которое другие государства могут попробовать разработать для борьбы с Америкой, было названо редактирование генома (наряду с российскими крылатыми ракетами, сирийским и иракским химическим оружием и ядерными программами Ирана, Китая и Северной Кореи). “Биологические и химические материалы и технологии, которые практически всегда имеют двойное назначение, в условиях глобальной экономики легко перемещаются, – писали авторы доклада, под «двойным назначением» имея в виду, что эти технологии можно применить и в мирных, и в военных целях. – Последние открытия в области медико-биологических наук тоже быстро распространяются по всему миру”. Без объяснения, каким именно образом редактирование геномов можно использовать в качестве оружия, в докладе отмечалось, что
исследования в области редактирования генома, которые проводят страны с иными нормативно-правовыми и этическими нормами, чем у западных государств, повышают возможный риск создания вредоносных биологических веществ или продуктов. Принимая во внимание широкое распространение, низкую стоимость и ускоренный темп развития этой технологии, ее намеренное или случайное использование во вред может привести к далеко идущим экономическим или иным последствиям, угрожающим национальной безопасности.
Ни разу не усомнившись в том, что реальная причина для беспокойства уже существует, авторы недвусмысленно намекнули, что “успехи в редактировании генома в 2015 году заставили коллективы высококлассных американских и европейских биологов поднять вопрос о регулировании редактирования клеток эмбрионов человека”, – очевидная отсылка к статье Хуана и нашему описанию положения дел.
Мне было приятно узнать, что лидеры в столь разных областях деятельности разделяют нашу тревогу по поводу редактирования клеток эмбрионов человека, однако при этом меня потряс доклад разведки. Раньше, размышляя о возможных вариантах преступного использования CRISPR, я представляла себе недобросовестного ученого, завладевшего этой технологией. Мне даже приснился кошмарный сон, что она попала в руки к Гитлеру. Но что, если ныне живущие диктаторы или террористы попытаются применить CRISPR ради своих ужасных целей? Как мы сможем остановить их? И как я смогу жить, зная, что мои исследования, которыми двигало желание лучше понять природу – и с помощью этого знания впоследствии улучшить человеческую жизнь, – были использованы во вред и природе, и людям?
Еще меня поразил тот факт, что далеко не все негативно отреагировали на первые попытки использования CRISPR в человеческих эмбрионах. В июле 2015 года на страницах того же журнала, который парой месяцев раньше опубликовал статью Хуана, именитый философ и специалист по биоэтике Джулиан Савулеску заявил, что наш моральный долг заключается в том, чтобы продолжать подобные эксперименты, притом как можно более интенсивно. Отметив (и при этом значительно упростив реальную картину), что редактирование генов может “фактически искоренить все врожденные генетические дефекты” и значительно снизить степень вреда от хронических заболеваний, Савулеску и его соавторы высказали идею, что
сознательно воздерживаться от исследований, которые могут спасти жизнь человека, означает нести моральную ответственность за предсказуемую и предотвратимую гибель тех, кому они могли бы помочь. Изучение редактирования генома – это не возможность, а нравственный долг.
Месяцем позже известный гарвардский ученый Стивен Пинкер в своей колонке для Boston Globe писал о большом разочаровании, которое вызывает у него излишне осторожная реакция на такие биотехнологические прорывы, как CRISPR. Не следует проводить “красную черту” и разрабатывать законодательные запреты, говорит Пинкер, поскольку
первый моральный долг современной биоэтики можно выразить одним предложением: “Прочь с дороги”.
Другие авторитетные эксперты с энтузиазмом поддержали эксперименты по редактированию генома клеток человеческих эмбрионов, но провели четкую грань между фундаментальной наукой и клиническими применениями технологии. К примеру, в своем заявлении о генетической модификации клеток эмбрионов человека Хинкстонская группа (Hinxton Group) – глобальная сеть специалистов по этике и выработке государственной политики, ученых и юристов – превозносила невероятные перспективы редактирования генов в области общественного здравоохранения и советовала проводить фундаментальные исследования безо всяких ограничений по жизнеспособности эмбрионов. И хотя авторы заявления признавали, что пока что клиническое использование редактирования генов недопустимо, они все же отмечали:
Когда все правовые требования, а также требования по эффективности и безопасности будут выполнены, могут появиться нравственно допустимые возможности применения этой технологии в области репродуктивного здоровья человека, хотя при этом обязательно потребуется их дальнейшее обстоятельное обсуждение.
Коротко говоря, статья Хуана прорвала дамбу и вниз по течению хлынула волна публичных высказываний, смывшая любые надежды на быстрое достижение общественного консенсуса.
Обеспокоенные ученые, политические деятели и рядовые граждане должны были действовать быстро, чтобы начать глобальную дискуссию, которой добивались мы с соавторами. Мы едва успели опубликовать наш обзор до выхода статьи Хуана, а споры вокруг редактирования клеток эмбрионов человека стремительно разгорались. Вдобавок ко всему пошли слухи о том, что и другие исследовательские группы в Китае планируют эксперименты на человеческих эмбрионах с использованием CRISPR или даже проводят их. И не только в Китае: в сентябре 2015-го мы узнали, что ученые из престижного лондонского Института Фрэнсиса Крика запросили разрешение на аналогичную работу. Стало очевидно, что область знания не будет ждать, пока ученые или общество придут к компромиссу, возможность которого становилась все более призрачной.
К счастью, уже были начаты приготовления к первому международному конгрессу по вопросам редактирования генома человека. В конце весны и начале лета я и другие организаторы улаживали основные организационные вопросы: где, когда и под чьим патронажем будет проходить встреча. В конце концов Национальная академия наук, Национальная инженерная академия и Национальная академия медицины США согласились принять конференцию в Вашингтоне, округ Колумбия, в декабре того же года. Этот вариант нас полностью устраивал, поскольку поддержка таких организаций, естественно, прибавила бы конференции веса в глазах публики. Еще больше я обрадовалась, когда Китайская академия наук и Королевское общество (главная научная организация Соединенного Королевства) согласились стать соорганизаторами мероприятия. Многие ведущие исследователи, работающие над проблемой редактирования генов, проводили свои эксперименты в Соединенных Штатах, Великобритании или Китае, так что участие в саммите академий наук этих стран посылало недвусмысленный сигнал всему миру: редактирование эмбриональных клеток человека – насущная проблема, заслуживающая обсуждения на международном уровне. А кроме того, эта проблема слишком сложна, чтобы ее можно было решать поодиночке – усилиями отдельных организаций или даже государств.
Параллельно с уточнением технических деталей я и остальные одиннадцать членов комитета продумывали повестку саммита. Нашими главными целями были повышение осведомленности общественности о научной основе редактирования генома, обсуждение социальных вопросов, связанных с новой технологией, а также вероятных проблем с равным доступом к ней для представителей различных рас и людей с ограниченными возможностями. Все многообразие тем можно было сгруппировать в три основные категории: безопасность, вопросы этики и правовое регулирование редактирования генома.
