На пороге Никита поцеловал ее в губы. Он всегда настаивал на этой легкой фамильярности при встрече или прощании с красивыми женщинами: мало ли что дальше будет? Обычно он не строил далекоидущих планов, но на сей раз все вышло не как всегда. Что-то вспыхнуло между ними, легкий ритуальный поцелуй мгновенно перерос в глубокий и страстный. Подспудно он ждал этого весь вечер… Нет, понял вдруг Никита, он ждал этого с самого утра, с той самой минуты, как увидел ее. Он обнял Нину и, припадая к ней всем телом, с ужасом чувствуя, что уже не сможет остановиться, оттеснил обратно в прихожую.

— Не говори «нет»… Прошу тебя, умоляю, пожалуйста, не говори «нет»… — шептал он между торопливыми жадными поцелуями.

Она не сказала «нет», позволила отвести себя в спальню, позволила стянуть с плеч бретельки сарафана… Этот тоненький сарафанчик сводил его с ума весь вечер. По идее, кисее полагалось быть прозрачной, но мелкий и частый рисунок мешал разглядеть что-либо. Она легко перешагнула через кольцо кисеи, упавшее к ногам. Ноги у нее бесподобные, отметил про себя Никита: длинные и стройные, с точеными лодыжками и аккуратными коленками. Впрочем, он был как в тумане, его мысли блуждали, он ни на чем не мог сосредоточиться.

Наверное, не надо было торопиться. Никогда раньше Никита так себя не вел, не терял головы до полного беспамятства. Но в эту минуту он себя не помнил, ему нужна была эта женщина, немедленно, прямо сейчас. Он опрокинул ее на кровать и, смяв в объятиях, овладел ею — стремительно и грубо, даже не думая о ней.

А она не противилась. Потом он вспоминал, как она смотрела на него из этого тумана своими удивительными глазами. Сдержанная, молчаливая, даже замкнутая, она знала, как доставить наслаждение мужчине. Обхватив ногами его талию, она пустилась вскачь вместе со своим наездником. Они двигались в бешеном, все убыстряющемся ритме, она подгоняла и пришпоривала его, и в конце концов он рухнул, разом ослабев после бурного высвобождения.

Но она не испытала того, что испытал он, это Никита помнил твердо. Немного отдышавшись, он заглянул ей в лицо. Оно было спокойно и… непроницаемо, словно вырезано из камня.

— Прости… — прошептал Никита. — Я поторопился и совсем забыл о тебе. Сам не знаю, что на меня нашло.

Нина взглянула на него с удивлением:

— Не понимаю, о чем ты.

— Но ты же… Я кончил, а ты нет.

— Ну и что? Я никогда не кончаю. Мне это не нужно.

Он приподнялся над ней на локте.

— Но почему?

— Успокойся, ты тут ни при чем, — усмехнулась Нина. — Ты настоящий тигр. Все было прекрасно.

Никита сел в постели.

— Нина, что я тебе сделал? Что я сделал не так?

— Да успокойся ты, я же говорю, все было прекрасно.

— Что это значит — «Я никогда не кончаю»? Что, вообще никогда? Ни разу в жизни? Но почему?

— Я не люблю терять контроль над собой. И давай больше не будем об этом. Ты не сексопатолог, а я не пациентка. Мы занимались сексом, и все было прекрасно, пока ты не завел этот дурацкий разговор!

Никита наклонился и начал целовать ее нежно и неторопливо.

— Я так не могу, — шептал он, — мне нужно, чтобы нам обоим было хорошо…

Нина решительно оттолкнула его.

— Мне было хорошо, пока ты не начал об этом. Извини, я устала. И… знаешь что? Спать я предпочитаю одна.

Никита молча встал, оделся и ушел, задыхаясь от обиды. За что она с ним так? На душе было невыносимо скверно, вернувшись к себе, он изо всех сил пнул попавшийся под ноги стул, и тот отлетел, с грохотом ударившись о стену.

