Сванте стоит возле доски, широко расставив ноги. Он кивает нам с Манфредом в знак приветствия. На нем вязаная шерстяная кофта и заправленные в носки джинсы. В бороде застрял кусочек чего-то похожего на яичницу.

Я сажусь рядом с Андреасом. Он пододвигает свой стул ближе, и я тут же отодвигаю свой в противоположную сторону. Я делаю это на автомате, даже не задумываюсь. Меня раздражает, когда он так близко.

– Что-нибудь узнали? – спрашивает Сванте.

Мы в переговорной в участке Эребру. Странное ощущение – снова быть в настоящем офисе после двух недель в промозглом и заплесневелом сарае.

Сегодня суббота, но в участке на удивление оживленно.

Новость о том, что убитая женщина – Азра Малкоц, вызвала много вопросов и предположений. А ружье, найденное у Стефана Ульссона, возможно, поможет установить личность преступника.

Я оглядываюсь по сторонам. Напротив меня сидит Малик. Я еще с ним не говорила, но знаю, что он уже несколько лет работает вместе со Сванте и что он недавно закончил годовой курс криминалистики в Национальной криминальной лаборатории.

Малику на вид лет тридцать. У него зеленые глаза, ангельское лицо и длинные, как у пианиста, пальцы с матовыми ухоженными ногтями. Андрогинные черты лица подчеркивают длинные волосы, собранные в узел. На запястьях браслеты из кожи разного цвета и разной толщины, а на левой руке поблескивает золотое кольцо с камнем, похожим на янтарь.

Открывается дверь, и входит Сюзетта из следственной команды.

Спортивная женщина лет сорока с коротко подстриженными светлыми волосами, ярким макияжем и длинными голубыми ногтями. В руках у нее блокнот и ручка. Идет Сюзетта слегка согнувшись, словно у нее скрутило живот.

– Какой у вас мрачный вид, – шутит она. – Кто-то умер?

Эта шутка стара как мир, но я не могу сдержать улыбки.

Ходят слухи, что в свободное время Сюзетта подрабатывает в салоне красоты в Эребру, принадлежащем ее сестре, и что у нее особый талант к бразильской депиляции.

Андреас зовет ее «Королева Бразилии» и говорит, что у нее тяжелая рука. И с преступниками, и с клиентками в салоне красоты.

Сюзетта присаживается рядом с Маликом, улыбается мне и кладет руку на блокнот.

Лучше бы Андреас не рассказывал мне об интимной депиляции, потому что я не могу теперь не думать об этом, глядя, как ее голубые ногти стучат по блокноту.

Я встречаюсь взглядом со Сванте.

Тот откашливается.

– Манфред, начнешь?

Руководитель предварительного следствия принял решение объединить дело о исчезновении Петера и дела об убийстве Нермины и Азры Малкоц в одно, имея на то хорошие основания: уже никто не сомневается в том, что все совпадения неслучайны. Будет сформирована новая следственная бригада, но мы останемся в импровизированном участке в Урмберге. А в начале следующей недели к нам прибудет подкрепление из Стокгольма.

Цель этого собрания – проинформировать Малика и Сюзетту о деле. Мы планируем провести брифинг после того, как сообщим результаты допроса Стефана Ульссона. Потому что именно это сейчас интересует всех присутствующих. Новость о его задержании распространяется со скоростью лесного пожара.

Манфред кивает, тяжело поднимается и подходит к Сванте.

– Мы только что провели допрос. Стефан Ульссон настаивает на своей версии событий. Сказал, что перепутал дни. В субботу он был у своего друга Улле в Хёгшэ. А что он делал вечером пятницы – в день убийства, – он не помнит. Но думает, что мог кататься на машине.

Манфред изображает пальцами в воздухе знак кавычек.

– В тот вечер была буря, – говорит Сванте, скрещивая руки на груди. – Кому в такую погоду придет в голову кататься на машине?

– На этот вопрос у него не было ответа, – комментирует Манфред. – Стефан Ульссон также сказал, что вполне мог припарковаться на обочине рядом с могильником. Но в лес, по его словам, он не ходил.

– А что с ложью о том, что он не работал в приюте для беженцев в начале девяностых? – спрашивает Сванте.

– Утверждает, что забыл об этом. А что касается ружья…

– Тоже забыл? – усмехается Сванте.

Манфред кивает, но ему явно не смешно.

– Это не шутка, – говорит Сванте. – Он правда сказал, что не помнит? Серьезно?

– Да, так и сказал.

