Они еще немного позагорали и пошли обедать. Нашли кафе с открытой верандой, куда пускали с собаками, заняли столик поближе к морю. Никита заказал еды на целый полк.

— Хватит! Хватит! — со смехом ужаснулась Нина. — Куда столько?

— Хочу тебя немного откормить.

— Что-то мне это напоминает «Молчание ягнят».

— Там было наоборот, — возразил Никита. — Он морил их голодом.

— Фу! Давай не будем перед обедом. Гадостное кино.

— Сама же вспомнила. И потом, мы же договорились: я не маньяк.

Нина вынула из сумки пакетик собачьего корма и две миски: в одну насыпала еды, а во вторую налила воды из пластиковой бутылочки, которую тоже извлекла из сумки.

— Ты и миски с собой носишь? — удивился Никита.

Алмазный взгляд был ему наградой.

— А ты думаешь, Курвуазье Шестой или даже Четвертый будет есть прямо с полу?

Никита перевесил сумку на спинку своего стула.

— После обеда я ее понесу. Мне как-то в голову не пришло, что ты таскаешь такие тяжести.

Нина отмахнулась, давая понять, что все это ерунда.

Они ели креветки (не такие вкусные, как вчера), густую похлебку из моллюсков, салат, копченых угрей и клубнику со взбитыми сливками на десерт.

— Не твоя? — в шутку спросила Нина, кивком указывая на проплывающий по морю парусник.

— Это «летучий голландец», — ответил Никита.

— Тот самый? Разве он такой маленький?

— «Того самого» давно никто не видел… разве что в опере Вагнера. А этот «летучий голландец» — парусный швертбот олимпийского класса.

Эту ценную информацию Нина усвоила молча.

— Ты когда-нибудь участвовал в соревнованиях?

— Нет, я увлекся парусным спортом довольно поздно, и потом… чтобы участвовать в соревнованиях, этому надо посвящать все свое время, а у меня много работы.

После обеда Никита предложил съездить в Палангу.

— Там видно будет, — уклончиво ответила Нина.

— Эх, жаль, не взяли мы с утра машину! — посетовал он. — Теперь тащиться домой пешком. Но можно взять велосипеды напрокат. Давай?

— Давай лучше пройдемся, — отказалась Нина. — После такого обеда мне надо сбросить пару центнеров.

— Тебе надо набрать пару центнеров.

— Опять людоедские разговоры? Разве ты не сыт?

— Сыт, но это временное явление. Пока до дому доберемся, опять проголодаюсь. Но тобой закусывать не буду, не бойся.

Они вышли на набережную.

— Смотри, — Никита указал на афишную тумбу, — твой родственник.

Анонсировался фильм, снятый старшим внуком Маклакова, с которым Нина никогда в жизни не встречалась. Он приходился ей племянником, но был старше ее на двенадцать лет.

— Я не могу относиться к нему всерьез, — призналась она. — И дело не в том, что он мой родственник. Все это, — она тоже кивнула на тумбу, — вообще не имеет отношения к искусству. Просто дали богатенькому мальчику поиграть в кинематограф: «На, мальчик, играй!» Вот он и играет. А ты хотел пойти посмотреть? — спохватилась Нина.

— Боже упаси! Я терпеть не могу наши политические боевики типа «Личный номер». По-моему, люди просто компенсируют свои комплексы. Выигрывают на экране битвы, проигранные в жизни.

— Согласна. Только это не политический боевик, это ремейк американского фильма, что позорно вдвойне.

— Не любишь американское кино?

— Я не люблю ремейки.

Никите захотелось поспорить, просто чтобы узнать ее мнение. Они шли назад той же живописной дорогой, времени было сколько угодно. Летний день тянулся бесконечно.

— Ну, бывает же, что актерам нового поколения хочется блеснуть в яркой роли. В театре ведь ставят по-разному одни и те же пьесы, — осторожно начал он.

