Глава первая
БЕЗМОЛВИЕ
День не задался с самого утра. Ния опять мучили дурные сны, и он проснулся совсем разбитым. Уже несколько дней болели все кости, но обращаться за помощью к Ягмаре он стеснялся — она и так была измождена, отпевание вытягивало из неё все силы, и хоть ела как не в себя — всё больше худела; руки были уже узловатыми костями, обтянутыми иссохшей почерневшей кожей. Лицо тоже осунулось, глаза и щёки ввалились, нос истончился, губы превратились в тонкие серые полоски…
Снаружи уже выпал снег, прикрыл мелкие препятствия, и Ний больно расшиб ногу об обнажившийся корень сосны.
Шеру не пошёл с ним, остался у холма. Кот тоже переживал что-то внутри себя, был нелюдим, фыркал.
Гуси ещё не улетели с озерка, но сгрудились у противоположного берега и не обращали внимания на звуки манка. Наверное, уже готовились сниматься и совещались перед дальней дорогой. Он мог бы достать их стрелой, но что потом? Не лезть же в воду…
Точно так же куда-то подевались козы, и даже на рожок не шли — не слышали.
Так что пришлось ограничиться двумя зайцами, попавшими в силки. Правда, зайцы были знатные, жирные. Он отнёс их к ручью, освежевал, шкурки повесил на пояс. Дубить их было нечем, но Ягмара велела приносить и такие — просто распяливать их потом и сушить. Он не спрашивал, для чего.
Хромая, Ний вернулся к холму. Холм тоже был припорошён снегом и теперь вообще никак не выделялся на общем фоне. Шеру сидел там, где решил остаться, и смотрел в небо. С неба сыпался редкий снежок, но Ний откуда-то знал, что скоро снег сменится дождём. Наверное, долгое пребывание рядом с волшебницей и в нём будило мелкие колдунские умения.
Шеру взглянул на него, что-то невнятное буркнул и скрылся в холме. Он проходил туда и обратно свободно — как, впрочем, и Ягмара. Нию требовался волшебный нож.
Он прорезал вход, потом закрыл его за собой.
Внутри холма было сумрачно, но тепло. Тяжёлый болотный запах мёртвой воды после лесной свежести заставил Ния поморщиться. Тут он ничего не мог с собой сделать. Впрочем, и изменить что-то — тоже.
Ягмара сидела в шалаше, поставленном над источником. Слышно было её страшное пение, состоящее из горловых звуков и полузадушенного хрипа. Иногда она начинала стучать в бубен.
В этот шалаш Нию было запрещено заходить. Что бы ни случилось. Что бы ему ни почудилось.
Сам холм внутри был просторен и высок — куда выше, чем казался снаружи. Трава, пожухлая поначалу, когда Ягмара только поставила холм, в тепле и постоянном свете распрямилась и вытянулась. В дальнем от входа конце водилось множество мышей и хомяков, и Шеру время от времени ходил туда на охоту. Там же был Ягмарин огород, где росли грибы, дикая капуста и лопухи. Корни лопухов, испечённые в золе, были рассыпчаты и вкусны. Ягмара немного колдовала над растениями, чтобы росли быстрее. Иногда она, совсем утомлённая пением, позволяла себе отвлечься — и тогда на огороде появлялось ещё что-то съедобное. Были бы семена, вздыхала она… Полгорстки овса удалось наскрести по торбам, и сейчас крошечная делянка уже зеленела вовсю. Дней через десять можно собирать урожай, засевать повторно — и ещё через полмесяца будет нормальный хлеб.
Перезимуем…
Ний вздохнул, поплевал на руки и принялся за дрова. Складывать печь он закончил позавчера, теперь дров на готовку уходило заметно меньше. За водой больше не надо было ходить к ручью снаружи холма, Ягмара нашла место, где вода подходила к самой поверхности, понадобилось лишь отворотить несколько камней да чуть углубить ямку. Котёл она же сотворила из козьей шкуры, потерев её руками — шкура затвердела в нужной форме и не коробилась на огне. Наверное, волшебница ещё многое могла бы сделать, но Ний старался её от хозяйственных забот по возможности освобождать. Вот и сейчас, наколов дров, затопив печь и водрузив на неё котёл с водой, он сел вырезать деревянную миску — глиняные у него лепились плохо.
