Книга: Ладья
Назад: 6
Дальше: 8

7

Дорогая ты!
Я уже описывала, как Фарриер и Уоттлмен забрали меня от родителей. Они просто выпроводили крайне потрясенного мистера Томаса из здания и оказались перед девочкой, обильно измазанной слезами и шоколадом. Когда с утренним чаепитием было покончено, Фарриер с Уоттлменом принялись рассказывать мне о том, какие они важные и почему мне следует изо всех сил стараться, чтобы они мной гордились и были довольны, и какой будет моя жизнь в этой школе. Оставленная ими в результате событий предыдущего часа, я лишь ошеломленно кивала, а потом позволила вывести себя на улицу и посадить на заднее сиденье машины, которая увезла меня на много миль от Лондона.
Переезд казался мне бесконечным. Помню, как беспомощно озиралась по сторонам. Все, что я знала, исчезло, и меня просто увозили в неизвестность. Сидя одна на заднем сиденье лимузина, я распустила нюни и хныкала, пока водитель не сжалился и не пересадил меня вперед рядом с собой. В конце концов я уснула, неловко растянувшись поперек рычага переключения передач. Голову я положила водителю на колено и прилипла к его брюкам лицом, вымазанным противной смесью шоколада, слюны и соплей.
Когда машина прибыла в Имение, меня разбудила и приветствовала крупная женщина, говорившая со странным акцентом. Обстоятельства моего путешествия повергли ее в ужас. Закончив наконец осуждать беспечность своего начальства, она представилась фрау Блюмен, директрисой моей новой школы.
Фрау Блюмен была весела и ласкова, ладила с детьми и излучала такое спокойствие, что, казалось, на нее можно было лечь и уснуть. Однако я теперь со всеми держалась донельзя настороженно. Едва я вышла из машины, водитель, у которого я проспала на коленях, уехал, даже не попрощавшись. Я чувствовала, что не могу ни на кого положиться, не могу никому доверять.
И это убеждение оставалось со мной очень долго.
Фрау Блюмен отправила меня прямиком в постель, где я тут же отключилась, измотанная всем, что случилось за день.
Следующим утром я проснулась в новой жизни, уже не той девочкой, которой была накануне. Сейчас немного странно думать, что ты испытываешь примерно то же – и сколько вообще людей это переносят? Мне интересно, запомнишь ли ты каждое мгновение своего первого нового дня? Я свой запомнила.
Это был самый неясный, самый утомительный день в моей жизни.
Меня разбудил петушиный крик. На улице было еще темно, но в комнате уже ворочались люди и постепенно загорался свет. Было очевидно, что мне не остается ничего, кроме как выбраться из постели – особенно после того, как я почувствовала, что меня кто-то неуверенно тыкает в голень. Когда мне наконец удалось разомкнуть веки, я увидела девочку-китаянку моего возраста – она выжидающе смотрела на меня.
– Доброе утро! – прощебетала она. – Я Мэри, и я тебе тут все покажу! Сейчас уже пора вставать!
Все, что она говорила, озарялось радостным восклицанием, а сама она оказалась из числа людей того типа, что всегда пребывают в хорошем настроении.
Однако даже в том возрасте мне казалось неестественным, что здесь всем было по силам просто так выпрыгнуть из кровати уже совершенно бодрыми. Я тогда не знала, что все учащиеся в Имении проходили всестороннее обучение и подготовку, направленную на то, чтобы сделать из них максимально эффективных людей. В том числе «жаворонков». Усугубляло ситуацию то, что все, кто был на моем курсе, жили в Имении еще с младенчества. Четкого времени, когда у людей проявляются силы, не существует – это может произойти на любом этапе жизни, – но чаще всего это случается ранее подросткового возраста, что для Шахов вполне удобно, так как тогда их гораздо легче обучать. Я была единственной в своей возрастной группе, чьи способности не обнаружились еще в материнской утробе. Остальные почти не разлучались друг с другом на протяжении всех восьми лет своей жизни и были здоровее самых профессиональных спортсменов, сдержаннее самих самураев – это была крепкая, сплоченная компания друзей.
И в нее бросили Мифани Томас, которая еще не успела свыкнуться с мыслью, что никогда не вернется домой, и тревожилась из-за смутного, но гнетущего повеления вызывать гордость леди Фарриер и сэра Уоттлмена. Давило на меня и кое-что еще – то, от чего вся ситуация становилась даже более удручающей. Эта ночь была первой за многие месяцы, когда Фарриер не явилась ко мне во сне. Ни предупреждений, ни объяснений – она меня попросту бросила.
Когда я встала, меня саму одели в темно-синюю форму, а руки пропитали увлажнителем и скрыли латексными перчатками, после чего вывели во двор. Там мы, размявшись, приступили сначала к серии высокоэффективных упражнений по аэробике, а затем занялись йогой, направленной на улучшение пластики.
В конце занятий нам позволили пять минут пролежать на спине, притворяясь мертвыми, и это были лучшие минуты этого дня. Последовавший же за этим забег на две мили был худшим.
