Как мы уже говорили в предыдущей книге, слово «христианин» не было и не могло быть первоначальным названием верующих в Иисуса. Ведь эти верующие говорили на арамейском, а слово «христианин» было греческим. Поэтому немудрено, что в Новом Завете оно употребляется только три раза. Из этих трех раз дважды оно однозначно вложено в уста их врагов. Третий случай касается времени появления этого названия.

«Деяния апостолов» сообщают, что верующие «были названы (или провозглашены) христианами» (Деян. 11:26) в той самой Антиохии, куда они бежали после беспорядков на ступенях Храма. Автор этой работы полагает, что речь идет о Сенатусконсульте 36 г. н. э., который запрещал секту христиан на всей территории империи. Возможно, этот же закон упоминается в «Псевдоклиментинах», где рассказывается, как в разгар магического поединка Симона Волхва и апостола Петра императорский гонец привез в Антиохию указ о запрете всех гоисов.

Так или иначе, очень похоже, что слово «христианин» было римским юридическим термином. Верующие в Иисуса в своих ранних текстах вкладывали его в уста врагов. А все протоколы допросов христиан римскими чиновниками (которых до нас дошло порядочно в составах ранних и самых лучших житий святых) начинаются именно с этого термина. «Ты христианин?» – спрашивает обвиняемого римский чиновник.

На территории Иудеи, знакомой с верой в Иисуса еще до сенатусконсульта, слово «христианин» было не очень распространено, и в арамейскоговорящей среде для обозначения верующего в Иисуса использовалось другое слово – нацрайе, то есть назореи (на иврите – ноцрим). Так, власти в нем именуют Павла «представителем назорейской ереси» (Деян. 24:5).

Назореем в Новом Завете называется и сам Иисус. Это – его стандартное имя. Прозвище Иисуса – Иисус Назорей, точно так же, как прозвище его брата Иакова – Иаков Праведник. Апостолы с готовностью совершают чудеса «во имя Иисуса Христа Назорея» (Деян. 3:6) и проповедуют именем «Иисуса Христа Назорея» (Деян. 4:10). Матфей даже связывает это прозвище с неким пророческим изречением: «Да сбудется реченное из пророков, что Он назореем наречется» (Мф. 2:23).

Употребляется это прозвище и властями. «И этот был с Иисусом Назореем», – говорит служанка первосвященника о Петре (Мф. 26:71). А надпись, вырезанная по приказу Понтия Пилата на кресте Иисуса, гласила: «Иисус Назорей, царь Иудейский» (Ин. 19:19). Надпись эта и ставляла перед собой полный перечень его прегрешений.

Если на территории Римской империи в конце концов победило слово «христиане», то в Палестине и за ее пределами последователей Иисуса продолжали называть назореями. Епифаний из Саламиса сохранил для нас важные сведения о том, что проклятие еретикам, принятое фарисеями сразу после конца Иудейской войны в Явне и теперь известное как биркат ха-миним, в античности часто звучало именно как проклятие назореям. Евреи, – сообщает Епифаний, – «встают на рассвете, и в полдень, и к вечеру, и трижды в день, когда они читают свои молитвы в синаногах, они проклинают и предают их анафеме. Трижды в день они говорят: «Да проклянет бог назореев».

Слово «назорей» дожило в семитских языках до наших дней. До сих пор христианин на иврите будет ноцри, а на арабском – насрани.

Тут надо уточнить, что иврит имеет два похожих корня, НЦР и НЗР, с близким и взаимозаменяемым значением. На греческом они вовсе не различаются, потому что ивритской буквы «цадик» (и русской «це») в греческом нет.

Корень «НЗР» (Быт. 49: 26; Чис. 6:13) – несет в себе значение «отделенный», «посвященный богу». Назорей – это тот самый назорей Самсон, который не стриг волос. А вот «НЦР» (Исх. 34:7; Пс. 34:13, и т. д.) – это «хранить», «сберегать», «охранять», «сохранять в тайне». «Ноцер тора» – хранящий закон, (Пр. 28:7), «ноцер дарко» – хранитель своего пути (Пр. 16:17).

Ивритское ноцрим происходит именно от НЦР – «соблюдать», «сторожить», «хранить». Ноцрим ха-брит – это «хранители завета». Это – те, кто соблюдают завет, а также те, кто хранят тайну.

Иначе говоря, само прозвище Иисуса, Ноцри, указывало на еврея, фанатически соблюдающего закон. Слово это было, конечно, совершенно неприемлемо для будущей церкви.