У Сванте на лице написано недоумение. Словно он не может решить, придурок ли Стефан Ульссон или изощренный и беспринципный лжец.

Манфред трогает себя за колено, потом притягивает стул и садится перед доской. Продолжает рассказ:

– Я позвоню прокурору. Мы хотим завтра утром провести обыск. Сегодня суббота – это значит, что он должен направить в суд запрос на арест самое позднее во вторник. До этого момента мы должны связать воедино все ниточки. Понятно?

Все кивают, никак не комментируя. Тишину нарушает только стук ногтей Сюзетты по столу. Глядя на крышку стола, я вдруг что-то вспоминаю.

– Доски, – говорю я.

Манфред недоуменно смотрит на меня.

– Доски?

– Ханне говорила, что помнит доски. А у Стефана Ульссона куча досок в огороде под брезентом.

Манфред кивает.

– Хорошо, что ты вспомнила. Проверим во время обыска. Может, нам удастся найти следы присутствия Ханне в доме Ульссонов.

Сюзетта кончиком языка облизывает темно-красные губы и говорит:

– А что будет с его детьми?

– Я говорила с социальной службой. Они пошлют туда кого-то из своих специалистов по семейным вопросам.

Манфред кивает.

– А ружье?

– По пути в криминальную лабораторию, – отвечаю я. – Но у нас нет ни патронов, ни гильз для сравнения, так что не факт, что это что-то даст.

Все молчат.

– Вы правда думаете, что это он?

Вопрос задал Малик. Тон голоса нейтральный, но я слышу в нем сомнение. Это раздражает, как камушек, попавший в туфлю.

– Я ничего не думаю, – говорит Манфред. – Посмотрим, что покажет экспертиза. – И продолжает: – С психикой у него явно не все в порядке. Вполне возможно, что он путается в днях и показаниях. Даже я тут, в Урмберге, потерял счет дням. Также вполне возможно, что, хотя его машина стояла на обочине в тот вечер, сам он к убийству не имеет никакого отношения. Честно говоря, в Урмберге больше нечем заняться, кроме как смотреть телевизор или гонять на машине. Но меня настораживает ложь по поводу приюта для беженцев. Трудно поверить, будто он забыл, что работал там много раз. И еще остается неизвестным, откуда взялось ружье. Он явно что-то скрывает. Вопрос только что.

– Или просто не хочет рассказывать.

– Не хочет?

Манфред приподнимает кустистые брови и морщит лоб гармошкой.

Я пытаюсь четко выразить свою мысль:

– В Урмберге полиции не доверяют. Как и всем другим представителям власти.

– Тогда он только сам усугубляет свое положение, – говорит Манфред.

Я смотрю на коллегу из Стокгольма – на его дорогой костюм, швейцарские часы и аккуратно подстриженную бородку.

Как объяснить ему то, что я хочу сказать? Да и способен ли он понять? Стоит ли вообще пытаться?

– Знаю, – говорю я. – Я только пыталась объяснить ход мысли деревенских жителей. Они нам не доверяют.

На мгновение я решила, что он опять на меня наорет, как тогда, когда я пыталась объяснить, почему в Урмберге не любят беженцев.

Но он ничего не говорит, только кивает.

– Может, отложим Стефана Ульссона на потом? – предлагает Сванте. – Нам еще надо успеть рассказать Сюзетте и Малику все детали этого дела.

Манфред кивает новым коллегам из Эребру. Поднимается, стряхивает невидимые пылинки с рукава пиджака, подходит к доске, берет фломастер и рисует временную ось.

– Азра и ее пятилетняя дочь Нермина приехали из Боснии летом 1993 года. Пятого декабря того же года они сбежали из приюта для беженцев в Урмберге. Все решили, что они добровольно покинули приют, и не стали заявлять в полицию. Сестра Азры Эсма сообщила, будто думала, что сестра с дочерью вернулись в Боснию, но, поскольку они так с ней и не связались, решила, что обе погибли.

Манфред протягивает руку к бутылке на столе, делает глоток и продолжает:

– Нермину Малкоц, судя по всему, убили в начале 1994 года. Время смерти мы смогли установить благодаря информации об операции в ноябре 1993, после которой кости запястья ещё не успели полностью срастись. Причина смерти – внешнее насилие. Тело было спрятано под камнями в захоронении и обнаружено подростками в 2009 году.

Манфред кивает мне. Взгляды всех присутствующих обращаются ко мне, и я чувствую, как горят щеки. Каждый раз, когда всплывает эта история, мне становится не по себе.