С крепким дубовым стулом, сколоченным надежными руками какого-то неведомого литовского мастера, ничего не случилось, а вот ногу Никита зашиб крепко. Чертыхаясь, он отыскал в ванной тюбик мази от ушибов. Она была давно просрочена, но ничего другого под рукой не нашлось. «Так тебе и надо, — сказал себе Никита, — не будешь по бабам шляться».

Смазав ногу, он в качестве болеутоляющего принял стакан водки и задумался. Что же теперь делать? Как быть завтра… нет, уже сегодня? Может, уехать? Нет, какого черта, она же сама сказала, что он ей ничего не должен! Надо просто игнорировать ее, вот что. В конце концов, он у себя дома. Это она тут гостья… незваная. Да, он будет просто жить своей жизнью, словно ее и нет рядом. Идиотка! Психопатка! Поставила его в идиотское положение… Да кто она такая? Надо же было превратить такой классный секс в черт знает что! А сам он тоже хорош. Набросился на нее, как голодный. Прямо с цепи сорвался. Никита вспомнил, как она скользила взад-вперед, давая ему почувствовать и свою и его собственную силу, как светились в полутьме перламутровые белки ее глаз…

О черт, он опять почувствовал возбуждение. А еще хотел выбросить ее из головы. Хромая, проклиная все на свете, Никита потащился в ванную и встал под холодный душ. Стало немного легче. Он вдруг вспомнил, что в холодильнике у него есть пакет мороженых овощей, вытащил его из морозилки и приложил к ноге. Что она сейчас делает? Спит небось. «Спать я предпочитаю одна»… Черт, ну хотел же о ней не думать!

Может, взять яхту и махнуть куда-нибудь? Правда, Павла нет, он в круизе со своей новобрачной. В круизе! Надо же было придумать такое! Ну ничего, можно и без Павла. Есть Бронюс, третьим можно кого-нибудь нанять… Нет, все это бред. С какой стати он должен прятаться?

 

Рано утром хмурый, злой, невыспавшийся Никита, прихрамывая, вошел в калитку соседнего коттеджа. Тотчас же раздался лай. Кузя выскочил из-за дома и помчался ему наперерез, пока он шел к дверям.

— Да, я тоже рад тебя видеть, — проворчал Никита скачущему вокруг него псу. Он постучал, но Нина не открывала. Дуется? Знать его не хочет? Никита обогнул дом. Она стояла на веранде в тренировочном костюме и делала какую-то необыкновенно сложную, видимо, восточную гимнастику. На голове у нее были наушники, на поясе МП3-плеер. Значит, не слышала. Никита невольно залюбовался ее движениями. Пришлось признать, что всю эту акробатику она проделывает виртуозно и баланс держит железно. Вдруг на каком-то повороте Нина заметила его и резко остановилась.

— Тебе мама в детстве не говорила, что подглядывать нехорошо? — спросила она, сбросив наушники и подойдя к краю веранды, стеклянные панели которой были раздвинуты по случаю теплого утра.

Значит, сердится.

— Я стучал, ты просто не слышала. И твой сторож сработал. — Никита кивком указал на продолжавшего приплясывать вокруг него Кузю. — Как ты?

— Я? Нормально. А вот ты какой-то квелый. Идем, я тебе кофе налью.

Значит, не сердится.

— Кажется, я совсем перешел на твое иждивение, — заговорил он уже в кухне, когда она выставила перед ним на стол не только чашку кофе, но и омлет с сыром, и гренки с маслом. — Погоди… А ты?

— Я уже позавтракала. — Но Нина села и налила себе чашечку крепкого кофе. — Знаешь, ты был прав насчет Тамары, — сказала она, и Никита понял: так она извиняется за ночную сцену. — Я попробую с ней поговорить, хотя вряд ли это поможет.