Поэтому оно очень рано подверглось манипуляциям. Авторы канонических Евангелий стали объяснять, что Иисус назывался назореем, потому что происходил из несуществующего города Назарета, – каковой город появился на карте Галилеи только после победы христианства.

В течение довольно долгого времени церковь сохраняла трезвое понимание того, что «христиане» и «назореи» – это одно и то же.

«Евреи зовут нас назореями», – писал в конце II в. н. э. Тертуллиан. Даже Евсевий Кесарийский уточнял в начале IV в.: «Те, кого раньше в насмешку называли назореями, теперь христиане». Уже упомятый Епифаний не только подтверждал, что христиане сначала назывались назореями, но и сообщал, что эта секта существовала до Иисуса Христа. «Секта назореев была до Христа и не знала Христа. Но кроме этого, как я показал, все называли христиан назореями».

Однако с течением времени ситуация поменялась. Назореи были объявлены победившей церковью еретиками. Ересь их заключалась в том, что они верили в Христа, но соблюдали иудейский закон.

«И до сих дней во всех восточных синагогах, – сообщает бл. Иероним, – среди иудеев есть ересь, до сих пор проклинаемая фарисеями, которую они называют миним и которую народ называет назореями. Они верят во Христа, Сына Бога, рожденного от девственницы Марии, и считают, что он был казнен при Понтии Пилате и воскрес, во что и мы верим, но, желая быть и иудеями, и христианами, они оказываются и не иудеи, и не христиане.

Назореи, – сообщает Епифаний, – «прекрасно натасканы в иврите… Они отличаются от евреев и отличаются от христиан только вот в чем. Они не согласны с евреями, потому что они пришли к вере во Христа, но, так как они до сих пор скованы Законом – обрезанием, субботой и прочим, они не в согласии с христианами».

В пределах Римской империи слово «христиане» в конце концов вытеснило слово «назореи», но за ее границей дело обстояло иначе. Там слово «назореи» продолжало сущестовать, и надпись жреца Картира, главного идеолога зороастризма при царе Бахраме I, гласит: «Учения Аримана и демонов были изгнаны из царства и были уничтожены, и евреи, шаманы, брахманы, назореи, христиане и мактаки и манихеи были раздавлены в царстве».

Как мы видим, Картир отличал соблюдающих Тору нацрайе от христиан, приверженцев римской церкви. То же самое различие делает и Псевдо-Захария. Он сообщает о том, как персидский генерал попросил полководца Юстиниана Велизария отложить битву до конца празднования Пасхи «ради назореев и евреев в моем войске и ради вас, христиан». Арамейское нацрайе было стандартным наименованием христиан во всех арамейскоговорящих церквях. Производные от этого слова в качестве обозначения последователей Иисуса использовали также все народы, сталкивавшиеся с ними за пределами империи, то есть арабы, персы и армяне.

Несложно заметить, что утверждение Талмуда о том, что адиабенская царица Елена, принявшая иудаизм, та самая царица, чьи родственники потом пали в Иудейской войне, стала ревностной назорейкой, звучит по меньшей мере двусмысленно. Не одни христиане при желании могли путать «ц» и «з».

Как мы уже говорили, «Деяния апостолов» рассказывают нам в основном о путешествиях апостола Павла по городам Римской империи. Средиземное море было огромным тысячеполосным шоссе, связывавшим части империи в единое целое, и именно по этому тысячеполосному шоссе и плавал апостол к язычникам Павел: он проповедовал в Антиохии и на Кипре, в Афинах и в Коринфе, в Писидии и Киликии, в Ионии и Памфилии. В результате у нас создается впечатление, что вера в Иисуса распространялась именно на территории Римской империи. Кроме того, у нас создается впечатление, что эта вера была ровно такой, какую проповедовал Павел.

На самом деле картина была принципиально другой. Самым логичным местом для бегства после преследований для арамейскоговорящих последователей Иисуса были именно арамейскоязычные земли за Евфратом.

Эдесса и Антиохия находились всего в 300 км друг от друга, но в них вел принципиально разный путь. Путь в Антиохию лежал по римским владениям: Антиохия находилась в 600 км морем от Кесарии, и еще 130 км пешком надо было пройти в Кесарию из Иерусалима.

Путь в Эдессу шел по ту сторону римской границы, по набатейским землям, правители которых в 30-х гг. н. э. были резко враждебны династии Ирода и постоянно укрывали у себя сражавшихся с ним «разбойников». А сама Эдесса была, по сути, первым арамейскоговорящим оазисом, который ждал путников за Евфратом.

Первый путь был, несомненно, удобней и проще для бродячих пропагандистов, призванных просвещать и обращать евреев в синагогах. К их услугам были римские постоялые дворы и великолепная система дорог и морских перевозок. Второй путь был единственно возможный для вооруженных групп.

