Глава 19

Спустя неделю от выручки за «телефонный улов» опять остались жалкие монетки, и за это время не было ни одного крупного дела. Нам еле-еле хватало на бензин и дешевые продукты. Мы клянчили на рынке овощи и фрукты, потерявшие товарный вид, и вчерашнюю еду у поваров в столовых.

В мясной лавке нам отдали лежалую свинину с душком. Мы сделали шашлыки, Юрец снял их с шампуров в котелок и принес к столу, бодро выкрикивая:

– Сальмонелла, Стафилококк! Кому? Хватай, пока горяченькое! Разбирай, налетай! Яйца гельминтов, листерии, ленточные черви… Все свеженькое, с пылу с жару!

Юрец накаркал: все, кроме Ани, которая ела жареные кабачки и кукурузу и не притрагивалась к мясу, дружно отравились.

Мы отошли спустя три дня. Разделили последнюю еду. Каждому разложили на кусок хлеба по маленькой шпротине.

– Нужно уезжать с юга, ― грустно сказал Юрец, разглядывая этот скудный обед. ― Тут почти нет педофилов. А те, что есть, ― нищеброды. Нам нужна рыба побогаче. На север нужно ехать, в крупные города.

Все мы подняли головы и посмотрели на волны. Это был удар. Я не готова расстаться с морем! Слишком больно! Но я понимала, что другого выхода не оставалось.

Перед отъездом девчонки, восстановив силы, все-таки опять вышли «на дело», меня к этой работе по-прежнему не допускали. Вылазка оказалась довольно прибыльной, на какое-то время выручки должно было хватить.

На следующий день утром, собрав и загрузив вещи, мы сели в автобус. Все молчали, было грустно и пусто, будто с нами ехал кто-то еще, а теперь его нет. Мы сделали остановку в Джубге и припарковались на кармане на трассе. Разошлись по кустам по маленьким делам.

– Если кто-нибудь хочет попрощаться с морем, то самое время, потому что сейчас мы свернем на Краснодар, ― сказала Ника.

Это жестоко. Почему так быстро?.. Я очень не хотела уезжать.

Мы с Тошкой вышли на дикий пляж. Я трогала воду руками, в глазах у меня стояли слезы. Я впервые в жизни увидела море ― и уже должна попрощаться с ним? Я не готова! Море будто стало мне родным человеком, которого я больше никогда не увижу.

– Мы вегнемся, Сова, ― сказал Тошка. ― Обещаю.

За полночь мы приехали в Краснодар. Игорь договорился с кем-то из знакомых, чтобы нас пустили переночевать. Но хозяева собирались вернуться только под утро, до этого времени нужно было где-то ждать. Припарковавшись между пятиэтажкой и кладбищем, мы надели теплые вещи, взяли гитару и направились в круглосуточный магазин, где купили несколько бутылок вина и пирожки.

Яркая луна и фонари у дома хорошо освещали старое кладбище. Мы проходили мимо полуразрушенных гранитных плит, заросших мхом и сорняками. На плитах были выбиты даты ― позапрошлый век. Кроме шелеста листьев, ничего не нарушало тишину. Усевшись на плоский могильный камень, мы достали припасы.

В атмосфере готической романтики мы запивали кислым вином пирожки с мясом и капустой. Пахло сыростью. Могильные плиты в лунном свете отливали серебром. Так и казалось, что сейчас наружу вылезут отвратительные лапы с крючковатыми пальцами и когтями, разворошат землю, а потом появятся и зомбаки. Но я не боялась. Мне с детства нравились кладбища. Я чувствовала тут уют и спокойствие.

После пары бутылок вина и какой-то глупой шутки Юрца о покойниках я подумала о том, что сейчас подходящий момент задать ребятам некоторые вопросы.

– Мы с вами уже месяц, ― сказала я. ― Может, нам пора что-то о вас узнать?

Возникла неловкая пауза.

– Что, например? ― осторожно спросила Ника. ― Вроде вы и так все о нас знаете. Мы показали вам, как зарабатываем.

– Я о другом. Расскажите… как вы жили раньше? Ведь у вас были семьи, дома. Что произошло? Что-то же должно было. Люди просто так не пускаются в бега.

Некоторое время стояла напряженная тишина. Я понимала, что зря лезу. К чему бередить старые раны ребят? Ведь это очевидно, что у каждого позади беда. Ни с того ни с сего люди не начинают новую жизнь.