Что касается безопасности, то нам предстояло обсудить, сможет ли в принципе редактирование генов в клетках эмбрионов человека стать когда-нибудь настолько надежным, чтобы можно было разрешить его клиническое применение? В конце концов потенциальная выгода должна перевесить множество вероятных рисков, включая и те, что так наглядно вышли на передний план благодаря исследованию Хуана. Однако стоит учесть и неожиданные последствия применения технологии и продумать, как ими можно управлять. Кроме того, мне было неясно, достаточно ли мы вообще знаем о генетике нашего вида, чтобы предвидеть все опасные последствия и избежать худших из них.
Нам также нужно было разрешить спорные этические вопросы, которые уже стали темой яростных дебатов, – вопросы об абортах, клонировании и экспериментах на стволовых клетках. Может быть, идея опытов на эмбрионах априори аморальна, независимо от того, подразумевается дальнейшая беременность или нет? Может ли редактирование генома несправедливо предопределить судьбу ребенка, повлечь дальнейшую маргинализацию людей с определенными генетическими недугами? Если кто-нибудь злоупотребит этой технологией – не возродит ли это порочную евгеническую практику, которая уже не раз омрачала историю науки в прошлом столетии?
Наконец, нам необходимо было обсудить правовые основания регулирования этой мощной технологии. В частности, предстояло определить, какую роль будут играть в этом регулировании государственные власти и научные сообщества. Некоторые варианты применения этой технологии (к примеру, снижение для ребенка риска унаследовать некое генетическое заболевание) могут быть признаны приемлемыми, в то время как другие (скажем, генетическое усовершенствование) могут быть запрещены. И многие люди, в том числе и я сама, размышляли над тем, насколько важно будет достичь консенсуса на международном уровне – и что произойдет, если мы этого не добьемся.
Чтобы как следует проработать эти сложные вопросы, мы обратились к экспертам из самых различных областей. В число приглашенных вошли Мария Джесин и Дана Кэрролл, пионеры использования разрезающих ДНК ферментов для редактирования генов; Эммануэль Шарпантье, соавтор моих исследований CRISPR; Фэн Чжан и Джордж Чёрч, инноваторы в области технологий редактирования генома; Федор Урнов, разработчик редактирующего гены препарата, первым дошедшего до стадии клинических испытаний; Дэниел Кевлс, эксперт по истории евгеники; Джон Харрис, философ и сторонник усовершенствования человеческого организма; Марси Дарновски, исполнительный директор Центра взаимодействия генетики и общества; Кэтрин Блисс, эксперт по вопросам гендера и сексуальности, и Раха Бенджамин, исследовательница вопросов рас и этносов, здравоохранения и биотехнологий. Интересы правительства и законодателей представляли конгрессмен Билл Фостер (демократ от штата Иллинойс), советник Белого дома по вопросам науки Джон Холдрен, эксперты по правовым вопросам Алта Чаро, Пилар Оссорио, Барбара Эванс и Хэнк Грили, а также представители Китая, Франции, Германии, Индии, Израиля, Южной Африки, Южной Кореи и других стран.
Как и конференция в долине Напа, Международный саммит по вопросам редактирования генома человека был нацелен на то, чтобы расширить спектр поднимаемых тем в разговоре о редактировании генома клеток человеческих эмбрионов, а не на то, чтобы его подытожить. Цель была достигнута: к концу встречи, проходившей в течение нескольких дней в начале декабря 2015 года, я обнаружила, что вопросов у меня стало не меньше, чем было в начале, а пожалуй и больше. Зато я лучше поняла мотивы людей по разные стороны баррикад: многие из них с энтузиазмом отстаивали свою точку зрения и тем самым помогли мне лучше продумать и сформулировать собственный взгляд на редактирование геномов клеток эмбрионов человека.
Все высказанные тогда точки зрения и их обсуждения невозможно уместить не то что в одной главе, а в целой книге, так что я ограничусь изложением одного взгляда: своего собственного. На следующих страницах я объясню, как моя точка зрения изменилась в результате тех обсуждений, а также исследований и размышлений, в которые я была вовлечена с момента саммита в Вашингтоне. Я делала все возможное, чтобы рассмотреть все существующие подходы к проблеме и взвесить плюсы и минусы каждого из этих подходов. И хотя пока я не могу сказать, что нашла ответы на все вопросы, в результате моих размышлений у меня все же появилось несколько соображений о том, каким образом мы рано или поздно сможем безопасно и этично использовать CRISPR для редактирования геномов еще не родившихся людей, – а также о том, где на самом деле кроются самые большие опасности такого редактирования. За это время мне пришлось столкнуться и с неприятными, жестокими особенностями публичной политики, с ее недостатками в настоящее время, – и это помогло мне оценить путь, который мы как гражданское общество должны пройти, чтобы сделать CRISPR инструментом, работающим во благо человечества. Я абсолютно уверена, что это достижимо. Надеюсь, что мои соображения помогут продвинуть обсуждение редактирования геномов клеток эмбрионов человека, а также решить, будем ли мы вмешиваться в эволюцию нашего вида, и если да, то как именно.
Сомнений в том, что редактирование клеток человеческих эмбрионов в конце концов станет достаточно безопасным для клинического использования, практически нет. Микрохирургические операции, такие как оплодотворение инъекцией сперматозоида в яйцеклетку и забор биологического материала из эмбрионов для предимплантационной генетической диагностики (ПГД), уже стали обычными процедурами в клиниках репродуктивного здоровья. Техника введения CRISPR-систем также была оптимизирована для эмбрионов животных и множества типов клеток человека. Возможно, самая большая проблема – это обеспечение точности работы самого CRISPR. Но с учетом результатов новейших исследований кажется, что и эта задача – как сделать CRISPR-систему для редактирования генов достаточно точной, чтобы она изменяла только целевой ген и только так, как было запланировано, – скоро будет решена.
Насколько точным должен быть CRISPR, чтобы он стал безопасен для использования в человеческих эмбриональных клетках? Очевидно, необходимо исключить любое действие, способное запустить редактирование ДНК в участках, изменение которых не предполагалось (как это иногда случается при использовании CRISPR и других технологий редактирования генома). Но дело в том, что риск подобных случайных генетических изменений существует в любой момент жизни человека и эта угроза, вероятно, гораздо более серьезна, чем любой возможный отрицательный эффект от CRISPR.
