Весна 1888 года. — Жанна-Софи-Адель Розеро, девушка, сошедшая с картины Греза. — Гнездышко на улице Сен-Лазар.

— Велосипедист и фотограф. — Между, Александриной и Жанной. — 20 сентября 1889 года: Дениза, — Брюссельская улица, дом 21-бис.

— Осуществленная «Мечта». — Замки из песка. — Тройное посвящение «Доктора Паскаля».

Весной 1888 года Золя работает в Медане. Из окон открывается вид на зеленовато-золотистые берега Сены; слышатся то хриплые свистки паровозов (которые Золя опишет в «Человеке-звере»), то жалобные гудки речных буксиров. Золя страдал от излишней полноты и одышки. Мучился он и гастритом, а затворническая жизнь литератора способствовала расстройству нервной системы. Его заплывшие жиром мышцы требовали физических упражнений.

Из кладовой, где г-жа Золя хранит белье, доносится песня. Поет молодой женский голос. Золя временами прислушивается и улыбается. Но улыбка его тотчас гаснет. Он вспоминает о своем возрасте. Золя отлично знает, как он выглядит, для этого ему не надо зеркала. «Целыми неделями, месяцами в моей душе бушует буря, буря желаний и сожалений». Все ставки уже сделаны. Отныне он предоставит событиям развиваться своим ходом. Он еще больше растолстеет, живя с Александриной в окружении своих собак, роз, друзей…

Бугристый, с большими залысинами, покрытый поперечными морщинами лоб. Усталый и безрадостный взгляд. Склонившись над столом, он пишет пером «рондо». Старея, он становится некрасивым. На одной фотографии он изображен в ночной сорочке: обрюзгший, с асимметричным лицом, золотое пенсне уныло повисло на кончике шнурка.

 

А полтора года спустя объектив запечатлел помолодевшего лет на двадцать человека, у которого исчез живот и который сделал из своей лохматой бороды обольстительную бородку. Теперь он носит хорошо сшитые костюмы, светлые перчатки и ходит с элегантным зонтиком. Благодаря новой прическе лысина стала менее заметной.

Согласно сведениям Тулуза, максимальный вес писателя около (100 килограммов, талия — 114 сантиметров. Золя стал бороться с полнотой, в результате вес его «стабилизировался» — около 75 килограммов. Особенно сильно он похудел за период с 1 января 1888 года до конца летнего отдыха: тридцать фунтов — менее чем за десять месяцев!

Как сумел он этого достичь? Художник Раффаэлли дал ему хороший рецепт: совсем отказаться от вина во время еды и выпивать в день лишь литр горячего чаю. Он перестал есть мучное и перешел в основном на мясо жареное или слегка поджаренное. Забавно, что он навязал такой режим питания и Александрине, которая тоже была очень полной. Вначале это не привело к ощутимым результатам. Однако позднее она похудеет, но это будет вызвано другими причинами, и в частности ревностью. Словом, можно говорить о треволнениях любви и их влиянии на вес людей, приближающихся к пятидесяти годам.

Что же, Золя действительно был влюблен! Его поразительное физическое обновление произошло вскоре после опубликования «Манифеста пяти», авторы которого уже собирались похоронить Золя! Это обновление произошло так быстро и вместе с тем так естественно, что друзья заметили эту метаморфозу, лишь когда она завершилась! Они привыкли к тому, что воинственно настроенный писатель постепенно превращался в мандарина-натуралиста. А перед ними вдруг оказался возвратившийся после летнего отдыха здоровяк, загорелый, бодрый и энергичный, прогуливающийся по Елисейским полям вместе с высокой женщиной, у которой темные вьющиеся волосы, кокетливо собранные в шиньон, тонкая талия, грациозная походка, огромные глаза газели, круглые щеки, крохотные мочки ушей, вид скромный, выражение лица мечтательное и в то же время чувственное. Однажды утром их видели вместе на велосипедах. Она рулила возле самого тротуара, а он, галантный, с высоко поднятой головой, катил рядом с ней, охраняя ее от опасностей уличного движения. Золя и незнакомка направлялись на Остров, чтобы позавтракать там в ресторанчике. Эмиль жевал кашу!

Поль Алексис одним из первых понял, в чем тут дело. Ведь добряк Трюбло давно мечтал о такой революции! Конечно, он жалел Габриэллу-Александрину, зная к тому же, что эта история вызовет большой шум. Но вина Александрины, по его мнению, заключалась в том, что она была старше своего мужа и не умела скрывать свой возраст, что она не только закоснела сама в своей респектабельности, но и довела до такого же состояния Золя. Он знал, что она ревнует мужа ко всем женам его друзей, и в особенности к красивой г-же Шарпантье и к Юлии, жене Альфонса Доде. О да, размышлял Трюбло, ну и скучища, должно быть, коротать все вечера вместе с Сандриной, которая не расстается со своими микстурами и бигуди.