Именно верующие в Иисуса евреи «принесли христианство в Месопотамию и далее на восток, тем самым положив основание семитскому, арамейскоговорящему, сирийскому христианству», – писал еще в 1968 г. Жиль Киспель. Более того, от Кумрана до Эдессы шла прямая линия. «Традиция, связанная с Фомой, была древнейшей формой сирийского христианства».

Эта традиция проявлялась во многом. Прежде всего в самом оригинальном имени апостола, Иуда, которое сохранилось в эдесском христианстве, но исчезло в канонических Евангелиях. Проявлялось оно и в том, что именно «Евангелие от Фомы» сохранило в себе древнейшую форму, в которой в назорейской среде распостранялись слова Иисуса, – а именно, форму логой, коллекций изречений. Эта форма была чужда будущим ортодоксам, и они смогли адаптировать ее, только вставив гностические изречения Q в изобретенную Марком форму остросюжетного Евангелия.

Даже самые осторожные исследователи вынуждены признать, что «сирийское христианство долго сохраняло некоторые черты, которые могут быть объяснены происхождением из совершенно еврейского вида христианства».

Это касалось и его аскетизма, и его терминологии, и даже его архитектуры. Так, многие ранние сирийские церкви имели в центре своем возвышение, называемое бема, которое явно было позаимствовано из синагоги.

«Можно иногда только изумляться, – пишет Киспель, – как не могли более ранние поколения видеть то, что мы сейчас видим так ясно».

На самом деле ничего изумительного в этом нет. Наличие за пределами империи огромных и разнообразных пластов не-павловского и анти-павловского христианства противоречили главному тезису классической библеистики – о маленьком незаметном пророке Иисусе, который был обязан своей посмертной славой исключительно «второму основателю» христианства Павлу.

Нога Павла ни разу не ступала за пределы империи, и это было естественно. Даже внутри нее он постоянно подвергался нападениям со стороны ревностных иудеев, которые чуть не забили его до смерти в Листре и в Фессалониках, напали на него в Иерусалиме, послали сорок каких-то мрачных террористов, поклявшихся ни пить, ни есть, пока не убьют Павла. Только постоянное сотрудничество с римскими властями – с проконсулом Сергием на Кипре, с неназванным «тысяченачальником» в Иерусалиме и прокуратором Антонием Феликсом в Кесарии – спасло Павла от этих страшных сикариев.

Римские власти были крайне заинтересованы в месседже Павла, вносившем раскол в ряды воинствующих милленаристов. Что же касается самого Павла, то он был заинтересован как минимум в выживании. Особенно если учесть, что вражда Симона Волхва с Иаковом, братом Господним, носила не только теологический, но прежде всего личный характер. Ведь если верить «Псевдоклиментинам», то Павел/Симон Волхв был тот человек, который физически напал на Иакова Праведника на ступенях Иерусалимского храма, столкнул его со ступеней вниз и сломал ему ногу. Вряд ли Иаков Праведник хорошо после этого относился к Павлу.

За пределами империи действительно не было христианства. Зато за ее пределами были назореи. «Очень вероятно, – писал Барнард еще в 1968 г., что христианство зародилось в Эдессе в еврейской среде, которая имела тесные связи с палестинскими сектантами, и что самые ранние обращенные были, по большинству, евреи». В переводе с языка велеречивых эвфемизмов на реальный исторический процесс это значит: «милленаристы, веровавшие в Иисуса, бежали через набатейскую пустыню, перешли Евфрат и основали в Эдессе свои общины».

Среди этих общин очень рано сложилась легенда, что их глава, апостол Иуда по прозвищу Близнец, обратил в свою веру царя Эдессы Абгара.

Эта легенда ставила ортодоксов в очень сложное положение. Ведь само прозвище «Близнец» ярко свидетельствовало о гностическом характере самых ранних разновидностей эдесской веры. Все последующие богомерзкие гностические практики, все разговоры о превращении человека в бога, о духовных близнецах, все призывы «Од Соломона» «надеть на себя» любовь бога и найти его, «как любовник возлюбленного», все рассказы мессалиан о том, что «душа должна чувствовать то же при слиянии с Божественным Женихом, что женщина при совокуплении с мужем», восходили к единому общему предку – к прозвищу апостола Иуды, претендовавшему на то, что он является новым воплощением и духовным близнецом Христа.

Как связаны между собой ранняя эдесская легенда об обращении эдесского царя Абгара апостолом Иудой Фомой и история Иосифа Флавия об обращении адиабенской царицы Елены в иудаизм?

