сЛавнЫй чЕловек задержал взгляд на дереве. сей миг на земле длился лишь секунду. для нЕго же – еще одну вечность. оН не ошибся. этот ребенок – избранный. за две тысячи лет никого даже отдаленно подобного этому мальчику оН не встречал. оН в нем нуждался. и знал: сломив мальчика, оН отсюда выберется. как его сломить, оН тоже знал. знал, как раздобыть ключ. чтобы вырваться на свободу наконец-то.

оН повернулся к лесу: вокруг Дэвида Олсона роились олени. Искусав мальчика, они потащили его, как мышонка, к своему хозяину. одной рукоЙ оН взял Дэвида за шею и приподнял в воздух: тот болтался, словно в петле. сЛавнЫй чЕловек выхватил из руки Дэвида тупой серебряный клинок и опустил себЕ в карман.

– я предупреждал, что с тобой будет, если надумаешь меня предать, дэвид, – произнес оН.

одну частицу себя оставил оН прямо там, чтобы наглухо зашить Дэвиду глаза и рот, а сам направился к миссис хендерсон. любезная миссис хендерсон, она лежала на земле, оглушенная пулей, срикошетившей от ее лба. повезло ей, что оН даровал людям бессмертие, иначе ей бы уже не представилось возможности снова увидеть мужа.

– вставай, дорогая, – позвал оН голосом ее супруга. – мы еще успеваем отправиться в путешествие на эти выходные.

– правда? – с надеждой переспросила она.

– да. хочу, чтобы ты знала, как я ценю созданный тобою домашний очаг. и твое тело, которое ты мне отдаешь. но прежде окажи мне услугу. хорошо, дорогая?

оН оСтавил себя шептать на ушко миссис хендерсон и, пРевратившись в запах теплой кухни, направился к брэйди коллинзу.

– брэйди, вставай же. заходи в кухню. тебе больше не придется мерзнуть.

– правда? – спросил мальчик.

– ну конечно. мамочка тебя любит. но прежде окажи мне услугу. хорошо?

оН остался с брэйди коллинзом, а для дженни херцог тут же стаЛ запахом ее безопасной комнаты…

– хочешь смыть Скотта в потоп? – голосом матери дженни спросил оН.

…тем временем для сводного брата дженни он превратился в запах ее комнаты.

– возьми меня, скотт, – голосом дженни произнес оН. – но прежде окажи мне услугу.

оН змеей влез по гигантскому дереву к домику кристофера – к своей новой и самой любимой безделушке. посмотрел через окно, как три мальчика, три поросенка, загородились револьвером отца тормоза эда: он все еще дымился в его ручонке. оН знал: мальчиков защищает любовь кристофера. вот в чем крылась опасность превращения кого-либо в бога. хотя оН искренне удивился такому повороту событий. оН приложил немало усилий, чтобы вооружить тормоза эда пулями. оН превратил его в маленького рьяного цербера, способного держать дверь домика на дереве открытой. не запертой. а теперь оН столкнулся с трудностями. но все поправимо. защита кристофера не вечна. кого не удалось обратить, можно обмануть. так легко оказалось вынудить мальчиков играть в войну. почти так же легко, как и взрослых. когда действительно понадобится, дом на дереве будет принадлежать емУ. надо просто шептать. и ждать. шептать и ждать.

– в войнах побеждают хорошие парни, эдди. слушай бабушку.

– они хотят убить твоего брата, мэтт.

– защити мстителей, майк.

так и не зайдя внутрь дома, оН скользнул вниз по лестнице.

оН крался вдоль поляны, оставляя позади следы, похожие на клочки облаков. оН шептал всякому, как шептал мэри кэтрин, когда та в машине наехала прямо на кристофера. шептал миссис хендерсон, чтобы та делала пометки в книге. шептал кристоферу, когда тот шестеро суток проспал на дереве. гладил его по волосам, всегда улыбчивый. всегда спокойный. всегда ласковый. касался людских рук. тот самый едва ощутимый зуд. люди думают, это кожа пересохла. как бы не так. этО Я. оН был вкусом алкоголя на губах у миз ласко, таким настоящим, что, отходя от пьяного дурмана, она рыдала. оН был экстазом, который всякий раз испытывала дебби данэм, покуда ею снова не овладевало чувство стыда и одиночества. оН был мыслью, мечущейся в голове дага.

оН был обещанием семидесяти двух гурий и хОхОтком в семьдесят третью ночь.

больше никаких гурИй. только семьдесят две несчастные жЕны и прожитое время. час настАл.