На протяжении всего этого испытания Мэри постоянно меня подбадривала, но я понимала, что ей хотелось присоединиться к остальной группе, которая пробежала всю дистанцию почти молниеносно. А за время, что понадобилось мне, чтобы завершить задание (то есть взобраться на крутой холм, пересечь песчаную полосу и перейти ручей), нас обогнали пять старших групп, которые, похоже, начинали забеги с интервалами. Затем последовала долгая заминка – сначала воодушевленные сверстники растягивали ей ноги, а потом она надела купальник и прошла вместе со всеми через длинный ряд душей с разными температурами, рассчитанными таким образом, чтобы не допустить разрыва мышц.
После этого они отправились в часовню на милосердно бодрую проповедь о долге и патриотизме, а потом сели завтракать – по крайней мере, для остальных это было завтраком. Мне же Мэри извиняющимся (хотя и радостным) тоном объяснила, что надо мной доктора собирались провести кое-какие тесты. Поэтому есть мне пока было нельзя и пришлось просто наблюдать, как заполнившие всю столовую люди заглатывали пищу, разработанную специально, чтобы дать им максимальную энергию, способствовать здоровому росту, снабдить всеми ценными питательными веществами, обеспечить блеск волос и хорошее пищеварение. Усугубляло ситуацию то, какой аппетитной казалась вся эта пища на вид и какие она испускала запахи. Я сидела посреди группы девочек и мальчиков, которые болтали без умолку, ссылаясь на вещи, о которых я никогда не слышала, бросая шутки, которые я не понимала (что было неудивительно, учитывая, что они читали на уровне детей старше меня лет на пять и, вроде бы, свободно говорили на двух иностранных языках). Они пытались вовлечь меня в разговор, но я была изнурена, растеряна и умирала от голода.
К концу завтрака восход еще только загорелся. Позднее я выяснила, что петушиный крик, который нас разбудил, на самом деле воспроизводился по записи как наиболее архетипичный звук, задевающий самую примитивную часть нашего мозга и запускающий его работу так же, как это происходило у наших предков.
Вот такая жизнь была у нас в Имении. Каждый ее аспект был тщательно выверен и направлен на достижение максимальной эффективности. Поэтому мы и сами были максимально эффективны.
После завтрака мы перешли в класс, где у нас были уроки классической литературы, химии и разборка трех разных типов штурмовых винтовок. Обед выглядел так же вкусно, но вместо него мне дали только какие-то таблетки, которые, как при этом сказали, должны были помочь «промыть» меня перед тестами. Я понятия не имела, что под этим подразумевалось до следующего занятия, когда была вынуждена внезапно покинуть класс посреди лекции о методах наблюдений. Также мне пришлось выйти на своем первом уроке французского языка (что стало для меня некоторым облегчением, поскольку там меня окружали трехлетки). И во время занятия по дзюдо. И на информатике. К концу пения я уже чувствовала себя опустошенной – и эмоционально, и внутренне.
Когда все наконец ушли тренировать свои способности, меня направили в санаторий, где бригада медиков в успокаивающих желтых халатах и латексных перчатках начала череду тестов и обследований, которые не оставили ни один участок моего тела неосмотренным, несоскобленным, неощупанным или непроанализированным. Меня фотографировали, просвечивали рентгеном, расспрашивали. Взяли образцы всех жидкостей моего тела, равно как и некоторые твердые фракции. Взяли отпечатки пальцев рук и ног, ладоней, отсканировали сетчатку, голос, записали мое дыхание. Сделали мне новую прическу (волосы до плеч были неприемлемы для наших «приключений»), поставили пломбы, надели очки, предписали пройти лазерную хирургию глаза и поставить брекеты, когда я достигну подходящего возраста, а еще назначили специальный режим силовых упражнений, который должен был в максимально короткий срок вывести меня на уровень своей возрастной группы.
Меня проверили на наличие аллергий – оказалось, я не выношу пчел. Проверили на фобии – оказалось, боюсь замкнутых пространств, темных открытых пространств, змей, пауков, выступлений на публике. Меня приписали к психиатру и назначили курс терапии. К моменту, когда я вышла из санатория, у них собралось уже столько сведений о моем физическом, умственном и душевном состоянии, что ими можно было захламить целый кабинет. И это было только начало.
Оттуда меня отправили через лужайку к прочному на вид зданию, где размещалась кафедра, занимавшаяся специальными особенностями учащихся – теми самыми преимуществами, благодаря которым они и попали в Имение. Я прошла мимо практических классов, где дети песнями убивали зверушек, поднимали холодильники выше собственных голов, вели глубокомысленные беседы с соснами. Затем я наконец добралась до кабинета заведующей кафедрой, где та добрых два часа подробно расспрашивала о том, что случилось в день, когда я упала с дерева.
В моей памяти этот опрос стоит особняком – как одно из наиболее мучительных переживаний мучительного в целом дня, и оно также прерывалось моими частыми посещениями туалета. Но в итоге мы пришли к мнению, что при желании я смогу повторить свой трюк. Хотя тогда я не задумывалась, что произошло бы, реши я, что не смогу. Годы спустя я узнала, что в Имении в таких случаях поступали как-то по принципу: «птицы, которые умеют петь и не поют, должны быть к этому принуждены».