Наша ДНК постоянно меняется, в ней самопроизвольно появляются случайные мутации. Такие естественные мутации – главные двигатели эволюции, но они же могут служить причиной наследственных заболеваний. Каждый раз, когда в наших клетках во время их деления удваивается ДНК, в их геном закрадывается от двух до десяти новых мутаций. В организме каждого человека появляется примерно миллион мутаций в секунду, а в органах, таких как эпителий тонкого кишечника, где клетки активно пролиферируют (то есть делятся и растут), практически каждая “буква” в геноме к шестидесяти годам изменится минимум однажды хотя бы в одной клетке. Мутационный процесс начинается с первого мгновения оплодотворения, и по мере того как единственная клетка зиготы поделится на две, эти две – на четыре, четыре – на восемь и так далее, новые мутации, накопленные клеткой и ее потомками, будут в точности скопированы и переданы каждой новообразованной клетке растущего организма. Даже половые клетки, из которых получается эмбрион, – яйцеклетка матери и сперматозоид отца – приобретут новые мутации, которых не было в клетках зародышевого пути их предков. Получается, что каждый из нас начинает жизнь с пятьюдесятью, а то и сотней случайных мутаций, возникающих de novo (“заново”) в половых клетках наших родителей.
Любые мутации, которые CRISPR может – случайно или специально – внести в геном, почти наверняка растворятся в море колоссальных генетических изменений, происходящих в каждом из нас с момента рождения и до смерти. По выражению одного автора, “редактирование генов будет каплей в водовороте перестановок, происходящих в геноме самопроизвольно”. Если CRISPR сможет с высокой степенью вероятности устранить болезнетворную мутацию в эмбрионе и при этом риск внесения другой, непредусмотренной мутации в какое-то место генома будет незначительным, то потенциальная польза заметно перевесит вероятные опасности.
Еще больше обнадеживает тот факт, что у нас есть средства защиты от этих непреднамеренных мутаций – по крайней мере, когда речь идет о редактировании эмбриональных клеток. Одно из таких средств – ПГД, посредством которой можно будет обнаружить редкие нежелательные мутации уже после того, как CRISPR отредактировал геном, – но перед тем, как растущий эмбрион имплантируют в матку будущей матери. Еще один метод, который может стать доступным в будущем, – полное избегание нецелевых мутаций за счет редактирования генома первичных женских и мужских половых клеток, а не эмбрионов. Хотя эта технология все еще находится в зачаточном состоянии, эксперименты на мышах показали, что яйцеклетки и сперматозоиды можно вырастить в лаборатории из стволовых клеток и затем использовать их для оплодотворения. Благодаря исключению патогенных мутаций с помощью CRISPR и тщательному поиску нецелевых мутаций до момента оплодотворения ученые могут гарантировать, что для размножения используются только половые клетки с геномом заданного состава. И пусть у нас до сих пор нет возможности провести подобную процедуру на людях, кажется вполне вероятным, что научный прогресс за следующее десятилетие даст нам такую возможность.
Чтобы повысить точность редактирования геномов эмбриональных клеток, предстоит решить множество проблем, но передовая наука говорит нам о том, что вряд ли какие-то из этих проблем будут настолько серьезными, что заставят нас отказаться от технологии. Учитывая скорость, с которой процедура была отработана на мышах и обезьянах, и то, насколько мы близки к решению оставшихся технических проблем, сложно отрицать, что редактирование клеток эмбрионов в том или ином виде однажды станет достаточно надежным для того, чтобы применить этот метод на людях, – или, во всяком случае, рисков тут будет не больше, чем и при естественном размножении без вмешательства технологий.
Конечно, если мы намереваемся внести наследуемые изменения в геномы эмбриональных клеток, нужно учитывать не только точность, с которой технология редактирует геном, но и то, будут ли последствия этого редактирования такими, как мы хотели. Мы уже знаем, что некоторые “поправки”, которые ученые намереваются внести в гены с терапевтическими целями, имеют побочные действия. К примеру, редактирование у эмбриона гена CCR5 может сделать человека, который разовьется из этого эмбриона, устойчивым к ВИЧ, но более восприимчивым к вирусу лихорадки Западного Нила. Исправление обеих мутантных копий гена бета-глобина у людей, страдающих от серповидноклеточной анемии, избавит их от этой болезни, но одновременно лишит их мутации, защищающей от малярии. Есть и другие примеры того, как редактирование генов может одновременно оказывать и положительное, и отрицательное действие на организм. Ученые сейчас предполагают, что наличие одной мутантной копии гена, неполадки в котором вызывают муковисцидоз (это заболевание проявляется при наличии двух мутантных копий), обеспечивает лучшую защиту от туберкулеза – инфекционного заболевания, которое в XVI–XIX cтолетиях было причиной 20 % всех смертей в Европе. Даже варианты генов, связанные с нейродегенеративными заболеваниями, такими как болезнь Альцгеймера, могут давать их носителю определенные преимущества – лучшие умственные способности, эпизодическая и рабочая память в молодом возрасте.
На самом деле редактирование любого гена всегда несет риск непредвиденных эффектов. Но даже если мы заранее не знаем, какие побочные негативные последствия может нанести редактирование генома, это еще не означает, что нам следует в принципе отвергнуть редактирование генома клеток эмбрионов. Знаменитый гарвардский генетик Джордж Чёрч пишет:
Мнение, что мы должны обладать доскональным знанием о целом геноме человека, чтобы проводить клинические испытания внесения наследуемых изменений в ДНК, входит в противоречие с законами медицины.
Чёрч напоминает: мы в течение почти четырехсот лет боролись с натуральной оспой и в конце концов уничтожили ее – однако в течение всех этих столетий мы почти ничего не знали об иммунной системе человека. Более того, отмечает Чёрч, в ситуациях, когда мы пытаемся исправить вредоносные мутации,
каждая “правка” меняет патологический вариант ДНК на нормальный, присутствующий у миллиардов людей. Это гораздо большая определенность, чем в случае с совершенно новым лекарством, которое никогда еще не тестировалось на людях.
С такими аргументами сложно спорить. Бесчисленные методы терапевтического лечения, спасавшие жизни людей, появлялись и применялись задолго до того, как врачи начинали полностью понимать, как они работают, – так почему же в отношении CRISPR надо принимать более высокие стандарты безопасности? Ведь пока мы исправляем генетические мутации, возвращая ген к “нормальному виду” – а не создавая совершенно новый его вариант, которого у среднестатистического человека никогда не было, – то никаких неприятностей, скорее всего, не случится. Если на кону стоит жизнь человека, то потенциальная польза от ограниченного применения процедур такого рода может перевесить риски.
Если бы мы оценивали редактирование геномов клеток человеческих эмбрионов исключительно по критерию безопасности, то я бы осторожно проголосовала “за”, – но набор параметров, которые необходимо учесть, отнюдь не ограничивается безопасностью. Перспектива редактирования ДНК человека до рождения сталкивает нас с самыми разнообразными этическими проблемами, и, когда я впервые обратила внимание на некоторые из них, они показались мне настолько мучительно-неразрешимыми, что мне сразу захотелось наложить временный запрет на редактирование эмбриональных клеток человека, чтобы мы могли изучить его более тщательно.
Должны ли мы редактировать геномы эмбрионов человека просто потому, что способны это делать? Это вопрос я задавала себе снова и снова. Если CRISPR действительно может помочь конкретной паре зачать здорового ребенка, если никаких других возможностей для этого не существует, если процедура безопасна – не будет ли нашим моральным долгом ее использовать?
