Пока Джованни днем торговал на рынке, Джульетта заправляла в лавке. А ночами шила в своей каморке. Торговля шла ни шатко ни валко. Покупателями в основном были итальянцы, немцы забредали разве что случайно. Гастарбайтеры любили выпить эспрессо из свежесмолотого кофе, а вот продукты предпочитали покупать где подешевле, в супермаркетах. Но Джованни из последних сил поддерживал лавку, ограничивая семью в самом необходимом.

Между тем по мере приближения срока росла нервозность Розарии. Одна Джульетта была исполнена оптимизма. Когда все ложились спать, она садилась за швейную машинку. Любовно гладила пальцами отрезы – будущие платья, существовавшие пока только в ее воображении. Все происходило как бы само собой, без страха и напряжения, словно по мановению волшебной палочки.

Джульетта работала как одержимая, будто чувствовала, что осталось недолго. Вставала с восходом солнца, готовила кофе и выходила на балкон вдохнуть свежего осеннего воздуха. Ветер гнал по улице жухлые листья, которые гастарбайтер-турок убирал при помощи специальной машины. Улыбнувшись ему, Джульетта снова уходила в дом. Она была счастлива, не имея ни пфеннига в кармане.

Однажды вечером в лавку, отчаянно ругаясь, ввалился Винченцо. Рубашка залита кровью, хлеставшей из разбитого носа. Джульетта пришла в ужас. Она принялась хлопотать вокруг сына, а Джованни постарался выудить из племянника, что стряслось.

Винченцо избили в школе – во время урока и на глазах учителя. Трое на одного. Учитель спросил его что-то о Священной Римской империи, о которой Винченцо, как наследник латинян, должен был знать больше, чем остальные. Но мальчик не понял вопроса. Тогда один из одноклассников сунул ему шпаргалку, которую ни о чем не подозревающий Винченцо тут же прочитал вслух, после чего учитель влепил ему пощечину. Взбешенный Винченцо подошел к тому, кто передал шпаргалку, и ударил его с такой силой, что тот слетел со стула. Завязалась драка, в которой у Винченцо не было ни малейшего шанса. В довершение всего «гастарбайтер» оказался единственным, кто получил выволочку от учителя.

Джульетта корила себя за то, что так пренебрегала делами сына. На следующий день, не слушая возражений Винченцо, она пошла в школу, вызвала учителя в коридор и прилюдно учинила ему разнос. Багровый Винченцо стоял рядом. Теперь он еще «доносчик» и «маменькин сынок», как будто мало всего остального. Но учитель отреагировал на несдержанность Джульетты с улыбкой: мальчишки – это мальчишки, а взросление – процесс бурный. Он не стал скандалить с женщиной, говорил рассудительно и спокойно. Насколько Винченцо понял, учитель полагал, что эта школа – не самое подходящее место для мальчика.

– Но где ему место в таком случае? – удивилась Джульетта.

Учитель пожал плечами: дома, в Италии. Сам он бывал в Римини – настоящий рай.

Обозленная Джульетта отправилась к директору и спросила, где ребенку гастарбайтеров можно выучить немецкий язык. Пожилой господин тоже пожал плечами: он едва ли способен чем-то помочь. Руки у него связаны, финансы ограничены. Все учительские ставки заняты, а дополнительных ресурсов от государства не дождешься. Быть может, имеет смысл обратиться в частную школу? Как будто перед ним стояла Жаклин Онассис.

– Что же это за страна такая? – возмущалась за ужином Розария. – Неужели у них совсем нет национальной гордости?

Винченцо задумчиво возил ложкой в zuppa di fagioli.

– Зачем они позвали нас сюда, если ничего не хотят делать для наших детей? – продолжала Розария. – Да немцы вообще не любят детей, если хотите знать мое мнение. Вы видели вывеску на детской площадке? После шести вечера гулять запрещено. Ходить по газонам запрещено. Ездить на велосипеде тоже запрещено! Dio mio, это не страна, а казарма!

– Успокойся, Розария, – сердито сказал Джованни. – Немцы ведь тоже были детьми и все это пережили… А язык он, так или иначе, выучит.

