Итак, странствия Винченцо закончились. Безбрежное небо над головой свернулось до восьми квадратных метров.

И опять эти невыговариваемые немецкие «составы». «Камера предварительного заключения», «товарищи по камере предварительного заключения», «болтовня товарищей по камере предварительного заключения» – все это в одно слово, разве не забавно?

Когда Винченцо увидел Таню, у них не было возможности поговорить друг с другом. Только друг о друге.

Он сидел на скамье подсудимых, она стояла на свидетельском месте – в пончо, которое связала собственными руками. И выглядела необыкновенно женственно, несмотря на короткую стрижку.

Таня ни в чем не обвиняла Винченцо. Говорила, что знала его со времен коммуны, подбирая слова осторожно, чтобы самой не залезть в петлю.

Полицейский, в которого она стреляла, выжил. По счастью, пуля лишь задела ему бедро. Он находился в зале суда и узнал Винченцо. Таня и Олаф тогда были в масках, Винченцо – нет.

– Господин Маркони, – сказал прокурор, – вы по-прежнему утверждаете, что не знаете имен ваших сообщников?

– Да.

– Пострадавший говорит, что вы сидели за рулем. Как это у вас получилось – одновременно вести машину и стрелять?

– Как-то получилось.

– Ничего не понимаю, – недоумевал адвокат Винченцо в перерыве. – Вы не хотите назвать имена грабителей – ладно. Я не могу вас к этому принудить, пусть даже в этом случае наказание будет смягчено. Но почему вы отрицаете, что стрелял один из них? Зачем вы взваливаете на себя вину за то, чего не совершали? Ведь если очевидцы…

– Потому что так оно и было. Стрелял я.

Винченцо дали семь лет без права досрочного освобождения. Нанесение тяжких телесных повреждений и бегство с места преступления. Чистосердечное признание и самочувствие пострадавшего, который полностью оправился, стали смягчающими обстоятельствами.

При грамотном содействии извне и удачливости Винченцо мог выйти на свободу года через четыре, может, через пять. Как раз к тому времени, когда его дочь – даже имени которой он не знал – должна была пойти в школу.

Таня навестила его в исправительном учреждении в Штадельхайме. Мрачное место. Стены, потолок, двери, койки, постельное белье и даже еда – все серое.

Шел 1978 год, снаружи была весна.

– Спасибо, – сказал Винченцо.

– За что?

– За то, что назвала ее Джулией.

– Юлией, – поправила Таня.

Они долго смотрели друг на друга. Искали, что еще осталось от былой страсти, огорчались и спрашивали себя, куда все подевалось.

– Это я должна благодарить тебя.

– За что?

Таня обернулась на надзирателя у дверей комнаты свиданий и перегнулась через стол:

– За твои показания.

И чем тут гордиться? Винченцо не мог иначе. Или он должен был отнять у девочки мать?

– Береги Юлию.

– Я устроилась на постоянную работу, в редакцию независимой городской газеты. «Дас Блатт» называется.

– Хорошо.

– Ты слышал, что «Красные бригады» похитили Альдо Моро? Как Шлейера. И там замешаны немцы.

Винченцо молчал. Он видел сюжет по телевизору – расстрелянный «фиат», трупы телохранителей. Жена Альдо Моро, дети и Папа Римский, взывающие к человечности похитителей. Марши протеста. Полицейские с собаками и вертолеты, прочесывающие страну. У Винченцо это не вызывало ни малейшего сочувствия.

– Почему ты не привела ее?

– Я не знаю…Тюрьма не лучшее место для знакомства с отцом. Ты хотел бы, чтобы она тебя здесь увидела?

– Почему нет? Ты ведь сама всегда выступала за честность.

– Она слишком мала. Вот когда вырастет, поймет…

– Познакомь ее с Джованни. Розария вернулась, ты знаешь? С детьми. Будут учиться в немецкой школе.

Таня кивнула, но Винченцо понял: к Джованни она не пойдет.

– Я разорвал помолвку с Кармелой. Никакой свадьбы. Все считают меня чокнутым. – Он ждал ее реакции.

– Это было правильное решение, – только и сказала Таня.

– У тебя есть фотографии Юлии?

– Я тебе пришлю. Еще что-нибудь нужно? Еда, лекарства…

– Фотографии.

– Хорошо.

Она встала, направилась к двери.

– Таня!

– Да?

– У тебя есть кто-нибудь?

– Нет.

Она ответила честно. Или все-таки…

– Ты ведь еще придешь, да?

– Да, ciao.

– Ciao.

Таня сдержала слово и принесла ему снимок. Юлия, в шапочке с помпоном, глядела из коляски любопытными темными глазами. Она не походила ни на Таню, ни на него. Джульетта – вот кого разглядел в дочери Винченцо.

Он повесил фотографию над своей койкой. В затхлой камере, которую Винченцо делил с одним диковатым югославом, она была для него единственным лучом солнца.