Алексис вспомнил кое-какие детали, которым прежде не придавал особого значения. В Медане, перед отъездом в Руайан (это было в мае), он увидел высокую девушку, она все время что-то напевала. Г-жа Золя наняла ее, поручив ей смотреть за бельем. Она помогала хозяйке дома, питавшей непреодолимую страсть к полотну, лаванде и шкафам. Юбочник Алексис в другое время, наверное, пожалел бы, что не приволокнулся за этой нежной грациозно-чувственной брюнеткой с карими глазами и тяжелой короной черных волос, но ему предстояло вскоре жениться. Это, впрочем, не помешало волоките спросить с веселой улыбкой о Жанне у Золя, который ответил сдержанно:

Нам мало что известно о любви Эмиля и Жанны. Письма, в которых запечатлелось начало этой любви, исчезли. Было ли в них что-нибудь интересное для нас? Ответить на этот вопрос невозможно. Золя всегда бережно хранил свои бумаги, но мы напрасно будем искать в его папках хотя бы малейший намек на его увлечение (хотя оно с 1889 года перестало быть тайной). Здесь приложил свою руку суровый цензор. А жаль! Ведь есть все основания считать, что за этим адюльтером, на который нелегко было решиться Золя, осуждавшему адюльтер и хранившему верность любимой женщине или, во всяком случае, подруге и спутнице жизни, — таилось редкое по своей глубине и силе чувство. Жанна была бескорыстна. Она не стремилась извлечь выгоду из своих взаимоотношений с человеком, который для нее, как и для всех, был мэтром. Золя защищался в меру своих сил от разбушевавшейся юношеской страсти. Но борьба эта была бесполезной. Еще до появления Жанны его невыносимо мучили приступы какого-то внутреннего отчаяния, о которых не подозревала даже Александрина.

И вдруг на смену им пришла радость — нежданная, неистовая, лучезарная!

 

Жанна-Софи-Адель Розеро родилась 14 апреля 1867 года в Бургундии, в Рувр-су-Мейи, в провинции Оксуа. Она была второй дочерью мельника Филибера Розеро. Между этой молодой провинциалкой и Эмилем произошло то, что произошло за полвека до этого между пылким инженером Франческо Золя и Эмили Обер, красавицей из Дурдана.

Обо всем этом известно очень мало, поэтому будем осторожны. Золя не тратил своих чувств, которыми так не дорожат распутники.

И вот неожиданно пожилой Золя встречает женщину, о которой мечтал. И в юности, и в зрелые годы Золя нравился, как он не раз признавался, тип женщин, которых изображал Грез (в скульптуре — Жан Гужон). Долгое время работы Греза украшали стены комнат молодого Золя. Когда он впервые увидел Жанну, ему показалось, что ожила одна из картин Греза. После недостижимого идеала, каким казалась ему «розовая шляпка», после вполне реальной Габриэллы Золя встретил женщину, о которой мечтал всю жизнь. «Слишком поздно», — пронеслось у него в голове. И тем не менее, чувствуя внезапный прилив энергии, не надеясь, впрочем, на успех, он стал отчаянно бороться, чтобы вернуть хоть тень своей ушедшей молодости.

Рядом с г-жой Золя, которой немного не хватало женственности (так, во всяком случае, считал Золя) и у которой был довольно жесткий характер, причинявший страдания матери Золя и усугублявшийся благоприобретенными буржуазными привычками и наклонностями, появилась Жанна, существо чистое, доверчивое, чуткое, нежное, сохранившее непосредственность молоденькой работницы. Жанна была плоть от плоти народа. Она и оставалась такой. Наконец, Золя обожал детей, а их у Александрины не было.

Морис Ле Блон, поклонник и зять Золя, сказал о романе «Доктор Паскаль»: «Исповедь, служащая самооправданием». Началось ли увлечение у Эмиля и Жанны, как в романе, с дискуссий о науке и вере, когда во время одной из них измученный страстью, охваченный смятением мужчина внезапно сжал в своих объятиях девушку, почувствовал глубокое волнение от прикосновения к ее юному телу и сразу осознал, что все это значит? Отдалась ли Жанна, как и Клотильда, добровольно, убедившись, что любит мэтра, несмотря на его возраст?