— Театр — это совсем другое дело, — возразила Нина. — Бывают успешные постановки. Бывают провальные. А вот в кино я ни разу не видела, чтобы кто-то блеснул в ремейке. Актеров заменяют спецэффекты. Ну, вспомни хотя бы «Идеальное убийство» Хичкока. Разве можно сравнить ремейк с оригинальной версией? Столько технологии, что актерам нечего играть, а авторская идея просто отброшена за ненадобностью.

— Любишь Хичкока? — улыбнулся Никита.

— Обожаю.

— «Птицы», — полувопросительно предположил он.

— «Психоз», — сказала Нина.

— «Головокружение».

— «Завороженный».

— «Окно во двор».

— «Веревка». Я считаю «Веревку» лучшей экранизацией Достоевского, притом что это вообще не экранизация.

— Интересная мысль. Мне как-то не приходило в голову взглянуть на картину под этим углом, — признался Никита. — А что еще ты любишь?

— У Хичкока?

— Нет, вообще в кино.

— Банально звучит, но я люблю хорошие фильмы. Обожаю старое американское кино. Черно-белое. В нем есть своя эстетика, своя особенная красота. Черно-белая пленка дает удивительную глубину кадра, светотень, моделировку, фактуру… Я увлеклась, когда в институте училась. Мы изучали историю костюма, а старое американское кино — это целая энциклопедия. Я пересмотрела кучу фильмов. Даже мечтала создать черно-белую коллекцию в стиле ретро и назвать ее «Кинематограф». Знаешь, как у Левитанского: «Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино…»

— А почему «мечтала»? — Никита сделал ударение на последнем слоге.

— Ну… — Нина бросила на него сумрачный взгляд исподлобья. — Причин много. Я еще не доросла до самостоятельной коллекции. И потом, я боюсь, люди не поймут. Кинематограф стал цветным. Я как-то раз увидела в телепрограмме «Касабланку», обрадовалась, а фильм оказался искусственно раскрашенный. Все удовольствие пропало.

— У меня целая коллекция старых американских фильмов. И «Касабланка» есть. В черно-белом варианте, — успокоил ее Никита. — Можем посмотреть, когда захотим. А черно-белое кино и сейчас снимают.

— «Список Шиндлера», — подсказала Нина. — Великий фильм, но не тема для коллекции от кутюр.

— Ты все-таки не бросай эту затею. Затея отличная.

Они вернулись в поселок.

— Ну что? — спросил Никита, остановившись у коттеджа Павла Понизовского. — Едем в Палангу?

— Я устала, — призналась Нина, — хочу немного отдохнуть.

— У нас полно времени. Сейчас только полшестого. Давай я зайду за тобой в восемь.

— В восемь? А это не поздно?

— Шутишь? В Паланге жизнь начинается после десяти вечера. Я покажу тебе свою яхту… С берега, с берега, — поспешил успокоить ее Никита. — На Мадейру сегодня не поплывем. Потом пойдем куда-нибудь поужинать…

— Мне кажется, я проголодаюсь где-то ближе к февралю, — заметила Нина.

— Дождемся вечера, там видно будет. А потом, если захочешь, давай пойдем потанцуем.

Опять знакомое облачко набежало на ее лицо, но она решительно тряхнула головой:

— А давай.

Вернувшись домой, Никита принял душ, побрился и, что было ему совершенно несвойственно, начал изучать свой гардероб. Предстоящий поход в ресторан можно было считать их первым свиданием, и ему хотелось не ударить в грязь лицом. Вся его одежда была спортивного стиля, но здесь все так одевались. Разве что туристы-провинциалы приходили в рестораны в тяжелых костюмах с галстуками, но такие попадались все реже.

Наконец он выбрал белые джинсы, черную рубашку и белую джинсовую куртку, которая могла сойти за пиджак. К этому костюму у него были белые итальянские мокасины.

Ровно в восемь он подъехал на машине к коттеджу Павла, который уже мысленно называл коттеджем Нины, и ее «сторож» заранее возвестил о его приближении.

Она открыла, все еще закутанная в банную простыню, с тюрбаном из полотенца на голове.

— Извини. Я задремала и не заметила, что уже поздно. Проходи, присядь. Я сейчас.

— Мы никуда не спешим. Что ты наденешь?