Он ещё и потому нагружал себя повседневной работой, что это помогало удерживать в себе плохие мысли, не давало им выбраться наружу…
А мысли были. Всякие. Иногда совершенно чужие. Да вдобавок ещё и сны…
Во сне он постоянно кого-то убивал — одного, другого, потом десятки, потом тысячи. Потом убивали его.
Ягмара выбралась из шалаша, когда похлёбка уже начала остывать. Ний смотрел, как она идёт: сгорбившись, с трудом переставляя ноги, свесив бессильно руки и уронив на грудь голову. Он придержал её, когда она садилась на чурбачок. От Ягмары плохо пахло — как от сильно больной. Ний поставил ей на колени миску с юшкой и мясом, вложил в руку ложку. Ягмара машинально покрутила ложкой в вареве — от этого оно становилось как будто немного солёным. Посидела немного неподвижно, потом принялась хлебать жидкое, глядя перед собой. Кажется, немного ожила. Принялась за мясо. Доев, жестом попросила ещё. Ний наполнил миску теперь уже чистым мясом.
— Надо добыть настоящей соли, — сказала Ягмара. Она сказала это невнятно, но Ний понял. — Без соли совсем ослабнем.
— Может, тебе перерыв сделать, отдохнуть, — сказал Ний. — Совсем на нет сойдёшь.
— Пока нельзя. Позже… потом легче будет… Я место знаю, олени ходят соль лизать… дня два пути…
— Как я тебя оставлю? — Ний покачал головой.
Ягмара промолчала. Стала есть.
— Если идти, то сейчас, — сказала она, подчищая миску. — Снег ляжет, не найдёшь.
— Это обязательно? Иначе никак?
Ягмара кивнула.
Ний задумался.
— Как скажешь. Козу добуду, дров натаскаю…
— Спасибо, — сказала Ягмара.
Он налил ей отвар из смородинных листьев.
— Спасибо, — повторила она и уткнулась лицом в чашку.
Он вышел на следующий день, ещё затемно, приготовив всё на случай своего длительного отсутствия. Перед уходом он погладил Колобка, втайне надеясь, что тот проснётся и сможет повести его к цели быстро и прямым удобным путём — но Колобок всё так и спал, легонько присвистывая во сне. Зато в попутчики уверенно вызвался Шеру, и когда Ний свистом выкликнул пасущихся незнамо где лошадок — они примчались лепт через десять, весело ржа и пуская ноздрями пар, — Шеру первым вскочил на спину одной из них и потом придирчиво смотрел, правильно ли Ний уздает свою…
Карту Ягмара начертила на берёсте. Собственно, дорога была достаточно проста — примерно день пути до приметного отрожка с красным глинистым обрывом, лысым по южному склону и поросшим непроходимым чёрным ельником по северному. Ний его помнил, мимо него они проехали в поисках мёртвой воды… Отрожек надо огибать с севера, покуда не упрёшься в узкое, длинное и извилистое озеро с берегами, поросшими коркой соли; то есть где-то выше в горах есть и каменная соль, но это долго искать и непросто добыть; а тут — наломать корок два мешка и возвращаться… Словом, ничего трудного в самом таком походе не было, но Ния томило, что Ягмара остаётся совсем одна. За недолгое время, проведённое в холме, он успел привыкнуть к полной ответственности — хотя бы в том, что было ему по силам.
…Холм Ягмара соорудила из синего платка, который долго возила с собой, не зная, как применить. Потом это знание ей открылось. Теперь ни зверь, ни простой человек, ни колдун не могли ни увидеть, ни почуять того, что творилось под склонами, поросшими длинной травой с одной стороны и мхом и папоротником — с другой. Изнутри свод холма казался голубоватым туманом с прожилками, по которым изредка пробегало мерцание…
Немного за полдень сделали короткую остановку и перекусили. Пока что путь вёл по руслу намертво пересохшей речки, один край которого чуть возвышался — где-то по плечо всаднику, — а другой сливался заподлицо с лугами, расстилающимися широко и вольно; и видно было, что недавно сюда издалека языками дотягивались степные пожары. Местами снег лежал, а местами растаял. Высокий же берег сплошь зарос диким колючим боярышником, сквозь который никто бы никогда не продрался. Однако же, отъехав от привала шагов сто, Ний увидел в колючем барьере аккуратную круглую дыру примерно в размах рук шириной. Дыра напоминала кабаний лаз, но раза в три больше…
Шеру привстал на спине своей лошади и зашипел, подняв шерсть вдоль хребта; хвост его стал почти шарообразный.