Все это можно только предполагать.

И с уверенностью можно сказать лишь то, что эта любовь родилась из уважения, чуткости, взаимного восхищения, благодаря какому-то внезапному озарению. Жанну поразило, что мэтр обратил на нее внимание, а Золя был изумлен, что красивая двадцатилетняя девушка не прониклась антипатией к раскормленному, живущему в миру монаху, который был старше ее на целых двадцать семь лет.

С какой силой звучат эти слова!

Итак, с 19 августа по 7 октября 1888 года Жанна находилась вместе с четой Золя в Руайане. Золя часто фотографировал ее, а однажды подарил ей маленькие золотые часики. Г-жа Золя постоянно чувствовала недомогание, поэтому часто посылала Эмиля и Жанну прогуляться одних. Пребывание в Руайане пошло на пользу ее мужу. Он повеселел. Мэр Руайана Бийо познакомил его с секретами фотографии. Работал Золя мало, не интересовался получаемой корреспонденцией, и, когда жена спрашивала его, не мешают ли ему песенки Жанны, размечтавшийся Эмиль, к ее немалому удивлению, отвечал:

— Она такая радостная. Глядя на нее, сразу улучшается настроение. И знаешь что, Александрина, мне, наверное, не надо спать после обеда. Возможно, от этого я полнею.

Осенью Воля поселил Жанну в доме 66 на улице Сен-Лазар. Подобно тому как посвящение «Исповеди Клода» Габриэлле позволило установить, когда возникли между ними близкие отношения, другой роман Золя позволяет определить время, когда писатель стал восхищенным любовником Жанны. Золя любил отмечать памятные даты, именно благодаря этому мы имеем следующее свидетельство. 11 декабря 1898 года, в самый мрачный период своего изгнания, он посылает Жанне одну из тех маленьких поздравительных открыток, зубчатых, раскрашенных, с нарисованными цветочками, которые так обожают англосаксы.

Этот документ неоценим не только потому, что он вносит уточнение, но и потому, что в нем отразилась необыкновенная нежность Золя, для которого Жанна была неотделима от детей. И вот в момент, когда Золя чувствует, как его переполняет счастье, о котором он не смел и мечтать, в нем вдруг просыпается добропорядочный муж, и он начинает испытывать угрызения совести. Можно очень плохо думать о нескромных биографах, копающихся в интимных записных книжках своих героев, как в своих собственных. То, каким предстанет герой, плохим или хорошим, зависит от отношения исследователя. Произведения Золя могут дать повод для изображения писателя вопреки истине в самом неприглядном виде, если опустить эту любовную историю. А именно так вынуждены были поступать исследователи — до тех пор, пока существовали некоторые запреты. Теперь же целомудренник, которого пятеро авторов «Манифеста» обвиняли в тайных грехах, предстал таким, каким он был на самом деле: обычным человеком, которому доступны обычные человеческие радости. Его интимная жизнь исключительно проста: «розовая шляпка», Габриэлла, подруга в трудные и хорошие дни, и Жанна. Эти совершенно очевидные факты являют собой разительный контраст с укоренившимся с чьей-то легкой руки образом Золя-пакостника, они окончательно опровергают вздорные вымыслы.

Пожилого человека, связавшего свою судьбу с двумя женщинами, подстерегают крупные неприятности. Влюбленные ведут себя так неосторожно, что можно предположить, будто они сознательно не хотят скрывать свои отношения; прогулки по Парижу, появление в обществе и в особенности эти сияющие от счастья лица, которые всем бросаются в глаза. Однажды Александрина, получившая анонимное письмо, приезжает на улицу Сен-Лазар, входит в квартиру и в порыве ярости кидается к секретеру, взламывает его, отыскивает письма Золя и сжигает их. Этот драматический эпизод произошел в начале ноября 1891 года. О нем напоминает неопубликованное письмо, адресованное г-же Розеро 10 ноября 1891 года и хранящееся ныне в коллекции Ле Блона: «Я сделал все, чтобы помешать ей прийти к тебе. Я очень несчастен. Не отчаивайся». В письме, которое Золя отправил Сеару по пневматической почте, было сказано следующее: «Моя жена совсем потеряла рассудок. Не могли бы вы сходить на улицу Сен-Лазар, чтобы принять необходимые меры. Извините меня». На марке можно прочитать дату: 11 ноября 1891 года.