оН был их мечтами и памятью, мыслями и тайными желаниями.

коими оставался сотни лет.

но с кристофером оказалось иначе.

с кристофером оказалось лучше.

сперва оН даже не понял, так давно это произошло. но через несколько мгновений все стало ясно. оН снова почувствовал запах. то было не воспоминание о запахе. а истинный запах. сосновой хвои, свежей и влажной, как секс. десятки лет оН не чувствовал себЯ настолько живым. пока не появился дэвид олсон. дэвид мог егО отсюда вызволить. но оН оступился – и дэвид ускользнул у негО между пальцев, как песок. и емУ пришлось искать другого ребенка. не на земле. а во времени. он наблюдал через стекло за реальным миром. ждал. шептал. как долго он этого ждал. десятки леТ, как дети ждут школьный автобус. и автобус наконец пришел. в этот самый день. к эТому самому мальчику.

славный человек снова обогнул поляну. мокрая трава щекотала емУ стопы. поскрипывал талый снег. как замечательно. оН миновал козий мостик. человек, спрятавший в выдолбленном бревне блудницу, кричал, а лицо его поедали олени. снова. «пожалуйста, положи этому конец!» – я виноват.

оН удалился из леса.

оБвел взглядом пейзаж, озаренный голубой луной. по скользкому лугу вышел на дорогу, которуЮ построил, чтобы сжечь ее. дорога, подобно прогретым над очагом чулочкам, согревала еГо озябшие стопы. из кустов с криками вынырнул человек в девичьей скаутской форме. парочка бросила целоваться и сквозь безумие в глазах даже успела на нЕго взглянуть.

– сожалеем, мы виноваты!

оН шептал им в уши. они забывали. и лишь продолжали заводить друг с другом тайные романы. чувствуя боль, причиненную каждым поцелуем умирающим супругам. как тот мужчина, который открывает полиции дверь и узнает об убийстве сына. десять минут беспокойства. десять минут отчаяния. тридцать секунд восторга с появлением на свет ребенка. затем – десять минут беспокойства. десять минут отчаяния. до бескОнечности. по еГо расчетам, убивший того ребенка человек сейчас уже один миллион триста четырнадцать тысяч раз испытал боль, которую причинил родителям. люди считали, что в конце концов привыкнут к вечности. неужели не понятно, что нельзя привыкнуть к тому, чего не испытывал? ответ, конечно же, – нет. но оН полагал, что уж теперь кто-нибудь да уразумеет, как все устроено.

здесь каждый день был первым.

вскоре так же будет и на земле.

оН взглянул на выстроившихся по обеим сторонам дороги человеков-почтарей. они ждали своей очереди в вечность. и не знали, что увидят, когда, наконец, расстегнутся у них на веках застежки-молнии. то ли верхушку облака. то ли это место. до бескОнечности.

и тут оН заметил

ее.

она ползла по газону. отчаянно пыталась вернуться в стоявший на углу дом дэвида. причем уже начала исцеляться. она всегда умела исцеляться. и всегда исцелялась. оН мог довести ее до безумия. из всех ее слов оН мог сделать пугающие крики. оН мог запросто взять и превратить все ее материнские порывы и возгласы «убегайте. он зло. не надо ему помогать». в шипение, кошмары и неистовство, которые приводили в ужас тех самых детей, которых она пыталась спасти. оН мог обратить всю ее доброту в террор с такой же легкостью, с которой емУ удавалось превращать человеческую любовь в народные войны. неважно, сколько раз оН вонзал в нее нож. сколько раз оН в нее стрелял.

убить ее оН не мог.

и она держала еГо здесь.

до бескОнечности.

они друг друга уравновешивали, как двое ребятишек на качелях. энергия между ними переплеталась, как океанические приливы и отливы. власть не принадлежала ни одному из них. они всего лишь ее направляли через воду, как силу притяжения луны. несколько десятков лет она. потом оН. за исключением тех редких случаев, когда емУ удавалось отыскать еще более уникального ребенка. такого чистого. такого доброго. такого доверчивого. достаточно сметливого, чтобы понять все, кроме одной детали, которую приходилось скрывать, как задыхающегося в шляпе кролика.

кто из них двоих на самом деле дергает за веревочки.

