Мать Кристофера и славный человек упали на асфальт. Ее руки вырывали ему глаза. Пальцы пропарывали плоть. Она отбивалась, но силы были на исходе. В ушах звучало предостережение Кристофера.

Она кое-как поднялась и отшатнулась. Славный человек змеей обвился вокруг нее. Его кожа залепила ей рот, а он тем временем приготовил иглу с ниткой для ее вечности. Он шептал ей на ухо. Чтобы она чувствовала безумие мира. Все зло, заставлявшее Бога плакать ночами. С каждым словом она слабела.

– Кейт, твоего сына сожрут живьем. Только таК можно теперь его спасти.

Она увидела шептунью. Вокруг той голодными акулами кружили олени. Про́клятые запрыгивали ей на спину. Один за другим. Кусались. Царапались. Вонзались ногтями.

– Кристофер наделил тебя могуществоМ. Если ты пустишь его на то, чтобы ее убИть, я тебя отпущу.

Мать Кристофера чувствовала, как внутренняя сторона век слизывает влагу с ее глаз. Глаза кипели от жара. От увиденного она обрела всемогущество, но он находился на своей территории. Она сохраняла способность его видеть. Он был в страхе. И страшен. Горел холодной ненавистью.

– Видала я таких, как ты, – сказала она.

– Нет, ошибаешься, кейТ.

С этими словами он зашил ей рот.

– Таких, как я, ты еще не видалА.

Славный человек отгрыз ей кусок шеи. Он был везде и нигде. Он был каждым – и никем. Простой человек – и нечеловек.

– Так вот: не убьешь ее – в нее же и превратишьсЯ.

Мать Кристофера отбивалась как могла. Вся переломанная, она истекала кровью. Пока он не выжал из нее всю кровь, как из мокрой губки, чтобы отшвырнуть в сторону. Сдирая кожу об асфальт, она неуклюже рухнула на газон подле шептуньи. Теперь про́клятые вперемежку с оленями обступали обеих. А им не под силу было сражаться против всего Ада. Им требовалось войско. Но по крайней мере сын ее отсюда выбрался. Все остальное не имело значения.

– Мам.

Обернувшись, мать Кристофера увидела своего сына.

Выходящего из леса.

В одиночку.

– НЕТ! – вскричала она, разрывая стежки ниток на губах. – ОСТАВЬ МЕНЯ! БЕГИ! БЕГИ!

Олени метнулись к нему.

– Все в порядке, мам, – сказал Кристофер.

– ПРОЧЬ С АСФАЛЬТА! – завопила шептунья.

– Не надо тревожиться, – отозвался он. – Я тут.

Пока мать Кристофера силилась подняться, из тоннеля выбрался человек в девичьей скаутской форме и вместе с охвостьем про́клятых бросился к ее сыну.

Кристофер и бровью не повел. Он преспокойно вышел из леса. Без тени страха. По веревке ему передавались голоса. Эти голоса больше не раскалывали ему череп. Головная боль ушла. Лихорадка ушла. Теперь он просто слушал голоса, которые передавались по веревке. Прошлое каждого. Все сокровенное. Утрата невинности. Страдания. Ощущения себя. Крушение надежд. Ярость. Смятение. И знакомая тоска. Знакомая вина. Знакомая любовь. Знакомая горечь потерь. Всего человечества. Сейчас это приходило к нему не через муки. Это приходило к нему через могущество. Страх – вовсе не страх. Это волнение, что пугается собственного света. Ему открывались дали всего мира. Все живущие на Земле люди. Никогда еще Кристофер не испытывал такой любви. Такой надежды. Такой благодарности. Каждая душа была перед ним как на ладони. Всех и каждого он различал по именам, по привязанностям, надеждам и мечтам. Он знал каждого и был в каждом. Точно так же, как они были в нем.

«Теперь вы свободны».

Кристофер чувствовал: человеки-почтари разрывают веревки – ни дать ни взять дюжие слоны, которые вдруг вспомнили, что веревка – это не цепь. Они открывали глаза солнцу, словно шахтеры, выходящие на свет после ста лет под землей. Распарывали суровую нить на губах. Слова рассыпались по всей долине. По всему лесу. По всей поляне. Война еще не окончилась. Славный человек еще не взял верх. Война есть война, и хорошие парни будут сражаться до последнего. Им не требуется войско.

Войско – это они сами.