Конечно, безопасней всего предположить, что первая история не имеет никаких корней в реальности. Она была просто выдумана ортодоксами в IV в. н. э., как полагал великий Вальтер Бауэр, или родилась из полемики ортодоксов с манихеями в III в. н. э.. Эдесские христиане прочитали Иосифа Флавия, им стало обидно, что царь соседней Адиабены обратился в иудаизм, и они придумали своего обращенного в иудаизм Абгара. Возможно, они срисовали его с Абгара VIII Великого, который был большим другом Бардесана и, по крайней мере, не препятствовал тому, что этот мистик своими сладкоречивыми гимнами привлек к своему учению «всю знать».

От такого предположения и овцы сыты, и волки целы.

Мы можем безопасно рассуждать о том, что, оказывается, за границей Римской империи тоже существовали последователи Иисуса, но они тоже были маленькие, никому не известные, это тоже был маленький ручеек, который почему-то уже во II в. н. э. привел к появлению в Эдессе влиятельного теолога и царского фаворита Бардесана. (Согласитесь, если предположить, что царь Эдессы лично привечал веру Иисуса еще в I в. н. э., то от «маленького ручейка» не останется вообще ничего.)

Однако такое предположение не совсем отвечает имеющимся свидетельствам. Как ни скудны они (а, признаться, мы ничего толком не знаем об Эдессе, по крайней мере, до походов Траяна), а все-таки они показывают на ранний характер легенды об Иуде Фоме.

Они показывают, что она предшествовала поздней (и спорящей с ней) ортодоксальной «доктрине Аддая». Они показывают, что эта ранняя легенда была хорошо осведомлена об иудейском характере раннего эдесского христианства (вельможа Товия). Не факт, что эдесские нацрайе вообще читали Иосифа Флавия – источник римский, ангажированный и ненавистный зилотам. Зато мы легко можем предположить, что они знали об обращении царя соседней Адиабены и о геройских подвигах его родичей в Иудейской войне без всякого Флавия.

Одна из самых интересных разновидностей «доктрины Аддая» сохранилась в «Истории Армении» Мовсеса Хоренаци. Вообще-то Мовсес приводит эту легенду в довольно позднем ее виде, с «письмами Иисуса Абгару» и прочей ерундой. Но Мовсес при этом утверждает, что царь Эдессы Абгар был заодно и царем Армении, а царица Елена была его женой и вдовой.

Мы точно знаем, кто был царем Армении в 30–60 гг. н. э., и никаких Абгаров среди них не было. Откуда тогда Мовсес взял это утверждение? Мы можем сделать простое предположение. С большой вероятностью, Мовсес взял его из той самой «Истории Армении» Бардесана, которую он называет своим источником.

Это позволяет думать, что легенду об апостоле Фоме, наставнике царя Абгара, придумал Бардесан, наставник другого царя Абгара. Ее первоначальной задачей была легитимизация положения Бардесана при дворе путем легитимизации территориальных претензий Абгара VIII к Армении. Из нее получалось, что предок Бардесана был царем Армении – когда слушался Иуду Фому.

Но эта легенда II в. н. э., равно как и само положение Бардесана, возникла не на пустом месте. Точно так же, как и история об адиабенских царях, она опиралась на высокое положение иудейских милленаристов за пределами империи.

Если в пределах Римской империи эти люди преследовались потому, что мечтали положить конец власти киттим, то за ее пределами они ровно по тем же причинам пользовались поддержкой местных властей.

Мы знаем из Иосифа Флавия, что набатейцы систематически поддерживали и давали укрытия многочисленным галилейским «разбойникам», воевавшим против Ирода. За несколько лет до смерти Ирод был даже вынужден вторгнуться в набатейские владения специально для истребления лагерей этих «разбойников». Кумран, расположенный на «земле Дамаска», находился именно во владениях набатейского царя. Парфянские войска в 37 г. до н. э. вторглись в Иудею во главе с конкурентом Ирода, Антигоном. Ничто не заставляет думать, что Осроена и Адиабена – небольшие, но стратегически важно расположенные царства, которые должны были стать (и стали) первыми объектами римской атаки, – составляли тут исключение. Все эти земли поддерживали иудейских милленаристов ровно по той же причине, по которой немцы посадили Ленина в пломбированный вагон.

И эта стратегия окупилась. Иудейские фанатики были одним из важных факторов, который на добрую сотню лет задержал распространение Рима на восток. Они спасли Адиабену от римского вторжения в 66 г. н. э. и уничтожили планы Траяна по завоеванию всего Востока вплоть до Ганга в 117-м.

