Глава 7. Гностики и зилоты
Когда появились самые первые гностики?
Для канонической церкви ответ на этот вопрос не представлял никакого затруднения. Ересь гностицизма была тупиковым ответвлением от ствола истинной веры, а родоначальником этого заблуждения был не кто иной, как Симон Волхв. Сначала была правильная вера, а потом еретики ее извратили.
Юстин Мученик в середине II в. вспоминал, как он лично встречал последователей антиохийца Менандра, который, в свою очередь, был учеником Симона Волхва. Этот Менандр утверждал, что он сам является Господом, и обещал ученикам физическое бессмертие. А основоположник классического гностицизма Валентин, если верить Клименту Александрийскому, якобы был учеником некоего Феуды, который, в свою очередь, был учеником апостола Павла.
О том, что в учении подлинного Павла могла быть весомая гностическая составляющая, мы говорили уже и будем еще говорить. Однако если бы гностицизм был еще одной трансформацией учения Павла, мы могли бы ожидать, что гностические Евангелия будут написаны прежде всего от имени Павла, или Савла, или Симона.
Однако гностические тексты, написанные от имени Павла, составляют ничтожную долю других гностических текстов.
Более того – многие из них сохраняют более аутентичные, чем ученики Павла, сведения о положении дел в секте после смерти Иисуса и хорошо помнят, в отличие от Луки, что главой церкви после смерти Иисуса стал его брат Иаков.
После обнаружения первых настоящих гностических текстов ученые ударились в другую крайность: гностицизм-де вообще не имел никакого отношения к христианству. В нем видели влияние буддизма, зороастризма и неоплатонизма.
Это было дохристианское движение, которое восходит к древнейшим вавилонским и персидским образцам, переделанному зороастризму, платонизму с его разделением царства Идей и мира Вещей, дуалистической религии персов и буддизму, учащему, что жизнь есть страдание.
Влияние буддистов и персов в позднем гностицизме, безусловно, есть – ведь последователи Иисуса и вправду проповедовали до самого Инда, и до того же Инда тогда простирался грекоговорящий мир. В это время в Александрии можно было встретить не только практикующего буддиста, но и (если очень повезет) китайского купца. В I–IV вв. н. э. Ближний Восток был религиозным парником и ковчегом со всякой верой по паре.
Но если влияние буддизма, платонизма и зороастризма было таким уж большим, то почему Будда и Зороастр вошли в гностический пантеон многоразовых Спасителей только в III в. н. э., в ходе реформ Мани, а Платон и вовсе стал почитаться в числе пророков только друзами в XI в.? Если гностицизм был основан Платоном, Зороастром и Буддой, почему они не вошли в список его основателей с самого начала?
Почему в раннем гностицизме в качестве многоразовых Спасителей почти всегда фигурируют либо Иисус, либо персонажи Ветхого Завета – Сиф, Шем, Енох, Ной и Мельхиседек (как правило, являющиеся предыдущими воплощениями Иисуса), либо его апостолы?
Несмотря на все усилия историков, археологов и филологов, нам пока неизвестно ни одного гностического текста, который явно предшествует рождению христианства.
Можно, наконец, предположить и еще один вариант: гностицизм был продуктом внутренней эволюции иудаизма. Но если это так, то как же получилось, что о соответствующей иудейской секте не упоминает Иосиф Флавий?
Ответ заключается в том, что он о ней упоминает. А именно – когда говорит об «ессеях».
Ессеи, согласно Иосифу Флавию, «твердо веруют, что, хотя тело тленно и материя невечна, душа же всегда остается бессмертной; что, происходя из тончайшего эфира и вовлеченная какой-то природной пленительной силой в тело, душа находится в нем как бы в заключении, но как только телесные узы спадают, она, как освобожденная от долгого рабства, весело уносится в вышину».
Это удивительное с точки зрения ортодоксального иудаизма верование.
Ортодоксальный иудаизм эпохи Второго Храма ничего не говорил о душе. Во всей Торе вы не найдете ни строчки, которая говорила бы, хоть с какой-то определенностью, не только о бессмертии человеческой души, но и вообще о ее существовании.
В Торе человек не мог видеть бога, человек не мог быть воплощением бога, человек не мог подниматься на небеса: и это было не случайностью, а наоборот, системообразуюшим принципом монотеизма. Между Богом и человеком лежала непреодолимая полоса препятствий, с колючей проволокой, со светом прожекторов, с постоянными теологическими патрулями и датчиками движения, которые бдительно отслеживали нарушителей. Между Богом и человеком не было никого: в Жреческом кодексе не было даже ангелов, вещих снов и говорящих животных. Идею души, которая является частью бога, ортодокс времен Ездры почел бы за чудовищное язычество и прельщение Израиля.
Даже ранние фарисеи о душе ничего не говорили: то, что обещает восставшим против Антиоха Эпифана повстанцам «Книга Даниила» – это вечная жизнь и воскресение тела. Те же верования характеризовали и римскую церковь, по крайней мере во II–III вв. н. э. Наш добрый старый знакомец Юстин Мученик, как мы помним, специально подчеркивал, что души не могут быть бессмертными. Взглядом бдительного теолога Юстин уловил, что бессмертная душа, как ни крути, является богом. «Души смертны и подвергаются наказанию», – утверждал Юстин. Безначален и неразрушим только Бог, а что воскресает – так это плоть.
И вот, согласно Иосифу Флавию, ессеи веровали не в физическое воскресение тела, а в то, что после смерти «душа, освобожденная от долгого рабства, весело уносится в вышину». Сравните с гностиками, которые «учат о том, что душа имеет происхождение божественное и низвергается в этот мир в наказание».