– Это тяжело… ― сказала Ника. ― Вообще, я только сейчас, после твоего вопроса, поняла, что не вспоминала о прошлом уже очень долго. Может, даже со дня, как мы с Игорем и Аней уехали. На нас сразу обрушилась бешеная куча проблем, мы думали о препятствиях на пути, о том, как заработать… и как-то прошлое поблекло. Я уже забыла, что послужило толчком. Такое ощущение, будто вся моя жизнь и была сплошным путешествием, бесконечной дорогой без начала. Но оно точно было. Просто я забыла.

Ника замолчала. Пауза затянулась. Я сказала:

– Можешь не рассказывать, если тяжело. Я спросила не подумав. Извини.

Ника хмыкнула.

– Ты имеешь право знать. А обстановка располагает к мрачным воспоминаниям.

И, сделав глоток вина, Ника посмотрела вдаль, на серебристые памятники. Вскоре она начала свой рассказ:

– Мое детство не было счастливым. Не думаю, что можно жить счастливо, когда твоя мать ― наркоманка. У нее постоянно сменялись мужчины. Последним был Толик, тот еще козел. Они расписались, и он стал мне отчимом. А потом мама умерла. Мне тогда было лет восемь. Он не ушел, с чего бы? Мамина квартира отошла ему, а в этой квартире жила маленькая девочка, которая теперь была в его власти. Стала его вещью, игрушкой… Все это дерьмо продолжалось лет до десяти, потом игрушка ему надоела. Я думаю, он переключился на кого-то еще во дворе, на кого-то помладше. Ему нравились совсем мелкие дети. В восемь лет я ничего не понимала. Я думала, что это какая-то игра, гадкая, но всего лишь игра. Я все поняла только лет в двенадцать и не знала, что делать с этим грузом. Помню то ощущение ужаса… Постоянное. Я много думала. Почему со мной? За что? Я обращалась к богу, но он не отвечал мне. Тогда я поняла, что он просто… не видит меня. Мне хотелось кричать и бежать от людей. В тот момент я решила, что должна жить сама, быть независимой. Мне не нужны ни родители, ни бог, ни законы. Я построю жизнь по-своему. Я знала, что это огромная ответственность. Гораздо проще подчиняться. Чтобы родители говорили тебе, как надо жить, законы ― как не надо, телевизор ― к чему стремиться.

Ника прервалась на глоток вина. Я задумалась. Вот почему она такая, так ненавидит мужиков, охочих до малолеток, ― будто насилие ей знакомо. Так и оказалось.

– Потом отчим стал много пить. У него начались проблемы с работой, он всегда был злой как черт. Мне было лет тринадцать, когда этот пьяный козел зачем-то полез на балкон вешать белье и выпал из окна. Тогда что-то щелкнуло у меня в голове, и я поняла, что так больше не могу. Это необъяснимо, но я осознала, что принадлежу только себе. Я попала в детский дом. Мне там не нравилось, я постоянно сбегала, но мусора меня ловили. Знаете, что делают с такими детьми? Их отправляют в психушку на лечение: продержат месяц, обколют всем, чем можно, чтобы сделать поовощнее, и сдают обратно в интернат. Я попадала в дурку раз восемь, последний ― в семнадцать. И там я встретила Игоря. Он лежал в соседней палате. Он рассказал мне о себе, и мы вместе решили сбежать.

Ника замолчала и кивнула Игорю.

– Давай. Расскажи свою историю. Нам полезно вспомнить, кем мы были когда-то. Нельзя это забывать.