Манфред поворачивается к доске, смотрит на временную ось и ставит крестик посередине.

– Мы прибыли в Урмберг двадцать второго ноября, чтобы расследовать дело об убийстве неизвестной девочки, найденной в захоронении. Двадцать седьмого ноября нам удалось предварительно установить личность убитой. Оказалось, что это Нермина Малкоц. Четырьмя днями позже, первого декабря, в пятницу, пропали Петер и Ханне. Ханне нашли в лесу вечером в субботу, второго декабря, в состоянии переохлаждения и с потерей памяти. О Петере вестей нет. Азру Малкоц застрелили предположительно в пятницу, первого декабря. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Тело нашли пятого декабря, во вторник. Судмедэксперт подтвердил, что стреляли в грудь из огнестрельного оружия с расстояния двадцать метров. Женщина была босая. Вчера из лаборатории нам сообщили, что с большой долей вероятности убитая – Азра Малкоц, мать Нермины. Возле места преступления была найдена обувь Ханне. На кроссовке были следы крови жертвы, что позволяет предположить, что Ханне была на месте преступления. У Ханне оказалось украшение, принадлежавшее Азре Малкоц.

– Это точно известно, что кровь на кроссовке принадлежит Азре? – спрашиваю я, поскольку помню, что раньше известна была только группа крови.

Манфред кивает и со вздохом опускается в кресло.

– Да.

– А это украшение? – спрашивает Малик. – Криминалисты его изучили?

– Только предварительно. Изготовлено за рубежом, что логично. Внутри был локон человеческих волос. Они сделают ДНК-анализ. На локоне имеются корни волос, что облегчит работу. Но если им не удастся сразу вычислить ДНК, придется делать дополнительные анализы. Не спрашивайте меня какие, но это займет время и результат не столь точный.

Андреас качает головой.

– Как, черт возьми, этот медальон оказался у Ханне?

– Она не помнит, – отвечаю я. – Она ничего не помнит про тот вечер.

Манфред трет виски кончиками пальцев. Потом поворачивается и смотрит на временную ось, простирающуюся от 1993 к 2017 году. В начале и в конце оси много данных, но в середине пусто, за исключением 2009 года, когда нашли скелет Нермины.

– Нермина умерла в 1994 году, – медленно произносит он. – Азру убили двадцатью тремя годами позже. Их нашли на том же самом месте. Это должен быть один преступник. Стефану Ульссону было двадцать пять, когда убили Нермину. Он проживал в Урмберге. Он может быть причастен к обоим убийствам.

– Да, но… – начинает Андреас и замолкает.

– Петер и Ханне могли выйти на его след, – продолжает Сванте.

– Так, но… – перебивает Андреас. – Где находилась Азра эти двадцать лет? Ни у шведских, ни у боснийских властей нет о ней никаких данных.

– Наверно, скрывалась, – предполагаю я. – Она не могла жить поблизости, потому что тогда люди бы о ней знали.

Манфред кивает.

– Урмберг слишком маленький. Тут не спрячешься. Но в Стокгольме… или на Балканах. Особенно если тебя никто не ищет…

Он пожимает плечами.

– Но… – возражает Андреас. – Ведь ее дочь убили. Почему она не обратилась в полицию?

– Может, боялась, что ее вышлют? – предполагает Сюзетта, отложив блокнот в сторону и наклонившись вперед так сильно, что грудь ложится на крышку стола.

– Конечно, боялась, – говорю я. – Но когда убивают твоего ребенка, тогда для тебя важнее всего, чтобы преступник предстал перед законом.

– Но ребенка было уж не вернуть, – осторожно вставляет Малик. – Может, она предпочла сбежать, а потом вернулась в Урмберг попрощаться. Посетить могилу.

– Возможно, – комментирует Манфред. – Звучит вполне разумно.

– Есть и другая версия, – говорю я. – Предположим, что Стефан Ульссон невиновен. В случаях убийства детей чаще всего подозрение падает на родителя. Если Азра по какой-то причине убила свою дочь, то это объясняет, почему все эти годы она скрывалась.

Манфред кивает.

– Возможно, – говорит он. – Но кто тогда убил Азру?

– Кто-то, кто хотел отомстить? Человек, знавший, что она убила свою дочь, убил ее из чувства справедливости?

– Стефан Ульссон, – начинает Андреас. – Может, он…

Манфред закатывает глаза, показывая, что мы увлеклись.

Я откашливаюсь.

– Сестра сказала, что она была беременна. Я подсчитала, что, вероятно, она была на пятом месяце беременности на момент побега из приюта. Если Азра выносила ребенка, то родила его весной 1994 года. Можно обзвонить родильные отделения.