Существует несколько редких ситуаций, в которых редактирование клеток человеческих эмбрионов будет единственной возможностью того, что ребенок гарантированно появится на свет без генетических заболеваний. К примеру, в случаях, когда оба родителя страдают от одного и того же заболевания, передающегося по рецессивному типу, – к таким относятся муковисцидоз, серповидноклеточная анемия, альбинизм и анемия Фанкони, – каждый их ребенок, зачатый естественным путем, обречен на тот же недуг. Поскольку мутация, вызвавшая заболевание, присутствует в обеих копиях хромосомы у каждого родителя, у ребенка нет возможности избежать этого.
Сходная картина наблюдается при генетических заболеваниях, наследуемых по доминантному типу, – скажем, при хорее Гентингтона, семейной форме болезни Альцгеймера с ранним началом и синдроме Марфана, – при которых одной копии мутировавшего гена достаточно, чтобы вызвать болезнь, независимо от того, кто из родителей является источником этой копии.
Хотя эти заболевания можно лечить терапевтическим редактированием геномов соматических клеток, редактирование геномов половых клеток, дающих начало зародышам, позволит избежать появления заболевания как такового – а значит, и всех связанных с ним проблем со здоровьем и снижения качества жизни в будущем. В таком случае редактирование клеток зародышевой линии действительно будет оправдано с точки зрения медицинских нужд – но, как я уже сказала, такие заболевания редки. Гораздо чаще встречаются ситуации, когда присутствует риск генетического заболевания, а не стопроцентная его вероятность. Будет ли редактирование клеток зародышевой линии оправданным и в этих ситуациях? А если рассматривать совокупно оба варианта, то каким будет результирующий баланс редактирования геномов – больше пользы или больше вреда? Иными словами, избавит ли оно пациента от большего числа страданий, чем потенциально вызовет?
Этот вопрос волнует и ученых, и тех, кто далек от науки. Вероятно, неудивительно, что ответы американцев на него разошлись; опрос исследовательского центра Pew Research 2016 года показал, что 50 % взрослых граждан США выступают против снижения риска заболеваний путем редактирования клеток зародышевого пути (или клеток эмбрионов); “за” высказываются 48 % (когда речь идет о внесении незначительных изменений в геном ребенка, мы, по-видимому, гораздо меньше расходимся во мнениях: только 15 % опрошенных высказались за такие изменения). За такими ответами стоят различные соображения.
Религия – это один из четких нравственных ориентиров, на который люди опираются, когда сталкиваются со сложными вопросами; впрочем, позиции различных религий по одному и тому же вопросу могут разительно отличаться. Если говорить об экспериментах с человеческими эмбрионами, многие христианские церкви настроены отрицательно, так как они расценивают эмбрион как личность с момента зачатия, в то время как иудаизм и ислам более терпимы в этом плане, поскольку не считают созданные в пробирке эмбрионы людьми. И если одни религии рассматривают любые вмешательства в клетки зародышевого пути как покушение на роль бога в жизни человечества, другие приветствуют их – до тех пор пока они производятся несомненно во благо, например для улучшения здоровья и повышения плодовитости.
Другой моральный ориентир исходит изнутри: врожденная, рефлекторная реакция на идею использовать CRISPR для редактирования генома будущего ребенка. Для многих людей сама мысль об этом кажется неестественной и какой-то неправильной, и, когда я впервые задумалась о редактировании геномов клеток человеческих эмбрионов, я тоже была таким человеком. Тысячи лет в человеческую ДНК не вносились никакие изменения, кроме возникших естественным путем мутаций (и все это время люди размножались вполне успешно), и управление этим процессом с целью сделать его рациональным – подобно тому как специалисты по биологии растений генетически модифицируют кукурузу – сначала казалось нам чем-то почти порочным. Как выразился директор НИЗ Фрэнсис Коллинз,
эволюция работала над оптимизацией генома человека 3,85 миллиарда лет. Неужели мы правда думаем, что какая-то группа самоделкиных, забавляющихся с этим геномом, справится лучше и избежит всех возможных отрицательных последствий?
Хотя я в целом тоже испытываю беспокойство при мысли о том, что человек может взять под контроль эволюцию собственного вида, я все же не стану утверждать, что природа как-то специально настраивала нашу наследственную информацию. Совершенно очевидно, что эволюция не приспособила геном человека для сегодняшней эпохи, когда современная пища, компьютеры и высокоскоростные способы перемещения полностью изменили наш образ жизни. И если мы оглянемся назад и проанализируем ход эволюции, приведшей нас к настоящему моменту, станет видно, что существует и существовала масса организмов, не получивших никакой выгоды от мутационного хаоса, лежащего в самой основе эволюции. Выходит, что это природа скорее самоучка, чем профессиональный инженер, да и настройки у нее получаются не слишком удачными. Ее небрежность может принять форму откровенной жестокости для тех людей, кому выпало несчастье унаследовать генетические мутации, которые, как выяснилось, снижают жизнеспособность.
Поэтому аргумент, что редактирование геномов человеческих эмбрионов в некоторой степени неестественно, теперь не слишком много для меня значит. Когда дело доходит до дел человеческих, в особенности медицины, граница между естественным и неестественным размывается вплоть до полного исчезновения. Мы не называем коралловый риф неестественным, однако используем этот эпитет для обозначения мегаполиса вроде Токио. Потому ли это, что город создан людьми, а риф нет? В моем представлении разделение на естественное и неестественное – ложная дихотомия, а если она мешает нам облегчить людские страдания, то еще и опасная.
К настоящему моменту у меня было бесчисленное множество возможностей познакомиться с людьми, имеющими генетические заболевания или больных родственников, и эти истории берут за живое. Одна женщина отвела меня в сторону на конференции после секции с обсуждением технологии CRISPR, чтобы поделиться своей личной историей. Ее сестра страдала от редкой, но тяжелой наследственной болезни, влиявшей на ее физическое и психическое состояние и ставшей суровым испытанием для всей семьи. “Если бы я могла использовать редактирование генома эмбриональных клеток человека, чтобы устранить эту мутацию из генофонда нашего вида, чтобы никто больше не испытывал такие же страдания, как моя сестра, я бы сделала это не раздумывая!” – воскликнула она, и слезы наворачивались ей на глаза.
Другой случай: один посетитель моей лаборатории в Беркли рассказал мне, что его отец и дед умерли от хореи Гентингтона и что у всех трех его сестер также обнаружены гены предрасположенности к этой болезни. Он был готов сделать что угодно, лишь бы ускорить появление средств для лечения этого ужасного заболевания, а лучше – способа его предотвращения. У меня не хватило духа спросить у посетителя, является ли он сам носителем тех же вариантов генов. Если да, то ему следовало ожидать, что болезнь преждевременно лишит его способности нормально двигаться и разговаривать и что умрет он рано. Такой приговор в отношении близких ужаснет любого – не говоря уже о том, что чувствует человек, узнавший это про самого себя.