Ее подруга Тамара один раз уже побывала замужем. Первый брак окончился крахом, новый только начался, но, судя по тому, что Никита говорил накануне, финал уже просматривался. А все горе было в том, что Тамара любила доминировать. Нина пыталась давать ей советы, но Тамара искренне не понимала, какое удовольствие можно получать от замужества, если не держишь своего благоверного под каблуком. С Павлом Понизовским Нина виделась только раз, когда Тамара привела его к своей матери «на смотрины», но так и не успела составить о нем никакого особого впечатления. Подруга рассказала ей, что он яхтсмен, и тут же добавила: «Я это поломаю». Сколько Нина ее ни уговаривала, что ничего хорошего не выйдет, Тамара не слушала. И Нина уже знала, чем все кончится: Тамара будет плакать, переживать, но так и не поймет, что и когда пошло не так.

— У нее деспотичная мать, — осторожно добавила она вслух. — Я всегда ее жалела. Ты видел ее мать?

— Имел счастье. На свадьбе. Давай я отвезу тебя на пляж, — предложил Никита.

— Я люблю гулять, — отказалась Нина. — И Кузе полезно побегать.

— По-моему, он в прекрасной форме. Как и ты. Что это было? Ушу?

— Ушу. Меня одна моя подруга научила. Незаменимая вещь. Иди собирайся, я пока сделаю нам бутерброды.

— Зачем? На пляже полно закусочных. Ну дай мне тоже хоть разок тебя угостить! — взмолился Никита.

— Ну ладно, — согласилась Нина.

 

Они встретились у его коттеджа и двинулись к пляжу. На этот раз на ней был другой сарафан — ярко-красный, с юбкой клеш и совсем без бретелек. На чем он держался, так и осталось для Никиты загадкой.

— А может, махнем в Палангу? — предложил он. — У меня там яхта. Какой смысл тесниться на пляже, когда можно выйти в море, и пожалуйста — вся Балтика к твоим услугам?

Нина насупилась.

— Я не люблю море, — призналась она. — Предательская стихия.

— Зачем же ты приехала на море? — растерялся Никита.

— Потому что пригласили. Других вариантов не было, а мне хотелось отдохнуть. Здесь и без моря хорошо. Воздух, сосны… И море мелкое, как раз по мне.

— Ты что, плавать не умеешь? Хочешь, я тебя научу?

— Спасибо, меня уже однажды научили… «на всю оставшуюся жизнь». Знаешь, кино такое было. — Встретив его недоуменный взгляд, Нина неохотно пояснила: — Когда мне было шесть лет, родители повезли меня в Крым. В Коктебель. Мы поехали на экскурсию на теплоходе. Теплоход остановился в какой-то бухте… не помню названия, да и не в нем суть. Отец подхватил меня и бросил в воду. Он говорил, что это самый верный способ научиться плавать. Мама хотела броситься за мной, но он не дал. Я чуть не утонула.

— Он что, сумасшедший? — спросил Никита, не сразу обретя дар речи.

— Да нет, просто, как на Украине говорят, «упэртый». Всегда считал, что он «знает, как надо». Ну, как в песне у Галича поется.

— И что было дальше? — тихо спросил Никита.

— Ну, я здесь, как видишь, — криво усмехнулась Нина, и алмазный взгляд блеснул из-под насупленных бровей. — Какой-то матрос прыгнул за борт и вытащил меня. Мама сгребла меня в охапку и в тот же день увезла обратно в Москву.

— Он писатель? — продолжал расспрашивать Никита.

— Писатель. А как ты догадался? — удивилась Нина.

— В Коктебеле был писательский Дом творчества. Вот я и подумал…

— Вообще-то он такой же писатель, как я — боксер-тяжеловес. Маклаков. Ты его, наверное, знаешь.

Да, Никита знал Маклакова. Это был один из самых известных советских писателей. Человек небесталанный, он очень рано променял свои способности на официоз и пропаганду, получил от государства все положенные регалии, включая звание Героя Соцтруда, депутатство, множество премий и почетных должностей. Когда времена изменились, он чутко уловил конъюнктуру и ударился в славянофильство, стал почвенником и патриотом. Его сочинения, за исключением самых ранних, по мнению Никиты, невозможно было читать. О его жадности и скупости ходили легенды. Впрочем, об этом Никита знал не понаслышке.