за сотни лет оН опробовал множество историй. и емУ удавалось извлекать из своИх ошибок уроки. в конечном счете оН, как бы иронично это ни звучало, понял, что лучшая стратегия – честность. в любом случае кристофер был слишком умен, чтобы не обнаружить в истории противоречий. таким образом, львиная доля егО рассказов оказалась правдой. миры действительно разделяло некое одностороннее зеркало. и можно было шепотом обращаться к людям из реального мира. на самом деле дом на дереве представлял собой портал между этими мирами. существовало четыре входа. три выхода.

но

воображаемый мир был не совсем воображаемым. для третьего выхода всего-то требовался ключ. и из них двоих злом сочли бы отнюдь не шептунью.

все, кроме неГо.

оН ее поднял, переломанную, истекающую кровью. она еГо оплевала. обругала последними словами. смерила пристальным взглЯдом. глаз да глаз. глас да глас. достав тупой серебряный клинок, оН заточил его о зубы, как цирюльник правит опасную бритву о кожаный ремень. клинок этот он вонзил ей в грудь. затеМ вытащил лезвие из ее плоти. рана тут же затянулась. раз за разом оН вонзал в нее серебряный клинок, как дятел долбит клювом древесный ствол. он чувствовал, как хрустят ее кости, затупляя клинок, покуда серебро вовсе не сточилось. и она действовала так же. Всякий раз. до бескОнечности.

– когда же ты, наконец, сдохнешь? – сокрушался оН.

а затеМ поцеловал шеПтунью.

оН оСтался с шептуньей – в то же мгновенье рассыпался на мельчайшие частицы и затянул город, словно облако. он гулял по больничным коридорам. восторгался позицией на игровой доске. это не могло быть простым совпадением: каждый находился в нужное время в нужном месте. столько злости. все эти зараженные гриппом. весь этот жар. в воде корчились лягушки.

он прошел насквозь и богадельню, и храм.

оН шел мимо ротозеев на девятнадцатом шоссе. в каждой машине садился на пассажирское место. шептал. терся о людей, как трутся две палочки, высекая искру.

две тысячи лет оН находился в одиночном заключении. наблюдал. ждал. расшатывал ограду, пока в ту самую ночь не обнаружил того самого мальчика. на мгновенье оН собрал себя по частицам воедино. от ближнего востока, где прогремел очередной выстрел нескончаемой войны, до европы и африки, а потом и дальше, до этого захолустья в пенсильвании. отличное место, чтобы спрятать еГо запасной выход. вот уже несколько десятков лет оН этого не делал. оН измерял глаЗом небеса. сквозь голубую луну, повисшую над головой шерстяным клубком для льва. Неотрывно смотрел на Отца: Тот прятался в россыпи ста миллиардов звезд. ста миллиардов людей, некогда живших и покинувших этот мир. оН всегда терял людей, и те попадали к Отцу. оН всегда терял людей, и те попадали к звездам. когда люди умирали, их можно было у нЕго забрать. потому что боГ предает смерти, папОчка.

оН подобрался так близко. и знал. что выберется. из леса. из тени. из мурашек на чьей-то шее. емУ представилась возможность заглянуть в глаза божьим детям и явить им всем себя. оН подчинит маленькую голубую планету своеГо Отца. оН вырвет голубизну прямо из эТих чертовых глаз Отца. из этих глаз, затянутых облаками. А всего-то требуется – позволить умереть горстке людей.

кристоферу и всем, коими он дорожит.

и бродил оН по городу, разнося свою весть, как грипп, всеми доступными способами. где шепотом. где намеком. где забытым сном. где родственным прикосновением. где страхом, не дающим уснуть старикам. где злостью, снедающей тех, что моложе. а за минувшие полгода – еще исподволь: через посредство того самого молока, которое отец эмили бертович, потратив целое состояние, превратил в надежду на возвращение дочери.

хотя оН-то знал, что надежды нет.

всяк в городе хранил воспоминания о давно умерших близких и слышал их шепот. испытавшие прикосновение кристофера не обращали на него внимания. им он казался странным шепотком или грозным предупреждением. но для всех остальных шепот нарастал и нарастал, покуда в их ушах не превращался в крик. вот на кого можно свалить вину. вот в ком причина их несчастий. вот из-за кого жизнь не удалась. наконец что-то встало на свои места. наконец что-то послужило объяснением всех тягот мира. нашелся ответ на все молитвы. люди наконец вслух признали, что… они не знают почему… но просто знают, что делать, чтобы на земле воцарился рай…

– нужно убить этого мальчишку Кристофера и всех, кто перейдет нам дорогу. Ведь тот и есть враг. Это война. А в войнах побеждают хорошие парни.

оН улыбнулся, да так широко, что молочные зубы чуть не выпали у негО изо рта.