Подобные истории напоминают об огромных потерях человеческих жизней из-за генетических заболеваний – и потерях от нашей нерасторопности в борьбе с ними. Если у нас есть средства, способные однажды помочь врачам безопасно и эффективно исправлять мутации, неважно – до зачатия или после него, то, по моему убеждению, использование этих средств оправдано.
Не все разделяют такие взгляды. Часто можно слышать, как люди говорят о своем геноме, словно это какая-то реликвия богатого эволюционного наследства, нечто, что непременно нужно сохранять и чем подобает восхищаться. К примеру, во Всеобщей декларации о геноме человека и правах человека, принятой в 1997 году, ЮНЕСКО указывает:
Геном человека лежит в основе изначальной общности всех представителей человеческого рода, а также признания их неотъемлемого достоинства и разнообразия. Геном человека знаменует собой достояние человечества.
В свете последних достижений в редактировании генома ЮНЕСКО развила идею и заявила, что, хотя подобные CRISPR технологии должны быть использованы для предотвращения или лечения смертельно опасных заболеваний, при применении их таким образом, что это повлияет на будущие поколения,
под угрозу будет поставлено неотъемлемое и, следовательно, равное достоинство всех людей и произойдет возврат к евгенике под предлогом воплотить желание лучшей жизни, жизни повышенного качества.
Некоторые специалисты по биоэтике озвучивали сходные опасения, имея в виду, что редактирование клеток зародышевого пути изменяет само понятие человека и что модификация генофонда нашего вида погубит человечество как таковое.
Философские возражения, подобные этим, стоят того, чтобы над ними задуматься. Но если подумать о страданиях, которые генетические недуги приносят семьям, то понимаешь, что ставки просто слишком велики, чтобы списывать со счетов ту возможную помощь, которую окажет этим несчастным редактирование геномов клеток зародышевого пути.
Помимо вопроса о том, безусловно ли “хорош” или безусловно “плох” метод редактирования генома клеток зародышевого пути, меня продолжают сверлить еще две этические проблемы. Обе они обсуждались на Международном саммите по вопросам редактирования генома человека, но ни одна так и не была решена. Первая связана с тем, сможет ли кто-то контролировать, как используется редактирование геномов клеток зародышевого пути, когда врачи начнут повсеместно прибегать к нему для спасения жизней пациентов. Вторая касается вопросов социальной справедливости – того, как CRISPR повлияет на общество.
Во-первых, если мы соглашаемся применять CRISPR в случае клеток зародышевого пути для уничтожения генетических заболеваний, нам нужно держать в голове, что он также может быть использован для создания генетических улучшений – то есть изменений ДНК не для исправления вредоносных вариантов генов, а для предоставления пациенту какого-либо генетического преимущества.
Конечно, существует предел, до которого такие улучшения можно будет внедрять без угрозы здоровью. Множество вариантов улучшений, приходящих на ум, – скажем, высокий интеллект, выдающиеся музыкальные способности, талант к математике, высокий рост, успехи в спорте или ошеломительная красота – не имеют четко выявленной генетической основы. Это не значит, что они не наследуются, просто сложность данных признаков, вероятно, вычеркивает их из списка объектов, с которыми сможет работать такой инструмент, как CRISPR.
Однако многие другие генетические улучшения и впрямь обусловлены единичными мутациями, которые можно воссоздать с помощью CRISPR. К примеру, мутации в гене EPOR, кодирующем белок, реагирующий на эритропоэтин (известное средство допинга, которое принимал Лэнс Армстронг и бессчетное количество других спортсменов), обеспечивают выдающуюся выносливость; мутации в гене LRP5 наделяют своих обладателей сверхкрепкими костями; про мутации в гене MSTN (том самом гене, который кодирует миостатин и который редактировали для создания свиней и собак с гипертрофированными мышцами) известно, что они приводят к появлению более сухих мышц и большей мышечной массы; мутации в гене ABCC11 уменьшают выделение пахучего пота под мышками (а также связаны с типом и количеством выделяемой ушной серы); наконец, мутации в гене DEC2 ассоциированы с меньшим количеством часов сна, требующихся их носителю.
Есть большая ирония в том, что разрешение на редактирование клеток зародышевого пути в тех случаях, когда оно предотвращает заболевания, означает первый шаг вниз по скользкому склону к явно немедицинским улучшениям организма – поскольку на каждый пример очевидно немедицинского генетического улучшения найдется другой, не столь этически однозначный.
Вот один из таких “пограничных” примеров: ген PCSK9 кодирует белок, который регулирует уровень липопротеинов низкой плотности (то есть “плохого” холестерина) в крови. Поэтому данный ген – одна из самых многообещающих мишеней для лекарств, предотвращающих заболевания сердечно-сосудистой системы – наиболее частую причину смерти по всему миру. CRISPR можно запрограммировать на редактирование этого гена, и это спасет еще не рожденных людей от высокого уровня холестерина в крови. Как расценивать такое редактирование – как лечащее или как улучшающее? По сути дела, изначальной целью редактирования PCSK9 было предотвратить заболевание, но ведь оно также наделит ребенка генетической особенностью, которая даст ему преимущество перед сверстниками.
Есть и другие примеры редактирования клеток зародышевого пути, которые тоже размывают границу между терапией и улучшениями. Редактирование CCR5 с помощью CRISPR может обеспечить невосприимчивость к ВИЧ; редактирование гена APOE может снизить риск развития болезни Альцгеймера; измененные последовательности ДНК в генах IFIH1 и SLC30A8 способны снизить вероятность появления диабета 1 и 2-го типа; ну а внесение изменений в ген GHR может снизить риск рака. Главная цель всех этих вмешательств – защита человека от конкретного заболевания, но в данном случае ученые пытаются достичь этой цели, обеспечив пациенту “встроенную” защиту, превышающую генетические возможности среднего человека.
Отсюда проистекает вторая проблема: мы видим, как сложно оценить, где провести линию между “правильным” и “неправильным” редактированием геномов эмбрионов человека, но так же сложно придумать, как сделать это редактирование одинаково доступным для всех – чтобы оно улучшало здоровье людей в любом уголке мира, а не только у представителей определенных привилегированных групп.
Вполне можно предположить, что богатые семьи получат от редактирования генома клеток зародышевого пути больше преимуществ, чем остальные люди, по крайней мере в самом начале. Процедуры генной терапии, недавно вышедшие на рынок, сейчас стоят порядка миллиона долларов, и велика вероятность, что первые средства для редактирования генома поначалу будут стоить примерно столько же.