Поистине ужасна борьба, которую приходится вести этому пожилому молодому человеку… Он стал лучше спать, исчезла тоска. Золя уверен, что он как мужчина прав. Однако ему приходится выносить слезы, колкости, неистовство, естественную реакцию Александрины, вступившей в осеннюю пору своей жизни. Он мечется, терзаясь противоречивыми чувствами, между домом, где живет с супругой, неумело борющейся за свои права, и гнездьшком на улице Сен-Лазар, где он обрел свою молодость. Дело осложняется еще тем, что эта история получает широкую огласку. Падение целомудренника! Это вызывает смех и в Шанпрозэ, и в Отейле. Совершенно очевидно, что Александрина больше упрекает своего мужа в том, что он предал ее, насмеялся над ней, «опозорил» — с точки зрения моральных норм буржуазии, к которой она не принадлежала по своему происхождению, но ханжество которой глубоко восприняла и заставляла подчиняться ее законам всех окружающих.

Золя в рабочем кабинете в Медане.

Жанна Розеро.

 

Присутствие Жанны, и, надо сказать, присутствие необычайно скромное, способствовало тому, что романист далеко отходит в своем творчестве от натурализма, приближаясь к идеализму, который будет играть важную роль в его дальнейшем творчестве. Для Золя увлечение Жанной Розеро совпадает с закатом натурализма, отпетого «Манифестом пяти».

Не вызывает никаких сомнений, что Жанна по меньшей мере ускорила пробуждение у Золя лирико-сентиментального начала, которое писатель до того времени стремился подавить в себе. Романтический юноша, наконец заимевший любовницу, постепенно покончит с натуралистом, увенчанным короной главы школы.

 

Под колесами велосипедов Золя и Жанны шуршат первые опавшие листья позолоченного осенью Булонского леса. Как хорошо здесь! Небольшие водоемы, солнечные блики, мужчины в черных цилиндрах, дамы с зонтиками, ярко-красные колеса экипажей, кучера с бакенбардами, в белых цилиндрах. Царь Давид на велосипеде рядом с Ависагой, юной сунамиткой. Перед ними проходит эпоха, та эпоха, которую Золя, этот Надар-любитель, без устали фотографирует. Он сам приготовляет химические реактивы и проявляет пластинки в темной комнате.

И они пойдут туда «с высоко поднятой головой, с улыбкой на устах, с сияющими от счастья лицами».

Фотография, велосипед; Золя стоит за то, чтобы женщины катались на велосипедах в брюках; он одобряет и поддерживает строительство золотисто-серебристой Эйфелевой башни, которая доведена уже почти до третьего этажа, церкви Сакре-Кёр и Трокадеро; приветствует организацию новой Всемирной выставки, которая должна состояться в 1889 году. Никогда он еще не жил в таком ладу со своей эпохой!

Жанна всегда весела и любит поболтать обо всем и ни о чем; поэтому Золя начинает внимательнее приглядываться к окружающей жизни, хотя эти наблюдения не всегда нужны ему для его произведений.

Их видят вместе в «Мирлитон», в «Ша-нуар», где Золя показывает Жанне смешные рисунки Каран д’Аша, в кондитерских, в универсальных магазинах, где он делает для нее покупки.

Он бросил вызов общественному мнению. Ханжи открыто заявляют, что они на стороне покинутой г-жи Золя. Но в душе — они за Жанну. Авторы «Манифеста» — в замешательстве. Назвать свою жертву немощно-расслабленной и вдруг увидеть перед собой счастливого любовника — какой унизительный фарс!

Однако в своем заявлении, основанном на идеях Шарко, они кое в чем оказались правы. Избыток секса и эротизма вскоре исчезает из произведений Золя. До появления Жанны в его книгах — буйство эротизма: выстраданного, неистового, пылкого, зачастую прекрасного. Теперь он начинает чахнуть и обесцвечиваться, но еще встречается в произведениях (в особенности в романе «Человек-зверь»; Жанне, которой так нравилась «Мечта», сюжет этого произведения казался слишком мрачным). В этих случаях следует учитывать и творческий порыв, и то, что творчество писателя всегда отстает от его жизни. А очень скоро эротические описания станут для Золя лишь художественным приемом. Его жизнь наполняется чувственной радостью, но его произведения лишаются ее. Литературный клапан, постоянно действовавший с момента создания «Исповеди Клода», теперь больше не нужен.