Другое дело, что эта поддержка привела к парадоксальным результатам. Преследуемое, озлобленное, загнанное в угол христианство на территории Рима продолжало оставаться непримиримым противником религии и культуры ненавистных киттим. В куда более гостеприимной атмосфере Месопотамии она быстро начала дрейфовать в сторону мистицизма и терпимости.

Типичным примером этого дрейфа может служить почитавшая Иисуса секта кукитов.

Расцвет ее основателя, Кука, приходился, по-видимому, на 160-е гг. н. э.. Иначе говоря, Кук жил несколько раньше Бардесана.

Кукиты отказывались хоронить мертвых и изгоняли из своей среды всех страдающих кожными заболеваниями или калек. Это патологическое пристрастие к ритуальной чистоте они совмещали со странной гностической мифологией, согласно которой, по-видимому, Иисус пришел на землю ни больше ни меньше, чтобы спасти свою невесту. Эта невеста была одной из семи девственниц, пришедших когда-то на землю вместе с Матерью Жизни, матерью Иисуса. На земле Мать Жизни и девственницы осквернились, и, собственно, процессом очищения их от скверны и был занят Иисус.

Кукиты вряд ли обладали большим влиянием и к V в., вероятно, исчезли без следа, поглощенные своими более удачливыми собратьями.

Мы здесь, однако, упоминаем эту секту вот почему. С одной стороны, она явно имела прямое генетическое отношение к иудейскому милленаризму. Изгнание из своей среды всех прокаженных и калек сразу напоминает нам о кумранском тексте под названием «Война сынов света против сынов тьмы», где из лагерей сынов света как раз и изгоняются прокаженные и калеки и по очень уважительной причине. А именно – они ввергают войско в состояние ритуального осквернения, и к этим оскверненным войскам не могут спуститься ангелы, чтобы воевать с ними в одном боевом строю.

С другой стороны, история про Мать Жизни и ее сына Иисуса, спасающего девственницу, живо напоминает нам множество восточных культов, и прежде всего – культ богини Атаргатис, очень популярный в Эдессе, с ее умирающим и воскресающим женихом. Точно так же, как римское христианство переводило иудейский милленаризм на язык греческой культуры и философии, точно так же и кукиты были явной адаптацией этого же самого милленаризма к местной месопотамской почве.

Более того, мы можем назвать еще один, – куда менее экзотический, чем кукиты, и точно уж известный всем пример добрососедских отношений между иудейскими милленаристами и заграничными язычниками – и этот пример есть не что иное, как история о трех магах, навестивших в Вифлееме младенца Иисуса.

Подчеркнем, речь идет именно о магах. Несмотря на то что в Синодальном переводе языческие мудрецы, навестившие Иисуса, фигурируют как волхвы, в греческом оригинале Матфея они называются именно «маги» (μάγοι) (Мф. 2:1). Это слово в тогдашнем греческом обозначало или зороастрийцев, или вавилонских звездочетов.

С точки зрения позднейшей римской церкви все языческие боги были дьяволами. Очень трудно представить в Евангелиях легенду о жрецах Зевса или Аполлона, пришедших навестить младенца Иисуса. Мы не видим в Евангелиях ни единой притчи, в которой Иисус беседует со стоиком, или киником, или последователем Платона, – а такую притчу было несложно вписать, если бы перед евангелистом стояла задача легитимизации учения Христа, как, скажем, еврейского киника. А вот легенда о поклонявшихся Иисусу парфянских огнепоклонниках (или вавилонских звездочетах) в Новом Завете есть.

Очень вероятно, что эта легенда родилась за пределами Римской империи как пропагандистская притча, долженствующая подчеркнуть теплые и дружеские отношения между иудейскими милленаристами и их восточными покровителями. Эта притча также легитимизировала восточное отношение к звездам и астрологии. Гностик Бардесан, к примеру, был известный астролог и считал звезды и планеты подчиненными богу духами – в отличие от людей, у которых есть свобода воли. Иначе говоря, Барседан, так же как восточные мудрецы, навестившие Иисуса, был, с точки зрения грека, магом.

Итак, как ни удивительно, но фантастическая на первый взгляд картина обращения царей, которую рисуют нам написанные в Эдессе «Деяния Фомы», оказывается не так уж далека от действительности.

Эдесские цари, как и их адиабенские родственники и коллеги, действительно могли благоволить иудейскому милленаризму. «В основании легенды вполне могли лежать факты». Другое дело, что та разновидность иудаизма, которой покровительствовали правители Эдессы, имела довольно мало общего с будущей церковной ортодоксией.