20. Черные пометки

Вылупилась еще одна партия цыплят. Несмотря на повторяющиеся ночные припадки, Кибби каждое утро упрямо вставал пораньше и отрабатывал смену на «Харвест Мун». Вопрос женитьбы он отодвинул на потом; более того, прекратил всякое общение с Маффи и остальными женщинами — к немалой своей гордости. Сезон был напряженным: приходилось выхаживать цыплят, убирать урожай, ремонтировать заборы. В этом и была истинная цель игры «Харвест Мун» — приучать к тяжелому созидательному труду. А не служить пособием по мастурбации. Кибби выдвинул ящик и посмотрел на самодельный календарь: ни одной черной пометки за вчерашний день!

Утро выдалось ясным и ветреным. Он выбрался на улицу и медленно повлекся вверх по Клермистонскому подъему. Ноги двигались кое-как, заложенный нос едва пропускал воздух в свалявшиеся легкие. Физическая нагрузка, однако, пошла Кибби на пользу: кислород его опьянил. Настроение слегка поднялось, хотя челюсть почему-то чертовски болела.

День прибавлялся: всего семь сорок шесть, а солнце уже отлепилось от горизонта. Небо к зениту меняло цвет с голубого на желтоватый, словно огромный вогнутый кровоподтек, к которому пристали ватные комочки кучевых облаков.

Кибби стоял на вершине холма, восторженно озираясь: душевный подъем затмил телесную немощь. С одной стороны виднелось холодное серебро залива, отделяющего город от округа Файф; с другой — горбились вершины Пентландс, все еще припорошенные снегом. Кибби вдохнул полной грудью.

Я не должен думать о Шеннон, или о Люси, или о Маффи… Маффи вообще не человек, а виртуальный персонаж. Я сильнее этих соблазнов, меня не сломать! Сегодня тоже не будет черных пометок!

Довольный своей твердостью, он направился вниз, позволяя инерции увлечь себя — прямиком к зданию хирургической клиники у подножия холма.

Созерцая стоящие перед ним напитки — кружку «Ловенбрау», двойной «Джек Дэниэлс» и стакан «пепси-колы»,— Скиннер с гордостью думал, что в кои-то веки пришел в бар раньше Роба Макензи. Разрыв, однако, оказался небольшим: распахнулась дверь, и на пороге возник Малютка Роб. Обычно он первым делом заказывал выпивку, а потом уже подходил здороваться, но сегодня что-то было неладно — Роб направился прямиком к Скиннеру.

— Все, допрыгался,— произнес он бесцветным тоном.

— Ты о чем?— Скиннер почувствовал, как под сердцем изгибается нехорошая железка.

Допрыгался? Что он имеет в виду? Почему?

— Медицина, бля… Пошел к врачу насчет болей.— Макензи погладил правый бок, и Скиннер смутно припомнил, что Малютка в последние дни действительно жаловался на какие-то боли.— Док меня посмотрел и говорит: еще раз выпьешь — хана.

— Э, да что они понимают!— фыркнул Скиннер, поднимая стакан и заглядывая искательно другу в глаза.

Макензи покачал головой.

— Нет, все кончено. Допрыгался,— повторил он с неумолимой серьезностью священника, завершающего панихиду.

Минуту они молча смотрели друг на друга.

Обалдеть! Что это за дрянь у него в глазах? Страх? Ненависть?

Растерявшись, Скиннер ляпнул жалкую глупость, о которой тут же пожалел:

— Ну… хоть «пепси» выпей.

Друг посмотрел на него пристально, чуть ли не презрительно — а может, запутавшемуся в собственной жизни Скиннеру это только показалось.

— Ладно, бывай здоров.— Макензи развернулся и не оглядываясь покинул бар.

— Ты звони, не пропадай!— крикнул Скиннер вдогонку, но Малютка Роб лишь буркнул и махнул рукой.

Скиннер, конечно, знал, что Макензи не позвонит. Какой смысл? Субботние агрессивные вылазки их в последнее время уже не привлекали, а кроме футбольных дел, оставалось лишь одно — за девять долгих лет взрослой дружбы Скиннер не помнил ни одного дня, чтобы перед ними не стояла выпивка, или не тянулись дорожки кокаина, или не лежали колеса.

Может, Малютке Робу перейти сугубо на наркоту? Смена образа жизни!

Скиннер подумал о тяжелой мясистой комплекции друга и для контраста потрогал свою кожу — тонкую, бледную, как у девушки. Он постоянно задавался вопросом: был ли его отец алкоголиком? Наверняка. Все повара — выпивохи, как верно заметил де Фретэ. Взять хотя бы старого Сэнди. Правда, у того была уважительная причина: запьешь тут, когда яйца по всему Нью-тауну разметало! Интересно, подумал Скиннер, поддает ли америкашка Грег Томлин?

Вот бы нажраться с собственным отцом! Представляю! Турнир супертяжеловесов. Макензи просим не беспокоиться…

Да, кто бы мог подумать: старина Роб сломался по здоровью!

Отпив полкружки и ахнув двойной «Джек Дэниэлс» с «пепси-колой», Скиннер откинулся на спинку стула и начал смеяться — сначала тихонько, потом все громче и громче, судорожно притоптывая ногой, не в силах остановиться. Остальные посетители наблюдали за его конвульсиями с растущим беспокойством, но ему было плевать.

21. Маффи

Вынырнув из бирюзовых вод бассейна, Кэролайн убрала с лица мокрые волосы. Оглядев знакомый белый интерьер, она подумала, что все осталось как в те дни, когда отец водил ее сюда на тренировки: на стене царило большое электронное табло, под ним пустовали оранжевые сиденья — трибуна для зрителей. Даже смежный бассейн для прыжков в воду никуда не делся.

На мгновение ей показалось, что сейчас с бортика ее окликнет отец. Ноздри заполнил фантомный запах: влажный дух распаренного сильного тела, навсегда связавшийся в ее сознании с запахом мужчины. Она огляделась. Над водой скользили редкие головы, два или три человека гуляли по бортику — чужие, незнакомые… Чувство, что отец находится где-то рядом, растаяло, как сон.

Кэролайн вспомнила, как он учил ее плавать — одно из лучших воспоминаний. Большие сильные руки, направляющие ее суматошное барахтанье. Надежные и безобразные. Не руки, а клешни: обгорелые, с желто-красными пятнами пергаментной кожи, с шишковатыми негнущимися суставами — последствия несчастного случая, о котором отец никогда не рассказывал.

Она будто наяву видела угольно-черные волосы, которые он расчесывал на прямой пробор, чтобы замаскировать ранние залысины, выевшие на лбу узкий клин (позже, когда с затылка на воссоединение с залысинами ударила круглая плешь, отец перешел на практичный короткий ежик).

Подбородок его был покрыт густейшими зарослями, как у легендарного силача Десперэт-Дэна, что лишь подчеркивало спокойную хозяйскую мощь, которой он пропитал весь дом и которая с развитием болезни начала иссыхать, а со смертью и вовсе испарилась.

Поначалу Кэролайн не умела черпать силу в воспоминаниях. Они лишь обостряли боль утраты, а ей и без того казалось, будто у нее вырван позвоночник. Чтобы обрести недостающую отвагу, она начала крепко выпивать, однако эффект вышел обратным — просыпаясь в незнакомых кроватях с хмурыми безымянными мужчинами, она чувствовала себя еще более заплутавшей и покинутой.

Постепенно осознав, что источник силы кроется в ней самой, а не в стакане и не в объятиях партнера, Кэролайн начала вставать на ноги. Слова «я дочь своего отца, мы с ним похожи, это факт» превратились в ежедневную мантру. Она задумалась: а что же ей от него передалось? Чтобы разобраться в себе, она завязала с выпивкой и принялась вновь посещать бассейн «Королевское содружество».

Ей все здесь нравилось: вода, физическая нагрузка, чувство свободы, отсутствие толпы. И отец становился как бы ближе, ведь бассейн всегда был их местом — ни Джойс, ни Брайан не любили плавать. А Кэролайн любила. Слезы, бегущие по щекам, сливались с хлорированной водой, всхлипы сливались с ритмичным дыханием — а она без устали наматывала круги, пока ноги и руки не становились чугунными. И вместе с телом укреплялся ее дух.

Брайан Кибби студенисто трясся в переполненном автобусе. Прогорклый запах старой кожи, бензина и разгоряченных тел вызывал тошноту. Обычная поездка, которую остальные пассажиры (а недавно и он сам) совершали не задумываясь дважды в день, превратилась в адскую пытку для ослабевшего жирного тела и измученной души.

За окнами проплыли Муррейфилд и поле для регби, затем показались кварталы западного Эдинбурга и городской зоопарк. Его остановка была уже близко, на той стороне района Корсторфин. Кибби с ужасом осознал, что в задумчивости пропустил момент и теперь вряд ли успеет к выходу. Он начал лихорадочно протискивать тучное тело сквозь толпу, поднимая волну недовольного ропота. Увы, двери закрылись перед самым его носом, и автобус тронулся. У Кибби не хватило духа окликнуть водителя: не хотелось лишний раз привлекать внимание к своему одутловатому загривку, к лиловым подглазьям, к рубахе с потными разводами, к сутулой осанке… Следующей остановкой была «Глазго-роуд». Он кряхтя вылез из автобуса. Воспаленные слабые легкие свистели, жадно всасывая холодный воздух. Поджилки дрожали на ветру. Кибби медленно ковылял через парк, облитый режущим светом маленького злобного солнца.

Мать наверняка поджидала его дома с бульоном. «Покушай горячего супчика, сынок! Сразу полегчает!» Слепую веру Джойс в целебные свойства шотландского бульона не могли поколебать даже самые убедительные аргументы скептиков. Подобно христианским лекарям с их чудодейственными молитвами, она была убеждена, что сила любого снадобья впрямую зависит от веры врачующего. Склонившись над бурлящей кастрюлей, Джойс тщательно отмеряла ингредиенты, пытаясь нащупать божественную пропорцию, призванную стать ключом к излечению несчастного сына, и при этом безостановочно докучала Господу жаркими мольбами.

Брайан Кибби отлично понимал глупую материнскую слабость, но отчаяние заставляло цепляться за соломинки. Как знать, думал он, щурясь на блеклое солнце, а вдруг действительно поможет? Он миновал спортивный павильон. Рыщущий по парку «Саут-гайл» ветер наскочил из-за угла, хлестнул в лицо. На глазах у Брайана выступили слезы, сиплый выдох был вбит обратно в изможденные легкие — пришлось затормозить и повернуться к стихии спиной, чтобы элементарно раздышаться. Ветер обматывал фалды длинного пальто вокруг продрогшего тела, словно невидимый мясник, заворачивающий кусок жирной говядины в промасленную бумагу.