 

В эту пору своей настоящей любви Золя находится во власти противоположных чувств: ощущения счастья и угрызений совести. Даже после истории со взломанным секретером Золя продолжает с мальчишеским упрямством скрывать свою любовь. «Уверяю тебя, Сандрина, с этим покончено». Но его обязательно выдает какая-нибудь маленькая деталь. Он совсем не умеет лгать! И снова — бурная семейная сцена. В один прекрасный день г-жа Золя уходит из дому, Сеар догоняет ее, уговаривает, заставляет вернуться. Он обрушивается на Золя. О чем тот думает? Неужели развод? Положение, в котором оказался Сеар, довольно щекотливое. Он ведет себя очень осторожно, украдкой помогает Золя в его любовных делах, и в то же время ему понятны чувства Александрины. Он пытается лавировать во взаимоотношениях со своим старым другом, его женой и молодой возлюбленной. О том, как он старался оттянуть развязку, свидетельствует письмо, написанное им 2 августа 1892 года г-же Лаборд, матери Альбера Лаборда, который сообщил мне содержание этого документа (Александрина Золя была крестной матерью Альбера Лаборда):

Сеар находится в таком же двойственном положении, в котором он окажется в период Дела Дрейфуса. Он не хочет порывать с Золя, продолжает оказывать ему услуги, являющиеся не чем иным, как предательством по отношению к Александрине, но в глубине души его зреет раздражение. Одна фраза из приведенного выше письма отдает завистью: «О, похмелье славы!»

Но, естественно, он умалчивает об этом, когда говорит с Золя. «Итак, Золя, нужно найти решение!»

Эмиль ищет это решение. Он будет пытаться пожертвовать собой и погасить свою любовь к Жанне. Возможно, это и удалось бы ему, ибо он принадлежал к числу тех возвышенно-благородных и наивных людей, которые обычно жертвуют своими чувствами… если бы не новый факт, ставший самым большим событием в жизни Золя — рождение ребенка.

Золя переполнен радостью. Вновь возникает вопрос: следует ли оставить Александрину? Жанна никогда не просила его об этом, хотя была бы счастлива. Но теперь ему уже трудно оставить Александрину, подобно тому как несколько месяцев назад он не мог расстаться с Жанной. Ведь они обе ни в чем не виноваты! 20 сентября 1889 года родилась Дениза, у нее такое же имя, как у хрупкой девушки из бедной семьи — героини «Дамского счастья». Вполне возможно, что это совпадение случайное. Просто Золя нравилось это имя.

О рождении дочери он узнает в присутствии г-жи Золя, которая «всегда недомогает», как говорила с раздражением Эмили. (После смерти матери Золя все время чувствует ее незримую поддержку.) Александрина падает в обморок. Золя сидит у ее изголовья, охваченный нетерпением и чувством сострадания к жене, а в это время на улице Сен-Лазар раздаются первые крики новорожденной. Как только к Сандрине возвращается нормальное дыхание, он оставляет ее и мчится к Жанне. Он смотрит на столь желанную девочку, на Денизу, и на улыбающуюся мать…

— Дениза будет очень красивой, как ты, — говорит Эмиль.

И действительно, Дениза будет очень красивой и серьезной (эту черту она воспримет от своего отца). Осчастливленного Золя снова мучают угрызения совести. Может быть, очнулась от обморока его бесплодная жена… Давид целует сунамитку, целует ребенка и уходит.

И так все дни. Он обретает спокойствие лишь в работе, но оно улетучивается, как только он перестает писать. Несчастен ли он? Возможно. Однако, если бы ему предложили альтернативу: эта беспокойная жизнь или тихая заводь, которая предшествовала ей, он не стал бы колебаться в своем выборе.

 

Постепенно яростное негодование Александрины утихает. По ее настоянию Золя снимает более просторную квартиру в доме 21-бис на Брюссельской улице. Поруганная жена вознаграждает себя роскошью. Это последняя квартира Золя, в которой побывало наибольшее число посетителей и о которой так много писалось. Все подчеркивали ее откровенно буржуазный характер, чудовищное нагромождение вещей, относящихся к разным эпохам, и стремились показать, что эта квартира неотделима от облика писателя, его привычек и вкусов. В ней безраздельно правила и распоряжалась Александрина. Большую часть рабочего кабинета занимает огромный, подозрительно роскошный стол в стиле Людовика XIII. Парадный стол для романиста, как в «Нана» — парадная кровать. Скопление церковной утвари, чаши для причастия, дароносицы, коробки для облаток, ризы священников, четки — весьма странная для этого сознательного атеиста коллекция, рядом с которой находятся курильницы или псевдоантичные редкости, доспехи и средневековые гобелены.

Совсем другая обстановка у Жанны: простая мебель, сделанные Золя фотографии, репродукции братьев Браун, здесь можно увидеть и репродукцию символического «Разбитого кувшина» Греза, нашедшую наконец свое место, и модные в ту пору репродукции работ прерафаэлитов, картин Боттичелли и Пинтуриккио, которые обожает Жанна.