— Нечего, нечего, — пробормотал Ний, понукая свою лошадь и оглядываясь на Шеру, — давай-ка скорее отсюда…
Лошади, даже не понукаемые, перешли на быструю рысь. Ний поджимал ноги, чтобы не зацепиться за корни или камни. Неожиданно для себя он наконец нашёл удобную посадку на этих крошечных пузатых лошадках — согнув колени и подсунув носки сапог под верёвку, удерживающую на спине лошади самодельное седло из сложенной в несколько раз попоны. Лошади это сначала не понравилось, она сбилась с шага, но потом понеслась ещё резвее.
На шаг они перешли через полчаса. И почти сразу вдали показалось красноватое пятно — тот самый глинистый обрыв.
И всё же засветло до солёного озера добраться не удалось — уж слишком коротким стал день. Ний нашёл подходящее место для ночёвки, пустил лошадок пастись — снег здесь не лёг, а травы, хоть и тронутой морозцем, было вдоволь, — и, не разжигая огня, забрался в варежку. Шеру побродил по шуршащим кустам, разжился парой мышей, поужинал. Ний удовлетворился холодной зайчатиной.
Он уже засыпал, когда Шеру тоже залез в варежку, пробрался к ногам и там свернулся, довольно урча.
Утром пришлось откапываться из-под снега. Когда сели на лошадей, то Ний увидел множество некрупных следов вокруг ночёвки. Следы успели оплыть, и непонятно, кто это был. Не волки, помельче. Лисы? Ну, может быть… но стаей?..
До цели добрались к полудню. Озеро лежало в глубокой низине. Ний долго искал место, где удобно и безопасно подобраться к берегу, нашёл — по следам. То ли козы, то ли небольшие здешние олени уже спускались сегодня полакомиться. Больше часа он выламывал пласты соли, стараясь поменьше прихватывать грязи, и наполнял мешки.
Когда он выбрался наверх со вторым мешком, уже начало смеркаться. Лошади были чем-то встревожены, переступали с ноги на ногу, — а Шеру спрыгнул с дерева и побежал ему навстречу, беззвучно раскрыв рот.
И тут Ний увидел, что все деревья вокруг сплошь покрыты птицами. Кажется, это были галки. Они сидели в совершенном молчании и лишь изредка перелетали с ветки на ветку.
Ний опустил мешки на землю. Птицы как будто не обращали на него ни малейшего внимания, но от них веяло невнятной угрозой. Он подозвал ездовую лошадку, потянул было из парга лук, но сообразил — от лука не будет никакого толку. Тогда он связал мешки горловинами, подозвал вторую лошадку, перекинул ей мешки через спину, закрепил. Кивнул Шеру: полезай. Но Шеру вместо этого пробежал у него между ног, вскочил сзади на плечо и принялся яростно шептать на ухо.
— Всё равно надо уходить, — сказал Ний. Он взял обеих лошадок под уздцы и повёл назад — туда, откуда пришли.
Позади тут же послышался шум крыльев — птицы по одной, по две снимались с места и перелетали вперёд, садясь на деревья по ходу движения.
Пройдя совсем немного, Ний остановился. Они словно и не трогались с места: стая всё так же беззвучно сидела на ветвях над их головами. Ний забрался на лошадь — Шеру покачнулся, но остался на его плече — и уже привычно сунул носки сапог под верёвку. Лошадка сразу пошла вскачь, навьюченная последовала за ней. Слышно было, как хрустят, уминаясь, пластины соли.
Птицы теперь летели над ними, не присаживаясь. Этот молчаливый полёт — слышен был лишь шелест крыльев — начинал не на шутку тревожить. Свободные птицы никогда так себя не ведут, значит, их кто-то послал. Но зачем? Чтобы следить? Достаточно одной-двух. А вот если они нападут — не отобьёшься…
Пока не нападали. И даже помёт не роняли — то есть роняли, наверное, но где-то в стороне.
Вскоре впереди возник просвет в деревьях, и в просвет глянуло садящееся солнце. Пора была искать место для ночлега. Ний решил остановиться на урезе леса и жечь костёр всю ночь. Ну, не поспим, впервой, что ли…
И всё-таки ночью он время от времени, погружаясь в размышления, соскальзывал в сон. Понимал, что уже не здесь, просыпался, подбрасывал сучья в огонь. И снова предавался раздумьям, не в силах себя сдержать. Но если бы кто-то в этот момент спросил его: о чём думаешь, человек? — он бы не смог ответить.