— А вдруг поможет!— повторил Кибби вслух, чуть не рыдая, балансируя на режущей грани между надеждой и отчаянием, не слыша собственного голоса из-за заложившего уши свистящего холода.

Дорога домой растянулась на века. В конце концов Кибби добрался до уютной гостиной. Джойс не мешкая усадила его в отцовское кресло и водрузила ему на колени поднос с дымящейся тарелкой бульона.

Кибби выхлебал горячую жидкость и ненароком задремал, а проснулся со смутным ощущением, что, пока он спал, Кэролайн успела прийти и снова уйти. Подтверждением тому была лежавшая на полу спортивная сумка. Пытаясь откалибровать каналы восприятия, он повернулся к Джойс, которая досматривала финальные титры сериала «Западный район».

— Что, приходила Кэролайн?

— Конечно, глупыш! Ты же сам с ней разговаривал. Наверное, не до конца проснулся.

— Значит, крепко уснул…

— Да уж!— Джойс стоически улыбнулась: Брайан во сне горячо бормотал, чему-то возмущался, хотя слов было не разобрать.— Ну, это хорошо, что ты вздремнул. Тебе полезно. Сам ведь жаловался, что плохо спишь.

— А где Кэролайн, наверху? Занимается?

— Ушла к подругам.

— Опять к этой Анжеле!

— Не знаю…— Джойс покачала головой.— А я фильм напрокат взяла, собираюсь посмотреть. Называется «Крадущийся тигр, затаившийся дракон», то ли китайский, то ли японский. О нем столько разговоров…

Кибби не слышал о таком кино.

Поначалу все шло хорошо. Он даже мимоходом подумал, что уже несколько дней не ставит в календарь черных пометок. Затем две ведущие героини принялись активно мелькать на экране в разных ракурсах, и мозг бедного Кибби заскворчал в черепе, как котлета на сковороде.

Маффи…

Он покосился на член, взбугривший брюки.

Никаких черных пометок… Нельзя оставаться одному, так написано в памфлете. Не пойду наверх!

— Замечательное кино!— комментировала Джойс. Утомление, однако, брало верх. Не прошло и пары минут, как она уже громко и ритмично похрапывала.

Кибби смотрел на свою ломовую эрекцию как зачарованный.

Мама готова, храпит без задних ног… Эта маленькая япошка — такая киса, такая лапочка!.. Чуть-чуть ладошкой потереть… ы-ых… Ты же хочешь, сучка, сама напрашиваешься!..

— ПРО-О-ОЧЬ!— благим матом заорал Кибби.

Джойс подпрыгнула как укушенная — глаза вылезли из орбит, грудь бешено вздымалась.

— Шта-а-а… Что случилось?!

Кибби поднялся и со свистом втянул в себя воздух.

— Я иду спать!— объявил он.

— Что, и кино не досмотришь?

— А, ерунда! Ничего интересного,— фыркнул он, направляясь к лестнице.

Джойс с горечью подумала, что опять сделала все не так.

— Это же кун-фу, сынок! Ты ведь любишь! Я только потому и взяла, что кун-фу…

— Пф-ф, по стенам бегают… Чушь!— Кибби неумолимо затопал по ступенькам.

Темнота спальни его не угомонила. Проклятый компьютер словно дразнил: включи, включи! Кибби сопротивлялся, прекрасно зная, кто поджидает его в виртуальном мире. Но лежать и мучиться было не легче.

Маффи…

Чтобы отвлечься, Кибби начал думать об отчетах, о кухнях… Но в каждой кухне его встречала шаловливая официантка в коротком халатике, с улыбкой точь-в-точь как у Люси. Она нагибалась, и юная голая попка…

Господь пастырь мой.

А в китайском ресторане официанткой была девчонка из кино, похожая на Маффи…

Я не поддамся… работа… офис… Боб Фой! Кабинет на промежуточном этаже…

Однако в кабинете была Шеннон. Она сидела на столе, медленно расстегивая блузку и пристально глядя в глаза: «Извини, Брайан, ошибочка вышла! Я разрешила Дэнни провести инспекцию…— Она погладила себя между ног.— А ведь очередь твоя!»

— Прочь!

Кибби отбросил одеяло и посмотрел на колом стоящий член. Почему он такой твердый, полный жизни — а остальные части тела такие вялые и слабые?

Было слышно, как внизу на кухне возится Джойс. Затем вернулась Кэролайн: хлопнула дверь, по ступенькам протарабанили шаги. В ванной зашумела вода.

Черных пометок не будет! Не будет!

Томительно тянулись минуты, сон не шел. Все затихло. В мыслях мелькали обнаженные японские девушки.

Маффи…

Кибби вспомнил добрый совет из брошюры: пойти на кухню, сделать бутерброд. Он поднялся, сошел вниз и разогрел остатки шотландского бульона. Есть не хотелось; теплая жижа шла через силу. Вернувшись в спальню, он понял, что сон отлетел окончательно, и затеял было молиться, но сердце прыгало зайчиком, а член опять начал задирать головку.

Не надо бы его трогать. Хотя…

Они все этого ждут: Люси, Шеннон, японские девушки… Им хочется мужика… Только не меня! А почему? Вот дурочки! Ну ничего, в воображении я могу их заставить, они ножки разведут как миленькие… Тьфу, пакость, грех! Нельзя так думать! Шеннон моя коллега, хорошая подруга. Люси — милая скромная девушка. Маффи вообще электронная картинка. Японские тетки — актрисы, играют роли. Режиссер, наверное, обеих дерет… Тьфу, прочь!

Кибби вскочил, прошлепал к шкафу и достал один из галстуков. Вернувшись в кровать, туго примотал правую руку к деревянной спинке. Затем лег на спину, выпростал левую руку из-под одеяла и начал жарко молиться.

На следующее утро, сидя за рабочим столом, Кибби растирал красное раздражение на запястье и мысленно ругал себя за глупость.

Перетянул! Вот идиот… Кровообращение нарушил. Мог и руки лишиться.

В офисе появился Дэнни Скиннер, спустившись с промежуточного этажа. Согласно своим новым обязанностям, он должен был составлять график летних инспекций. Память не сохранила точного числа выпитых вчера кружек, но зеленое лицо Кибби свидетельствовало, что число это было двузначным.

— Ну что, Брай? Через две недели в отпуск?— спросил он весело.

— Угу,— буркнул Кибби, сдерживая зевоту.

— Куда собираешься? В экзотические места?

— Пока не решил,— пробормотал Кибби.

На самом деле он уже знал, что поедет на очередной конвент «Стар-Трека», на сей раз в Бирмингем, однако не собирался информировать об этом коллег, в особенности Скиннера. И так уже в шута превратился, думал он, дрожащей рукой поднося к губам бутылку с минеральной водой. Ян почему-то не звонил, даже не отвечал на текстовые сообщения. Они уже сто лет не виделись, с той злополучной поездки в Ньюкасл. Кибби надеялся, что встретит его в Бирмингеме, что они помирятся и возобновят увядшую дружбу, и все станет как раньше…

Но это в будущем. А сейчас — он чувствовал себя ужасно. Коварная суть его болезни заключалась в том, что короткие всплески надежды неизбежно сменялись черными провалами утренней депрессии.

Врачи отправили его на очередной круг анализов. Все та же песня: подозрения на таинственную врожденную болезнь, на психосоматическое расстройство или на неизвестный вирус. Скрытый алкоголизм также продолжал мелькать в списке потенциальных причин, хотя Кибби, ясное дело, противился этим обвинениям. Он вообще был уверен, что медицина перед его недугом спасовала.

День и ночь копаясь в интернете, он пытался найти намек на природу странного заболевания: ходил по сайтам, связанным с альтернативными способами лечения, заглянул даже на парочку ресурсов, посвященных изгнанию бесов и столкновениям с инопланетянами. Вот и сейчас, сгорбившись за компьютером, он украдкой рыскал по сети — с прыгающим сердцем, с пляшущими руками,— как вдруг над ухом грянул голос Скиннера:

— ЛЕТОМ ОПЯТЬ НА ИБИЦУ. УХ, ОТТЯНУСЬ!

Кибби испуганно обернулся: злодей стоял у него за спиной, угрожающе сверкая глазами. Торопливо убив браузер, Кибби открыл файл с отчетом.

Однажды, штудируя микрофильмы со старыми газетами, он наткнулся на интересную заметку. Речь шла о женщине по имени Мэри Маклинток, что жила в прогнившем трейлере на задворках Транента в компании семнадцати кошек, пока ее силой не переселили в дом для бедных. Мэри называла себя белой колдуньей и, судя по слухам, специализировалась на снятии всякого рода проклятий. Кибби ухватился за соломинку и через друзей Шеннон, работавших в редакции «Скотсмэна», раздобыл ее телефон.

После работы он пошел на площадь Сент-Эндрюс, дождался восточно-шотландского автобуса и отправился в Транент. Муниципальный квартал для бедных удалось найти без труда. Мэри Маклинток оказалась чудовищной толстухой, однако глаза ее искрились и прыгали, словно пытаясь убежать от ленивой рыхлой туши, к которой их по ошибке прикрепили. Колдунья была укутана в великое множество тряпок и платков — и несмотря на это, дрожала от озноба, хотя в комнате было так жарко, что Кибби продолжал потеть даже после того, как снял куртку.

Усадив гостя, Мэри внимательно выслушала его рассказ.

— Похоже, на тебя навели порчу,— сказала она озабоченно. Кибби хотел уже презрительно фыркнуть, да вовремя спохватился. В конце концов, других объяснений у него не было.

— Но как? Каким образом? Такая глупость…

— Глупость?!— Колдунья вздернула подбородок.— Тогда зачем пришел? Зачем сидишь и слушаешь?

— Ну… я вам заплачу, если хотите,— пролепетал Кибби.

— Ха, еще бы!— Мэри гневно сверкнула глазами.— Конечно, заплатишь! Причем не деньгами.— Ее рот изогнулся в похотливой ухмылке.— Деньги, сынок, в моем возрасте уже не нужны.

Кибби содрогнулся: ему тоже стало холодно.

— А чем же… э-э… Я не понимаю…

— Говоришь, худенький был, пока не заболел?

— Да…

— Вот видишь, «да»! Ребра да елда.

— Что…— Кибби вцепился в подлокотники кресла.

— Член, говорю, у тебя сладкий. Это как пить дать. Сладкий, толстый… Вот им-то мне и заплатишь. По самые шарики,— сказала Мэри спокойно.— И тогда я тебя реально проконсультирую.