Среди этих картин царствует его возлюбленная, Жанна, которой иногда он дарит все цветы, вытканные на платье боттичеллевой «Весны», опустошая в таких случаях маленькую тележку цветочницы.

Вот как описал Жанну ее возлюбленный:

В то время как в доме на Брюссельской улице среди причудливой роскоши, во вкусе буржуа конца века, угасает Золя-натуралист, в пламени любви рождается Золя-символист, вновь обратившийся к своим юношеским поэмам, которые обретают ныне иную форму, Золя, преисполненный нежных чувств и тонких переживаний. Роман «Мечта», который он только что опубликовал, является литературным выражением этой метаморфозы.

 

«Мечта» представляет интерес лишь с точки зрения освещения интимной жизни ее автора. С Золя приключилась поразительная вещь. Чтобы дать себе отдых после большого умственного напряжения, заполнить в своих «Ругонах» пробел, доставить удовольствие Жоржетте Шарпантье, дочери своего издателя, которую он очень любил, и, наконец, чтобы противопоставить что-то ужасам, изображенным в «Земле» и «Человеке-звере», толстый, страдающий одышкой, угрюмый и одинокий человек создает образ Анжелики, подобно тому как прежде он создал образ Денизы из «Дамского счастья». Он еще не знал тогда Жанны, которую долгое время считали вдохновительницей этого произведения. Писатель похудел, стал нормально дышать, к нему возвратилась былая подвижность, и он вновь обрел любовь к жизни! Писатель должен не забывать того, что он пишет. Многие романисты и поэты знают: то, что рождается в их воображении, нередко происходит в жизни. Это одна из самых волнующих тайн художественного творчества.

Золя так сильно влекло к Анжелике, что женщина, родившаяся в его воображении, стала реальной:

Буквально все в этом описании, вплоть до слова «белье», служит как бы предвосхищением Жанны Розеро!

Когда, через несколько лет, романист согласится принять участие в физико-психологических исследованиях ученых во главе с доктором Тулузом, которые уже велись в ту пору, и его попросят сразу, без предварительного обдумывания, составить фразу из трех слов — «женщина», «шелк» и «белье», то он скажет: «Я не требую от женщины, чтобы она была одета в шелковое платье, но мне хотелось бы, чтобы на ней было красивое чистое белье, тонкое и свежее». В течение тридцати лет, до того, как к нему пришла настоящая любовь, он обожал картины Греза; он продолжал восхищаться этим художником и десять лет спустя после того, как впервые познал эту любовь! Смотрительница белья Жанна вошла в его жизнь задолго до своего рождения!

Анжелика была героиней слишком ангельской книги. Что касается героя, то Золя изображает его как первого любовника. На создание этого образа писателя вдохновило воспоминание о Фредерике Базиле, «высоком, стройном, белокуром, с изящной бородкой и вьющимися волосами», которого называли по-аристократически Фелисьеном д’Откером, как в романах Оне! Он наделяет этот образ всеми привлекательными чертами, которые отсутствовали в прототипе.

Лишь позднее, убедившись в прочности своей связи с Жанной, он осмелится вывести на сцену молодую влюбленную и пожилого мужчину — доктора Паскаля, в образе которого изобразит самого себя.

В «Мечте» автор пошел на эстетический компромисс, поэтому это произведение чем-то напоминает трогательные, но безликие почтовые открытки той эпохи. Роман «Доктор Паскаль», в котором с гораздо большим художественным мастерством будет рассказана подлинная история двух влюбленных, завершит эпопею «Ругон-Маккары», начатую Золя более двадцати лет тому назад.

 

В сентябре 1891 года Золя опять прибегает к посредничеству Сеара; он просит его сообщить ему о рождении второго ребенка условной фразой, помещенной в разделе объявлений в «Фигаро». «Если будет мальчик, — писал он Сеару, — то употребите слово фазан, а если девочка — фазаниха, как будто речь идет о вольере». О рождении ребенка он узнает в Биаррице, прочитав извещение, которое Сеар поместил в «Фигаро»: «Фазан благополучно прибыл».

С 19 по 31 августа 1892 года Золя снова в Лурде, на этот раз с Александриной. Он посещает Медицинское бюро, где беседует с докторами о случаях чудесного исцеления и об их связи с неврозами Шарко.