Как выучил его Джованни – «так или иначе». Его языковыми курсами были иллюстрированные немецкие журналы, которые печатались крупным шрифтом и стоили пару пфеннигов. При том, что он сам слышал свой чудовищный акцент и сознавал, что непозволительно пренебрегает правилами грамматики. На Центральном рынке, где хозяева держали их за дрессированных шимпанзе, этого хватало. Там был свой немецкий, в рамках «принеси-подай». Да и Розария, ограниченная миром в четырех стенах, даже немецкое телевидение не смотрела.

Но Джульетта и тут не впала в уныние. Кому, как не ей самой, заняться образованием собственного сына? Она понимает логику немецкого языка, восхищается его точностью. Быть может, в ее сознании он все еще был неотделим от голоса Винсента и каждая немецкая фраза задевала в душе одну и ту же струну.

Отныне после ужина Джульетта садилась с сыном за кухонный стол и начинала урок. Винченцо узнал много интересного, пока другие дети гоняли во дворе мяч. Например, что «машина» в немецком языке не женского и не мужского рода, а нечто среднее. Что у слова «страх» нет множественного числа, а спичечный коробок по-немецки называется одним словом, да таким, что от него полагается всем валиться с ног от хохота. Вскоре подоспели и другие ученики. Итальянский мальчик Пиппо из Бари и Василис с Корфу, имевший привычку заливисто смеяться, выкрикивая неприличные немецкие слова. Пугливая турчанка Нейлан усваивала материал быстрее мальчиков, чем разжигала в Винченцо дух соперничества. Джульетта видела, что девочка неравнодушна к ее сыну, но Винче, чье самолюбие оказалось уязвлено, думать ни о чем не мог, кроме уроков.

Дети любили эти вечера. От души потешались над длинными немецкими словами, но главное – им нравилось, что о них заботятся, ведь родители-гастарбайтеры целыми днями пропадали на работе. Со временем Джульетта стала готовить на всех. Она радовалась, глядя на счастливые детские лица, но из-за уроков, готовки и хлопот в мясной лавке времени на шитье почти не оставалось.

И снова, вот уже в который раз, мечта глохла под натиском повседневности. Все как обычно: шаг вперед, два назад. Но вера Джульетты – в Германию и собственное будущее – не иссякала.

Неожиданно исчезло солнце. Зарядили дожди, и свинцово-серый туман поглотил все краски. Промозглый ноябрь проникал сквозь одежду и щели в оконных рамах. Джульетта сшила Винченцо демисезонное пальто, связала шерстяные носки. В двух чемоданах, которые они привезли из Италии, не нашлось места для теплых вещей.

Розария некстати простудилась перед самыми родами. Когда начались схватки, она лежала в постели. Джованни позвонил в больницу, но не в Хазенбергле, нет, – его ребенок должен был появиться на свет в более приличном месте. Он вызвал такси до Швабинга. У Джованни имелась медицинская страховка, которой могла пользоваться и его жена, а потому любая больница обязана была принять их наравне с немцами.

Вот такое больше всего нравилось Джованни в Германии. В Италии говорили «Ложишься в государственную больницу – не забудь составить завещание». Но Джованни знал, что немецким врачам можно доверять.

Розарию увезли в палату, а он остался ждать в коридоре, в те времена не было принято держать жену за руку во время родов. Будущие отцы томились в коридоре, нервничали, курили сигарету за сигаретой.

Джованни решил позвонить сестре, на которую оставил лавку. Он увидел его как раз в тот момент, когда Джульетта взяла трубку. Мужчина сидел на стуле, аккуратно сложив на коленях пальто и шляпу. Заметив Джованни, он как будто смутился, но потом встал и направился к нему.

– Попометр!

– Джованни!

– Можно поздравить?

– Скоро управится. Твоя тоже?

– Может, придется делать кесарево.

Джованни достал пачку «MS», протянул Винсенту. Тот кивнул, взял сигарету, щелкнул зажигалкой.

– Первый? – спросил Джованни.

– Да, лучше поздно, чем никогда.

Они курили, ни словом не упомянув имя, которое у обоих вертелось на языке. Джованни украдкой поглядывал на «Попометра» – что ему известно? Тот как будто хотел что-то сказать, но не решался. Тут к ним подошла медсестра, улыбнулась Винсенту:

– Поздравляю. Девочка. Все в порядке.