Она обернулась уже в дверях спальни.

— Я думала, брюки. В Паланге, наверное, уже прохладно. А что, это так принципиально?

— Тебе нужно носить мини-юбки. Грех прятать такие ноги.

— Вот загорю как следует…

— Нет, давай сейчас.

— Ну, жди.

Нина ушла в спальню, а Никита, оставшись в гостиной, опять принялся изучать загадочный рисунок. Воровато оглядываясь, он вытащил лист из рамки, но на обратной стороне не было ни подписи, ни даты, ни каких-то пометок. Он еле успел вставить лист на место, когда Нина вернулась.

На ней было белое льняное платье-халатик, доходящее до середины колена, отороченное узким черным кантом. Ее лицо, поразившее его при первой встрече своей меловой бледностью, за два дня успело покрыться легким золотистым загаром. Никита заметил, что она немного подкрасилась: удлиненные к вискам глаза казались особенно глубокими и загадочными. Волосы были сколоты на затылке какой-то хитроумной пряжкой с круглой перламутровой вставкой. Она надела черные туфельки на шпильках и повесила на плечо маленькую вечернюю сумочку на тонком ремешке.

— Так сойдет?

Она была ослепительна. Никита это честно признал.

— Скажешь тоже! Ладно, идем. — Нина подхватила свою белую ажурную шаль, висевшую на стуле, и повернулась к Кузе:

— Кузя! Ты остаешься за старшего. Сторожи!

Кузя жалобно заскулил, сообразив, что его с собой не берут, потерся об ее ноги, но потом послушно ушел на место.

Возле дома их ждал маленький двухдверный джип с причудливым и забавным радиатором. Нина никогда такого раньше не видела. Ей понравилось, что у Никиты такая компактная машина. В Москве она привыкла к громадным джипам величиной с автобус, но они ей не нравились. Они напоминали машины, в которых разъезжали по Чикаго 30-х годов американские гангстеры.

— Запрыгивай.

В машине Никита предложил ей выбрать музыку, но Нина сказала, что по правилам выбирать должен тот, кто сидит за рулем. Он засмеялся и врубил Глена Миллера. Они быстро домчали до Паланги под «Серенаду Солнечной долины», и Никита сразу свернул к яхт-клубу. Оставив джип на стоянке, они пошли вдоль причала. Зябко ежась, Нина накинула шаль.

— Хочешь мою куртку? — спросил Никита и уже начал снимать ее, но она молча покачала головой. — Вот моя яхта.

— «Антарес»? — переспросила Нина, прочитав надпись на корме.

— Это звезда, — пояснил он.

— Я знаю. Мне почему-то казалось, что яхтам дают женские имена.

— А кто сказал, что «Антарес» не женское имя?

— Антарес — это значит анти-Арес, то есть противостоящий Аресу. А Арес — это то же самое, что Марс, бог войны. Я где-то читала. — Нина вдруг почему-то смутилась.

— А разве богу войны не может противостоять женщина? По-моему, вполне логично. Но я готов назвать яхту «Ниной», если ты взойдешь на борт.

— Ну зачем? — заупрямилась она. — Я уже все видела. Яхта красивая.

— Смотри. — Никита указал куда-то вниз. — Она пришвартована. Она не тронется с места. Считай, что это продолжение причала.

Он провел Нину по шаткому трапу. Они вступили на палубу, полюбовались одинокой стройной мачтой со свернутыми парусами, потом он показал ей внутренние помещения.

Ее поразило, что яхта такая большая. Здесь были три каюты и еще кают-компания, кубрик, душевая, какие-то подсобные помещения и даже опреснитель воды.

— С тупой настойчивостью кретинки спрашиваю еще раз: неужели тебе не страшно? — повторила Нина, когда они опять поднялись на палубу.