— Да, я с ним даже лично знаком, — подтвердил он мрачно.

Нина покосилась на него.

— Как тебя угораздило?

— Когда мне было одиннадцать лет, я снимался в кино. В фильме по его сценарию. Это было кино про космонавтов, премьеру устроили в Звездном городке. Твой отец понимал толк в пиаре, когда еще и слова такого не было.

— Да, в пиаре он силен. Что было дальше?

— У меня по фильму была партнерша. Девочка, моя ровесница. Нас с ней повезли в Звездный вместе с Маклаковым, прямо на его машине. А теперь считай: фильм двухсерийный, потом еще обсуждение, вопросы задавали, банкет был, в общем, вернулись мы в Москву довольно поздно. И — ты представляешь? — он высадил нас у конечной станции метро, и мы с этой девочкой глубокой ночью добирались до дому сами. Пожалел классик бензина по домам нас развезти. Представляешь? — повторил Никита. — Пока я ее провожал, сам до дому добрался ближе к утру. Родители уже не чаяли увидеть меня живым.

— Представляю, — столь же мрачно кивнула Нина. — Это как раз в духе нашего болярина.

— Как? Как ты его называешь?

— Болярином. Это мы с мамой его так прозвали. Он страшно гордится своим шестисотлетним дворянством. Он же родственник того Маклакова, дореволюционного деятеля.

— Которого? — оживился Никита. — Их было двое. Один был членом Госсовета, другой послом в Париже. Ему больше повезло, он оказался в эмиграции и не попал под раздачу.

— Обоих, — пожала плечами Нина. — Они же были братьями. Я не знаю, кем наш болярин им приходится. Может, племянником, семья-то была большая. Но в тридцатые годы он это родство тщательно скрывал, а вот после войны, когда началась борьба с космополитизмом, стал, наоборот, щеголять. А в последнее время вообще с ума сошел. Николая Маклакова расстреляли в восемнадцатом году, так он теперь компенсации требует, как родственник репрессированного.

— Да, крепко ты его не любишь, — засмеялся Никита.

— А мне не за что его любить. Мама ушла от него после того случая. Когда они разводились, он устроил так, чтобы не платить алименты. Подсунул какую-то бумажку, будто он ей жилплощадь дает, она и подписала. И оказались мы с ней в коммуналке без горячей воды.

— Погоди. Он же старый!

— Он познакомился с моей мамой, когда ему было шестьдесят, а ей — двадцать один, — принялась рассказывать Нина. — Она из Одессы, а он был там в составе писательской делегации. Декада русской литературы на Украине. Они познакомились на каком-то литературном вечере, и он ее «закадрил», как тогда выражались. Вскружил голову. Еще бы: она детдомовка, швейный техникум, общежитие, а он московский писатель, импозантный светский лев… — В голосе Нины зазвучала глубокая горечь. — Вот она и бросила образование, выскочила за него и переехала в Москву. А в результате она умерла, не дожив до сорока, а он жив, хотя ему уже под девяносто, и с тех пор еще не раз был женат. Про него говорят, что он оформляет все свои отношения, — добавила она с усмешкой.

Никита знал, что у Маклакова множество взрослых детей и внуков. Все они были плотно пристроены в кино, на телевидении, на эстраде, в ресторанном бизнесе.

— А почему ты Нестерова, если он Маклаков?

— Когда я пошла в школу, мама записала меня под своей фамилией. По ней я и паспорт получала. Она своих родителей не знает, фамилию ей в детдоме дали, но я решила, что быть Нестеровой — ничуть не хуже, чем Маклаковой. А пожалуй, что и лучше. У меня в однофамильцах великий художник, великий летчик. Поди, плохо.