– Хорошо, Малин! Молодец! – хвалит Манфред.

От этой похвалы я чувствую себя школьницей, получившей пятерку на уроке.

– Почему она была босая? – интересуется Сванте, явно долго размышлявший на эту тему.

– Может, была на машине? – предполагает Сюзетта. – Дорога совсем близко.

– Могла потерять обувь, когда убегала от преступника, – говорит Малик.

Манфред кивает.

– Маловероятно, но возможно.

Воцаряется тишина. Сванте ерзает на стуле.

– У нас есть еще подозреваемые? – интересуется Сюзетта.

– Неа, – отвечает Манфред. – Есть педофил Хенрик Хан, отбывающий наказание в Карсудден. Приговорен к принудительному психиатрическому лечению в 2014 году. В субботу был на побывке дома, но в пятницу – в больнице. Но, думаю, его можно исключить из списка подозреваемых. В начале 1994 года он служил, по иронии судьбы, в войсках ООН в Боснии, так что не мог быть причастен к убийству Нермины. Сванте, твои ребята говорили с его женой?

– Да, и она его алиби на субботу и воскресенье. Кстати, я раньше уже с ним общался.

– И что он за человек? – спрашиваю я из любопытства.

– Приятный, общительный. Как часто бывает с осужденными педофилами. Без хорошо развитых социальных навыков к жертве так легко не подберешься.

– Какая мерзость, – гримасничает Андреас.

– Другие подозреваемые? – спрашивает Малик.

– Есть еще Бьёрн Фальк, – отвечает Манфред. – Осужден за избиение, нарушение спокойствия и моральное унижение. Имел запрет приближаться к бывшим подружкам. Пообщайтесь с ним. И не стоит забывать, что преступление могло иметь расистские мотивы. Я позвоню в СЭПО и поспрашиваю.

– Так какой у нас план действий? – спрашивает Сюзетта, разглядывая свои ногти.

– Мы должны проработать несколько версий. Для начала я хочу знать все о Стефане Ульссоне. Прошлое, что он делал в пятницу вечером, какие доски он прибивал в приюте для беженцев, с кем он спит и какие яйца ест на завтрак.

Манфред пишет на доске «Стефан Ульссон».

– Думаю, он в основном пьет пиво, – комментирует Андреас.

Сюзетта прячет смешок.

Манфред делает вид, что ничего не слышал.

– И если Ханне уронила хоть волос в его огороде, я хочу, чтобы мы нашли его во время обыска. Затем мы должны составить список всех, кто жил и работал в приюте в начале девяностых. У Азры и Нермины не было контакта с местными жителями. Скорее всего, преступник был из приюта или из людей, работавших там. Кроме того, Эсма сказала, что кто-то обещал им помочь добраться до Стокгольма. Но кто? Мог ли это быть Стефан Ульссон? И найдите того охранника Тони, о котором говорила директор.

Манфред крупными красными буквами пишет: «Приют для беженцев».

– В-третьих, – продолжает он, – мы должны выяснить, где Азра Малкоц находилась после смерти дочери. Невозможно скрываться двадцать лет и не оставить следов. Надо поговорить со шведскими и боснийскими властями, может, мы что-то упустили. И с родственниками Азры. Кто-то должен был остаться, хоть страну там и разбомбили. Обзвоните также родильные отделения и проверьте, рожала ли женщина, которая могла быть Азрой, ребенка в 1994 году.

Манфред пишет на доске «Азра».

– А четвертое? – спрашивает Андреас.

– В-четвертых, – продолжает Манфред, поднося маркер к доске. Он с нажимом пишет слова «Петер и Ханне».

– Мы должны найти Петера и выяснить, что случилось в тот вечер. Они с Ханне явно что-то обнаружили. Нам нужно продолжать опрашивать соседей. Надо найти машину Петера. И желательно было бы найти дневник Ханне, поскольку я уверен, что она записала в него все.

Я подаюсь вперед и смотрю на Манфреда.

– Мы все перерыли в поисках этого дневника. Его нет в отеле, нет в участке. Думаю, он был с ней в тот вечер. Наверно, лежит в машине или…

– Найдите этот чертов дневник, – шипит Манфред.

Я испуганно киваю.

– Я вот о чем думал, – говорит Андреас. – Захоронение. Почему обеих – и Азру, и Нермину – нашли именно там?

– Может, случайность, – предполагаю я.