Винсент закрыл лицо ладонями. Рассмеялся. По щекам его текли слезы, шляпа покатилась по полу.

– Девочка! – Джованни обнял Винсента и похлопал по плечу. Медсестра не уходила. – Скрести пальцы за мою! – шепнул Джованни в ухо счастливому отцу. – Capisci? – И рассмеялся, глядя в испуганное лицо Винсента. – Auguri, Vincent, auguri…

Винсент растерянно подобрал с пола шляпу.

– Пойдемте, посмотрим на ребенка, – сказала медсестра.

И Винсент удалился с ней, не попрощавшись.

Джованни проводил его взглядом, закуривая следующую сигарету.

Два дня спустя Джованни стоял над кроваткой новорожденной дочери и мурлыкал сицилийскую колыбельную. В окна барабанил дождь. Розария, измученная и гордая собой, лежала в постели.

– Мы назовем ее Мариэтта, в честь моей мамы Марии, – сказала она.

– Как тебе будет угодно, дорогая.

Сквозь неплотно задернутые шторы Джованни увидел мужчину и женщину, пересекавших под дождем больничный двор. На руках женщины был младенец. Когда пара подбежала к припаркованной поодаль «ривольте», мужчина поднял глаза, как будто кого-то высматривая в окнах больничного корпуса. Потом сел в машину и уехал.

Джованни чувствовал себя счастливейшим отцом в мире. Но по возвращении он понял, что отныне главой семьи будет не он, а новоиспеченная мать. Случилось то, чего боятся все мужчины – сицилийцы, во всяком случае. Он перестал быть главой семьи.

– «Позже, позже…» Как я устала это слушать… – ворчала Розария, с ребенком на руках разбирая грязное белье. – Это не дом, а постоялый двор.

– Я знаю, дорогая, – защищался Джованни, – вся эта жизнь – временное пристанище.

На кухне ученики во главе с Джульеттой постигали секреты немецкого условного наклонения. Больше всего Джованни сейчас хотелось исчезнуть из дома.

– А знаешь что? – продолжала Розария. – Я возвращаюсь на Салину. Вместе с Мариэттой.

– Не так громко, дорогая, – испугался Джованни. – Что подумают дети?

– Ты бы лучше о собственном ребенке подумал. Решайся, Джованни. Кто твоя семья?

Джульетта приоткрыла дверь в спальню.

– Не уезжайте на Салину, – сказала она.

Джованни и Розария смутились.

Вечером Джульетта читала объявления в газетах, а Винченцо заодно упражнялся в сокращении составных немецких слов. Рубрика «Недвижимость» так и пестрела ими: ЦО – центральное отопление; СПК – совместное пользование кухней. Примеров множество, но это нисколько не упрощало положения. Строительство новых домов шло полным ходом, но квартиры либо сдавались по заоблачной цене, либо «вот только пять минут назад отдали ключи…»

Обычно стоило Джульетте представиться, как хозяин шел на попятный. Тогда она перестала с ходу называть свою фамилию, но акцент выдавал ее с головой. Наконец один мужчина признался, что ничего не имеет против иностранцев, но квартиру им не сдаст. И Джульетта решилась спросить, прежде чем положила трубку: «Это почему же?» Ответом ей было молчание, разрядившееся пламенной проповедью об аморальных южанах, запахе чеснока и громкой музыке в подъезде, а в завершение о том, как «после он еще притащил туда больную мать, безработного дядю и пятерых детей».

– Знаешь, почему я живу в такой дыре?

Джованни усмехнулся, подливая Джульетте кьянти. Квартиру в бетонном «палаццо» он получил только благодаря протекции шефа с Центрального рынка, тем самым окончательно развенчав миф, что в Германии нет кумовства.

– Чертовы немцы! – Винченцо вышел из комнаты, хлопнув дверью.

– Я поговорю с Розарией, – пообещал Джованни сестре. – Вы будете жить здесь столько, сколько понадобится.

– Джованни, я приехала сюда не затем, чтобы снова от кого-то зависеть. Я найду нам жилье, пусть даже это будет телефонная будка.