– В детстве я был капризным и избалованным, ― начал Игорь. ― Богатые родители, единственный ребенок в семье, любые игрушки, любые развлечения. Но сказка длилась не так долго, как мне хотелось бы. Авария, смерть мамы. Новая жена отца. Мне четырнадцать, и вот уже другая сказка, в традициях Шарль Перро, со злобной мачехой и всеми вытекающими. Аня ― ее дочь от первого брака. Мы жили все вместе в доме моих родителей. Мачеха оказалась холодной расчетливой стервой. Несколько лет прошли как в кошмарном сне. Тяжелая болезнь отца, его похороны… За это время я сильно сдал. Связался с местной бандой, мог несколько дней где-то шляться. Погромы, драки, воровство. Приходил избитый. Дома ― скандалы, я орал на мачеху, когда она пыталась что-то вякнуть по поводу моего образа жизни. А дальше вылезла вся ее натура. Она отвалила кому-то бабла, и меня закрыли в дурке с каким-то липовым диагнозом. Теперь она вместе с любимой дочуркой могла жить в огромном доме и тратить родительские денежки. А накопления у отца были не маленькие. И все деньги, и отцовская фирма перешли ей. Мы с Никой все спланировали: и побег, и то, как будем жить дальше, и месть мачехе. Сбежать в таких условиях тяжело. В дурке на дверях не было ручек, ― персонал носил съемные в карманах, чтобы никто из пациентов не мог выйти. На окнах решетки. В туалет под конвоем, в душ тоже. Но я сдружился с одним молодым санитаром. Пообещал ему денег. Ко мне не пускали посетителей, отняли телефон, но я нашел способ связаться с Аней. Она передала деньги санитару. Тот вывел нас с Никой на рассвете. Мы пошли к моему дому, дождались, пока мачеха свалит на работу. Аня впустила нас. Дальше уже не моя история. Давай, Анют, продолжай.

Эстафету приняла Аня.

– Я была за Игоря, всегда в раздорах между ним и матерью я была за него. Я не понимала мать, мне казалось, она к Игорю несправедлива. Между мной и матерью никогда не было теплых доверительных отношений, мне не нравилось, какими способами она пытается пробиться в жизни и обеспечить нас. Это всегда была нечестная игра, нажива на других. Мне было противно. Когда мы с мамой переехали к Игорю и его отцу… Увидев Игоря, я поняла, что влюбилась. Это та самая любовь, которая бывает раз и на всю жизнь. Он долго не воспринимал меня всерьез, сторонился, думал, я такая же, как мать. Боже, сколько ночей я прорыдала, думая, как заставить Игоря поверить в то, что я другая. Как доказать ему? Но потом… Когда с его отцом произошло несчастье… Мы сблизились. Я пыталась помочь ему, как-то защитить. И уже тогда мы стали подумывать о побеге, но пока без четкого плана. А потом мама засунула его в психушку… Никогда я так не ненавидела ее. Я требовала вернуть Игоря, но моя истерика не помогла. Я тайком пробиралась на территорию больницы, навещала Игоря. Тогда он уже познакомился с Никой и посвятил меня в общий план. Утром в день побега, перед тем как мама уехала на работу, я вытащила банковскую карточку из ее сумки. Открыла сейф и выгребла всю наличку. Потом впустила ребят. Они переоделись, собрали вещи. Мы ушли из дома, сняли все деньги с карты, автостопом уехали из города. Я впервые почувствовала, что такое счастье. Я гордилась, что смогла помочь Игорю. Он наконец-то понял, какая я. Что я всегда буду на его стороне, несмотря ни на что… Какое же это волшебное ощущение… Когда односторонние чувства, которые мучают тебя, наконец-то становятся взаимными…

– Я отомстил ее матери за все, ― сказал Игорь. Его губы дрожали. ― Я забрал самое дорогое, что у нее было.

Игорь и Аня сцепили руки.

– Мы были обижены на весь мир, ― продолжила Ника. ― Подумали, что нам и не нужен такой мир, который не может нас защитить, и внутри него создали свой, маленький. Мы поняли, к чему стремимся. Написали список всего, чего хотим достичь, вещей, которые помогут нам хоть немного все изменить. Конечно, пока мы топчемся на месте, но прошло только пять месяцев. Думаю, у нас все получится. А поначалу мы просто переезжали из города в город, останавливались в дешевых гостиницах или снимали комнаты, тратили деньги Аниной мамы, ― простите, отца Игоря, ― и думали, как воплотить идею, которая в наших головах была тогда еще нечеткой, размытой. Мы выбрали способ заработка, который не противоречит нашим принципам: стали ловить «рыбку», наживаться на плохих людях. Перебирались мы автостопом и на поездах. Думали о машине, но покупать ее было опасно. До появления Юрца совершеннолетним среди нас был только Игорь, но его могли искать. Мы поехали в Москву. По пути, в Уфе, наткнулись на Юрца. ― Ника кивнула Юрцу. ― Теперь твоя очередь. Рассказывай.

– Ой, у меня самая скучная история, ― отмахнулся он.

– Ну, уж нет. Больше никаких секретов друг от друга.