Конечно, не стоит отказываться от новых технологий из-за их дороговизны. Достаточно вспомнить историю персонального компьютера, мобильного телефона и персонального генетического теста, чтобы убедиться, что стоимость новых технологий снижается со временем, по мере того как в них вносятся улучшения, – и это делает их все более доступными. Более того, существует вероятность, что редактирование геномов человеческих эмбрионов, как и другие методы лечения, рано или поздно войдет в перечень услуг, оказываемых по страховке. В США это вряд ли произойдет скоро, ведь здесь даже такие вспомогательные репродуктивные технологии, как ЭКО и ПГД, стоимость которых обычно составляет десятки тысяч долларов, редко покрываются медицинской страховкой. Но в таких странах, как Франция, Израиль или Швеция, где государственные страховые программы покрывают вспомогательные репродуктивные технологии, редактирование геномов, вполне вероятно, станет доступным для всех, кто в этом нуждается. В конце концов, пожизненное лечение человека с генетическим заболеванием может оказаться намного более дорогим, чем профилактическое вмешательство в виде редактирования генома клеток эмбриона.
Но даже в государствах с наиболее всеобъемлющими системами здравоохранения, где представители всех социальных классов смогут воспользоваться благами редактирования генома клеток зародышевого пути, есть риск, что эта технология увеличит генетическое неравенство, создаст “генетический разрыв”, который со временем будет только увеличиваться. Поскольку богатые люди смогут себе позволить проводить такие процедуры чаще, чем остальные, и поскольку любая полезная генетическая модификация эмбриона передается по наследству, то и корреляция между социально-экономическим положением человека и его наследственностью неизбежно будет передаваться из поколения в поколение.
Давайте посмотрим, как это может отразиться на структуре общества в целом. Если вы считаете, что в нашем мире сейчас существует неравенство, просто представьте себе, что человечество разделено на группы не только по социальному и экономическому благополучию, но и по генетическим параметрам. Представьте себе будущее, в котором более богатые всегда живут дольше и более здоровы, чем бедные, благодаря своим “привилегированным” наборам генов. Сейчас это относится к области научной фантастики, но, если редактирование геномов клеток зародышевого пути станет обычным делом, эта фантастика быстро станет реальностью.
Но редактирование геномов клеток зародышевого пути может не только закрепить финансовое неравенство в нашем обществе – оно же может создать и новый тип несправедливости. Как отмечают активисты защиты прав людей с ограниченными возможностями, использование редактирования генома для “исправления” глухоты или ожирения может привести к созданию менее инклюзивного общества, поощряющего своих членов быть одинаковыми. Возможно, это даже усилит дискриминацию людей с альтернативными способностями – вместо того чтобы отдавать должное их естественным отличиям. В конце концов, наш геном – это не программное обеспечение с багами, которые можно просто взять и вычистить. Один из факторов, делающих наш вид уникальным, а наше общество – столь развитым, – это наше разнообразие. Хотя некоторые патогенные мутации “заставляют” гены производить дефектные или ненормальные молекулы белков, сами организмы, в которых это происходит, нельзя назвать дефектными или ненормальными, и они могут жить абсолютно счастливо и вовсе не ощущать потребности в “починке генов”.
Беспокойство по поводу того, что редактирование генома усилит и так уже имеющиеся предрассудки против людей, не вмещающихся в узкие рамки генетической нормы, заставляет многих журналистов и писателей сравнивать эту технологию с евгеникой. Сегодня концепцию евгеники чаще всего вспоминают в контексте нацистской Германии, в которой попытки совершенствования человеческой расы приняли максимально ужасающие формы в виде насильной стерилизации сотен тысяч людей и уничтожения миллионов евреев, гомосексуалов, психически больных и вообще всех, кого нацисты сочли недостойным жизни. Однако евгенические опыты были в ходу в США задолго до того, как в Германии пришел к власти Гитлер, а принудительная стерилизация практиковалась во многих штатах вплоть до конца 1970-х. Учитывая печальную историю этих попыток улучшить генофонд человечества, вероятно, не слишком удивительно, что потенциал CRISPR в обеспечении человека более здоровыми генами часто ассоциируется с этими трагическими страницами нашего прошлого.
Однако эти сравнения не выдерживают критической проверки. Термин “евгеника” происходит от греческого слова, означающего “благородный” или “хорошего рода”, и в точном смысле это понятие включает в себя любые действия и процедуры, направленные на рождение здорового ребенка. Технически использование CRISPR в эмбрионах для борьбы с болезнями человека, несомненно, подпадает под определение евгеники, но под него также подпадают и предимплантационная генетическая диагностика, и ультразвуковое обследование плода, и пренатальные витамины, и даже воздержание от алкоголя во время беременности.
Наше современное расширенное толкование термина отражает убеждения и практики, возникшие в конце XIX и первой половине XX века, когда в целях улучшения генетических качеств популяции поощрялось образование пар (и рождение у них детей) с желаемыми признаками, а размножение индивидуумов, чьи характеристики были сочтены нежелательными, пытались предотвратить.
Евгеника, какой мы ее сегодня помним, однозначно была достойна порицания, однако вероятность того, что редактирование генома приведет к подобным практикам, совершенно ничтожна. Правительства не будут массово заставлять родителей редактировать геномы своих будущих детей (на самом деле, как мы увидим дальше, во многих странах редактирование по-прежнему вне закона). Если не говорить о репрессивных правительствах, ограничивающих репродуктивные права своих граждан, редактирование геномов клеток зародышевого пути будет личным решением, которое каждая отдельно взятая семья будет принимать в отношении собственного ребенка, – а не решением, которое чиновники будут принимать по отношению ко всему обществу в целом.
Мои взгляды на этику редактирования генома клеток зародышевого пути продолжают эволюционировать – но, несмотря на это, я ловлю себя на том, что вновь и вновь возвращаюсь к проблеме выбора. Прежде всего мы должны уважать свободу человека выбирать собственную генетическую судьбу и бороться за собственную более здоровую и счастливую жизнь. Если людям дать свободу выбора в этом вопросе, каждый сделает то, что сочтет правильным, – что бы он таковым ни считал. Как сказал Чарльз Сэбайн, ставший жертвой хореи Гентингтона,
у каждого, кто сам столкнулся с этими заболеваниями, и мысли не возникнет о том, чтобы делать из этого морально-этическую проблему.
Кто мы такие, чтобы убеждать его в обратном?
Я не вижу этического оправдания для полного запрета редактирования генома клеток зародышевого пути, равно как и не считаю, что у нас есть моральное право мешать родителям использовать CRISPR для повышения шансов на рождение здорового ребенка – до тех пор пока используемые для достижения этой цели методы безопасны и при этом все нуждающиеся имеют к ним равный доступ. Но я так же не понимаю, как мы сможем разрешить редактирование клеток зародышевого пути, если не прилагать сознательных усилий для поддержки родителей, которые выберут “традиционный” способ репродукции, и не удвоить старания в построении общества, в котором ко всем людям относятся с одинаковым уважением независимо от их набора генов. Если у нас получится пройти по узкой дорожке между полным запретом CRISPR (даже для тех, кто остро нуждается в терапии с помощью этого метода) и излишним ее использованием (что может разрушить моральные основания нашего общества), то мы сможем использовать эту новую технологию исключительно в благих целях.