— Выходит, ты выпала из гнезда?

— Выходит, так. Я предпочитаю ни от кого не зависеть. Тем более от болярина, — отрезала Нина.

Никите хотелось спросить: «А отчего умерла твоя мама?», но он понимал, что было бы бессовестно расспрашивать ее о прошлом. Они шли чудесной лесной дорогой. Прошлогодние сосновые иголки расстилались под ногами упругим рыжим ковром. Пятнистые, красноватые стволы сосен источали целебную смолу, а их ажурная тень кружевом ложилась на ее лицо. В воздухе с каждым шагом все сильнее ощущался запах моря. Кузя то и дело отбегал, чтобы обнюхать ближайшие кустики и справить свои маленькие собачьи делишки, но тут же возвращался к хозяйке. И все же Никита, искоса поглядывая на Нину, чувствовал: она совершенно иначе, чем он, воспринимает все, что видит вокруг. А может, и просто не замечает…

 

Он был прав: в эту минуту у нее перед глазами вспыхнуло воспоминание о последней встрече с отцом. Это было давно, двенадцать лет назад, но Нина до сих пор помнила все так, словно встреча случилась вчера. Ей было шестнадцать, она умирала с голоду, но ни за что не пришла бы к нему о чем-то просить для себя.

Ее отец жил в знаменитом Доме на набережной, описанном в блистательной повести Юрия Трифонова. Квартиру в этом доме Маклаков получил когда-то по личному распоряжению Сталина. Нину не хотели впускать, но она настояла. Человек, которого она давно уже даже мысленно не называла отцом, а уж тем более папой, встретил ее у порога и в комнаты не пригласил.

— Мама умерла, — сказала ему Нина. — Мне нужны деньги на похороны.

— Ну а при чем здесь я? — спросил он дребезжащим старческим тенорком. — Наши пути разошлись. Да и откуда мне взять денег? Ты же знаешь, какие нынче времена.

— Знаю. Потому и прошу, — отрезала Нина. — И не говори мне, что у тебя денег нет. Ты не миллионер, ты мультимиллионер! Ты коллекционируешь бриллианты! У тебя нет денег? Продай какую-нибудь цацку, и будут деньги.

Болярин сильно поморщился:

— Ты сама не понимаешь, что говоришь. Это невозможно. Сейчас такое время, что настоящую цену никто не даст.

— Мама так неудачно умерла… Как раз сейчас. Я хочу похоронить ее по-человечески. Ничего, потом попросишь в Литфонде, тебе возместят.

Нина знала, что, несмотря на все свое богатство, он не стеснялся ежегодно просить в Литфонде вспомоществование, приговаривая: «Почему же и не взять, когда можно взять?»

— Сколько тебе нужно? — спросил он сухо.

— Пятьсот долларов.

— Но это же грабеж! — возмутился «классик».

— Это самый скромный минимум, — парировала Нина.

— А нельзя ли… за казенный счет?

— Если ты не дашь мне денег, — пригрозила она, — я обращусь в газеты.

Маклаков еще долго препирался, юлил, плакался на бедность, но Нина была непреклонна.

— Стой тут, — бросил он ей наконец и ушел, а Нина так и осталась стоять в огромном, запомнившемся ей с детства коридоре, по которому она, маленькая, каталась на трехколесном велосипеде.

Маклаков вернулся и протянул ей четыреста долларов.

— Больше у меня нет.

— Ничего, — безжалостно проговорила Нина, — остальное отдай рублями. И запомни, — добавила она, увидев, как его перекосило, — в саванах карманов нет.

Он отшатнулся от нее в ужасе, молча ушел и вернулся с недостающей суммой в рублях.

Нина так же молча взяла деньги и, не поблагодарив, вышла. Маклаков не спросил, от чего его бывшая жена умерла в тридцать восемь лет, не спросил, как живет сама Нина, не нужно ли ей чего. Она ушла. Это была их последняя встреча.