– Ну ладно. Только не засыпайте, ребятки. Это и правда очень скучный рассказ. Ну, в целом, у меня всегда было все нормально. Отец, мать, хата ― все при мне. Семья обычная, даже сказать про нее нечего. Родители работали. Я ходил в школу. После школы поступил в какую-то шарагу, пошел подрабатывать в убогую конторку. Я плыл по течению и с каждым днем все больше хандрил. Жил с родителями. Всегда курил в своей комнате и смотрел в окно, на тарный цех и провода, и на этих проводах из года в год развевался зеленый мусорный пакет. Этот долбаный пакет один раз подбросило ветром, он прицепился к проводам и навечно стал частью пейзажа за окном. Он меня убивал. Помню, один раз так смотрел, а пакет на проводах скукожился, стал похож на лицо со ртом. Дул ветер, и рот открывался и закрывался. Как будто этот пакет говорил мне: «Ты обречен, чувак. Твоя жизнь будет бессмысленной, и не будет у тебя ни любви, ни счастья. И никогда ты не будешь наслаждаться жизнью, а только терпеть и отсчитывать дни до того, когда тебя наконец обуют в белые тапки». И тогда я понял, что меня все задрало. Задрало чувствовать себя никем. Задрал телевизор, в котором вечно кого-то убивают. Задрало прозябать в говне и купаться в железном баке в бабушкином огороде. Задрало жить в мире, где умный, сильный и работящий парень может в любую секунду получить арматурой по черепушке от рахитичного ублюдка, бухающего двоечника-имбецила, который пришел в эту жизнь нулем и нулем из нее и уйдет. Задрало из года в год видеть перед собой эти ублюдские три бэ ― бетон, бурьян и безнадегу. Но ведь… я знал, что где-то есть жизнь. Везде, но не в этом месте, которое убило мое детство и продолжало убивать во мне человека. Мне хотелось отправиться на ее поиски. Я чувствовал, что если останусь в этом гнойнике, мой мозг окончательно зарастет борщевиком и лебедой, но пока его можно спасти. И тут я удачно наткнулся на ребят. Узнал, что они бродяжничают, и присоединился к ним. Их идеи мне понравились. Я не особо понимаю их загоны, но я против дискриминации и угнетения. Я за равенство. Я против мира, который ведет войны ради наживы. Я против мира, который превращает войну в товар. Я против власти, которая достигается силой, я против мусоров, потому что в их руках власть, и все они коррумпированные подонки. Я против принуждения. Идеальное государство ― когда люди могут жить мирно, осознавая свою ответственность, без лидера, законов и стороннего контроля.

Юрец замолчал, вытащил сигареты, закурил. Его пальцы дрожали, речь тяжело ему давалась.

– У чуваков были деньги. Мы купили фургон, оформив его на меня, так как я давно был совершеннолетним и меня не искали ни менты, ни дурка. Мы стали колесить по стране. Когда мы ехали через Казань, увидели на обочине одинокого грустного чувака, который, по виду, только вышел из тюряги. Мы подобрали его. Это был Денчик. И его история всех растрогала, даже меня, а такого циничного ублюдка еще поискать надо. Ну, Ден, вещай.

Ден долго молчал, прежде чем приступить к рассказу.