Кибби судорожно встал и покосился на дверь.

— Извините… э-э… я, кажется… э-э… ошибся адресом. Явная… э-э… ошибка.

Он развернулся и стремглав выскочил из квартиры. Сбегая по ступенькам, он слышал за спиной ведьмин крик:

— Э! Да ты, я погляжу, хитрый развратник!

Кибби выбежал из подъезда и со всей прытью, на какую был способен, поспешил прочь из пропитанного дождем Транента.

Сумасшедшая! От старости выжила из ума!

На остановке собралась толпа. Он втиснулся под козырек. Снаружи щедро гулял проливной дождь. Подкатил переполненный автобус, однако Кибби был слишком изможден и взволнован, чтобы участвовать в штурме дверей. Выдвинувшись под хлещущие струи, он поймал такси, на котором в конце концов догнал опустевший автобус, пересел на него и вернулся в Эдинбург.

Придя домой, он заварил себе чаю и погрузился в мучительное молчание, таращась в телевизор и слушая мерную болтовню матери. Ему было тошно, страшно и душно. В голове пульсировала боль, источник которой мотался от виска к виску, так что спирало дыхание. Нервы гудели, как расстроенные рояльные струны. Следовало пойти наверх, поиграть в «Харвест Мун»… Но это было чревато опасностями.

Маффи… Так хочется ей засадить! Аж скулы сводит… Нет, нет!.. По крайней мере она виртуальная, не то что Люси… Да еще эта ужасная старуха… Нечестно, нечестно… Нет, нет! Ну пожалуйста…

Посидеть бы просто, посмотреть телевизор… Тихо, спокойно… Такая малость! И почему она не заткнется? Трещит и трещит…

Джойс действительно трещала как сорока: пустопорожние слова сверлили воспаленный мозг, умножая страдания и без того измученного Кибби.

— …поискала. Кэролайн на день рождения. Может, несколько подарочных купонов в музыкальный магазин? А еще свитерок милый видела, ей бы очень подошел. Жаль, она не любит, когда я ей покупаю одежду. Попробуй уговори! Такая принцесса: только сама… Ну а ты как считаешь, Брайан?

— Угу…

— Может, лучше не в музыкальный, а в книжный? У нее и так уже столько дисков… А книги пригодились бы в учебе. Твой отец очень любил книги… Как ты думаешь, Брайан? Книжный или музыкальный? Нет, правда, скажи!

— Да мне все равно!— взорвался Кибби.— Ну в самом деле! Дай спокойно телевизор посмотреть!

Джойс отшатнулась, глядя на сына жалобно, как щенок в зоомагазине. У Кибби дрогнуло сердце.

Наступившую тишину взорвал оглушительный звонок, от которого Кибби едва не выпрыгнул из кожи. Джойс тоже вздрогнула — и поспешила отпирать, радуясь нежданной помехе. Вернулась она в сопровождении фигуры, одетой в меховую куртку поверх толстого свитера. Это был Ян.

Пришел поговорить о Бирмингеме.

— Ну ладно, мальчики,— сказала Джойс,— я ненадолго уйду, проведаю Элсбет. Посмотрю на их ребеночка. А вы тут пообщайтесь.

— Ага, отлично!— Кибби бросил на мать извиняющийся взгляд. Ему было стыдно за свою несдержанность.— И знаешь, мам… я думаю, подарочные купоны в книжный магазин — это верная мысль.

— Правильно, сынок!— Джойс просияла. Мальчик просто болен, нервничает. А она и вправду разболталась. Хорошо, что пришел Ян: хоть какое-то развлечение.

Брайан и Ян глядели друг на друга — молча, напряженно. Хлопнула дверь гостиной, щелкнул замок входной двери.

— Знаешь…— начал Кибби.

Ян махнул на него рукой:

— Подожди, помолчи. Просто послушай меня…Я тебе должен что-то сказать.

Его лицо было столь серьезным и взволнованным, что Кибби в ответ лишь кивнул.

— Понимаешь, жить в нашем городе, в нашей стране… Для таких, как мы, это нелегко.

Кибби вспомнил тягучие школьные годы: одиночество, издевательства одноклассников, неудачные попытки влиться в коллектив… Друг говорил правду.

— Иногда бывает тяжело признаться самому себе,— продолжал Ян.— Но когда я тебя увидел — на конвенте, с этим гадким дядькой… А наутро ты был весь измятый, избитый…

Кибби хотел заговорить, однако слова застряли в пересохшем горле.

— …я подумал: зачем Брайан связался с таким подонком? С грязным, грубым животным, не способным на нежность и уважение…

— Я же…— У Кибби заплясали зубы, спина покрылась гусиной кожей.

— …когда рядом есть человек, который ему близок, который его любит, который всегда готов…— Ян подался вперед.— Да, Брайан! Я очень много думал, мучился… Я тебя люблю, Брайан!.. Ну вот: решился и сказал.— Ян усмехнулся, посмотрел в потолок.— Небеса не разверзлись, гром не грянул. Я тебя давно люблю, Брайан. Просто не догадывался, что ты такой же, как я. Ты ведь девчонками интересовался, разными там Люси… Боже! Каждый раз, как ты упоминал эту сучку, у меня гвоздь в сердце поворачивался! Вовсе незачем было так притворяться, вести двойную жизнь…

— Нет! Подожди! Ты не прав!— пискнул Кибби.— Я был…

— Хватит, Брайан. Довольно лжи, довольно жалких масок! Столько лет тупые мужланы вроде Макгриллена дразнили нас пидорами и гомиками, а мы безропотно терпели! Но теперь — что они могут нам сделать? Что они могут сказать, чего мы еще не слышали? Мы взрослые люди, Брайан! Снимем квартиру на двоих…

— Нет!— вскричал Кибби.

— Думаешь, я боюсь заразиться? Ерунда! Я понимаю, ты болен. Ну что ж, буду за тобой ухаживать…

— Да ты с ума сошел! Я не голубой! Не голубой!

Ян обратил ладони вверх и пожал плечами. Его кадык раздулся; казалось, что наружу вот-вот вырвется сидящий внутри паразит.

— Типичный случай бегства от реальности! Что ж, понимаю. Твоя мать религиозная женщина, а христианство порицает гомосексуализм. Но в Библии, ты знаешь, содержится масса свидетельств…

Единственное, что Кибби оставалось,— это посмотреть возбужденному другу в глаза и ровным тоном произнести:

— Пойми, я не хочу с тобой жить. Не хочу быть твоим любовником.

Ян почувствовал, как ветер покидает его паруса. Секунду он сидел понурясь, не зная, что сказать. Затем поднял голову и опалил Кибби испепеляющим взглядом.

— Значит, я тебе не нравлюсь? Ха! Да кто ты такой! Это ты говоришь мне?— Ян упруго вскочил и указал на зеркало.— Ты почаще вот сюда заглядывай, овца толстожопая! Не забывай, в кого ты превратился. Я хотел тебе одолжение сделать, понял?!. Провожать не надо!— Он развернулся на каблуках и рванул к выходу. Потрясенный Кибби услышал, как хлопнула сначала одна дверь, а потом вторая.

Шеннон собрала волосы в пучок: вид у нее строгий, но симпатичный. Я спрашиваю, не хочет ли она выпить после работы. Она отвечает что должна закончить отчет, и предлагает встретиться в половине шестого в «Кафе-Рояль». Я уже решил: сегодня скажу ей, что считаю своим отцом американского повара из Калифорнии.

Появляется Шеннон только в шесть. Вместо того чтобы сесть рядом со мной, она располагается напротив. И даже попытки не делает снять куртку.

— Что будешь пить?— спрашиваю я нервно.

— Ничего. Я сейчас ухожу. Одна. Между нами все кончено, Дэнни.

Она говорит отстраненным, бесцветным тоном, каким пользуются все женщины, бросающие своих мужчин. Я уже начинаю к нему привыкать.

Глубокомысленно кивая в ответ, чувствую в желудке жгучую желчь отторжения, словно выпил дешевого некачественного виски.

— Наша связь сослужила свою службу,— продолжает она.— По крайней мере для меня. Да и для тебя, подозреваю, тоже. Пора жить дальше.

Волна эмоций наполняет меня, перехлестывает через край. Шеннон, конечно, права. Но мне сейчас нужен… кто-нибудь! Почему девушки бывают так сногсшибательно красивы именно в тот момент, когда посылают нас на фиг? Мои глаза увлажняются.

— Все правильно,— говорю я, накрывая ее руку своей и слегка сжимая.— Ты замечательная девушка, Шеннон. И очень хороший человек. Я таких мало встречал.— В моем голосе дрожит неподдельная искренность.— Просто момент неудачный для нас… Я понимаю, эти слова давно превратились в клише; люди, расставаясь, произносят их на автомате — и тем не менее: давай останемся друзьями! Настоящими друзьями. Я бы очень этого хотел.

— Ну разумеется!— В глазах у нее слезы, в голосе — легкое разочарование, причина которого понятна. Готовясь к последнему разговору, женщины всегда настраиваются на жестокость, входят в образ неумолимого вышибалы, репетируют решительные реплики, и собеседник им, в общем, не нужен; само его присутствие, пусть даже безмолвное, лишь разрушает созданный в воображении идеал.

Она вытирает глаза, встает, целует меня в щеку.

— Точно не хочешь выпить?— спрашиваю я с ноткой отчаяния: очень хочется рассказать кому-нибудь про американского повара.

— Не могу, Дэнни,— отвечает она с грустью. И сочувственно качает головой.— Увидимся завтра на работе. Пока!

Она направляется к выходу, цокая каблучками по мраморной плитке.

Прежде чем заказать очередную кружку, я должен зайти к матери. Расспросить ее о поварах, с которыми она работала, упомянуть некоторые имена, посмотреть на ее реакцию. Я отставляю недопитое пиво, выхожу на Литский подъем и сажусь на шестнадцатый автобус: идти пешком мимо призывно распахнутых баров слишком мучительно.

Сперва я захожу домой и снова открываю опус де Фретэ.

Составлять эту книгу оказалось много сложнее, чем вы думаете. Когда я обратился к знакомым шеф-поварам с просьбой поделиться сокровенными рецептами — не только изысканных кушаний, но и способов соблазна, любовных игр, неутомимого темперамента,— ответом мне поначалу было замешательство. Многие решили, что я просто шучу: опять этот де Фретэ со своим эксцентричным чувством юмора! Иные попросту обиделись, приняв меня за бесстыжего пройдоху, озабоченного прибылями на скандальных тиражах. Однако нашлись в наших рядах смельчаки, люди свободного духа, согласившиеся открыть читателям свои пикантные секреты! И я благодарен им от всего сердца, ибо спальня шеф-повара должна быть подобна его кухне: арена, где воплощаются мечты, где из божественной смеси вдохновения, мудрости и дерзаний рождается сияние высокого искусства и чистого наслаждения.