Ему нравилось в Лурде, когда он был там вместе с Жанной. Вот каким предстает он перед нами на рисунке Стейнлена, снабженном следующей подписью:

В ту пору все говорят об обращении Золя в веру. Подобные разговоры уже возникали, когда он ходил слушать мессу, которая была необходима ему для «Проступка аббата Муре». Да, действительно, это обращение, но обращение в веру, у которой есть вполне точное название — человеколюбие. И если страницы, которые он посвятит Бернадетту Субиру, относятся к самым трогательным, исполненным наивысшего мягкосердечия страницам в его творчестве, то причина этого в том, что в его жизнь вошли Жанна, хорошенькая Дениза и малыш.

Немногие уцелевшие из его переписки с Жанной письма показывают, что в адюльтер он вносил супружеские добродетели: «Скажи моей маленькой Денизе, что ее папа не приходит к ней оттого, что он очень занят, но что он ее сильно любит. Он думает о ней и обо всех вас каждый вечер и каждое утро».

Под впечатлением окружающей обстановки он добавляет: «Вы моя молитва!»

Пусть не возмущаются иные люди, заявляя, что это, мол, банально. Наивный Золя не мог остаться равнодушным к культу Марии и маленькой пиренейской святой. Правда, он видит в них лишь женщин. Ему абсолютно чужды религиозные устремления, но он необычайно остро ощущает то, что всегда волнует в этом культе католиков, являющихся в большей или меньшей степени янсенистами. В представлении этого человека, для которого характерна путаница понятий, смешались Бернадетт Субиру, Клод из «Исповеди» с его страстным стремлением к романтической чистоте, богоматерь и Жанна!

Из-за разгоревшейся ревности Александрины Золя вынужден покинуть Париж и отправиться вместе с ней в большое путешествие, чтобы она обрела хотя бы частицу того внутреннего спокойствия, которое отныне ощущает лишь тогда, когда ее муж находится далеко от ее молодой соперницы. Они побывали в Гавре, Гонфлере, Трувиле. Золя стремится дальше — Марсель, Экс, Ницца и Генуя. Его влечет Италия. Он хочет увидеть Венецию и Рим.

Писатель только что опубликовал «Разгром». Генералы, побежденные в 1870 году, не желающие, чтобы им напоминали о поражении, ополчаются против Золя, прикрываясь заботой о возрождающейся армии и укреплении боевого духа. Это не производит на него почти никакого впечатления. У него есть время, чтобы подготовить ответ. Он сделает это лишь по возвращении в Париж, в октябре. О да! Он изменился!

Вот каким был тогда Золя в собственном изображении.

Одна газета прислала писателю вопросник. Он ответил на все вопросы с той серьезностью, какую проявлял во всем.

 

Хотя из скромности и исключительной сдержанности каждого из трех действующих лиц этой драмы, а также из-за «цензурных изъятий», произведенных г-жой Золя, мы лишились важных, уточняющих многое сведений, тем не менее общий характер этого конфликта не может вызывать у нас сомнений. Все трое были благожелательными людьми. На это укажет впоследствии Дениза, в ту пору розовощекий ребенок, лежащий в колыбели на улице Сен-Лазар:

Конечно, трудно было поверить в это проявление добрых чувств в отношении автора «Нана». Впрочем, многие и не верили. Но думать так — значит ничего не понимать: для Золя характерно упорное стремление властвовать над собой во имя идеала, разумеется идеала спорного, но необычайно действенного. Идеал оценивается и с точки зрения его эффективности. Да, этот мужчина и эти две женщины были благожелательными людьми.

И мы располагаем на этот счет убедительными доказательствами.

После смерти своего мужа г-жа Золя, помирившаяся с Жанной Розеро, разрешит обоим детям носить имя Золя и будет следить за их воспитанием и образованием до самой своей кончины 26 апреля 1925 года. Что касается верности, которую Жанна хранила Золя, то эта верность проявилась в несколько сентиментальной, но тем не менее волнующей форме. Клотильда, героиня «Доктора Паскаля», носила ожерелье под платьем. В романе говорится: «И в том, что она носила эту изящную, красивую вещицу, которую никто не видел и лишь она одна ощущала на теле, была ее заветная тайна». Это было то самое ожерелье, которое принадлежало Жанне, «тонкая золотая цепочка с семью жемчужинами». Золя сам надел его Жанне на шею. Она будет носить его до самой смерти, последовавшей во время неудачной операции в клинике на улице Ля-Шэз 22 мая 1914 года.

В «Докторе Паскале», как уже отмечалось, частично отразилась их идиллия. В этом произведении, в котором необычайно тонко изображены человеческие чувства и переживания, бросается в глаза глубокая озабоченность героя: его страх перед возрастом.