– Хм… Когда-то у меня было все: любимая девушка, родители, сестра, счастье. В восемнадцать меня забрали в армию, девушка дождалась. Я вернулся, и мы стали строить планы, готовиться к свадьбе… Я устроился на завод, и эта работа мне нравилась. Я думал обо всем: о моей невесте, о нашем будущем. Потом ― авария. Родителей не стало, у меня осталась одна сестра. Но и это был не конец… Однажды, когда мы с сестрой были дома, к нам в квартиру вломился наркоман. Ему нужны были деньги на дозу. Первой ему попалась сестра. Он напал на нее с ножом. Я ворвался в комнату. Помню, глаза у него такие безумные… Он будто ничего не видел, ничего не понимал… Говорил только: деньги, деньги… я среагировал быстро. Схватил с полки статуэтку. Конь, вставший на дыбы. Эту статуэтку я дарил сестре на ее день рожденья. Она очень любила лошадей. Да, я не рассчитал силу. Тот парень умер сразу. ― Ден тяжело вздохнул. ― Я тогда думал, что закон на моей стороне, я же был прав, я только хотел защитить нас. Мы вызвали милицию. Но я ошибся. Мне пришили убийство. Посадили на восемь лет. За это время я стал другим, поменялся и мир. Вот только в тюрьме время застыло. Да, оно течет там по-другому. Девушка ушла… Кхм. Вышла за другого. Я знал его, он неплохой. У них, когда меня выпустили, уже было двое детей. А сейчас может, уже и трое. Я не виню ее. Понимаю… Рад за нее. Она ни разу не пришла меня навестить. Ммм… Но я не виню… а сестра за это время вышла замуж, родила… а меня выписала из квартиры. Я пришел домой. Она пустила меня в прихожую, говорила сухо, коротко. Понимаешь, Денис, у меня семья, нужна квартира, и все такое, да. Я не стал спорить… Постарался ее понять, хотя было тяжело. Ммм… я смирился… Ушел, куда глаза глядят. Без денег. Без жилья. Только с Богом… Знал, что Он не оставит. Я сел на обочине. Думал уже пойти в церковь просить у Бога совета. Но тут ― этот автобус… Хм. Так меня подобрали эти ребята. Мой новый мир. Моя семья. Кроме них, у меня никого, да. Я верю, что они не случайно оказались на той дороге, а я ― на обочине. Наши пути соединил Бог.

Ден замолчал. Его история произвела на меня наибольшее впечатление. Что-то сдавило в груди.

– В общем, теперь вы все знаете, ― сказала Ника.

Разговор был окончен, все замолчали. Юрец взял гитару и заиграл:

– Ослепший старый маг ночью по лесу бродил. На кладбище разлил он волшебный эликсир…

Слушая, я думала над рассказами друзей. Я встретила людей с теми же взглядами, что и у меня. Людей, которые устали от того же, что и я. Ведь и я не могу больше жить в мире, где не ценится добро. Где невозможно быть счастливым, честно работая и даря другим свет. Где нужны агрессия и насилие, только чтобы выжить. Где нужно быть дикаркой и бояться людей, потому что в любую секунду какой-то ублюдок схватит тебя и затолкает в свою тачку только потому, что он ― может. Он сильнее. Его ублюдочная ржавая тачка ― последнее, что ты увидишь в этом мире.

– Не кажется ли вам, ребята, что теперь ваша очередь? ― раздалось вдруг рядом.

– Очередь чего? ― спросила я.

– Рассказать нам свою историю. ― Ника внимательно посмотрела на нас. ― Или думаете, мы, такие тупые, поверили в ваши байки? Что простая ссора с предками заставит вас забраться на товарняк и пуститься во все тяжкие? Колитесь.

Тошка хмуро смотрел в свой пустой стакан.

– Пусть она гассказывает, ― кивнул он на меня.

Свою историю я начала со стрелки между бонами и антифа в заброшенном лагере. Рассказала про убийство Ржавого, расклеенные по всему городу фотороботы. Про Руслана, который поклялся меня грохнуть, про банду Дуче, которому я нужна была непонятно зачем, про мусоров, искавших меня, чтобы посадить, про бонов, которые прочесывали Днице и избивали похожих на меня пацанов, про погром рынка.

– Это был единственный выход ― сбежать. Хотя бы на время, пока все в городе маленько не поутихнет, ― закончила я свою историю.

Все смотрели на меня с удивлением и ужасом.

– Оу, вот это да… ― сказал Юрец. ― Неужели это все про тебя, ребенок? Я бы еще мог поверить, если бы все это стряслось с ним, но чтобы с тобой… Ты меня удивила. Требую на ночь поставить караульных. Не хочу утром проснуться, а точнее ― не проснуться ― с проломленной башкой.

Все засмеялись.

– Очень смешно, ― нахмурилась я. ― Давайте, издевайтесь над бедным ребенком, который попал в беду.

– А я же говорила, что они такие, как мы. ― Сидящая рядом Ника обняла меня.

Раздался звонок мобильного. Вернулся хозяин хаты.

У подъезда стояла нетрезвая компания. Один из ребят узнал наших.

– Игорь, Аня, Ника, Ден! Здорово! Рад вас видеть! А где это конское дерьмо? О, а вот и он! Юрец! Соскучился по тебе больше всех!

Парень взял худенького Юрца в охапку и поднял его, как пушинку.

– О, у вас двое новеньких? Не помню таких! Здорово!