Офигеть, какой скромник! А еще рассуждает о самовлюбленности.

Поднявшись на площадку матери, я обнаруживаю, что дверь в квартиру полуоткрыта. Я прохожу узким коридором, бесшумно ступая по чудесному индийскому ковру, который до сих пор приводит меня в восхищение. Мать сидит на кухне. А рядом с ней — Басби. Развалился у стойки, как хозяин; отвислый нос и дряблые щеки светятся от виски. На коленях у него мурлычет кот. Мое появление сбивает с наглеца спесь: свернув какие-то бумаги, он торопливо убирает их в потертый портфель. И подобострастно говорит:

— Здравствуй, сынок!

Я с упреком смотрю на свою старушку. Она прислоняется спиной к серванту — и не отводит глаз, с презрительной усмешкой пуская дым в потолок. Рядом стоит початый стакан виски. Из радио гремит песня «Рэг долл».

Что за херня здесь происходит? Этот жалкий подонок уже сто лет никого не страховал!

— Здра-а-а-ствуй, пропащая душа!— восклицает мать с фальшивым радушием, словно давая понять, что победила, раз уж я первый к ней пришел.

Покосивший на нее, старый хрен обретает утраченную дерзость. Глаза его вспыхивают, липкие губы хищно разъезжаются, катая жеваную сигарету. Котяра, сидящий у него на коленях, фырчит с прокурорской строгостью. Все трое смотрят, как заговорщики.

— Вижу, у тебя гости,— говорю я с ядовитой улыбочкой.— Ну что ж, зайду в другой раз. Надеюсь, ты будешь одета.

Развернувшись, я ухожу, а она кричит мне в спину:

— Проща-а-ай, пропащая душа!

Спускаясь по ступенькам я слышу их спаренный смех: ее хриплому «хи-хи» вторят его мелодичные, как аккордеон, повизгивания.

Я выхожу на улицу и направляюсь к пристани, попирая каблуками булыжную мостовую. Какое-то время бесцельно бреду вдоль воды, по Ресталриг-роуд; затем осознаю, что пришел к бару «У Кантона» на улице Дюк. Сгущаются сумерки, холодный ветер обжигает лицо.

Гребаная корова! Старая блядская перечница! Человек зашел серьезно поговорить, а она любезничает с мешком говна!

Здравствуй, сынок…

Они все так говорят. И Басби всегда ко мне так обращался.

В баре я заказываю кружку пива — и вдруг замечаю, что помещение со вчерашнего дня не убирали. Бармен сообщает, что ночью здесь кого-то зарезали, и на месте преступления работала полиция.

— Пять минут назад разрешили открыться,— говорит он.— Даже прибраться некогда было. Криминалисты, все такое…

Аура застарелого веселья действует угнетающе. Воняет высохшей рвотой, спиртом, вчерашним табаком. Пепельницы переполнены, на столах недопитые стаканы. Старуха уборщица, вооружившись шваброй и ведерком, ковыляет к бурому пятну на ковре рядом с музыкальным автоматом. Мне хочется уйти, но бармен уже налил пива, и я присаживаюсь в уголке, проклиная свою черную звезду.

Все меня кинули.

Кей, Шеннон, моя старушка, Кингхорн, даже Макензи. Видимо, отсутствующий отец задал гребаную масть. Не удивлюсь, если он окажется не поджарым калифорнийцем, а старым говнюком Басби.

Здравствуй, сынок…

Что ж, если получилось с Кибби, то и с этим подонком получится. Я его всегда ненавидел. Надо только сосредоточиться, сфокусировать злость.

БАСБИ.

НЕНАВИЖУ ЭТУ МЕЛКУЮ РАСЧЕТЛИВУЮ МРАЗЬ.

МНЕ ДАНА ВЛАСТЬ ЕГО УНИЧТОЖИТЬ.

НЕНАВИЖУ БАСБИ

НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ…

НЕНАВИЖУ БАСБИ

НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ…

Я продолжаю мысленно твердить темную мантру, пока в висках не начинает стучать. В бар заходят два хроника. Заметив мой остекленевший взгляд, они понимающе кивают.

— Видал придурка?— усмехается один.

Несмотря на все усилия, ничего не происходит, никакой алхимии. Ни малейшего намека на то всеобъемлющее, головокружительное ощущение, которое последовало за выбросом магической энергии, когда я наложил заклятие на Кибби. Только усталость, да чувство идиотизма происходящего, да стыдливый страх, что люди примут за сумасшедшего.

Почему-то Басби не вызывает у меня нужной концентрации злобы. Может, это оттого, что ничтожный засранец — мой отец? На родную кровь рука не поднимается?

А кто мне Кибби? Откуда такая ненависть? Что нас связывает?

22. Бирмингем и Балеарские острова

Темноту кинозала озаряли жемчужные улыбки Мэри-Кейт и Эшли Олсен. Брайан Кибби ощущал душевный подъем. «Мгновения Нью-Йорка» оказался лучшим из всех фильмов, которые он посмотрел за последние несколько лет. Сестры-близняшки были показаны очень выигрышно. Кибби опасался, что их соблазнительные образы намертво впечатаются в мозг. Сегодняшняя ночь обещала стать истинной проверкой на твердость. До сих пор он держался молодцом: за двенадцать дней ни одной черной пометки.

По пути домой он остановился у газетного киоска и пролистал журнал с фотографией сестер на обложке. О ужас! Одна из близняшек, оказывается, страдала патологическим расстройством аппетита! Поднявшись к себе в комнату, Кибби сподвигся написать ее матери письмо.

Дорогая миссис Олсен!

Я с прискорбием узнал о болезни Вашей дочери. Надеюсь, что девушка скоро поправится. Меня зовут Брайан Кибби; я живу в Эдинбурге. Несмотря на молодость (мне всего двадцать один год), я тоже с недавнего времени страдаю ужасной и редкой болезнью, природу которой медицина не в силах разгадать.

Сегодня я с огромным удовольствием посмотрел кинофильм «Мгновения Нью-Йорка». Передайте, пожалуйста, Вашим дочерям искренние пожелания дальнейших успехов. Надеюсь, что Мэри-Кейт и Эшли в ближайшее время опять улыбнутся нам с большого экрана.

Я пишу это письмо без корыстного расчета и задней мысли; абсолютно ничего у Вас не прошу. Творчество Ваших дочерей служит для меня источником вдохновения, и я хочу, чтобы Вы об этом узнали.

Искренне Ваш,

Брайан Кибби.

Он отправил письмо на адрес журнала, надеясь, что его перешлют по назначению.

Болезнь между тем прогрессировала: Кибби пришлось отказаться от прогулок с «Заводными походниками». Традиционные летние сборы, однако, были слишком важным мероприятием, и он, невзирая на слабое здоровье и подмоченную репутацию, решил принять в них участие.

По оригинальному предложению Кена Рэддена, комнаты для мероприятия решено было снять в Корсторфинском зоологическом саду (животные с животными, шутил Кен). Брайан Кибби, с трудом влача по аллее жирное тело, в который раз порадовался, что место выбрано недалеко. Помимо тела, однако, были еще нервы — издерганные, разбитые нервы. Они болезненно зудели, принимая каждого встречного за угрожающего злодея, похлеще Скиннера и Макгриллена.

Добравшись до точки сбора, Кибби был вконец измучен паранойей: ему везде слышались насмешки, мнились косые взгляды, и он беспрестанно, во всеуслышание, отказывался от спиртного. Тем не менее окружающие, несмотря на то что он ограничивался сугубо апельсиновым соком и «кока-колой», либо игнорировали его, либо смотрели жалостливо. Те немногие, что отваживались с ним заговорить, спешили при первом же удобном случае прервать беседу.

А я-то думал, они мои друзья. «Заводные походники». Веселая команда.

А потом он увидел Люси — в длинном зеленом платье.

Она даже лучше, чем Мэри-Кейт и Эшли… По крайней мере не хуже…

Люси была ослепительно красива, но Кибби не смел к ней подойти: жалкая развалина, жирный красноглазый урод. Она заметила его в толпе и приблизилась сама — осторожно, неуверенно.

— Ну, как дела?

Ничего себе вопросики!.. Как с незнакомцем… Сомневается, я ли это…

Брайан Кибби выдавил кривую печальную усмешку.

— Да я… э-э… ничего. Выздоравливаю потихоньку. Процесс медленный, но верный…— промямлил он, мысленно застонав от убожества лжи.— Мы еще сыграем в бадминтон, когда я поправлюсь…

— Конечно, сыграем!

Люси фальшиво улыбнулась, мечтая провалиться сквозь землю. Подумать только, она считала это ничтожество интересным, даже привлекательным!.. На выручку пришел Ангус Хетэрхил — подлез бочком, откинул челку со лба и небрежно бросил:

— Ну чё, потанцуем?

— Извини, Брайан!— радостно шебетнула Люси и закружилась в объятиях Ангуса, оставив Кибби со стаканом апельсинового сока, который казался ему горше стрихнина.

Кибби злобно следил за счастливой парочкой — сперва они порхали в танце, затем уединились в уголке.

Ручищами-то, ручищами… так и облапал! А ей, вишь, нравится! Специально издевается надо мной…

Она такая же, как все!

Отчаявшись, Кибби покинул праздник и растворился в ночи. Бредя к выходу из зоосада по булыжной дорожке, он внезапно подпрыгнул от пронзительного скребущего крика — сердце чуть не лопнуло в груди. Крик распался на ритмичные резкие возгласы, к которым примешался глухой убойный рык. Запахло диким зверем. Кибби охнул и припустил бежать, насколько позволяла его грузная туша. Поймав на выходе сонное такси, он отправился домой, всю недолгую дорогу сетуя на медлительность водителя.

На следующее утро Кибби, превозмогая страшную дурноту, поехал в Бирмингем на конвент. Билет был куплен заранее. Кибби твердо решил встретиться с Яном, который наверняка там будет,— и объясниться начистоту. Увы, добравшись до места, он почувствовал себя так скверно, что не пошел на открытие, а целый день провалялся в номере на кровати, глядя в телевизор. Нечего было и думать, чтобы в таком состоянии показаться людям на глаза, а тем более выяснять отношения с Яном.

