Итак, у нас есть две легенды. Одна – это христианская легенда об обращении в 30-х годах в христианство Абгара, царя Эдессы. Другая – это иудейская легенда об обращении в иудаизм в то же время царя Адиабены Изата и его матери Елены.

Мы склонны предполагать, что обе эти истории описывали одну и ту же ситуацию, а именно, покровительство, которое набатеи, эдессцы, адиабенцы и парфяне оказывали религиозным врагам Ирода и римлян. Эдесса и Адиабена были расположены на одном и том же торговом пути, тесно кооперировались друг с другом (например, в 194 г. н. э. при нападении на римский Нисибис), и обе династии были связаны родственными узами. Мы знаем, например, что однажды в Эдессе шестнадцать лет правил «Ману, сын Изата», прервавший своим царствованием бесконечную череду различающихся только номерами Абгаров, – он был, видимо, сыном царя Адиабены.

У нас есть также две разных легенды о рассеянии апостолов. Согласно каноническим «Деяниям апостолов» верующие после гонения, «бывшего после Стефана», отправились по городам и весям Римской империи и «прошли до Финикии и Кипра и Антиохии, никому не проповедуя слово, кроме иудеев» (Деян. 11:19).

Согласно другой версии, которая неохотно и без большого энтузиазма упоминается Евсевием Кесарийским, святые апостолы рассеялись по всей земле, и при этом Фоме по жребию «выпала Парфия».

Классическая библеистика XIX в., библеистика «маленького ручейка», именно первую версию признавала правильной, а вторую относила на счет неизбежного христианского преувеличения и хвастовства, – но, если подумать, вторая версия намного логичней.

Совершенно непонятно, зачем беглецам из подконтрольного римлянам Иерусалима, говорящим на арамейском и проповедующим только иудеям, бежать за семьсот с лишним километров в грекоговорящую и римлянам же подвластную Антиохию. Арамейская Эдесса, находившаяся почти на том же расстоянии, но за пределами империи, выглядела для многих из беглецов куда более логичным пунктом назначения.

Милленаристы бежали за Евфрат и еще по одной простой причине: они надеялись вернуться.

Любая секта, потерпевшая временное поражение, имеет два шанса восстановить свое влияние. Один – это поднять новое восстание. Другой – увеличивать численность, вербуя во время мира новых сторонников. Вербовка происходит прежде всего за счет того, что секта забирает имущество у своих богатых покровителей и раздает их бедным – ровно так, как это делал апостол Фома, строя царю Гундафору дворец.

Особенно тут способствуют всякие природные бедствия – землетрясения, голод и пр. Их, во-первых, всегда можно объяснить гневом Бога (причина для гнева найдется всегда), а во-вторых, раздача продовольствия голодающим является непревзойденным способом вербовки.

Именно такой голод разразился в Палестине в царствование императора Клавдия, то есть после 44 г. н. э. Христианская община не замедлила им воспользоваться и, согласно «Деяниям апостолов», собрала «пособие братьям, живущим в Иудее» (Деян. 11:29).

Что еще интереснее, именно этот голод и вызвал приезд царицы Елены в Иерусалим. Согласно Иосифу Флавию новообращенная назорейка, узнав о голоде, отрядила людей для покупки хлеба в Египте и фиников на Кипре, а сын ее дополнительно послал в Иерусалим много денег. «Распределенные среди нуждающихся, эти суммы спасли многих от жестоких мучений голода».

Раздачи продовольствия привели к росту популярности секты, и в 46 г. н. э. в Иудее вспыхнуло новое восстание.

Во главе его стоял некий пророк, обещавший своим приверженцам раздвинуть воды Иордана, так же как в древности это сделал Иисус Навин. Иосиф Флавий именует его «гоисом» (γόηс), то есть колдуном, волшебником.

Гоис –  это стандартный термин, которым Иосиф называет пророков «четвертой секты». Это также тот самый термин – колдун, обманщик, волшебник, – которым апостола Иуду Фому в «Деяниях Фомы» постоянно именуют его враги.

«Он выдавал себя за пророка и уверял, что прикажет реке расступиться и без труда пропустить их», – пишет Иосиф. Вместо расступившихся вод бунтовщиков встретила римская кавалерия, и голова гоиса была выставлена в Иерусалиме в назидание другим бунтовщикам.

Как звали нашего гоиса?

Согласно единственному упоминанию, сохранившемуся о нем в «Иудейских древностях», его звали Феуда. Роберт Эйзенман считает, что Феуда – это и есть Иуда Фома.

В таком случае биография апостола Иуды Фомы получает логическое завершение.

После казни Иисуса и разгрома возглавленного им восстания часть его сторонников сбежала в арамейскоговорящие земли, лежавшие за Евфратом. Это были люди влиятельные (см. историю о «иудейском вельможе Товии»), вооруженные и, несомненно, фанатики. Их предводитель называл себя новым Христом.