На рассвете тронулись дальше. Медленно и редко падал снег, и медленно над головой, описывая круги и тем уравнивая свою небесную скорость с неторопливыми наземными тварями, летели чёрные птицы.
И эта деревня была пуста. Здесь даже коровы не мычали. Фриян решил дождаться повозок с учёными и придержал коня, пропуская вперёд воинов. Он всё равно знал наперёд, что увидит там, во дворах и домах: либо совсем уже мёртвых, изгрызших зубами лавки, на которых они лежали, либо ползающих на локтях безумцев, истощённых до последней степени, но не видящих еду и не понимающих, что это еда, — даже когда им насильно засовывали в рот хлеб, они в ужасе отбивались и отплёвывались. И зачастую тут же умирали в конвульсиях, словно тот хлеб был страшным ядом для них…
Он оглядел несжатые поля вокруг. Сытые, тяжёлые, не способные взлететь грачи и вороны были повсюду.
Не следовало брать учёных, в который раз подумал Фриян с досадой. Что они могут сделать тут, кроме как в оторопи смотреть по сторонам и бормотать на своём греческом? А продвижение из-за них медленное, и если какое-то неизвестное зло гуляет по здешним землям и наводит на людей порчу, то оно всякий раз успевает уйти от неповоротливой «эпистимоники экстратии»…
Но уже ничего не поделаешь, так решил царь, его слово последнее. Хотя Фриян просил послать умного колдуна или шамана. От них был бы какой-то практический толк.
Да и верхом бы ездили…
Он дождался, когда скрипучие повозки поравняются с ним, и, не стараясь придать лицу приветливое выражение, сказал:
— Мудрейшие. Повозки на всякий случай останутся здесь. Я попрошу вас дальше идти пешком.
Сидевший на передней врач Атул только кивнул, взял свой посох и торбу и, морщась, ступил на землю. Фриян знал, что у него больные ноги, но, памятуя позавчерашнее, иначе поступить не мог. Второй, землеписец Менелай, хоть годами и был моложе Атула, и ногами не страдал, начал ворчать и требовать доехать до околицы. Фриян молча посмотрел на него. Тогда и Менелай слез и побрёл вслед за Атулом, продолжая неслышно ругаться и всей спиной изображая протест.
— Разворачивайте повозки, будьте наготове, — сказал Фриян возчикам и тронул коня.
Десяток всадников, конвой обоза, остался стоять, как ему и положено. В конце концов, главное, — это то, что везут в двух других повозках, обернув холстом. И это главное необходимо доставить в Цареград.
Ну почему, почему не взяли грамотного колдуна? Он бы, наверное, уже разобрался на месте со всем этим заморочьем…
Догнав Атула, Фриян попридержал коня и склонился к учёному:
— Мудрейший, вы можете взяться за седло.
Атул поднял голову:
— Благодарю, диперан. Но я лучше не торопясь разомну ноги. Это, кстати, помогает размышлять. В саду у Платона всегда размышляли, прогуливаясь. Ни езда на повозке, ни верховая — не помогают думать, в отличие от пешей ходьбы на пару с хорошим собеседником.
— Боюсь, собеседник я сейчас плохой, — сказал Фриян.
— Боюсь, я тоже, — Атул зябко передёрнул плечами и пошёл дальше, сильно наваливаясь на посох.
Фриян послал коня в рысь.
Воины спешились у околицы, коней не привязали, оставили коноводов. Споро принялись обходить дворы — по трое. Фриян, знаком велев всадникам своей личной охраны следовать за ним, двинулся по центральной и единственной улице к общинному дому, видимому издалека — благодаря высокой крутой крыше и шесту над коньком; на шесте положено было в дни праздников вывешивать цветные ленты. Сейчас шест был гол, и это немного успокаивало — опять же после позавчерашнего.
Почти все ворота в крестьянские дворы стояли распахнутые. Во дворах видны были возы и телеги: люди явно готовились выйти на поля, когда стряслось нечто.