Зайдя в подъезд и налюбовавшись по пути на грязную штукатурку и оплавленные перила, мы поднялись на последний этаж и вошли в квартиру. Две комнаты, потемневший паркет, красные ковры на стенах. Окна заклеены газетами. Всюду стоял затхлый запах старой крупы, так обычно пахнет от бабушек. Мы всемером вместились в одну комнату. Единственную кровать заняли Ника, Аня и Игорь. Ден лег на раскладном кресле (Ден и кресло ― единый организм, была бы его воля, он бы и по улице передвигался вместе с креслом), а я, Тошка и Юрец разместились в спальниках на полу.

Утром я проснулась от аппетитного запаха чеснока. Поскользнувшись в коридоре на чьей-то засохшей блевотине, прошла на кухню и увидела Нику, которая жарила на огромной сковородке целую гору макарон с колбасой. За столом с банкой пива в руке хозяин хаты читал вслух газету.

– Ты только послушай. На этом кладбище позавчера соседа резанули. Шестьдесят ножевых, свои же замочили. Правда, весело жить, когда под окнами такая прелесть? Доброе утро, девчонка! ― Последние слова были обращены мне. ― Прости, забыл, как тебя звать…

– Даша.

Из окна открывался живописный вид на оградки и кресты. Да уж, понятно, почему все стекла залепили газетными листами.

В этой квартире мы зависли на три дня. Три дня нескончаемой попойки. Каждый день к пяти вечера хата забивалась людьми, и начинался хаос. Водка, энергетик и апельсиновая газировка, рок, секс и блев, шалфей. Квартиру наводняла толпа зомби. Они кричали, скрипели и перетекали из комнаты в комнату.

Мое настроение менялось каждый час. Иногда пробивал депрессняк, такой, что хотелось открыть окно и прыгнуть в чью-нибудь могилу. Потом я вдруг чувствовала, что меня переполняют жизнь и счастье, и что-то еще, такое сильное и светлое, что принадлежит только мне. И мне хотелось смеяться, иначе меня просто разорвет! Сидя на полу на подушках, подпевая колонкам, я глотала крепкую бодягу из пластикового стакана. Моя голова и все стены тряслись в такт музыке.

Кто-то открывал бутылку пива глазом. Кто-то угрожал кому-то топором, орал на весь дом. Его скрутили и связали, кинули на кровать, чтобы проспался. Кто-то в этот момент отдирал газеты от окна и размазывал по стеклу плавленый сырок «Дружба».

Эти дни Юрец ходил (а точнее, сидел) исключительно в трусах. Они у него были такого мерзкого горчичного цвета, что я невольно задалась вопросом: так задумывалось изначально или они стали такими от жизни? Юрец обкурился шалфея и два дня без перерыва, не отлипая от стула, перебирал на кухне мешок гречки от шелухи. Он злобно огрызался и обещал отхватить нос каждому, кто посмеет ему помешать. Закончив дело, он отрубился и упал, после чего его заботливо отнесли в комнату и утрамбовали в спальник.

У Ани и Игоря был дикий безудержный секс в комнате, где еще находилось с десяток человек. Ден все три дня без движения сидел в кресле и уже слился с ним в единую массу, ― лишь изредка он подносил ко рту руку с косяком и молча залипал на ковер на стене. Нику пробило на творчество: это она рисовала сырком на окне, потом взялась за кетчуп и горчицу.

Тошка танцевал и скакал по квартире так, будто ему в зад натолкали перца. Шалфеем он не злоупотреблял, зато водку с энергетиком хлестал как верблюд. Ну а я курила шалфей и смотрела на трещины в стене. Оттуда вылетали скаты ― большие, плоские, похожие на лоскуты, с мягкими плавниками, они плавно покачивались в воздухе. Вот вылетел пятнистый ― зловещий и печальный, следом за ним ― розоватый с черными точками; из другой трещины выплыл серый с длинным хвостом-шипом… Они кружили под потолком, вокруг люстры, ― ядовитые, электрические, такие прекрасные…

Я заснула под кофейным столиком в гостиной. Проснулась от странного ощущения: казалось, на лицо капал густой дождь. Открыв глаза, я увидела над собой край столика, опрокинутый тюбик и медовую горчицу, льющуюся на рожу.

Пахло сексом, носками, пердежом и кислым вином. И это прекрасно. Все такое опупенно настоящее. Все, что я видела перед собой, не было похоже ни на что. Как море.