Я стала посещать занятия, втянулась в рутину, и если в первые пару недель испытывала адскую боль, то такова была цена того, чтобы прийти в форму. Эти люди точно знали, до какой степени нас можно изматывать. Это не было похоже ни на балетную школу, фанатично стремящуюся не допускать взросления своих учеников, ни на подготовительную, чьи ученики накладывали на себя руки, если не поступали в желаемый университет. Имение очень старалось не загонять нас слишком сильно. Как-никак, это лежало в интересах администраторов – сделать из нас людей выдающихся, поэтому давить на наши хрупкие кости и психику было ни к чему.
И все-таки выходило, что дети могли выдерживать давление гораздо большее, чем на них традиционно оказывается. Комплекс медицинских тестов проводился ежемесячно и был для всех учащихся стандартным явлением. В Имении все были помешаны на том, чтобы определить источник сверхъестественных способностей, и полное отсутствие какого-либо успеха в этом едва ли их останавливало. Один мальчик был неким образом связан с атмосферными явлениями в Исландии, но на таком глубоком и сложном уровне, что никто толком не понимал, какой именно была эта связь. Другой мог лишь попытаться объяснить, как ему удавалось подключаться к эмоциональному состоянию всех левшей на планете. Все это приводило к массовой потере волос среди медицинских работников, которые рвали их на себе и страдали от того, что те выпадали от стресса. Но персонал все равно собирал показания, проводил анализы, накапливал информацию, лелея смутную надежду, что в будущем у Шахов появится технология или метод, который позволит им понять эти данные.
Друзей я так и не завела. Первые несколько недель я неистово пыталась приспособиться к распорядку дня, к здешним условиям. А ко времени, когда расслабилась достаточно, чтобы замечать людей вокруг себя, я обнаружила, что мне тяжело с ними общаться, а поскольку сами они общались друг с другом непрерывно, то никто и не замечал, что я все время молчала. Я не имела шансов тягаться с ними в беге, потому что была не в форме (хотя потом набрала ее с запасом), но они, благодаря своим годам тренировок, были невероятно спортивными. Что же касалось успеваемости, я находилась в лучшей десятке, но во второй ее половине. По-настоящему одной из них я так и не стала.
Работа, которую мои инструкторы проделывали с моими способностями, тоже потихоньку продвигалась, хотя, думаю, и не так, как им хотелось бы. Обучать человека со сверхъестественными способностями – дело изначально сложное. Существует огромное разнообразие типов этих способностей, и обучать их применению очень трудно, если не владеешь этим сам. Но в Имении учащимся, по крайней мере, с ранних лет прививали усердие, побуждая исследовать границы своих способностей, и они действительно хотели этому учиться.
Но я – нет.
Я ассоциировала свою силу с кровью, болью и врачами, кричащими и размахивающими руками. В то же время я понимала, что именно из-за этих сил меня так внезапно забрали из семьи. Вдобавок – новая настороженность других, и вот вам ребенок, опасающийся вообще прикасаться к людям, не говоря уже о том, чтобы пытаться установить связь с их нервной системой.
Хорошо хоть, что пусть я испытала немалую боль и стресс, когда впервые открыла свой дар, теперь я применяла его достаточно легко. Но хоть я и могла его использовать – я не хотела этого делать. Я не хотела протягивать руку через стол и касаться пальцем голой руки лаборантки. Не хотела знать, смогу ли заставить ее стиснуть кулак. Не хотела расширять свое восприятие через эту связь, не хотела исследовать ее тело. Не хотела находиться рядом с людьми и уж точно не хотела пытаться поместить в них свой разум.
Но в итоге я, конечно, поддалась. Прогресс шел мучительно медленно, но после месяцев, после лет тренировок я обрела силу прикасаться к людям и получать мгновенный контроль над их телами. Я могла заставить их двигаться так, как мне вздумается. Могла считывать их физическое состояние, обнаруживать беременность, рак, наполненный мочевой пузырь. Со временем я научилась устанавливать куда более четкий контроль, привносящий в восприятие людей новые ощущения или активизирующий их особые силы без их ведома.
Это было ужасно, и я такое ненавидела.
Вдобавок о моих способностях и их ограничениях знало все Имение. Люди буквально обходили меня стороной, стараясь избегать физического контакта. Не скажу, что это так уж ошеломляло – они держались достаточно приветливо, никто меня не обижал, но когда я проходила по коридорам, они расступались. Мне оставляли больше пространства, чем близнецам, которые могли своим прикосновением сделать любого дальтоником, или девочке, которая могла ошпарить правой рукой. Фактически все телесные контакты происходили у меня только в клинических условиях. И это меня вполне устраивало.
К моменту выпуска из Имения я обладала способностью, которая считалась уникальной в известной истории. И я наполнилась глубоким отвращением к ее использованию. И еще у меня сложилось мнение, что мои силы не развились настолько, насколько надеялись развить их Шахи.
Назад: 6
Дальше: 8