 

Никита осторожно тронул ее за локоть и вывел из задумчивости.

— Ты была где-то далеко.

— Да, — кивнула Нина. — Извини.

Они вышли на пляж. Никита предложил обосноваться в дюнах, не ходить к самой воде, где было много народу.

— Они и от ветра защищают, — добавил он.

Нина достала из сумки и расстелила на песке покрывало, вынула надувную подушечку, полотенце, еще какие-то женские мелочи. Сбросив сарафанчик, она оказалась в цельном купальнике без бретелек, тоже державшемся на ней каким-то чудом.

— А почему не бикини? — спросил Никита.

Еще вчера ночью его поразила ее крайняя худоба. Когда он снял с нее сарафан, можно было пересчитать все ребра. Сейчас, на ярком солнце, эта костлявость стала еще заметнее. Лопатки, похожие на голубиные крылышки, глубокие впадины у ключиц… Он подумал, что она стесняется.

— Ты могла бы быть манекенщицей. — Никита надеялся, что это прозвучит как комплимент.

Тревожился он напрасно. Нина ничуть не стеснялась.

— Стиль Дахау, — усмехнулась она, перехватив его взгляд. — Нет, в манекенщицы я не гожусь, ростом не вышла. Я среди манекенщиц хожу как в лесу. Кстати, манекенщицы нынче тоже пошли… не с креста снятые. В общем, неважно, главное, мне больше нравится моя работа. Бикини у меня есть, только я хочу, чтобы сначала спина загорела. Чтоб белой полоски не осталось.

— Тут есть «голый пляж», хочешь? Можно загорать вообще без всего.

— Нет, — поморщилась Нина, — это похоже на баню. Мне и здесь хорошо.

— А ты не сгоришь? Это только кажется, что солнце не припекает. Тут можно сгореть за милую душу.

— У меня есть крем от ожогов.

— Давай я помогу.

Никита забрал у нее флакон и начал втирать жидкий крем ей в плечи. У нее была очень нежная, очень белая кожа, изредка встречающаяся у брюнеток. Медленно нанося крем ей на спину, он думал о том, что будет ночью. Этой ночью он не будет спешить, как вчера, он будет ласкать ее долго, томительно долго, но добьется, чтобы она ответила. Чтобы она тоже почувствовала…

Нина оглянулась через плечо.

— По-моему, уже хватит.

— Вот тут еще чуть-чуть. — Никита не удержался и поцеловал прелестную ложбинку на пояснице, а потом провел по ней ладонью. — Руки тоже надо натереть. И ноги. И спереди…

— Я сама.

— Нет, позволь мне.

— Я сама, — повторила Нина и отняла у него флакон.

Он следил, как она намазывает кремом голени, узкие стройные бедра, тонкие, хрупкие руки… Нет, вдруг подумал Никита, хрупкости в ней нет. Она выглядит бледной и изможденной, но под этой белой кожей, под изящно удлиненными мышцами угадывается сталь. И удивительно, как при такой худобе все ее женские округлости на месте. Конечно, все это маленькое, но плотно и как-то на редкость аккуратно упакованное под тонкой белой кожей.

— Вот поехали бы ко мне на яхту, там на палубе загорай себе хоть голышом.

— Спасибо, я предпочитаю песок.

Но Никите ужасно хотелось ее уговорить.

— У меня потрясающая яхта, — начал он. — Пятнадцать метров, алюминиевый корпус, тендерная оснастка, custom made…

— А это что значит?

— «Сделано на заказ». Извини, у меня иногда вылетают английские словечки, но это не от пижонства, честное слово. Просто мне очень часто приходится говорить по-английски.

— Я спрашивала про тендерную оснастку.

— Два фока на параллельных леерах… — Как всякий энтузиаст, Никита не понимал, что другим могут быть чужды его восторги.

— То есть она еще и парусная? — уточнила Нина.

— Мотор тоже есть.

— И тебе не страшно?