— Нет. Бывает, конечно, что яхты тонут, люди пропадают, но это случается крайне редко. Знаю, статистика тебя не убеждает, но у нас есть все необходимое, чтобы не утонуть. Спасательные жилеты, страховочное снаряжение для работы в шторм, надувная шлюпка, автоматически надувающийся плот, сигнальный маяк, сверхвысокочастотное радио и даже спутниковый телефон. И потом, смерть в воде — одна из самых безболезненных. В холодной воде быстро наступает общее онемение. Внезапная остановка дыхания — это называется апноэ — отключает функции мозга, поэтому паники не чувствуешь…

— Ради бога, перестань! — Нина зажала уши ладонями. — Откуда у тебя эта жуткая осведомленность? Ты что, специально это изучал?

— Представь себе, да. Надо же знать, что тебя ждет. Но я прошел на этой яхте где-то тридцать тысяч миль и, как видишь, до сих пор жив. Когда доверяешь товарищам, ничего не страшно. Мы втроем ведем яхту посменно. Отстоял вахту, можешь отдыхать, возиться в кубрике, спать, читать, любоваться горизонтом. Вода глубокая, синяя-синяя, хороший ветер… Дельфины выпрыгивают из воды и резвятся рядом с яхтой целыми стаями. А ночью — я особенно люблю ночные вахты — над головой целое море звезд. Огромных, мохнатых, не таких, как у нас на Севере. Скорпион перечеркивает небо, как рубец от удара хлыстом, а в нем ярче всех горит Антарес. Извини, я увлекся, — смутился Никита. — Идем, тебе, наверное, холодно…

— Ты очень красиво рассказываешь, — отозвалась Нина, пока он помогал ей сойти на причал, — но все равно мой разум отказывается это воспринимать. Прости, в моей булавочной головке не умещается, как могут тридцать тонн железа держаться на воде и не тонуть.

— «Если тело вперто в воду», — напомнил Никита.

— Прекрасным образом потонет, если удельный вес больше.

— Смотри-ка ты, профессионально рассуждаешь, — засмеялся он.

— Школьный курс.

— Но ты же видишь: не тонет. Значит, удельный вес меньше.

— Не понимаю, как это может быть, — упрямо повторила Нина.

— Ладно, пошли ужинать.

 

Музыка в ресторане, к счастью, играла негромко: танцплощадка была вынесена на круглую стеклянную веранду. Пропустив Нину впереди себя в зал, Никита ощутил прилив мужской гордости. В ресторане были элегантно одетые женщины, но попадались и дамы в люрексе, увешанные побрякушками. Нина могла дать сто очков вперед и тем и другим. В своем простом белом платьице с узкой черной оторочкой она казалась прохладной, чистой, строгой и неприступной. Пряжка с перламутром, как маленькая луна, мерцала в ее черных волосах. Приятно появиться на людях с такой женщиной.

Метрдотель дал им столик у стеклянной стены с видом на море и предложил заказать коктейли, но Нина попросила минеральной воды, и что-то толкнуло Никиту последовать ее примеру. Он и самому себе не смог бы объяснить, что это было, но чувствовал, что поступил правильно.

Он открыл меню и начал переводить ей литовские названия.

— Откуда ты знаешь литовский?

— Учил специально. Я решил, раз уж у меня здесь дом, надо выучить язык.

— А мне ужасно неловко, что я не знаю.

— Ничего, я буду твоим чичероне.

— Я совсем не голодна, — призналась Нина.

— Ну возьми хоть что-нибудь! Вот если бы ты ужинала дома, что бы ты съела?

— Немного творога.

— Тогда возьми «Капрезе». Это такой мягкий белый сыр с помидорами.

— Мой размер, — кивнула она.

— Бережешь фигуру?

— Я о ней даже не думаю. Нет, я просто не голодна.

— Может, угрей? Тебе же понравилось за обедом.

— Они подадут огромную порцию, а мне больше одного кусочка не съесть. Жалко будет, если пропадет.

— Все, что ты не съешь, доем я, — пообещал Никита.

— А разве это комильфо?

— Это Литва, — улыбнулся Никита. — Европейская страна. Здесь считается, что клиент всегда прав, а его комфорт важнее всего. — Он заказал ей порцию угря и «Капрезе», а себе — салат и свиную отбивную. — А пить что будешь?

— Бокал белого вина, — ответила Нина.

— Ты не против, если я закажу себе красного?