И она нашла. Джованни не поверил собственным ушам, когда молодой мужской голос в телефонной трубке пригласил ее «познакомиться поближе».

Жилье и в самом деле оказалось почти с телефонную будку – отдельная клетушка в квартире с соседями. Ими оказались три студента – троцкисты-подпольщики, как они сами представились, «не путать с ленинистами!», – которые из чувства интернациональной солидарности охотно пошли на сближение с представителями итальянского пролетариата. То, что эти представители были малоимущими, лишь добавляло им очков. Студенты постоянно повторяли, что это важнейший политический акт, и эту их убежденность разделял даже Джованни.

Ветхая многоэтажка на западной окраине города насквозь провоняла пивом и гашишем. Туалеты здесь, похоже, также давно не чистились. Молодое поколение разбивало вдребезги легенды о немецкой чистоплотности и пресловутой прусской дисциплине. Половицы лежали косо. Стены все в подтеках. Полки – положенные на кирпичи фанерные доски. И только проигрыватель с самопальными колонками выглядел солидно.

Взгляд на содержимое холодильника дополнял портрет обитателей квартиры – томатная паста в тюбике, банка консервированной фасоли и пудинг «Вальдмейстер». Открыв такой холодильник, сразу понимаешь, почему поражение коммунистов в холодной войне было предопределено.

Для Джованни же главным было убедиться, что соседи не имеют к его сестре никакого другого интереса, кроме политического. К тому же один из революционеров оказался девушкой лет двадцати. Ее звали Алекс, она носила норвежский свитер с оленями и была матерью-одиночкой, дочь спала с ней на одном матрасе. Двух других звали Роланд и ХП – ох уж эти немецкие сокращения! Кто с кем спит, понять было невозможно.

– Что скажет на это Винченцо? – шепотом спросил Джованни сестру.

– Думаю, ему даже понравится.

– Что понравится? – не понял Джованни.

– Ах, не будь таким пессимистом.

Джованни тяжело вздохнул и внес свой первый вклад в дело мировой революции – плату за три месяца вперед.

Два дня Джульетта только и занималась тем, что скребла и драила. Она натянула поперек комнаты простыню, разделив на свою половину и половину Винченцо. Вешалок для одежды не было, зато имелось два матраса. Джованни забил холодильник сыром, соорудив в нем итальянскую зону. А когда Джульетта приготовила пасту, троцкисты капитулировали окончательно. Еще бы! Это ведь были не какие-нибудь там пропитанные кетчупом из тюбика студенческие макароны. Настоящая путтанеска с сицилийскими анчоусами, свежим тимьяном и каперсами с Салины. А уж после десерта – тирамису со свежим эспрессо – Джульетту единогласно утвердили в должности заведующей кухней. И даже мытье посуды защитники интересов рабочего класса согласились взять на себя.

Поздно ночью, когда Джульетта вязала при свете ночника, Винченцо незаметно выскользнул из комнаты к соседям. Алекс и Роланд куда-то слиняли, девочка посапывала на диване, а ХП курил перед мерцающим телеэкраном, на котором демонстранты опрокидывали полицейскую машину.

ХП предложил Винченцо затянуться – тот отказался. Бесцельно перебрал пластинки в психоделических конвертах, пытаясь разобрать английские названия. Cream, Procol Harum, Jim Morrison, Jimi Hendrix… Физиономии музыкантов его пугали. Нет, не в благостных посланиях заключалась правда, которую несли миру «дети цветов». Ее вместилищем были мрачные коннотации, леденящие душу смыслы – не менее жестокие и разрушительные, чем войны, против которых они боролись.

Винченцо взял с полки пластинку. Janis Joplin. Summertime. Острожно держа пластинку между ладонями, положил ее на диск проигрывателя и опустил звукосниматель. Послышался треск, из которого словно тоненькой струйкой вытекла светлая гитарная мелодия. А голос… Винченцо не приходилось слышать ничего подобного. Чистый и хриплый разом, глубокий, он вдруг срывался пронзительным криком, от которого внутри все начинало дрожать.

Девочка на диване проснулась и посмотрела на Винченцо большими блестящими глазами. ХП храпел на матрасе подле дивана. Винченцо подошел к малышке и поправил сползшее одеяло.