— Конечно, нет! Мы с Павлом и Бронюсом… это мой литовский друг, — торопливо добавил Никита, — в позапрошлом году плавали на ней на Мадейру. Это такая красота! Острова вырастают на горизонте — сперва крошечные, как соринки, а потом подходишь к ним поближе, плывешь вдоль берега и видишь деревни, поля, изгороди… На островах Мадейры делают живые изгороди из голубых гортензий. Очень красиво. Кстати, мы попали в сильный шторм, нас отнесло к Африке, но дело того стоило.

— Я этого никогда не пойму, — призналась Нина после долгого раздумья. — Давай, ты поезжай на яхту, а мы с Кузей будем с энтузиазмом аплодировать тебе с берега.

— Мы можем отойти совсем недалеко, — продолжил уговоры Никита. — Вернемся, как только ты захочешь.

— Я захочу, не ступая на борт. Не выношу безвыходных ситуаций. Когда от меня ничего не зависит, — пояснила Нина в ответ на его недоуменный взгляд. — Их и в жизни хватает, так стоит ли создавать их искусственно?

Никита задумался:

— Значит, ты и на самолете не летаешь?

— Нет. И не говори мне, что на железной дороге народу погибает больше. Меня эта статистика не убеждает.

— Ладно, не буду, — миролюбиво улыбнулся Никита. — Но как же ты можешь быть деловой женщиной, не летая на самолетах?

— А я не деловая женщина, я художник.

— Мода — такой же бизнес, как любой другой. Допустим, у тебя показ в Милане…

— Ну, до показа в Милане мне еще ехать и ехать. Но за оптимизм спасибо.

— Я знал одного горе-бизнесмена из Милана, он хотел с нашей фирмой сотрудничать. — Никита сделал паузу, ожидая, что она сейчас спросит, что за фирма, но Нина промолчала. — И в разговоре выяснилось, что он боится летать. Мы с моими партнерами сразу дали ему отставку.

— Значит, нам не суждено сотрудничать, — подытожила Нина.

— Для тебя сделаю исключение, мы же земляки. — Раз уж она не спросила, он решил сам сказать: — Я занимаюсь компьютерами. Ты ведь работаешь на компьютере?

Она перевернулась на спину и заложила руки за голову.

— Очень редко. Предпочитаю работать вручную.

— Но почему? — удивился Никита. — На компьютере гораздо удобнее.

Нина не отвечала так долго, что он потерял надежду. Наконец она заговорила:

— Я однажды видела передачу об Альфреде Шнитке…

Тут Нина повернула голову и покосилась на него, словно проверяя, знает ли он, кто такой Альфред Шнитке.

Никита добродушно усмехнулся:

— Не такой уж я серый валенок. И что же Шнитке?

— Он замечательно ответил на этот вопрос. Его спросили, пишет ли он музыку на компьютере, и он сказал, что это слишком легко. Ничего не надо сочинять, придумывать, все уже готово, все под рукой. Можно конструировать. А он любит — любил — чувствовать сопротивление материала. Вот и я люблю. — Нина вдруг стремительно и грациозно вскочила на ноги. — Пойду пройдусь вдоль берега.

— Я с тобой.

— Тебе не обязательно меня провожать, если хочешь позагорать.

— Нет, я с удовольствием прогуляюсь. А загар на ходу еще лучше пристает.

Они не спеша двинулись вперед вдоль берега, и Кузя, конечно, увязался за хозяйкой. Он принялся играть: преследовал отступающую волну и удирал от набегающей.

— Слушай, давай, я научу тебя плавать, — предложил Никита. — Я не отпущу, не брошу, пока ты не почувствуешь… Это только вопрос дыхания. Как только научишься правильно дышать, ты увидишь: вода сама тебя держит.