— Почему я должна быть против? К мясу полагается красное. — Тут Нина нахмурилась. — А это ничего, что ты будешь пить? Ты же за рулем.

— Я не собираюсь напиваться вдрызг. И потом, это же Литва. Здесь не такие строгие законы, как в России.

— Где суровость законов искупается их неисполнением.

Это было сказано с таким ожесточением, что Никита недоуменно покосился на нее. Ей-то что за дело до суровости российских законов? Но задать ей этот вопрос он не успел: к столу подошел мужчина, державший под руку впечатляющую блондинку.

— Бронюс! — обрадовался Никита. — Я думал, ты в Вильнюсе. Вот, познакомься, — повернулся он к Нине, — мой друг Бронюс Акстинас, я тебе о нем рассказывал. Это Нина Нестерова. — Никита решил не вдаваться в подробности своего знакомства с ней.

Бронюс на вид был гораздо меньше похож на литовца, чем сам Никита. Он был ниже ростом, с темно-каштановыми волосами. И был он какой-то мягкий, лицо доброе. В нем не чувствовалось заматерелости «морского волка». Он напоминал забавного крота из польского мультфильма. Блондинка по имени Гражина возвышалась над ним на целую голову, но его это ничуть не смущало. Напротив, казалось, он был в восторге.

Никита с Бронюсом перекинулись несколькими словами. Гражина, не говорившая по-русски, стояла рядом и терпеливо улыбалась. Потом Бронюс что-то быстро проговорил по-литовски, они попрощались и ушли.

— Он очень славный, — заметила Нина.

— Ты ему тоже понравилась.

— Это он тебе сказал? Напоследок? Что он сказал?

— Это непереводимо.

— Что-то неприличное?

— Бог с тобой, конечно, нет! Просто Бронюс влюбчив.

— Мне показалось, ему нравятся крупные женщины.

— Ему нравятся всякие женщины. Сколько я его знаю, еще не было женщины, в которой Бронюс не нашел бы что-нибудь привлекательное.

Тут им подали еду, но, когда официант отошел, Нина продолжила разговор.

— А откуда ты его знаешь? — спросила она.

— Павел нас познакомил. Он открыл свою юридическую фирму, а Бронюс стал его партнером здесь, в Литве.

— Я думала, Павел работает с тобой.

— Нет, я — наша компания — всего лишь один из его клиентов. Он ведет дела по всему миру — и в Америке, и в Европе. У него много партнеров. Вот в Литве — Бронюс. Кстати, это Бронюс утвердил нам маршрут и обеспечил поддержку, разрешение на заходы в порты, когда мы плавали на Мадейру. Ты права, он очень славный.

— А я ведь боялась сюда ехать, — призналась Нина. — Мне казалось, они никогда не простят нам оккупацию, девяносто первый год… Мне тринадцать лет было, но я помню, как по телевизору показывали эти танки, весь этот ужас…

— Литовцы — прекрасные люди, — решительно возразил Никита. — Конечно, в семье не без урода, здесь тоже проводят националистические марши. Но большинство относится к русским очень приветливо. И потом, тут действует трезвый коммерческий расчет: люди приезжают и оставляют здесь деньги. Так зачем же отпугивать источник дохода? Знаешь что? — предложил он, увидев, что она доела свой «Капрезе». — Давай потанцуем.

Они вышли на танцплощадку. К счастью, оркестр играл традиционные танцы, а не современную трясучку. Танцевали они не слишком хорошо, но у обоих было чувство ритма и музыкальный слух. Танцевали молча, но Никита видел по Нининым глазам, что ей нравится. А когда заиграли вальс, она бросилась в танец, как в воду. Нет, это неверное сравнение, подумал Никита. Не стала бы она бросаться в воду с таким упоением. А сейчас ее необыкновенные глаза сияли. У Никиты даже мелькнула мысль, не подкупить ли оркестр, чтобы до конца вечера он играл одни вальсы. Увы, этот вальс оказался прощальным: едва музыка смолкла, музыканты начали расходиться. И Нина сказала, что уже поздно. Никита расплатился за ужин, и они ушли.