На следующий день Кибби прямиком отправился на вокзал и вернулся в Эдинбург. А ночью, изнывая от бессонницы в липкой кровати, заметил новую напасть: по всему телу выскочили красные прыщи.

Доктор Крэйгмайер, явившись по зову Джойс, не поверил своим глазам.

— Бирмингем, говоришь?— проворчал он, осматривая лежащего пластом Кибби. Тот утвердительно простонал. Доктор беспомощно развел руками: — Но ведь… насколько я могу судить, это комариные укусы!

Комариные укусы?! Откуда в Бирмингеме комары?

И тут Крэйгмайер, вглядываясь в лицо Кибби, заметил совершенно невообразимую вещь: на щеке у несчастного сам собой вздулся и лопнул кровяной сосудик! А Кибби сморщился и начал ожесточенно чесать свежую болячку.

Из бутылки шампанского вылетела пробка. Скиннер поднес к губам пенящееся горлышко и жадно отхлебнул: в горле пересохло от двух таблеток экстази. Толпа танцующих взорвалась радостными возгласами, когда он пустил бутылку по рукам.

Скиннер отлично проводил время на Ибице. По крайней мере на первый взгляд. Он практически не спал и отрывался по полной каждую ночь, да и днем, на пляже. Однако кое-что было ему непонятно. Почему, например, в клубе под названием «Космос», уже на рассвете, когда одурманенная, отвязанная толпа дружно дрыгалась в диком танце под ритмичный грохот группы «Фэтбой слим», у него из головы не шли образы чудиков в походных штормовках? И почему среди светлого моря улыбок, объятий и радости, среди гедонизма бесконечного праздника, купаясь в волнах экстази и чистой любви — да, любви!— он продолжал мысленно блуждать по дождливым набережным и задворкам Бирмингема? И уж совсем невозможно было понять, почему, запустив руку в шелковые трусики и сжимая упругие ягодицы сногсшибательно красивой девчонки из Суррея, чье гибкое тело змеей обвивалось вокруг него, прижимаясь к паху, а голодные губы бродили по лицу,— он думал не о ней, а о…

Нет.

Да.

Он думал о Брайане Кибби! О том, что сейчас происходит с этим слизняком!

Скиннер передернулся, словно не замечая царящего вокруг торжества красоты, и признал горькую правду: ему не хватало Кибби, он тяжело переживал даже краткую разлуку и страстно желал наблюдать — постоянно, воочию, с угрюмым удовольствием — за метаморфозами своего врага.

Конечно, Кибби не отвечал на прямые вопросы Скиннера о здоровье, убежденный в их злобной неискренности, однако отчаяние вынуждало его искать утешения у сослуживцев и поверять свои невзгоды кому-нибудь из них, как правило, Шеннон, с которой Скиннер по-прежнему был дружен, хотя их интимные встречи прекратились. Это давало возможность выведывать нужную информацию через нее.

Итак, Скиннер неотступно думал о Брайане Кибби. Он был как художник, пишущий вслепую: оставалось лишь гадать, какой след оставляет кисть на холсте. Чем обернулся для Кибби давешний ЛСД-марафон? Как повлияли на его здоровье сомнительные, смешанные со слабительным дорожки дешевого кокаина? А что насчет неосмотрительного, легкомысленного чередования крепких и слабых напитков? Или бесчисленных бутылок водки на легендарной вечеринке «Манумишн»? Или «коричневого» с фольги, во время морской прогулки на яхте? Убийственная вещь! У бедного Кибби, наверное, после первых же затяжек легкие слиплись!

Суббота и воскресенье — еще куда ни шло, два дня можно подождать, ибо наградой будет утро понедельника — и жалкий вид, а то и красноречивое отсутствие врага. Одна неделя — ладно, терпимо. Но две недели — это слишком долго! Скиннер сходил с ума. Он должен был знать, что происходит с Кибби!

Из всех гостей острова, наверное, только он с нетерпением ожидал отъезда.

23. Высокая планка

Она пробивалась через переполненный бар с озабоченным, даже несколько отсутствующим выражением лица, а он сидел у стойки на высоком стульчике и махал рукой, пытаясь привлечь ее внимание. Заметив его, Кей Бэллэнтайн даже замерла от изумления, так свежо и румяно смотрелся бывший жених.

— Ну ты смотри! И это после Ибицы-то!— воскликнула она, разглядывая его, пытаясь определить, замешана ли тут женщина. На миг в сердце ворохнулась досада: почему же ради нее он так не старался?

Скиннер с холодком думал, что Кей сильно сдала. Новые морщинки пролегли вокруг глаз — глубокие, незнакомые. Он вспомнил, как увидел ее впервые — на ярмарке в парке. Длинные черные волосы, красная пилотская курточка, знаменитая улыбка, темные нежные глаза…

Нет, врешь. Главное было не это. Тугая выпуклая задница — вот что притягивало как магнит. Идеальные ягодицы в облегающих джинсах. О, как они играли, когда она переминалась с ноги на ногу, целясь из воздушного ружья! Задница балерины, девушки из танцевальной труппы.

И вот теперь, два года спустя, встретившись с ней в переполненном баре «Бир», он вдруг понял, что нестерпимо хочет еще разок взглянуть на это сокровище. Желание увидеть задницу Кей было таким острым, что Скиннер забыл обо всем на свете и затеял дурацкую неуклюжую игру, целью которой было заставить бывшую невесту снять куртку.

— Сняла бы курточку, Кей,— предлагал он, коварно улыбаясь. Она отмахивалась и все говорила, говорила: про несложившиеся отношения с Ронни, про то, как он ушел в штопор, когда они потеряли ребенка, а она поначалу тоже расклеилась, но теперь старается встать на ноги, начать новую жизнь — вот, устроилась на работу, пусть и официанткой.

Встать на ноги… Какой еще, на хер, Ронни?.. Ребенка потеряла… Как это?

— В самом деле, сняла бы курточку!— настаивал он, почему-то задыхаясь.— Здесь же душно!

— Да нет, спасибо.— Она улыбнулась так, что ему сделалось стыдно, и шевельнулось сердце, очевидно, тронутое ее рассказом, и подумалось: какая она все-таки красивая!

Пожалуйста, сними куртку!..

Пожалуйста, пойди в туалет!..

Чтобы я смог критически осмотреть твою жопу, найти следы старости и провисания; чтобы полюбоваться собственным бессмертием на фоне твоего упадка. Мой новый взгляд на мир, новая привычка… Как там сказал Байрон, золотой поэт?

Увянет первым тот цветок,

Что краше всех вокруг…

И тут Кей заплакала: по щеке скатилась слеза, рука взметнулась к глазам. На мгновение Скиннеру мучительно захотелось повернуть стрелки и оказаться тем мужчиной, который удержал бы эту руку, утер тяжелую слезу… Но время не пустишь вспять. Увы, он уже не был тем мужчиной. И больше никогда, никогда им не станет.

Кей резко поднялась.

— Извини, мне надо идти… надо идти.

Она развернулась и пошла к двери. Скиннер пытался рассмотреть ее задницу, да по-прежнему мешала куртка. Он подумал, что надо бы догнать ее, утешить… однако не тронулся с места. Наконец он решился: встал и двинулся за ней. Но по пути пришлось огибать стойку бара, и это, как всегда, оказалось непреодолимым препятствием.

Последние две недели были одними из самых черных в жизни Джойс Кибби.

Мальчик вернулся из Бирмингема совсем больным и разбитым. И пробыл-то всего одну ночь… Подумать только, весь отпуск провел дома на диване! Только кряхтел да стонал. Две недели напролет! И вот опять пора на работу. Он же просто не выдержит!

Мальчик просто не выдержал…

Накануне первого рабочего дня Джойс опять решила обратиться к доктору Крэйгмайеру.

Бедный Брайан лежал в постели, потея и ворочаясь.

— Никаких докторов!— прохрипел он тихо. На глазах у матери показались слезы.

— Я позвоню в офис! Скажу, что ты болен, не сможешь прийти…

— Нет, не надо,— пробормотал Кибби.— Я в порядке…

Комариные укусы.

— Не глупи, Брайан!— Джойс покачала головой и решительно направилась к двери, не слушая протестов сына. Она не допустит, чтобы он опять пошел на работу в таком состоянии!

Кибби между тем начал бредить.

— Скиннер и москиты… москиты и Скиннер… Это Скиннер их привез… привез комаров в Бирмингем…

Бирмингем… Комары… Скиннер…

…на нем ни одного укуса…

Срочно надо жениться! Запустить «Харвест Мун»… Энн… Маффи… Закончить игру…

Спустившись вниз, Джойс набрала номер отдела санитарно-эпидемиологического контроля — и трубка надменно сделала ей замечание: отдел недавно сменил название и превратился в «Департамент по защите окружающей среды и прав потребителя». Брайан всегда говорил, что по всем вопросам надо обращаться к Бобу Фою, однако Джойс не нравились угрюмая черствость начальника и его подозрительное отношение к болезни сына. Там у них, помнится, работал молодой человек, она с ним однажды говорила — очень вежливый и приятный.

Дэнни… Кажется, так его звали. Дэнни Скиннер.

Брайан, правда, его не любил и даже заставил мать поклясться, что та ни при каких обстоятельствах ему не позвонит. Но холодный сарказм Боба Фоя был просто невыносим, и когда секретарша ответила, Джойс попросила соединить ее с Дэнни Скиннером.

Скиннер сидел за столом и листал «Городской справочник», который не только расширил горизонты сервиса и комфорта, но и сумел придать новый смысл понятию «развлечение». Чтобы постичь этот углубленный смысл, требовалось лишь одно: прийти по указанному адресу. Не забыв, разумеется, кошелек с крупными купюрами или кредитками. С купюрами у Скиннера было туговато, только красненькие, зато кредит в наши дни давали каждой собаке, а по счетам «Визы» можно было платить при помощи «Мастеркард». Что ж, решил он, можно сегодня вечером туда сходить — развеять странную грусть, что в последние дни стала все чаще омрачать сердце.

Из головы не шла последняя встреча с Кей. Скиннер прокручивал ее снова и снова, как заевшую запись. Может, позвонить ей, убедиться, что все в порядке? Нет. Встреча в баре была первой за много месяцев. Нельзя войти дважды в ту же реку. Кей теперь окружают другие люди — пусть они и заботятся. Но что, если… что, если рядом с ней никого нет? Нет. Это голос гордыни. Кей всегда была общительной, жизнерадостной, популярной, не испытывала недостатка в друзьях. Ее подружка Келли, например, тоже танцовщица.

Но Кей больше не танцует…

Хватит! Займись чем-нибудь, отвлекись. Поработай, например,— иногда помогает.