Первого мёртвого Фриян увидел, уже когда миновал середину деревни: измождённый крестьянин в нарядной когда-то рубахе сидел у забора, вытянув ноги и уронив голову на грудь. Руки его, большие и сильные, были обгрызены крысами. Последняя крыса юркнула под забор только тогда, когда Фриян пристально посмотрел на неё и потянулся к карману, где лежали свинцовые шарики для пращи.
Пока что ни единого постороннего звука не слышно было ни спереди, ни по сторонам. Вероятно, и здесь оставались только мёртвые…
Подъехали к общинному дому. Дверь была выбита и валялась около крыльца. Фриян спешился, не оборачиваясь поднял один палец. Это значило, что с ним пойдёт один человек, остальные караулят снаружи.
Вошли. Земляной пол был гол, камышовые половики кто-то зачем-то оттащил к стенам и растрепал. Валялось пыльное тряпьё, черепки битой посуды. Длинный стол, который должен был стоять посередине, лежал на боку под окнами. Сами окна, затянутые промасленным холстом, были частью выломаны, частью разорваны. Большая печь расселась, как от сильного удара, — но что могло нанести такой удар, было неясно…
Фриян поднял взгляд вверх. В углу в плетёном потолке зияла дыра, обрывки рядна свешивались, под дырой образовалась куча земли и мха. Кто-то или что-то провалилось внутрь с подкрышья.
Он постоял недолго, прислушиваясь, потом вышел наружу и обогнул дом. Под высоким окном валялась лестница. Фриян хотел её поднять и забраться на крышу, но оказалось, что одна тетива сломана. Он посмотрел на окно и решил, что ничего нового для себя там не найдёт.
Молча вернулся к коню, сел, осмотрелся. Были деревни, в которых жители собирались в одно место и там умирали. Были и такие, где все прятались по домам и умирали в домах. Были, наконец, просто пустые, и лишь в полях и лесах обнаруживались мертвецы…
Наконец, была одна, в которой большинство оказались живыми. Едва отряд въехал в неё, как отовсюду бросились оборванные и кудлатые люди с топорами и вилами. Они не обращали внимания ни на крики, ни на угрозы, а убив кого-нибудь, тут же припадали к ране и жадно пили кровь.
Семерых — троих молодых мужчин, двух девушек и двух старух — удалось скрутить. Они не понимали человеческой речи. Атул велел везти их связанными и поить жидким супом, разжимая рот. Фриян сомневался, что хоть одного удастся довезти живым. Один уже умер.
Это было позавчера.
Фриян повернулся было, чтобы добраться до общественного гумна, — хотя ясно было, что урожай не собирали и здесь. И в этот момент он увидел воина, бегущего к ним, размахивая рукой. Фриян поехал ему навстречу.
— Там живые! — закричал воин ещё издали. — Там живые! Говорят! Они говорят!
Обычная крестьянская семья: хозяин, хозяйка, старый дед, четверо детей. Окна заколочены изнутри горбылём, оставлены узенькие щёлки. Заколочена и входная дверь, семья входила и выходила только через скотскую половину дома, и то по ночам. Обнаружили их чудом — одному из воинов показалось странным скопление кур на заднем дворе; куры же кормились объедками, которые по ночам выбрасывала хозяйка…
Фриян сидел на низковатой для него скамье и слушал рассказ хозяина — как вдруг люди посходили с ума, перестали понимать речь, бездумно забивали скот, потому что могли есть только мясо, забыли про поля, про огороды, про всё забыли. Как летали над деревней страшные чёрные птицы… с них, наверное, всё и началось… Как потом люди начали умирать, поев тухлятины, как разбредались по лесам. Всё это хозяин излагал тихим безнадёжным голосом, а хозяйка иногда вставляла слово-другое и снова умолкала.
Фрияну казалось, что он разговаривает с покойниками. Или с людьми, которые так долго готовились к смерти, что уже забыли, что существует жизнь.
— Как же вы убереглись? — спросил он.
Хозяин только пожал плечами.
— Это дедуля, — сказал старший сын, лет двенадцати. Совершенно как отец, только размером поменьше.
Фриян посмотрел на дедулю. Тот сидел за столом, опёршись о столешницу, и смотрел на свои сомкнутые руки. Руки были огромные, тёмные, с почти чёрными пятнами на кистях и чёрными ногтями.
— Э-э… почтенный… — начал Фриян, но тут дедуля заговорил сам.