Цари этих земель покровительствовали секте. Благотворительная деятельность адиабенской династии в Иудее, как мы знаем, не ограничивалась раздачей продовольствия. Спустя двадцать лет эта благотворительность кончилась участием Монобаза и Кенедая, а также множества неназванных «родственников и детей» царя Изата в Иудейской войне.

Возможно, первая попытка развязать такую войну имела место в 46 г. н. э., сразу после того, как умер последний формально независимый царь Иудеи, Ирод Агриппа, и территория снова перешла под прямой контроль римлян. Для милленаристов это было страшное оскорбление, а для правителей Эдессы и Адиабены – признак того, что они следующие в очереди.

Мощные продовольственные вливания из-за Евфрата способствовали росту популярности секты, и в первую очередь того ее предводителя, который имел базу в тех краях, то есть Иуды Фомы. В 46 г. н. э., набрав достаточно сторонников, он поднял восстание, был разбит войсками Куспия Фада, захвачен в плен и казнен.

Статус «духовного близнеца», на который претендовал Иуда, ставит перед нами еще одну огромную проблему.

Мы очень плохо знаем подлинную историю эволюции веры в Иисуса за Евфратом. Но мы зато очень хорошо знаем, кто был тот человек, который – несмотря на всю цензуру, которой он подвергнут в Новом Завете – руководил Иерусалимской церковью в течение тридцати лет, до 62 г. н. э., пока его не сбросили по приговору Синедриона со стены Храма.

Это был физический брат Иисуса, Иаков, по прозвищу Цадок, фанатик, не евший мяса и не пивший вина, – ее Папа, ее Первосвященник, ее абсолютный владыка, тот человек, о конфликте с которым глухо говорят письма апостола Павла, тот, чьи эмиссары, видимо, и били Павла по всем городам империи от Листры до Фессалоник за неправильную интерпретацию идей вождя.

Каковы были в таком случае отношения физического брата и духовного близнеца?

Как мы уже отмечали, «Евангелие от Фомы» хорошо помнит о первенстве Иакова и считает, что после того, как Иисус оставит паству, ее лидером будет «Иаков Праведник, ради которого были созданы Небо и Земля» (Фм. 12).

Однако несложно также заметить, что титул Иуды представлял собой плохо скрытую полемику с притязаниями Иакова. Иаков был физический брат Иисуса. Иуда Фома – поднимай выше – был его духовный близнец.

Теология духовного близнеца представляла для Иакова как минимум потенциальную проблему. Если каждый Лжец начнет заявлять, что он стал Христом, – что будет с организацией и иерархией?

Роберт Эйзенман, представивший публике нетривиальную и резко расходящуюся с обычной трактовку кумранских текстов, полагает, что Кумран контролировался именно партией Иакова Праведника. И что когда «Дамасский документ» – один из главных текстов Кумрана – говорит о некоем Лжеце, который увел с собой часть общины, то «Дамасский документ» имеет в виду Павла.

Однако Лжец – понятие безразмерное. Лжец, он же Диавол, он же Псевдомартус, он же Еретик, – это любой, кто отклонился от генеральной линии партии. Точно так же, как ригидное доктринерство марксистов сопровождалось постоянными расколами, – точно так же и сверхжесткая иерархия зилотов постоянно сопровождалась появлением все новых и новых Лжецов. Иуда Фома, пользовавшийся поддержкой арамейскоговорящей общины за Евфратом, был в начале 40-х гг. куда более весомым кандидатом на роль Лжеца, чем отщепенец Павел.

Возвышенная теология Иуды Фомы могла иметь в своей основе обыкновенное политическое соперничество. В основе мистического тезиса о том, что Христом может стать каждый, лежала война за влияние. И если это так, то гибель Иуды Фомы имела одно важное следствие: она способствовала концентрации власти в руках Иакова Праведника.

Мы не претендуем на то, что реконструкция наша полностью достоверна, – в ней слишком много дыр, белых пятен, лихих отождествлений и неоправданно спрямленных углов.

Мы едва-едва коснулись истории арамейскоговорящих последователей Иисуса за Евфратом – вернемся к этой истории в рассказе о манихеях и эльхасаитах. Мы преследовали в этой главе цель показать две важных вещи.

Первое: география распространения раннего христианства несовместима с теорией «маленького ручейка», а разногласия между сектантами не ограничивались спором между Иаковом Праведником и апостолом Павлом.

Второе: «Евангелие от Фомы» сохранило для нас некоторые очень ранние изречения, не вошедшие в канонические грекоязычные Евангелия. Оно было «прямым и почти неразрывным продолжением учения самого Иисуса, не имеющим параллелей в канонической традиции».

Учитывая тот факт, что эти изречения имели протогностический характер, утверждение римской церкви о том, что гностицизм был «поздней ересью», вряд ли могло быть правдой.

Апостол Иуда Фома, современник и ученик Иисуса, считавший себя новым воплощением Мессии, был, с точки зрения не существовавших еще ортодоксов, еретиком и гностиком.

Но был ли он единственным гностиком в своем поколении?

Продолжим рассказ.