Он разбудил компьютер и открыл отчет: еще один новоиспеченный бар-ресторан на Джордж-стрит. И тут зазвонил телефон. Городской номер. Слишком рано для делового звонка. Что-то заставило Скиннера привстать и выглянуть в окошко своего нового кабинета на промежуточном этаже. Его губы искривились в злорадной усмешке: место Брайана Кибби пустовало. Он поднял трубку и ангельски пропел:

— Дэнни Скиннер слушает.

Голос Джойс Кибби, казалось, преодолевал в телефонных проводах полосу препятствий, шарахаясь от высокого к низкому, от оглушительного к еле слышному.

— Я просто с ума схожу, мистер Скиннер! Боюсь, что Брайан потеряет работу. Он ведь столько болеет… А у меня дочь в университете, и Брайан пообещал отцу, что она непременно получит диплом, уж он позаботится… Это очень важно для него…

Акустические взлеты и падения нервной речи были для Скиннера божественным хором неземной красоты. Значит, слизняк платит за обучение сестры в университете, думал он со странной симпатией, искренность которой становилась все очевиднее.

Он прервал сумбурную жалобу, попытавшись придать голосу ободряющую твердость:

— Погодите, миссис Кибби. Прежде всего не надо так волноваться. Конечно, Брайан часто отсутствует, но в отделе знают о его болезни и переживают за него. У Брайана здесь много друзей.

— Вы так добры…— Джойс едва не разрыдалась.

— Нужно сделать Брайану скидку, миссис Кибби. Я хочу попросить вас об одном одолжении, хорошо? Я хочу, чтобы вы успокоились и поставили чайник. Через часок я закончу с делами — и заеду вас проведать. Ради бога, передайте сыну, чтобы успокоился. Мы же знаем, какой он гордый… Да и вы успокойтесь, все будет хорошо.

Для ушей Джойс Кибби эти слова тоже были сладкой музыкой.

— Ах, спасибо, мистер Скиннер! Вы так добры, так добры! Но право же, при вашей занятости…

— Ерунда, миссис Кибби! Ставьте чайник — и до скопой встречи. Всех благ!

— До свидания…

Скиннер положил трубку и незаметно для себя принялся энергично потирать руки. Опомнился он лишь после того, как в кабинет вошел Боб Фой и заметил:

— Хорошие новости, я вижу.

— Вчера с улетной телкой познакомился,— объяснил Скиннер.— Это она сейчас звонила.

Фой ответил взглядом, в котором любопытным образом смешались высокомерие, зависть и восхищение.

Этот Скиннер просто святой! Отрадно сознавать, что в наши дикие, эгоистичные времена еще остались люди, способные на отзывчивость!

Последовав совету, Джойс ринулась на кухню и загромыхала чайником.

Какой милый, добрый, вежливый молодой человек! И почему Брайан его так не любит? Корчится при одном упоминании… Конечно, вышло очень неловко, когда мистер Скиннер получил повышение вместо него, но нельзя же быть таким злопамятным! Тем более по отношению к человеку, который так о тебе заботится!

Отличная мысль: пойти навестить Брайана Кибби, старого приятеля! Больше двух недель не виделись. Конечно, балеарские каникулы удались на ура, однако их разрушительный эффект на здоровье Кибби мне до сих пор неизвестен. Приятно сознавать, какие прелести ты приобрел, но гораздо слаще — узнать цену, от оплаты которой удалось отвертеться.

Сегодня я еще должен посетить парочку ресторанов; что ж, придется воспользоваться статусом начальника и перевести стрелки на кого-нибудь из рядовых. Визит к семейству Кибби — более важное мероприятие. Любопытно будет взглянуть на этого червя — раздавленного и беззащитного — в его собственном гнезде. Очень любопытно. А уж в том, что он будет раздавлен и беззащитен, можно не сомневаться: я вчера не постеснялся, по-взрослому заложил за воротник с Гэри Трейнором и Алексом Шевлэйном. И про «белого» тоже не забыли, так что у Кибби сейчас, наверно, носоглотка как наждаком обработана.

Шеннон соглашается меня подменить — очень кстати! Она коротко подстриглась, открыла сзади свою изящную шейку. Вообще-то я не люблю стриженых женщин, но ей идет, надо признать.

— Хм-м, новая прическа… Значит, новый дружок?

Она отвечает красноречивой ухмылкой типа «да, меня трахают!» и подносит палец к губам:

— Тс-с!

И здесь альковные секреты.

Ну что ж, хоть у одного из нас на личном фронте успех. Тоже утешение. А я вот никак не отойду от встречи с Кей, от ее рассказов — о новом парне, о выкидыше,— которые я пропустил мимо ушей. Да еще и Макензи с его проблемами… Исчез, испарился с лица земли! Я обшарил все притоны, все кабаки, где мы были завсегдатаями,— бесполезно, никто об этом мерзавце не слыхал.

Бедняга Роб Макензи! Заработал цирроз печени. Кошмар, кошмар! Никогда уже не сможет выпить. Не позавидуешь… Вот коварство опьянения: его радости сиюминутны, их невозможно отложить про запас. Воспоминания о прошлых загулах недорого стоят.

От одной мысли, что Макензи спекся, становится не по себе. Мы же с ним почти ровесники. И роста одинакового… Правда, вес разный. А вот Кибби ниже меня сантиметров на пять и младше на одиннадцать месяцев. То есть приближается на всех парах к роковой отметке. Сколько еще жизни осталось в его органах — печени, почках, нервной системе? Наверняка немного. Сначала я боялся: а вдруг Кибби умрет? Теперь уже не боюсь, а точно знаю, что это неизбежно. Конечно, рано или поздно все издохнут, но Кибби — с моей помощью — гораздо раньше. И ведь фишка в том, что я не могу, не хочу, не желаю жить по-другому! Какой смысл осторожничать, когда по счетам платит Кибби? Если и завяжу, то лишь для того, чтобы сохранить ему жизнь. А это уже чистое извращение.

Только ведь…

Да, это убийство. Необычное, мистическое и, слава богу, недоказуемое, однако все равно убийство. И к тому же надо рассуждать логически. Что случится, когда Кибби откинет калоши? Какая развязка предусмотрена в нашем дьявольском контракте? Позволят ли мне перебросить бремя на кого-нибудь другого?

Может, когда Кибби окочурится, я сумею подставить под раздачу подлюку Басби?

Или я разом превращусь в чудовищную гнилую развалину и лягу умирать под забором, а Кибби, здоровый и румяный, выскочит из могилы как ни в чем не бывало? Такой сценарий, конечно, справедлив, но маловероятен; в сложившейся ситуации столько зла, жестокости и мрачной загробной иронии, что вряд ли можно уповать на кармическое равновесие финала.

Нет.

Скорее всего я просто вернусь к старому порядку. Начну сам расплачиваться за свои выкрутасы. Вольюсь в баранье стадо, безропотно бредущее к обрыву. Ну что ж, я не в обиде. Получил фору — и на том спасибо.

Но он не должен умереть, это не по-честному!

Я вывожу из гаража служебный микроавтобус и направляюсь по шоссе в сторону Глазго. Никогда не считал себя хорошим водителем, хотя и сдал на права несколько лет назад. Сейчас, однако, чувствую себя превосходно, словно уже много лет за рулем. Съезжаю в спальный район — где-то здесь должны обитать Кибби. Домики вокруг уютные, муниципальные — тишина и благодать. Преобладает частный сектор, изредка попадаются многоквартирные здания, не выше трех этажей. А вот и нужный дом! На новой двери блестящий номер и вычурная деревянная табличка в готическом стиле, с извилистыми сучковатыми буквами, из которых с трудом можно сложить надпись «КИББИ». Секунду я просто сижу и таращусь на дверь. По плечам гуляет нервная дрожь.

Взяв себя в руки, я выхожу из машины и нажимаю кнопку звонка.

Щелкает замок, и на пороге появляется миссис Кибби. Джойс — кажется, так ее зовут. Тощая тетка с угловатым лицом, скрученная, словно веревка. Глаза как у сына: большие и хронически испуганные. Я едва успеваю перерабатывать хлынувшую из открытой двери информацию — звуки, запахи, смутные картины. Впечатление такое, будто заглянул в старое общественное здание — читальный зал или приемную дантиста. Типичная довоенная планировка: низкие потолки, старая пожелтевшая побелка, бледно-голубые обои с цветочным орнаментом в стиле, который некоторые мудаки называют «деревенским». Особым безвкусием поражает иссиня-зеленый палас — впрочем, неплохого качества, судя по пружинистой мягкости.

Миссис Кибби ведет меня на кухню, дребезжит чайником, просит садиться.

— Как Брайан?— спрашиваю я тихонько.

— Ах да…— спохватывается она.— Давайте сперва заглянем к нему, наверх. Только не удивляйтесь, у него может быть дурное настроение. Не привык, чтобы люди видели его вот так… в постели.

— Понимаю, не волнуйтесь,— киваю я успокаивающе, хотя сердце в груди скачет, как бешеный зайчик.— Я и сам не хочу его тревожить. Просто загляну в щелочку, на секунду.

Спальня Кибби нестерпимо воняет каким-то особенным сортом гнили. Такого запаха я еще не встречал: одновременно искусственный и звериный. Затхлая смесь лекарств и разлагающейся плоти. В полутьме рычит и ворочается Кибби. Его мать сюсюкает у меня за спиной:

— Сынок, к тебе гости. Мистер Скиннер.

От неловкости и возбуждения у меня кружится голова. Приходится подстегивать себя агрессивными мыслями: валяется тут, вишь, жирный слизняк, бездельничает, пока настоящие мужчины работают, не жалея сил!

— Не надо, не хочу… Не могу разговаривать… Уходите, уходите…— Кибби наполовину хрюкает, наполовину шипит.

Я с любопытством оглядываю комнату: на стене плакат «Стар-Трека», на кровати ноутбук. Грязный червь, небось целыми днями бродит по порносайтам!

— Не надо, сынок!— Джойс виновато косится на меня.— Мистер Скиннер пришел тебя проведать. Не груби, пожалуйста!

Будь он собакой, его следовало бы пристрелить.

— Прочь, прочь…— хрипит Кибби.

Джойс начинает мелко дрожать и шмыгать носом. Я вынужден взять ее за руки и увести. Обернувшись на пороге, я отчетливо шепчу:

— Ладно, Брай, я все понимаю. Если что — обращайся без стеснения…

В ответ он снова рычит. Я наконец вспоминаю, где слышал этот животный звук. В детстве у меня был кот по имени Макси. Однажды он попал под машину — и с раздробленными задними ногами уполз в придорожные кусты. Я его нашел, попытался вытащить… И бедный зверь на меня зарычал. Не зашипел, не замяукал, а именно зарычал, как собака. Я от страха чуть не обделался.