— Колдунству я учился. Давно это было, почти всё забыл. Ну, скотину лечил, да. Потеряшек в лесу находил… Но через силу всё — потому забросил. Пахать стал, птицу разводил. С птицей у меня лучше всего получалось… Когда эти чёрные кружить стали, заколотилось у меня. Места себе не находил. Руки тряслись… Руки всё сами и придумали — стал обереги мастерить. Вон они, везде поразвешены. Другим предлагал, не захотели. А после уже поздно стало…
Фриян подошёл к стене. В сумраке дома видно ничего не было, только так — в упор. Сплетённые из веток, перьев и берёсты, на стене висели птички с раскинутыми крыльями. Нет, не с раскинутыми — с растянутыми и привязанными к поперечной перекладине…
— Кур своих всех извёл, жертвы приносил, — продолжал старый колдун. — Там они, — он кивнул вверх, — под коньком.
Вошли ещё несколько человек, среди них — врач Атул.
— Разбирайтесь, мудрейший, — сказал Фриян и вышел во двор.
Здесь он постоял, подышал чистым воздухом.
— Писаря, — не оглядываясь, приказал порученцу. Тот убежал.
Нужно возвращаться, подумал Фриян. Всё увидели, всё узнали. Сделать что-то невозможно. Зря царь отправляет обозы…
Озноб охватил его тело.
Фриян был хороший воин и воинский начальник, и хотя сражений за плечами было немного, простой смерти он не боялся. Но этот страх, засевший в нём ещё с ранней юности, с воинского обучения, преследовал его все тридцать лет сознательной жизни: страх, когда ты ещё жив, а сражение уже безнадёжно проиграно, и сделать ничего нельзя… Он видел и поля, усеянные костями, и города, выкошенные чёрным мором. Теперь вот — целый край, который ещё вроде бы населён кем-то, но уже, считай, мёртв. Зиму не переживёт никто.
Подошёл писарь, весь больной, красноносый и красноглазый, замотанный в тёплое тряпьё. Фриян продиктовал ему донесение, велел переписать трижды и отправить с голубями в столицу.
Голубей уже осталось совсем мало, последняя клетка…
Тройка голубей была выпущена в полёт. Самый удачливый пролетел двадцать парсунгов и был расклёван воронами. Остальные не пролетели и этого.
Ближе к вечеру остановились перед разобранным мостом. Фриян приказал разбивать лагерь, запасаться дровами, сам с охраной проехал по берегу вверх от моста, потом вниз — искал признаки брода. Обычно мосты ставили там, где неподалеку были броды, — но сейчас разведчики ничего не нашли, высокий берег с этой стороны реки и низкий и, похоже, сильно заболоченный — с той. Это было досадно.
К возвращению Фрияна десятник Агай доложил, что продольные балки моста в основном уцелели, хоть их и пытались ломать местами — и, в общем, за час-два работы можно мост восстановить, леса вокруг предостаточно. Фриян кивнул, велел сначала укрепить лагерь частоколом-кородомой, а завтра с рассветом заняться мостом.
До наступления темноты управились, разожгли костры, воины поужинали, легли спать. Фриян обошёл караулы, вернулся в свой шатёр, выпил горячего вина. Чувство состоявшегося поражения не отпускало, хоть и сделалось не таким острым. Он лёг и постарался заставить себя думать о будущей свадьбе, но вместо этого пришла умершая жена Тунда. Он до сих пор тосковал по ней, а также по тому, что не смог быть с нею последние её дни на свете и не смог похоронить по обычаю предков — Тунда умерла родами в пути, на лодке, и лодейщики даже под угрозой страшной смерти отказались везти мёртвое тело, пришлось слугам похоронить её на высоком берегу среди трёх берёз… Фриян много раз приезжал на могилу, воздвиг камень, но это был простой камень, не такой, которым молились Тунда и её родня.
Уже десять лет прошло…
Тунда тихо сидела в углу шатра, сложив руки. Тёмный платок её с золотым шитьём низко свешивался со лба, почти закрывая глаза. Внезапно она встала, выпрямилась, вытянулась. Платок сполз ещё ниже, на пол-лица. Потом она подняла левую руку и показала ею на что-то позади Фрияна.
Он открыл глаза. Светильник продолжал тускло гореть, но пламя стало сильно коптящим. Фриян мгновенно обулся, накинул на плечи шерстяной плащ и вышел наружу. Было вроде бы тихо, лишь деловито потрескивал костёр, и вразнобой храпели воины в своих шатрах. Лошади не беспокоились, даже не переступали с ноги на ногу и не обмахивались хвостами — им снилось что-то совсем спокойное.