Мы видим, что в счастливые дни Золя преисполнен тех мучительных переживаний, о которых говорил Алексис, рисуя его портрет. Этот охваченный тоской и тревогой человек писал 29 июля 1893 года Жанне в Сент-Обен, где она находилась тогда с детьми:

Такова главная забота этого Сизифа в пиджаке и брюках.

Жанна живет добровольной затворницей. И, кажется, нисколько не страдает от этого. Она встречается лишь с Алексисом, его женой и их двумя дочерьми. Главные события в ее жизни — это визиты Эмиля. С какой нежностью смотрит тогда на Жанну и детей этот человек, который редко смеялся, но который умел радоваться от всего сердца!

 

Возвратившись из Лурда, Золя снимает в Шевершемоне, в нескольких километрах от Медана, дом, в котором Жанна и дети будут проводить летние месяцы. В 1892 году «незаконный» отец будет в бинокль следить за играми своих малышей и каждый раз поспешно прятать его при появлении в его кабинете Александрины. Бывают дни, когда он в самую жару, раскрыв над головой большой зонтик, проходит через Триель и поднимается на холм, чтобы обнять своих детей. Он вспоминает иной раз о Сезанне, который скрывал от своего отца существование Гортензии Фике и своего сына Поля! Золя чувствует, что теперь он так же смешон, как был смешон в свое время Сезанн. Но он остается тверд в своем стремлении быть справедливым. Он говорит Жанне: «Я не хочу, чтобы угрызения совести омрачали нашу любовь». Она едва заметно вздыхает. Кем восхищаться? Кого жалеть?

Однако время — лучший врач — восстановит нарушенное равновесие. Г-жа Золя вынуждена будет в конце концов примириться с создавшимся положением. Однажды Золя, стоя у окна, смотрел на проходивших мимо детей. Александрина подошла к нему и сказала просто: «Позови их в дом». С тех пор Золя по утрам будет работать в квартире на Брюссельской улице, завтракать с Александриной, а после полудня уходить к Жанне. Сидя в большом глубоком кресле с малышами, забравшимися к нему на колени, он вместе с ней пьет всегда очень горячий чай.

Поездки и путешествия он постарается по возможности поделить между обеими «супругами». В сентябре 1893 года Золя, избранный президентом Общества литераторов, отправился на конгресс в Лондон. Его сопровождает г-жа Золя. Он уединяется, чтобы писать украдкой коротенькие письма Жанне. Его глубоко удручает то, что в Англии почта до востребования организована так, что он не может получать ответы от Жанны. Он непринужденно рассказывает грезовской женщине с улицы Сен-Лазар о приемах, банкетах, о своей усталости. Он шутливо описывает фейерверк, устроенный в его честь. 24 сентября четыре тысячи человек, собравшиеся в зале «Хилдхолл», нескончаемой овацией приветствовали французского писателя, не ведая того, что влюбленный Золя с нетерпением ждет момента, когда окажется один, чтобы торопливо написать своей возлюбленной:

 

В «Докторе Паскале» можно обнаружить поразительную ошибку, допущенную романистом-экспериментатором. Речь идет о самосгорании родоначальника династии. Вот что сказано в тексте:

На следующий день от старика остались лишь его трубка, пепел и клейкая копоть на стенах.

Эта невероятная в действительности смерть сильно рассмешила современников, которые упустили из виду, что ошибка Золя имела психологическое значение. Гастон Башелар, психоаналитик и выдающийся толкователь мифов, считает, что эта ошибка прежде всего характерна для мышления человека, стремившегося к научному познанию, но так и оставшегося на подступах к нему. «Экспериментатор» Золя раскрываете целиком и полностью благодаря этому краткому замечанию. Затем, используя этот апофеоз огненной смерти, эссеист доказывает, что Золя был предшественником сюрреалистов и фрейдистов, на что всегда обращалось недостаточное внимание.

В воображении Золя, который считал, что романист должен использовать лишь реальные факты на основе общеизвестных истин, россказней, легенд (независимо от морализирующего антиалкоголизма «Западни», в силу которого он верил), родилась эта поэма безумия, где за наивным образом явственно проступает плохо усвоенная научная идея.

 

«Доктор Паскаль» посвящен памяти матери и г-же Золя, но в экземпляре романа, отпечатанном на японской бумаге и подаренном Жанне, автор вырвал страницу с посвящением и сделал следующую надпись:

Вся его жизнь воплотилась в этом «тройном» посвящении. Весь Золя с его любовью и страданиями, о котором Дениза скажет впоследствии:

Нам немногое известно о вашей любви, господин Золя.