Однако мирные ессеи (если они вообще когда-либо существовали иначе, как на страницах Иосифа Флавия) были не единственные, кто обладал таким возвышенным и таким неортодоксальным представлением о человеческой душе, как о части бога.
То же самое убеждение, согласно Флавию, характеризовало кровавых сикариев.
В седьмой главе «Иудейской войны» рассказывается об обороне сикариями Масады – неприступной крепости Ирода на берегу Мертвого моря, в которой хранились запасы для долговременной осады и оружие для десяти тысяч человек. Диверсионная операция сикариев по захвату этого арсенала, собственно, и была началом войны, точно так же, как захват арсенала в Сепфорисе стал отправной точкой восстания Иуды после смерти Ирода в 4 г. до н. э. Сходство между обоими операциями только усиливалось тем, что Иуда Галилеянин, предок захватившего Масаду Мессии Менахема, и Иуда, сын атамана Езекии, поднявший восстание в 4 г. до н. э., был, вероятно, одним и тем же лицом.
Менахем вскоре после захвата Масады отправился в Иерусалим, провозгласил себя там царем и был убит, но его родственник, Елеазар бен Яир, продолжал командовать неприступной крепостью, ожидая пришествия Царствия Божия и время от времени разоряя окружающие городки. Жители этих городов были отнюдь не язычники, а другие евреи, которых обитатели Масады считали детьми Велиала уже за то, что они веровали в их же собственного бога по-другому.
«Нет никакой разницы, – говорили сикарии, – между ними и чужеземцами, так как они постыдно предали свободу, за которую так много было войн, и сами облюбовали римское рабство».
Это была удобная философия, позволявшая не только грабить безоружных крестьян вместо вооруженных римлян, но и возводившая этот грабеж в богоугодное дело.
Когда римляне осадили Масаду, то все сикарии, находившиеся в крепости, совершили массовое самоубийство, точно так же, как участники секты Джима Джонса в Джонстауне в 1978 г. Они убили своих женщин и детей, а потом перебили друг друга.
Но это был не просто акт отчаяния. Перед массовым самоубийством Елеазар бен Яир обратился к сектантам с прочувствованной революционной речью, которая, конечно, выдумана Иосифом, но опирается на идеи, хорошо ему знакомые.
Содержание этой речи было совершенно парадоксально. Все, что мы знаем об иудейском милленаризме той поры, заставляет нас полагать, что Царство Божие в нем – как и в «Откровении Иоанна Богослова», и даже в «Евангелии от Марка» – имело совершенно материальный характер.
Оно было Новым Небом и Новой Землей. Оно было Древом Жизни, посаженным у Престола Господа, Великого Царя, который сойдет, чтобы посетить землю со своей милостью. При его наступлении горы скакали, как овцы, небо сворачивалось, как свиток, и Мессия приходил с войском ангелов на облаках. Даже в Иерусалиме, в самый последний момент штурма Храма, жертвы были особенно велики, ибо обезумевшая толпа с женщинами и детьми искала спасения в горящем здании из-за слова некоего лжепророка, который именно в день штурма возвестил городу, что «Бог велит вам взойти к храму, где вы узрите знамение вашего Спасения». Из этого заметно, что толпа ждала Спасения, или, в обратном переводе, Иешу, – даже в самый последний момент, и это Спасение/Иеша были вполне осязаемы и материальны.
И вот теперь, когда восстание было разгромлено, а осажденным в Масаде фанатикам грозила мучительная смерть, их лидер вдруг сообщил своим подчиненным, что Царство Божие – не от мира сего.
«От самого раннего пробуждения сознания в нас нам внушалось унаследованным от отцов божественным законом – а наши предки подкрепляли это и мыслью, и делом, – что не смерть, а жизнь несчастье для людей. Ибо смерть дарует душам свободу и открывает им вход в родное чистое место, где их не могут постигнуть никакие страдания», – заявил им Елеазар.
Но это практически слово в слово то, что говорят перед казнью апостол Иуда Фома и апостол Филипп! Они именно что хотят освободиться от бренной плоти, чтобы поскорее попасть в Рай на небо!
Никаких аналогов подобным заявлениям в ортодоксальном иудаизме нет и не может быть. Вы можете прочесть всю Тору, и нигде не найдете, что смерть «дарует душам свободу». «Закон», о котором говорит террорист Елеазар, – это вовсе не сама Тора, а именно что учение «четвертой секты».
Сикарий Елеазар бен Яир называет душу «родственной богу». «До тех пор, пока они (души) находятся в оковах бренного тела и заражены его пороками, они, в сущности говоря, мертвы, так как божественное с тленным не совсем гармонирует, – продолжает Елеазар, – но когда она (душа), освободившись от притягивающего его к земле и навязанного ей бремени, достигает своей родной обители, только тогда она обретает блаженную мощь и ничем не стесняемую силу».
На первый взгляд это совершенно парадоксальный оборот дела! Все, что мы знаем о «четвертой секте», свидетельствует, что она именно что надеялась на триумф Царства Божия на земле и деятельно внедряла оное огнем и мечом. Но только на первый взгляд.
На самом деле такой поворот дела очень логичен. Речь Елеазара бен Яира напоминает басню про «зелен виноград». Когда восстание только начиналось, в политической программе секты значились физическое бессмертие, венцы и престолы. Когда программа оказалась невыполненной по независящим от ее авторов обстоятельствам, авторы заявили, что венцы, престолы и бессмертие ждут их последователей на небе.
Иначе говоря, мы можем предположить, что иудейский гностицизм возник как разновидность учения зилотов.
И в самом деле – между гностическими текстами и текстами Кумрана насчитывается много поразительных параллелей. В чем-то их больше, чем параллелей между гностиками и ортодоксами.