Фриян подошёл к ближнему караулу, жестом велел сидеть, не вскакивать. Он знал, что воины уважают его в том числе за то, что не требует показного почитания, и ценил это. «Отец родной», слышал он временами, и это была не лесть — они на самом деле так думали.
— Ничего подозрительного? — спросил он.
— Одно время какие-то тени мерещились, — ответил старший из тройки, — а сейчас ничего. Всё спокойно.
— Какие тени?
— Непонятные. Вроде как в тумане кто-то ходил.
— Так нет тумана.
— Вот я и говорю — тени…
Фриян кивнул.
— Хорошо, продолжайте наблюдать. Скоро луна взойдёт, будет легче.
Он пошёл к другому караулу и сам увидел тень. Кто-то стоял поодаль от костра. Всмотревшись, Фриян узнал деда-колдуна. Его бесформенная шуба лохматым мехом наружу казалась тёмным облаком.
— Не спится, отец? — спросил Фриян, приблизившись.
— Не спится, начальник. Недобрая ночь, тревога у меня.
— Мне вот тоже не спится.
— Шастают рядом, — понизив голос, сказал колдун. — Чую, а кто — понять не могу.
— Живые хоть?
— Да вроде живые… неясно. Вроде люди… и тоже неясно. Ты вели хворост кучами навалить, чтобы быстро поджечь в случай чего. Вроде как боятся огня, потому и близко не подходят.
Хворост, подумал Фриян. Хворосту мало собрали, только на растопку, он сам велел тащить толстые дрова…
Он подозвал караульного начальника, велел сложить две пирамиды из дров и поставить наверх по кувшину с маслом — это не совсем то, что надо, но всё же разжечь можно будет за пару лепт.
— Больше ничего не скажешь, отец?
— Хотел бы, да не знаю, что сказать… в слова не ложится. Боюсь, а чего боюсь…
Фриян кивнул и пошёл дальше. Толку от вас, колдунов деревенских… Потом он вспомнил, что этот старик спас всю свою семью. Других не смог, а своих спас. Значит, был какой-то толк.
Вот почему, почему, почему царь не отрядил с ним какого-нибудь сильного мага? Насколько всё было бы проще…
На остальных караульных постах ничего не видели и не слышали, но чувство тревоги охватило и их.
Успокаивало только то, что лошади мирно дремали, сонно жевали остатки овса из тряпичных кормушек, иногда вздрагивали и чесались.
Надо было взять ещё собак…
Фриян распорядился сменить караульных до срока, а потом менять каждый час. И с восходом солнца начинать сворачивать лагерь.
Сам он больше не ложился, ходил, сидел, часто возвращался к кородоме и в промежутки между кольями всматривался в темноту — но так ничего сам и не увидел. Возможно, тревожащие твари ушли или затаились…
Не ушли. Не надо себя успокаивать понапрасну. Просто ждут момента.
Перед рассветом спустился туман, сразу выпадавший инеем на всём.
И тут же отовсюду стали приходить звуки: шорох, потрескивание, будто бы далёкое шумное дыхание, бормотание, скрип. Фриян взобрался на наблюдательную лестницу, возвышающуюся над частоколом, стал всматриваться и вслушиваться. Но в тумане вроде бы ничто не двигалось и не шевелилось…
Он подозвал ближнего караульного и велел передать, чтобы поднимали всех и начинали сворачиваться.
Управились за час. Фриян прошёл по лагерю, убедился, что все похлебали горячего, ничего не забыли и всю поклажу погрузили правильно.
— Мост! — скомандовал он.
Воины метнулись к кородоме, стали разбирать её, сбивая обухами топоров звенья с вкопанных кольев. Хватали звено и волокли к мосту, укладывая настилом на продольные балки. За двадцать лепт половина настила была зарощена, пеший пройдёт и повозки прокатятся — вот кони не смогут, копыта будут проваливаться между кольями. Но он и не собирался пускать коней по мосту…
Задержка небольшая вышла только с покорёженной балкой, но и с той управились без затей: бросили поверх неё длинное нетолстое брёвнышко, туго примотали верёвками с обоих концов — выдержит. И снова стали укладывать звенья частокола. Фриян вечером промерял сам — хватало как раз, и ещё небольшой запас оставался.