В хорошие дни югослав бывал веселым парнем, шутил, и не только сально, но и по-своему глубоко, даже философски. Сидел он за непредумышленное убийство.

– А ты? Политика?

Винченцо кивнул, не глядя на него.

– Вот же мудак! – выругался югослав. – Вот из-за таких, как ты мы и живем в полицейском государстве. Почти как в Югославии! А ведь была же когда-то прекрасная, свободная Германия.

В тюрьме Винченцо пришлось искать общий язык с бандитами – итальянцами, турками, югославами… Немцы держались особняком. Винченцо тоже пытался оставаться в стороне, но за покой надо было платить – деньгами, сигаретами или собственным телом. Винченцо выручали салями и красное вино, регулярно прибывавшие с воли. Джованни навещал его каждый понедельник.

Ночью, когда югослав спал, Винченцо вел беседы с призраками, которые никак не хотели оставить его в покое. Неупокоенные души, чьи дела на земле остались незавершенными. Мать, благодаря которой Винченцо обрел новую родину. Дед, так и не ставший хозяином земли, которую любил и возделывал.

Винченцо разговаривал с ними, будто они сидели у его койки. Жизнь виделась ему вечным поиском места, где он мог бы остаться насовсем, где само его существование не ставило бы перед ним неразрешимый вопрос о смысле.

Внезапно ему пришло в голову, что таким местом для него должен стать не дом и не земля, а человек. Теперь Винченцо не один. У него есть кое-кто, ради кого стоит жить. Кого он любит больше, чем себя самого. Значит, пора прекращать играть своей жизнью, словно грошовой безделушкой. Отныне есть смысл беречь себя, потому что он кому-то нужен.

Он не имеет права разочаровывать эту малышку в шапочке с помпоном. Естественный порядок вещей, нарушенный смертью его матери, восстановлен. Винченцо стал звеном в цепи поколений, проводником любви, которой искал так долго. Впервые ответственность и долг казались ему не бременем, но радостью. Ему больше нечего искать, нужно просто занять свое место.

Но уже следующая беседа с фото Юлии неожиданно завершилась приступом страха. Сердце его сжималось от ужаса, он осознал, что не увидит, как она взрослеет. И все же Винченцо удалось взять себя в руки. Юлия только начинает жить, а для него главное сейчас – перестать ныть и извлечь из пребывания в тюрьме максимум пользы. Использовать время, которое он так неразумно растрачивал на воле. В тюремной библиотеке Винченцо нашел все, что требовалось. И принялся зубрить. Для начала надо было сдать экзамены за полный курс гимназии. Пока югослав пялился на девочек в «Плейбое», Винченцо вспоминал школьные уроки биологии, математики, он будто встретился со старыми друзьями, которых только сейчас стал понимать по-настоящему.

Над его койкой, там, где у югослава красовались блондинки в стиле пин-ап, были в хронологическом порядке вывешены фотографии дочери. Вот Юлия на коленях у Тани за письменным столом, первые шаги Юлии, первый день рождения. Винченцо разглядывал их каждый вечер, прежде чем погасить лампу. Таня навещала его все реже, и всегда одна. Но обещание держала, и коллекция Винченцо регулярно пополнялась.

Стоило закрыть глаза – и Винченцо видел полосатое покрывало на Танином диване, коричневую посуду на столе, деревянную мельницу для кофе и черно-белого кота. Он жил с ними, учил Юлию первым словам, чинил ее коляску, укладывал спать – пока ровно в шесть утра сирена не возвращала его в реальность. Далее все шло согласно распорядку: уборка в камере, завтрак, прогулка.

Когда Таня долго не приходила и не присылала писем, Винсент сникал. Только в такие дни он и чувствовал себя невинной жертвой. Но ему было достаточно одного взгляда на фото Юлии, чтобы вспомнить, зачем он здесь.

И вот однажды в комнате свиданий появился тот, кого Винченцо меньше всего рассчитывал там увидеть, – его немецкий отец. Винсент сидел за столом поникший, точно стыдился находиться в этом месте. Винченцо хотел развернуться и уйти, но отец вскочил:

– Подожди. Всего лишь минуту…

Винченцо глядел на него презрительно.

– Как ты? – спросил Винсент.

Он изменился, точно уменьшился. Взгляд стал настороженней, виски поседели.

– Прекрасно.

Винченцо ожидал проповеди с риторическими вопросами в духе того, как он мог так низко пасть. Но в следующий момент понял, что Винсент пришел повиниться.

– Я вот… – отец кивнул на папку, лежащую на столе, – принес тебе кое-что по автомобилестроению… Физика… тоже не помешает.

Винченцо на папку даже не взглянул.

– Держись от меня подальше. Ты приносишь несчастье.

– Винченцо, я хотел только… Не проходит дня, без того чтобы я не думал о твоей матери. Что, если нам с тобой… она была бы рада…

– Откуда ты знаешь, чему она была бы рада? – перебил его Винченцо и смягчился при виде испуганного отцовского лица. – Ладно, не дрейфь… я справлюсь. – И повернулся к двери.