Манфред поднимается, поправляет пиджак, подходит к карте Урмберга, висящей на стене. Линии, изображающие возвышенности вокруг Змеиной горы, напоминают гигантский, широко распахнутый глаз, смотрящий на нас.

Манфред молча разглядывает карту. Мы видим только его спину. Он слегка покачивается из стороны в сторону. Потом достает из нагрудного кармана маркер и тихо произносит:

– Нермина. Азра. Кровь на кроссовке Ханне.

Он рисует круг вокруг захоронения на карте.

Жирный красный круг.

И потом еще один. И еще. Слышно, как скрипит маркер по бумаге.

Раздается стук в дверь, но никто не двигается с места и не отвечает. Все сидят, как загипнотизированные, уставившись на карту.

Манфред поворачивается и смотрит мне в глаза. Медленно убирает маркер в карман.

– Это похоже на случайность? – задает он риторический вопрос.

В это мгновение снова раздается стук в дверь. Дверь открывается, и молодая темнокожая женщина, которую я уже где-то видела, заглядывает в комнату:

– Позвонила Гуннель Энгсэль из приюта для беженцев в Урмберге. Она хочет поговорить с кем-нибудь из вас.

Манфред скрещивает руки на груди.

– Передай, что мы свяжемся с ней в понедельник.

Но женщина не уходит. Переминается с ноги на ногу.

– Похоже, это важно.

– У тебя проблемы со слухом? – нарочито медленно произносит Манфред. – Я сказал «в понедельник».

– Но… – возражает раскрасневшаяся женщина в дверях, – они нашли лужу крови во дворе приюта.

Гуннель Энгсэль встречает нас на пороге. В окнах видны взволнованные лица взрослых и детей. Какая-то женщина оттаскивает от окна любопытную девочку и прижимает к себе.

Я, Манфред, Малик и Андреас поехали в приют, остальные пошли домой.

Все-таки сегодня вечер субботы, и вероятность того, что лужа крови имеет отношение к убийствам, крайне мала.

Гуннель накидывает пуховик со светоотражателями. Под ним я вижу уже знакомое украшение в виде жука-скарабея.

Она ведет нас за угол дома. В руке у нее фонарь.

– Одна из девочек, маленькая Набиля, нашла кровь. Мы понятия не имеем, сколько она там находится, но поскольку… – Гуннель колеблется. Перешагивает через упавшую ветку, откашливается и продолжает: – Но на фоне всего, что произошло, я решила, что лучше позвонить.

– Очень хорошо, что позвонили, – заверяю я.

Мы заворачиваем за угол. В темноте видны силуэты деревьев.

Гуннель останавливается и направляет фонарик на землю в полутора метрах от ближайшего дерева.

На снегу виднеется большое замерзшее темно-красное пятно. Пятьдесят сантиметров в диаметре.

Малик достает из большой сумки фонарик, направляет на пятно, подходит ближе. Нагибается.

– Похоже на кровь, – констатирует он. – И я вижу следы капель. – Малик показывает на пятна поменьше вокруг большого пятна. – И дорожку из капель к стволу дерева. – Он взмахивает рукой.

– Похоже, что раненый шел от дерева сюда, – говорит Андреас.

– Хм, – протягивает Малик.

– Что? – не терпится мне.

– Тут две проблемы, – говорит Малик, склоняя набок голову с длинными кудрявыми волосами. – Во-первых, кровь лежит как бы на снегу… Свежая теплая кровь растопила бы снег.

Гуннель отворачивается, но я успеваю увидеть отвращение у нее на лице.

Малик продолжает:

– Во-вторых…

– Нет следов, – продолжает его мысль Манфред. – Если бы речь шла о раненом человеке, были бы следы.

– Именно так, – подтверждает Малик. – Нет следов между деревом и пятном. Но есть следы вокруг дерева.

– Может, кровь прыснула туда? – предполагает Андреас.

Малик качает головой.

– Нет. Пятна выглядят по-другому. Это обычные капли. Единственная сила, воздействовавшая на кровь, – это гравитация. Кровь капала прямо в снег с…

Малик встает, запрокидывает голову и направляет фонарик в крону дерева.

И там, в четырех метрах над нашими головами, висит бесформенный окровавленный предмет, закрепленный веревкой, протянутой от веток к стволу дерева.

Малик проводит фонариком вдоль веревки. Она привязана к суку в полуметре от земли.

Затем он снова направляет свет на предмет, свисающий с дерева. Я вижу что-то похожее на бледную, белую кожу под запекшейся кровью.

– Что за черт, – бормочет Манфред.