— «Если тело вперто в воду, не потонет оно сроду». — Нина улыбнулась, но улыбка вышла невеселая. Она безнадежно покачала головой. — Я уже пробовала. Даже на курсы в бассейн записывалась. Стоит мне оказаться в воде без опоры под ногами, как я начинаю задыхаться. Меня охватывает приступ паники. И ничего тут не поделаешь.

— Значит, он будет торжествовать?

— Кто?

— Папаша твой. Болярин. Пока ты не научишься плавать, выходит, победа за ним.

— Да ну его к богу в рай! — отмахнулась Нина. — Я о нем не вспоминаю… — Она запнулась. — …последние сто лет.

— А я бы все-таки попробовал, — упрямо проговорил Никита, — хотя бы ему назло. Если тебе станет плохо, я сразу вынесу тебя на берег, обещаю.

— Ну, не знаю… Не сейчас.

Но он подхватил ее на руки. Она была почти невесомой.

— Мы только окунемся. Я тебя не отпущу. Не бойся.

Широко шагая, он стремительно пересек растянувшееся далеко вглубь балтийское мелководье. Нина молчала. Лицо у нее было напряженное, сосредоточенное. Когда Никита зашел в воду поглубже, она обвила руками его шею.

— Ничего не бойся. Я с тобой.

Вдруг до них донесся отчаянный лай. Кузя, пометавшись у самой кромки воды, бросился в волны и поплыл к ним.

— О боже, он утонет! — испугалась Нина.

— Он умеет плавать. Смотри, как хорошо плывет.

— Он может выбиться из сил. Он же маленький!

Никита хотел сказать, что этого быть никак не может, что у животных инстинкт, но Нина уже ничего не слушала. С криком «Кузя! Кузя!» она разжала руки, оттолкнулась от него и бросилась навстречу своему любимцу. И тут Никита увидел, что она имела в виду, когда говорила об удушье и панике. Нина мгновенно захлебнулась и ушла с головой под воду.

Он вытащил ее и, держа на руках, бегом кинулся к берегу. К счастью, она не успела наглотаться воды. Никита опустил ее на светлый балтийский песок в кружевной полосе прибоя. Ее глаза открылись, она сплюнула воду, откашлялась и несколько раз судорожно перевела дух.

— Зачем ты прыгнула?

— Кузя… — проговорила Нина вместо ответа.

— Да вот он — живехонек-здоровехонек!

Возмутитель спокойствия прыгал вокруг них с радостным лаем.

— Кузя. — Нина протянула к нему руки, и он тут же облизал ей все лицо. — Ты мой герой! Ведь это он за мной поплыл! Меня выручать.

— Интересно, как он себе это представляет. Что такой малыш может сделать?

— Кузя считает себя большой собакой.

— В следующий раз оставим его дома.

— Ты тут не командуй, — нахмурилась Нина. — Если оставить его дома, он решит, что его наказывают.

— А как же в Москве? Ты берешь его с собой на работу?

— В Москве — другое дело. Кузя понимает, что на работу я его взять не могу. Он все понимает.

Нина поднялась и направилась обратно к дюнам.

— Мы все в песке, — заметил Никита. — Давай еще разок окунемся. Большую собаку возьмем с собой.

Подхватив ее вместе с Кузей на руки, Никита снова зашел в воду. Больше всего в этой истории его поразило то, что Нина, смертельно боящаяся воды, не раздумывая, бросилась на помощь псу. И как быстро она овладела собой! Не устроила сцену, не закатила истерику… Мысленно он поклялся, что обязательно научит ее плавать. И покатает на яхте.

Смыв с себя песок, они без приключений вернулись на берег. Кузя, отряхиваясь, обдал их веером брызг и как ни в чем не бывало затрусил к расстеленному на песке покрывалу. Нина сразу же закуталась в широкое махровое полотенце. Никита предпочел обсыхать на солнце.

— Я поделюсь. — Она предложила ему свою банную простыню.

Он обтерся просто потому, что приятно было воспользоваться ее вещью. Сам он этим утром от радости, что она на него не сердится, захватил на пляж только темные очки и бумажник.