Провожаю безутешную Джойс вниз, на кухню, и усаживаю за стол, хотя она то и дело порывается вскочить и приготовить чай.

— Я просто не могу понять, мистер Скиннер. Он ведь был таким милым мальчиком! Совершенно изменился… И на меня накричал ни за что… А его лучший друг Ян зашел недавно проведать — так вылетел будто ошпаренный! Уж не знаю, о чем они говорили… На днях встретила его в магазине — он даже не поздоровался.

— Может, это свойство болезни,— рассуждаю я сочувственно.— Физический упадок сопровождается психологическим, и в результате изменяется поведение. Коллеги тоже заметили, что Брайан стал раздражительным.

— Изменения в поведении,— задумчиво кивает Джойс, передавая мне чашку чая.— Это вы правильно заметили.

— А что врачи?

— Ах, доктор Крэйгмайер ничего не соображает!— восклицает она с горечью.— Конечно, он простой терапевт, что с него взять! Но мы и к другим специалистам обращались. Чего только не перепробовали…

Миссис Кибби описывает перипетии бесконечных блужданий по больницам. Я не слушаю: теплая кухня навевает сон… И вдруг одна фраза заставляет меня подпрыгнуть.

— …Сослуживцы к нему так добры, так отзывчивы, но всему приходит конец. Так больше продолжаться не может. Мы собираемся обратиться в отдел кадров — будем увольняться по состоянию здоровья.

Я чувствую слабость, кружится голова. В чае слишком много молока.

— Но ведь… он совсем молодой! Зачем же увольняться?.. Нет, не надо…

Джойс грустно улыбается и качает головой. Она пристально смотрит мне в глаза — и, по-видимому, действительно верит, что я переживаю за Брайана. И самое смешное — я действительно переживаю!

— Боюсь, что иного пути нет,— говорит она с трагической торжественностью.

— Как же вы… справитесь?— Мой голос звенит и пресекается от волнения. Я пытаюсь взять себя в руки.— Вы ведь говорили по телефону, что дочь в университете, что надо платить…

— Да уж, извините, запаниковала.— Она улыбается застенчиво.

— Вовсе нет!— протестую я.

Но она стоит на своем, с мрачной восторженностью человека, наконец принявшего трудное решение:

— На днях мы сели всей семьей и спокойно обсудили положение. Кэролайн устроится официанткой, будет работать по ночам, это учебе не помешает. На следующей неделе она отсюда переедет: снимет комнату, будет жить с кем-нибудь из студентов. У нас кое-что отложено на черный день, ей на аренду на первое время хватит. А я буду ухаживать за Брайаном. Схожу в отдел социальных услуг, узнаю, какие есть льготы и пособия для нетрудоспособных и для членов семей…

Я открываю рот, хочу что-то сказать — и не могу. Просто ничего не приходит в голову.

— Честно говоря, я даже рада, что Кэролайн съезжает.— Джойс печально покачивает головой.— Молодой девушке здесь не место. Вот раньше у нас действительно был хороший дом… когда мой Кит…— Она всхлипывает и подносит к глазам платочек.

Я чувствую острое, нестерпимое желание помочь… или подсознательно хочу втереться к ней в доверие, чтобы вблизи наблюдать за распадом Кибби? Так или иначе, я подхожу к ней, присаживаюсь на подлокотник кресла и поглаживаю ее по плечу:

— Ну будет, будет…

Ее поза меня слегка раздражает: скрюченная, сжатая в комочек. Так и хочется схватить сзади за плечи, упереться в спину коленом — и разогнуть. Да и пахнет от нее подозрительно. Не моется, что ли? Я поспешно отстраняюсь.

— Вы так добры, мистер Скиннер,— говорит она с чувством, сдерживая рыдания.

Я не отвечаю, думаю о своей матери, о том, как мы друг от друга отдалились. Мое желание узнать правду об отце вбило между нами клин. Я должен сперва встретиться с ним — и лишь потом смогу заговорить с ней.

— Вы извините… меня ждет работа.

— Да, конечно.— Джойс наконец отпускает мою руку.— Огромное вам спасибо, что зашли, мистер Скиннер!

— Ну что вы, просто Дэнни!— говорю я с таким искренним жаром, что самому страшно становится.

Покидая жилище Кибби — маленький муниципальный домик в той части Корсторфина, что называется Фезерхол,— я уношу в груди не радость победы, как следовало бы ожидать, а горечь и тревогу. Хотя, по идее, должен торжествовать: ведь я своего добился, с Кибби покончено! Никто уже не вспомнит жирного больного червяка. Он будет догнивать в своей комнате под присмотром вздорной мамаши. Мало того что за всю жизнь ни одной девчонки не трахнул, так еще и без работы остался! И все благодаря мне. Чем не победа?

А с другой стороны, отныне все изменится. Коварный Кибби, можно сказать, подложил мне свинью! Как я теперь буду за ним наблюдать? Как узнаю о разрушительных последствиях моей мистической мощи? Нет, это немыслимо! Нельзя его потерять! Я и так уже всех потерял. Даже собственного отца не знаю… Не может быть, чтобы он действительно взял и уволился! У него ничего нет, кроме работы! А у меня — кроме него… Боже, только бы он передумал!.. Надо ему помочь, вот что! Хотя бы несколько вечеров провести тихо, без загулов. В Доме кино как раз начинается ретроспектива Феллини. Да и сборник стихов Макдайармида, что я купил в прошлом году, так и лежит недочитанный, а между тем каждый уважающий себя шотландец обязан знать этого патриотического поэта. Я его отложил, когда выяснилось, что Макдайармид — это псевдоним, а на самом деле парня звали Грив Кристофер Марри. Не люблю людей, которые отказываются от своего имени… На худой конец, возьму напрокат несколько новых фильмов. Надо, в конце концов, дать Брайану Кибби передышку!

24. Взаперти

Лето катилось своим чередом. Эдинбургский фестиваль искусств промелькнул незаметно: кончился, не успев начаться. Обычно Скиннер встречал его с ненавистью — и провожал с легкой грустью. С одной стороны, его раздражали приезжие: стада легкомысленных любителей путались под ногами у профессиональных пьяниц, заполняли бары и ресторанчики, перехватывали такси, столь необходимые серьезному алкашу для эффективного покрытия стратегических питейных точек. С другой стороны, фестиваль служил безотказным предлогом оттянуться, а толпы новых лиц сулили захватывающие романтические приключения.

В это лето, однако, все было по-другому. Скиннер проводил вечера взаперти, перед телевизором. Началось с «Планеты обезьян» — новый римейк побудил его купить и пересмотреть полную подборку прошлых версий; затем последовали первые три выпуска «Клана Сопрано», которые он проглотил залпом, за выходные, чуть не одурев от бессонницы; затем была неудачная попытка окучить полный выпуск сериала «24», окончившаяся тем что он сломался и уснул на шестнадцатом часу. Параллельно он штудировал поэтов-классиков, особое внимание уделяя Байрону и Шелли. Фестиваль давно отгремел, однако Скиннер не спешил выходить из затворничества, справедливо рассудив, что зеленый змий за время передышки отдохнул и собрался с силами и вступать с ним в открытую затяжную схватку было бы неразумно.

Слишком опасно для бедного Кибби.

Не за горами была уже зима с ее неизбежными соблазнами, но Скиннер твердо решил держать оборону и оставаться взаперти. Он начал правильно питаться и даже регулярно принимал настойку морского чертополоха, вычитав, что человеческая печень обладает удивительной способностью к регенерации, а чертополох способствует процессу.

Железная сила воли начала приносить пользу в быту: Скиннер привел в порядок квартиру и собственноручно смастерил платяной шкаф с раздвижными дверями. Однако время шло, а Брайан Кибби на работе не появлялся, и Скиннер начал уже всерьез тяготиться отсутствием своего странного антипода.

Что происходит с маленьким подонком? По идее, он должен быть свеж, как ранний огурчик.

Кибби упорно не проявлялся, несмотря на то, что Скиннер строго держал завязку: категорически не принимал наркотиков и почти не пил, не считая пары жалких банок пива в воскресенье, когда по спортивному каналу «Сетанта» показывали встречу двух эдинбургских клубов.

Наверняка скоро выйдет, живой и здоровый!

Наконец в один ужасный вечер Боб Фой пригласил Скиннера в кабинет и объявил, что вопрос решен — все бумаги оформлены. Брайан Кибби официально уволен по нетрудоспособности.

Нет, не может быть!

Блядский червяк! Да как он смеет так со мной поступать!

Скиннер привык использовать Кибби как мистическое зеркало, как индикатор собственной смертности. Он не верил своим ушам. Однако злорадная ухмылка Фоя была убедительнее слов. Скиннер ничего не ответил, лишь сухо кивнул и вернулся к себе в кабинет. И немедля набрал номер Джойс, чтобы сделать последнюю отчаянную попытку отговорить Кибби от рокового решения.

— Ах, спасибо за поддержку, мистер Скинн… извините, Дэнни. Мы решили окончательно. Даже как-то легче на душе. Назад дороги нет! Брайан и сам почувствовал себя лучше. Перестал работать — и сразу пошел на поправку, представляете?

Нет.

НЕТ.

Весь отдел пребывал в недоумении: Дэнни Скиннер, который только и делал, что всячески травил и шпынял Брайана Кибби, переживал его уход сильнее всех.

— Скиннер не так прост, как кажется,— объясняла Шеннон Макдауэл своей подружке Лиз Фрэнклин, недавно поступившей на работу.— С виду пустой шутник, а душа добрая, отзывчивая…

Как ни парадоксально, Дэнни Скиннер действительно переживал. Вселенная вокруг него рушилась, и обломки погружались в пучину горького отчаяния, увлекая его следом. Брайан Кибби ускользнул.

Мне необходимо его видеть!

Надо что-нибудь придумать…

А пока… я эту мразь проучу. Я ему покажу, как со мной шутки шутить! Он у меня поплачет кровавыми слезами.

После работы Скиннер направился прямиком к торговцу наркотиками Дэвиду Криду и приобрел два грамма кокаина. Дружище Крид в знак особого расположения покрутил в воздухе мешочком с марихуаной, и они на посошок раскурили трубочку. Скиннер был надежным клиентом; Крид присовокупил к сделке кое-каких гостинцев на халяву — и понеслось: Скиннер остаток дня промотался по барам, а затем встретил знакомых и отправился с ними в ночной клуб. Затем была закрытая вечеринка в Брунтсфильде — он еще никогда не видел, чтобы в одной маленькой комнате было столько спиртного.