По дороге опять молчали. Никита включил Элвиса: «Люби меня нежно». Это звучало как намек. Он поглядывал на нее, но Нина сидела, прислонившись плечом к дверце и устремив взгляд в боковое окно. Никита решил ни о чем не спрашивать. Спросить: «Тебе понравилось?» — все равно что набиваться на комплимент. Спросить: «Ты устала?» А вдруг она и впрямь скажет, что устала? И что тогда?

Он въехал в поселок и остановил джип у ее коттеджа, вылез и, обогнув машину, открыл ей дверцу. Было уже довольно прохладно, Нина зябко куталась в шаль, не дававшую, на его взгляд, никакого тепла. Он набросил ей на плечи свою куртку, обнял и так довел до дома.

За дверью залаял Кузя, и Нина торопливо открыла. Никита получил законное право войти вместе с ней.

— Тихо! Тихо! — приказала она. — Место! Ты всех перебудишь!

Но Кузя должен был выразить свой восторг. Пришлось взять его на руки. Нина отнесла его на коврик, уложила и велела молчать. Когда она выпрямилась, Никита стоял у нее за спиной. Она повернулась к нему. Он обнял ее, привлек к себе и поцеловал. А потом, не отпуская, потянул в спальню.

— Погоди. — Нина мягко отстранилась. — Дай хоть смыть «боевую раскраску».

— Ладно, — согласился Никита. — Я пока загоню машину в гараж.

Он успел не только поставить машину в гараж, но и принять душ в темпе блиц. Нина ждала его. Как и прошлой ночью, она не оказала сопротивления. Он медленно, одну за другой, расстегивал пуговицы льняного платьица и прокладывал дорожку поцелуев вслед за своими пальцами. Когда платье белым коконом упало на пол, Никита расстегнул застежку ненужного ей лифчика и спустил с плеч бретельки. Он дал себе слово, что на этот раз не будет торопиться и все сделает правильно. Но Нина спутала все его планы. Она опять обхватила его ногами, зацепила и повела за собой. Ему пришлось подчиниться, и он погрузился в нее. Она оседлала его, ее сильные бедра двигались, словно перемалывая его. Это было восхитительно… и страшно.

— В этом танце веду я, — прошептал Никита.

— Нет, я.

— Но почему?

— Мне нравится упрощенный секс, — ответила Нина как ни в чем не бывало.

Она довела его до оргазма, а потом, как и прошлой ночью, он почувствовал, что пора уходить. Лежа рядом с ней, тихонько проводя ладонью по нежным изгибам ее тела, Никита шепнул:

— Позволь мне остаться.

— Нет… — Нина повернулась к нему лицом. — Пожалуйста, не обижайся, но мне будет лучше одной. Иначе я не усну.

— Но почему? — повторил он.

— Это трудно объяснить… И долго… И не хочется… Я устала. Ну, поверь, все было чудесно.

— Скажи еще, что ты мне благодарна, — невесело пошутил Никита.

— Мы завтра поговорим. Приходи, я угощу тебя завтраком. Если тебе не надоела яичница.

— Завтра я буду учить тебя плавать.

— Посмотрим…

Он поцеловал ее, поднялся и ушел. Вчерашней ярости и обиды не было. Но его одолевали вопросы. Почему она так хладнокровна? Большинство женщин, которых он знал, обязательно привносили в интимные отношения какие-то чувства. Привязанность, ревность, любопытство, тщеславие, иногда даже любовь или то, что они принимали за любовь. Все они требовали каких-то обязательств. А Нина занималась сексом чисто по-мужски: без сантиментов, без любви, лишь бы получить удовольствие.

Вот только… она не получала удовольствия, хоть и уверяла, что ей хорошо и что больше ей ничего не нужно. Но днем она не производила впечатления хладнокровно-циничной особы. Никита вспомнил, как она бросилась в воду за псом, как увлеченно танцевала, как слушала его рассказы о море, как спорила с ним… Загадочная женщина. Сфинкс.

Он поклялся, что разгадает ее тайну. Чего бы ему это ни стоило.