Но где же гарантии, что именно так и произойдет? Говорить об этике и безопасности – это одно, а прийти к соглашению в этих вопросах – совсем другое. Следующий шаг – действовать в соответствии с этим соглашением (если мы вообще сможем его добиться) – кажется сегодня настолько призрачной перспективой, что пока нет смысла о нем говорить. Но если мы не начнем думать о четких международных стандартах сейчас, то второго шанса у нас может и не быть.
Нет сомнения в том, что правительства должны заниматься мониторингом новых методов изменения геномов клеток зародышевого пути и разработкой законов, регулирующих их использование. Но в этой области нас ждет еще много работы, поскольку существующие нормативные документы чрезвычайно разнообразны и часто довольно беззубы. К примеру, в длинном перечне стран, включающем Канаду, Францию, Германию, Бразилию и Австралию, медицинские вмешательства в человеческие клетки зародышевого пути категорически запрещены и за нарушение запрета полагаются различные виды уголовного наказания – от штрафов до длительного тюремного заключения. В других странах, таких как Китай, Индия и Япония, подобные вмешательства лишь “не рекомендованы”, а не прямо запрещены законом, – и естественно, что такой запрет не слишком эффективен. Современную позицию по этому вопросу в Соединенных Штатах можно рассматривать как сдерживающую: полного запрета нет, но государственные структуры высказались против клинического применения редактирования генома в клетках зародышевого пути, и на каждое клиническое испытание нужно получить официальное разрешение от Управления по контролю за продуктами питания и лекарственными средствами США (FDA). Тем не менее интересно отметить, что многие другие вспомогательные репродуктивные технологии: предимплантационная генетическая диагностика, ИКСИ (внутриплазматическая инъекция сперматозоида) и даже само ЭКО – никогда не проходили процедуру одобрения FDA.
Даже законы, касающиеся исследований редактирования геномов человеческих клеток зародышевой линии, – не говоря уже о создании новых человеческих особей из отредактированных эмбрионов – противоречат друг другу. В Китае, где были проведены первые эксперименты с использованием CRISPR в клетках эмбрионов, подобные опыты могут быть осуществлены под надлежащим надзором со стороны экспертного совета организации, которая собирается их проводить. Аналогичное исследование технически не ограничено федеральным правительством США (хотя отдельные штаты запретили подобное у себя), но принятый в Соединенных Штатах в 1996-м законодательный акт, известный как поправка Дики – Викера, не позволяет правительству финансировать ни одно исследование, в ходе которого будут созданы или уничтожены эмбрионы человека (исключение, которое, очевидно, применимо к экспериментам с CRISPR). Никакой закон, действующий на территории США, не запрещает частное финансирование исследований в этой области.
Работы по редактированию клеток зародышевого путичеловека разрешены (и уже проводятся) в Великобритании, но они требуют одобрения организацией под названием “Авторитетный орган по вопросам оплодотворения и эмбриологии человека” (Human Fertilisation and Embryology Authority). Наконец, в некоторых государствах ограничено проведение любых экспериментов с участием человеческих эмбрионов или приняты законы с расплывчатыми формулировками, на основе которых невозможно провести четкую границу между фундаментальными и клиническими исследованиями.
Туманный язык, на котором правительства часто формулируют свою политику в вопросе редактирования генома клеток зародышевого пути, делает задачу регулирования этого процесса особенно сложной. К примеру, недавно принятый документ, регулирующий проведение клинических испытаний в Европейском союзе, запрещает
клинические испытания генной терапии… конечной целью которых является внесение изменений в генетическую идентичность клеток зародышевой линии субъекта.
Впрочем, как определить “генетическую идентичность”, неясно – как и ответить на вопрос, включает ли понятие “генная терапия” редактирование генов с помощью CRISPR. Во Франции действия, “подрывающие целостность человеческого вида”, запрещены, как и любая “евгеническая практика, направленная на организацию отбора людей”. И тем не менее предимплантационная генетическая диагностика – процедура, попадающая под определение евгеники в ее буквальном смысле, – производится во французских клиниках, так что приведенная выше формулировка слишком размыта, чтобы ею реально можно было пользоваться. Напротив, в Мексике существующие законы относительно манипуляций с человеческим геномом оценивают последние по тому, с какой целью они проводятся: любые действия, предпринятые не для “устранения или облегчения тяжелых заболеваний или нарушений развития”, строго запрещены. Но кто решает, какое заболевание или нарушение развития можно считать тяжелым? Правительство? Врачи? Родители?
Конгресс США до сих пор не может либо не желает даже просто обратить внимание на петиции с просьбой разрешить использовать CRISPR на человеческих эмбрионах в клинике – законодательный подход, близкий избранным американцами лидерам, прячущим головы в песке. В 2015 году финансовый законопроект Палаты представителей и Сената США включал в себя поправку, лишающую FDA права использовать средства, выделенные Конгрессом, на проведение оценок любого применения лекарства или биологического продукта, “в котором человеческий эмбрион преднамеренно создают или модифицируют таким образом, что он включает в себя наследуемое генетическое изменение”. Иными словами, члены Конгресса успешно запретили использование CRISPR в эмбрионах, но сделали это за счет того, что связали FDA руки за спиной, – вместо того чтобы по-настоящему разобраться в проблеме и законодательно урегулировать ее. (Ирония тут в том, что эта стратегия обходных путей едва не дала обратный эффект, поскольку в рамках действующего законодательства заявки на исследования новых лекарственных средств считаются автоматически одобренными по истечении тридцати дней, если только FDA не отклонит их явным образом. Эту лазейку в законе закрыли в последний момент в 2016 году, дополнив его нормой, которая предписывает агентству обращаться с подобными заявками так, будто оно их никогда не получало.)
Отказ от рассмотрения заявок на исследования редактирования геномов клеток зародышевого пути кажется далеко не лучшей идеей для регулирования этой деятельности. Взять и запретить исследования или клиническое применение редактирования геномов клеток зародышевого пути – тоже. Как отмечают другие авторы, любой запрет редактирования генома клеток зародышевого пути в США приведет к тому, что пальма первенства в этом направлении быстро уйдет другим государствам, – и это, вероятнее всего, уже происходит, учитывая действующий в Штатах запрет на федеральное финансирование исследований в этой области.