– Винченцо! – окликнул его отец. И, приблизившись, оглянулся на караульного у двери и понизил голос: – Они вернули мне ИЗО… таможенники. Спрашивали, известно ли мне, кто ее угнал. Я ничего им не сказал.

Винченцо даже не кивнул в ответ. Позже охранник принес ему в камеру папку с книгами.

– Это от того господина… возьмете?

– Он ушел? – спросил охранника Винченцо.

– Да.

Спустя год, за который Винченцо сбросил десять килограммов, директор тюрьмы лично вручил ему аттестат об окончании гимназии со средним баллом 1,4. Винченцо положил его перед Таней на столе в комнате свиданий.

– Я подал заявление на заочное обучение. Выйду инженером.

Он ждал ее реакции. Таня улыбнулась:

– Здорово!

Ее радость не была наигранной, но чего-то недоставало. Или дело было в том, что Таня не могла разделить ожиданий, которые Винченцо связывал с этим аттестатом.

– Ты не рада? – спросил он.

– Что ты, я страшно рада.

– По тебе не скажешь. Случилось что-нибудь?

– Разве ты не знаешь?

– Что? – испугался Винченцо.

– Они застрелили Леннона.

Винченцо и в самом деле слышал об этом впервые. Джон Леннон, его любимые «Битлз»… но это произошло в Нью-Йорке, то есть почти что на обратной стороне Луны.

– Какой-то сумасшедший, – продолжала Таня. – Но я думаю, за этим стоит ЦРУ. Леннон давно в их списках.

Винченцо кивнул.

– Как Юлия?

– Хорошо. Ей нравится в детскому саду.

– Мне бы так хотелось взять ее на руки.

– Пусть подрастет.

– Подрастет?! – вырвалось у Винченцо. – И сколько ей еще подрастать?

Взгляд у Тани сделался холодным.

– Прости, – пробормотал Винченцо. – Иногда я слетаю с катушек… Но ты не волнуйся. Я выйду раньше срока, директор так говорит. Тем более с заочным обучением… Это же нормальный университет. Я буду хорошо зарабатывать.

– Конечно.

Он взял ее за руку:

– Верь мне, Таня. Все наладится. Немного терпения – вот все, что нужно.

Она кивнула, прикусила губу. В глазах стояли слезы.

Не выпуская ее руки, Винченцо обошел стол и опустился перед ней на колени.

– Что ты делаешь?

– Ты выйдешь за меня замуж?

Она была ошарашена.

– Ты сошел с ума, Винченцо?

– Конечно. Иначе разве бы я решился взять тебя в жены?

Она рассмеялась. Винченцо просиял. Таня закрыла лицо ладонями и заплакала.

Спустя неделю Винченцо получил от нее письмо. Таня писала, что любит его, но сегодня растить ребенка можно и без санкции на то государства. Что в квартирах с подселением апробируются альтернативные формы общежития. Что брак изжил себя.

Винченцо скомкал письмо и бросил в угол. У него было лишь одно объяснение всему этому – «альтернативные формы общежития». Таня уверяла, что у нее нет времени на «отношения». Рассказывала о своей газете, о Юлии, движении за мир и поднимающих голову «зеленых». На вопрос Винченцо, спит ли она с кем-нибудь, отвечала, что нет. Но теперь он вовсе не был уверен, что она не лгала, не желая лишать его последней надежды.

Что же это за любовь, если ей нужна ложь?

– Джованни, ты должен мне помочь! – кричал Винченцо в трубку телефона-автомата. – Я больше так не выдержу.

– Она просто не хочет расстраивать тебя, вот и все.

– Но она сказала, что ждет меня.

– Винченцо, послушай. Главное для тебя сейчас – получить диплом. Сколько экзаменов еще осталось?

– Да откуда я знаю!

– Они уже сказали, когда выпустят тебя?

– Через год или около того. Слушай, Джованни, не мог бы ты сам сходить на эту ее квартиру… с подселением? Возьми вина, ну ты лучше меня в этом понимаешь. Я хочу знать, с кем она живет.

Джованни вздохнул:

– Винченцо, она молода, привлекательна, наконец, она немка…

– И что с того?

– Винченцо, ты только представь себе… Если бы это она много лет сидела в тюрьме, а ты был бы свободен… Да неужели ты не прикоснулся бы к другой женщине? И вот что я скажу тебе, приятель. Есть вещи, на которые нужно закрывать глаза. Эта дурацкая немецкая привычка выносить все на люди…

– Я хочу знать правду, мать твою! Ты пойдешь к ней или нет?

Джованни молчал.

– Ну так и отвали!

Винченцо швырнул трубку на рычаг и привалился к стене.

Он думал, что не переживет этот вечер. Его место на воле было занято. Его никто не ждал. И теперь все, что ему остается, – пялиться в телик в компании чокнутого юга.

– Мы больше не в состоянии принимать иностранцев, – говорил в новостях Гельмут Шмидт. – Число убийств…