— Коней вплавь!
Вода дымилась слегка, была холодна, кони шли неохотно. Коноводам Фриян велел не раздеваться догола, пододяга шерстяная греет и в воде, а на том берегу будет сухая подмена. На десяток коней отрядил по одному коноводу — хватит; да и вёл их опытнейший в переправах сотник Куцкан. Вскоре Фриян увидел, как Куцкан с другими коноводами заводят коней в реку выше по течению шагах в ста, как кони начинают плыть, и как плывёт сам Куцкан, держась за гриву, — понял, что выберутся они на тот берег аккурат под мостом, где почва должна быть плотной, раз уж мост стоит крепко, и вернулся к наблюдению за разборкой частокола.
Вытянувшись в две редкие цепочки, стояли воины, держа пики остриями вверх, готовые в любой миг ощетиниться на опасность сталью. Туман всё так и висел над землёй, вроде бы и не густой, но непроницаемый, и что делалось там, за туманом, понять было нельзя.
Последние звенья кородомы снимали, последние пласты настила укладывали… Сейчас отряд как никогда был беззащитен.
Однако же ничего не произошло.
— Макля и Вирень — на тот берег, бегом!
Две дюжины бойцов попятились из цепочки, на ходу выстроились, и скоро Фриян услышал дробный топот ног по настилу моста.
— Отходим к берегу. Тумо и Тол — остаётесь здесь, остальные со мной. Повозки катим на руках, не застревать!
Цепочка бойцов сократилась, образовав дугу шагов в пятьдесят. Фриян побежал по мосту, мельком взглянув на переправу коней. Уже половина топталась под мостом на другом берегу, несколько плыли, с десяток — готовились войти в реку. Остальных, самых робких, коноводы держали под уздцы и успокаивали. Там всё было в порядке, Куцкан знал своё дело как никто.
Но чтобы вывести коней из-под моста, снова придётся сбрасывать часть настила… Ладно, это не самая великая трудность.
Воины Макли и Виреня стояли как положено — редкой цепью, держа пики наготове. Фриян встал в цепь, всмотрелся. Такой же гнусный туман, в сотне шагов не видно ни зги.
Подошли Атул и Менелай. Атул почти висел на посохе и охал при каждом шаге.
— Начальник, — сказал он, — там воины хотят выгрузить мертвяков. Говорят, тяжело тащить по брёвнам…
— Не выгружать, — сказал Фриян и подозвал Маклю. — Беги скажи, пусть ничего не выкладывают и катят как есть. И быстро.
Макля побежал исполнять.
Обе повозки действительно застряли посреди моста.
— На руки поднять, если что! — прокричал вслед Фриян. — И пусть Тол и Тумо переходят, пора уже!
Почти все уже, и воины, и крестьяне — были на этой стороне или ещё бежали по мосту. Макля командовал, повозки облепили со всех сторон и наконец стронули с места.
Цепочка воинов, прикрывавших конец моста, стянулась, выстроилась колонной и ступила на настил.
В этот миг что-то произошло — будто в небе лопнула струна. Странный вибрирующий звук спустился вниз и покатился вокруг, взбивая туман в тугие вихорьки. Фриян непроизвольно посмотрел в небо, а когда опустил взгляд, мост уже пылал. Беззвучное и почти бесцветное пламя охватило сваи, настил, повозки, мечущихся людей. Почему-то никто не бросался в воду — горели и падали, горели и падали… нет, несколько то ли везучих, то ли догадливых, то ли хладнокровных спрыгнули вниз и поплыли кто куда.
Под мостом жуткими голосами кричали кони. Куцкан и несколько коноводов выскочили из-под моста и начали голыми руками стаскивать в сторону тлеющий пласт настила. Горящие люди бежали к берегу и теперь проваливались вниз. Потом сквозь образовавшийся проём на берег полезли кони, цепляясь передними копытами и скользя животом по краю откоса. Они выскакивали наверх и в ужасе разбегались, разбрасывая тех, кто пытался их перехватить. С конями выбирались люди, чёрные от огня и прибрежной грязи, отползали недалеко от края и падали…
Фриян с трудом повернулся. Вихорьки разгулялись по степи, и между ними стали проступать неясные фигуры.
— В цепь! — закричал он. — Все живые — в цепь!