Также существует риск, что излишне строгие ограничения в некоторых странах будут стимулировать то, что я бы назвала CRISPR-туризмом. Пациенты, которые могут себе позволить CRISPR-терапию, будут ездить лечиться в те страны, где ограничения мягче, чем у них на родине, или вообще отсутствуют. Медицинские туристы уже потратили миллионы долларов на получение лечения стволовыми клетками за рубежом (где оно не регулируется), и за генной терапией с целью увеличения мышечной массы и повышения продолжительности жизни тоже ездят за границу. Это не решение проблемы. Независимое государство не может просто взять и разрешить на своей территории применение рискованных, непроверенных и подчас неэтичных методов. Не годятся тут и строжайшие ограничения на исследования в этой области, поскольку ученые в результате начнут проводить соответствующие эксперименты втайне – и, скорее всего, это один из наиболее плохих вариантов развития событий. Скорее, правительствам нужно стремиться к такой системе регулирования, которая поощряла бы исследования и клиническое применение редактирования генома, но в то же время была бы достаточно суровой по отношению к крайним злоупотребениям.
Найти верный баланс между ограничениями и свободой – дело как исследователей, так и законодателей. Научным экспертам следует работать над созданием набора стандартизированных общепринятых рекомендаций, определяющих перечень наиболее безопасных методов доставки CRISPR, выделяющих самые приоритетные для исследования гены, и задать стандарты контроля качества для оценки вмешательств с целью редактирования генома. И представителям властей – особенно в Соединенных Штатах – необходимо занять более активную позицию, чем та, которой они придерживались ранее, преследовать цель надежного законодательного урегулирования и в то же время стимулировать дискуссию в среде своих избирателей – как это попытались сделать мы с коллегами на саммите 2015 года в Вашингтоне. Конечно, наивно думать, что когда-нибудь будет достигнут полный консенсус по поводу того, можно ли использовать редактирование генома, и если да, то каким образом, но тем не менее правительства должны сделать все возможное для принятия законов, которые будут одновременно держать в узде опасный потенциал технологии и представлять интересы общественности.
Даже учитывая подобные попытки, маловероятно, что мы увидим что-либо близкое к согласованной международной реакции на вызовы, которые бросает CRISPR. Различные общества неизбежно будут подходить к вопросу редактирования генома клеток зародышевого пути со своих уникальных точек зрения, имея за плечами разные историю и культурные ценности. Некоторые авторы предрекают, что редактирование генома клеток зародышевого пути человека, в особенности генетические улучшения, раньше всего разрешат в азиатских странах, таких как Китай, Япония и Индия. Китай – особенно плодородная земля для исследований и разработок в области редактирования генома клеток зародышевого пути, поскольку именно китайские ученые проторили путь в использовании технологии CRISPR в нескольких областях, включая ее первые применения на нечеловекообразных обезьянах, нежизнеспособных человеческих эмбрионах и живых пациентах.
Но какой бы призрачной ни была возможность международного консенсуса, нам все же нужно попытаться его достичь. Пусть риск того, что редактирование генов приведет к дальнейшему росту неравенства, и кажется сегодня проблемой будущих поколений, история учит нас, что это не такая уж дальняя перспектива.
Как только новая прорывная технология появляется в мире, удержать ее становится невозможно. Бездумное стремление как можно скорее внедрить такую технологию само по себе создает проблемы. К примеру, гонка за ядерное превосходство в ядерной отрасли стимулировала многочисленные исследования и разработки, которые фундаментально изменили глобальную политическую систему и многие аспекты жизни человека – причем часто за счет нашей безопасности. В отличие от ядерных технологий, в случае с редактированием генома у нас есть возможность вести дискуссию с участием хорошо информированной общественности о том, как именно мы хотим использовать наиболее масштабную силу CRISPR – способность контролировать будущее жизни. Но если затянуть с началом этой дискуссии, может так оказаться, что рычаги управления этой технологией выскользнут из наших рук.
Одна из ключевых особенностей нашего вида – тяга к открытиям, к постоянному расширению границ известного и возможного. Успехи в космонавтике позволяют нам исследовать другие планеты, а новые сведения в области физики частиц раскрывают фундаментальные основы материи; аналогичным образом развитие редактирования генома дает нам возможность переписать самый язык жизни – и приближает нас к практически полному контролю над нашей генетической судьбой. Вместе мы можем определить, как лучше всего управлять этой технологией. Знание о редактировании генома невозможно просто взять и потерять, а значит, надо учиться использовать его. Но это следует делать с осторожностью и с максимальным уважением относиться к невообразимой силе, которая оказалась у нас в руках.
На протяжении большей части истории нашего вида мы испытывали давление со стороны природы – медленное, часто неощутимое. А сейчас оказались в положении, когда мы сами контролируем точку приложения и интенсивность этого давления. С этого момента изменения будут происходить с гораздо большей скоростью, чем та, к которой приспособлены наши тела и наша планета. Тяжело предсказать, каким будет геном среднестатистического человека всего через несколько десятилетий. И как узнать, как наш вид и наш мир будут выглядеть через несколько сотен – или несколько тысяч – лет?
Олдос Хаксли изобразил будущее человечества, разделенного на генетические касты, в своем прославленном и жутковатом романе “О дивный новый мир”; публикации в медиа о редактировании генома клеток зародышевого пути редко обходятся без прямого или завуалированного упоминания этой книги. Но действие антиутопии Хаксли происходит в 2540 году. Кажется маловероятным, что генетическое неравенство – если редактирование генома клеток зародышевого пути действительно к нему приведет – проявится лишь через столь значительное время. И только подумайте обо всех других изменениях, которые технологии, подобные CRISPR, могут внести в наше общество и в нас как биологический вид в целом за половину тысячелетия. Это отрезвляющее занятие, если не сказать больше.
Многие из этих изменений будут однозначно позитивными. CRISPR обладает потрясающим потенциалом для улучшения нашего мира. Представьте себе, как с помощью редактирования генома мы побеждаем самые тяжелые генетические заболевания – подобно тому как вакцинация избавила мир от натуральной оспы (и может в скором времени избавить его от полиомиелита). Представьте себе, как тысячи ученых используют CRISPR для изучения такого бича человечества, как рак, и разрабатывают благодаря этим исследованиям новые способы терапии раковых заболеваний – или даже полного избавления от них. И представьте фермеров, селекционеров и мировых лидеров, искоренивших голод во всем мире благодаря сельскохозяйственным культурам, полученным с помощью CRISPR и способным лучше переносить наш меняющийся климат. Эти картины могут стать – или не стать – явью в зависимости от выбора, который нам предстоит сделать в предстоящие годы.
Лишь немногие технологии сами по себе плохи или хороши; важно в первую очередь то, как мы их используем. И когда речь заходит о CRISPR, то возможности, которые эта новая технология открывает – как “добрые”, так и “злые”, – ограничены только нашим воображением. Я убеждена, что мы сумеем использовать их во благо, а не во вред, но отдаю себе отчет в том, что это потребует от нас общей и личной ответственности. Как вид мы никогда не делали ничего подобного – но, с другой стороны, у нас никогда раньше не было для этого возможности.
Способность контролировать генетическое будущее нашего вида одновременно воодушевляет и пугает. Принятие решения, как быть с этой способностью, может оказаться самой сложной задачей, с которой приходилось сталкиваться человеческим существам. Я надеюсь – нет, верю, – что мы с ней справимся.