Такие совпадения явно неспроста. Ну что ж, я заслужил.

Скиннер поднес к губам бутыль абсента и начал хлебать, как будто это была вода, под восхищенные возгласы окружающих.

Энн. Само имя говорило о надежности, о преданности. Женщине с таким именем можно доверять, она никогда не подведет. Да, Энн по-прежнему оставалась лучшей кандидатурой. А Маффи слишком опасна.

Брайан Кибби целыми днями просиживал в своей комнате, словно приклеившись к компьютеру. Либо игры, либо интернет. Приступы прекратились, но организм был еще слаб, истощен болезнью, и Брайан пребывал в постоянной депрессии — валялся на кровати, обложившись подушками, в обнимку с ай-буком. Видеть никого не хотелось. Жирного Джеральда, однако, не обескураживал тот факт, что его не звали в гости: он бесперебойно названивал по мобильному телефону, с садистской тщательностью освещая перипетии романтических похождений Люси. В конце концов Кибби перестал отвечать на его звонки. Джеральда и это не остановило — он начал слать эсэмэски, игнорировать которые у Кибби не хватало силы воли. С горящими глазами он пробегал ехидные скупые репортажи. Последний уязвил его больнее прочих:

Эвиморский поход это улет люси уже не с агнусом он получил чего хотел передал ее кену. Старый конь борозды не испортит! девка вошла во вкус дает всем подряд сам с ней сосался на танцах дальше не зашло — боюсь заразу подцепить! Мы с Кеном дописали путеводитель по Грампианским горам пришлю тебе экземпляр.

Ерзая на подушках, Кибби злобно удалил сообщение.

Путеводитель… это же моя идея! Мы с Кеном собирались его написать… А Люси… мелкая грязная шлюха! Кен ей в отцы годится!

Кибби схватил ноутбук и принялся лихорадочно рыскать по порносайтам. Наконец ему попалась девушка, напоминающая Люси. Хельда из Скандинавии, в очках с тонкой золотой оправой. Тоненький голосок с северным акцентом призывно пищал из динамиков. Кибби пугливо приглушил звук, собрал остаток слабых сил — и начал дрочить так ожесточенно, как, наверное, еще никогда в жизни не дрочил.

А-ах… надо было ей засадить… она сама хотела… дерут ее все кому не лень… шлюха, шлюха!.. О-о-ох…

Бурно кончив, Кибби откинулся на спину. Казалось, остаток жизненной энергии покинул его вместе со спермой. Тупо глядя в потолок, он чувствовал, как в груди растет сосущая пустота.

— Прости, Боже…

Опять черная пометка… А ведь держался таким молодцом…

Он нашарил свой верный галстук и, ни секунды не раздумывая, накрепко прикрутил правую руку к спинке кровати.

В эту ночь, однако, Кибби был всерьез наказан за грехи: он проснулся весь в поту, в страшных муках, и по-собачьи завыл от нестерпимой боли.

Джойс Кибби разбудили жуткие вопли. Она вскочила и накинула халат. Сердце прыгало в груди, предчувствуя беду. Взбежав по ступенькам, она распахнула дверь в комнату сына.

— Брайан!

Джойс щелкнула выключателем. Бац!— лампочка тут же перегорела.

— Брайан!— воскликнула она снова.

Ответа не было. Из темноты не доносилось ни звука. Пробравшись на ощупь к кровати, Джойс включила ночник. Брайан лежал желтый, как лимон, еле дыша. Его рука была почему-то привязана к спинке кровати.

— Что случилось, сынок? Твоя рука…

Осознав, что ответа не добьется, Джойс сбежала вниз и вызвала «скорую помощь», а затем стремглав вернулась к сыну.

— Потерпи, они уже едут,— умоляла она.

Брайан лежал, неразборчиво шепча, обливаясь холодным потом. Джойс отвязала его руку, пощупала слабый пульс… Она не заметила, сколько прошло времени, прежде чем приехала «скорая». Санитары погрузили безвольную тушу на носилки и потащили к машине через аккуратно подстриженную лужайку. Свежий воздух слегка оживил Кибби, и он тихо прошептал:

— Кажется, я всех подвел…

Джойс метнулась к нему, крепко обняла.

— Ну, ну… не говори глупостей, мы тебя любим… Мы тебя очень любим, слышишь, Брайан!

Сын не отвечал. Лицо его было совсем желтым, а поясница болела так, словно ее ковыряли ножом.

25. Мясной город

Орудуя столовым ножом, Фой отрезал кусок жареной печенки. Насадил его на вилку, поднес ко рту. Сочное мясо таяло на языке. Вкус и консистенция наводили на мысль о сладком меде. Фой поднял бокал густого доброго каберне. Калифорнийское, из долины Напа. Божественный аромат. Ради таких минут начальник департамента по защите окружающей среды и прав потребителя Боб Фой был готов на многое пойти. Живи в настоящем, лови момент, работай всеми органами чувств! Мгновение, ты прекрасно!.. Но тут его сотрапезник, сидящий напротив, сделал заявление, грубо и безвозвратно испортившее момент.

— Я вполне серьезно,— подтвердил Дэнни Скиннер, косясь на стоявший под столом «дипломат».

Фой вздохнул и опустил бокал. Выражение неземного блаженства слетело с его лица, и на смену пришла привычная кислая гримаса.

— Ну, Дэнни… Несерьезный разговор! Это пройдет. Я и сам порой так думаю. По крайней мере подожди до утра.

Скиннер, словно не слыша, положил «дипломат» на колени, откинул крышку, достал бежевый конверт.

— Вот, здесь все написано.

Фой поиграл бровями, изогнул нижнюю губу, брезгливо распечатал конверт и прочитал заявление.

— М-дя, ты и вправду…— пробормотал он,— …и вправду увольняешься. Купера, я полагаю, уже поставил в известность.

— Сегодня утром,— кивнул Скиннер бесстрастно.

— Но… почему?!— Фой был буквально в шоке.— У тебя же такие перспективы… И повышение получил…

Что ему ответить? Сказать, что на Земле живет несколько миллиардов людей, и меня уже достало каждый день видеть вокруг одни и те же рожи? Нет, еще обидится.

— Просто хочу попутешествовать. Посмотреть мир.— Скиннер пожал плечами.— Собираюсь съездить в Америку.

Фой хмурился и задумчиво покусывал губу.

— Что ж, ты еще молод. И в отделе долго работаешь. Неудивительно, что тебе захотелось перемен. Расправить крылышки, как говорится.

Фой положил в рот очередной кусок печенки, отхлебнул каберне. Потом поднес бутылку к глазам и посмотрел на этикетку, словно хотел убедиться, что это не обман и вино действительно из коллекции Джозефа Фелпса — самого престижного, с точки зрения Фоя, винного дома в долине Напа.

— Отличное вино,— заметил он, вернув полупустую бутылку на стол.— Неужели не соблазнишься?

— Нет. Стараюсь держать форму.— Скиннер накрыл ладонью девственно пустой бокал и поднес к губам стакан с минералкой.— И с куревом завязал.

— Да ладно, сегодня особый случай!— настаивал Фой.— Один бокал не повредит. Посмотри на нашего Кибби: такой трезвенник, а вот пожалуйста — лежит в больнице, в очереди на трансплантацию печени! Лучшее доказательство, что медицинские теории о здоровом образе жизни ни черта не значат. Все дело в генах. Что на роду написано, того не избежишь.— Он отправил в рот еще один кусок печенки.

Скиннер хмуро покосился на Фоя и вспомнил прочитанные недавно строки.

— «Вино разрушает печень, жар разливает желчь, мясо губит желудок, пыль воспаляет глаза»,— процитировал он.

— Что это за хрень?

— Алистер Кроули. Был такой оккультист. Знал, о чем говорил.

— Э, живем один раз!— Фой поднял бокал.— А потом, если верить попам, отправимся в лучший мир.

— Угу. Под названием Калифорния.— Скиннер салютовал минералкой.

Ему хотелось поскорее уехать отсюда, бежать от соблазнов, что подстерегают склонного к пьянству человека на каждом шагу. В Шотландии это считается нормой: раз уж вышел за порог — значит собираешься нажраться. Таков стереотип, никуда от него не денешься.

А Кибби между тем лежит на больничной койке, борется за жизнь — буквально через дорогу, в Маленькой Франции. И отправил его туда не кто иной, как я… Ну ничего, теперь я на его стороне. Мы будем бороться вместе. Самое страшное в этих заклятиях то, что до самого последнего момента не сознаёшь, как близки становятся лютые враги. Так близки, что в конце концов понимаешь: ты за них в ответе. Истинный враг роднее жены, роднее ребенка, роднее престарелых родителей. Истинный враг берет над тобой контроль, начинает диктовать образ жизни; от него уже не отвяжешься.

Соблазны, соблазны… несущие смерть бедному Кибби. Но это Шотландия, Эдинбург. Северные задворки Европы, где рано темнеет, где вечно идет дождь, где не бывает солнца. Формально — столица, однако все решения, касающиеся жизни граждан, принимают за много миль отсюда. В общем, идеальные условия для беспросветного, беспробудного, окаянного пьянства. Прочь, прочь отсюда, думал Скиннер.

Вернувшись домой, он сел за стол и, задыхаясь от взбурливших чувств, написал матери письмо.

Здравствуй, мама!

Прости, я был пьян, когда спрашивал тебя об отце. На днях я пришел, чтобы извиниться, но у тебя сидел Басби, да и сама ты, кажется, была под газом, так что момент был неудачный. В общем, отношения между нами сейчас непростые, но я хочу, чтоб ты знала: я тебя по-прежнему очень люблю.

Я не буду больше пытать тебя вопросами об отце. Понимаю, ты не хочешь раскрываться передо мной, и какие бы соображения тобой ни двигали, я их уважаю. Но и ты должна понять мое желание узнать правду. Подумав, я решил, что должен сделать это сам, без твоей помощи.

Я еще многого не знаю, однако уже приблизился к разгадке. Поговорил с де Фретэ, со старым Сэнди, попытался связаться с некоторыми ветеранами панк-рока. Теперь пришла пора ехать в Америку, чтобы разыскать Грега Томлина.

Если хочешь поговорить перед отъездом, пожалуйста, свяжись со мной до четверга. У меня билет на четверг.

Напоследок хочу сказать: ты одна для меня сделала больше, чем многие родители из полных семей, и мое желание найти отца — это не знак моего неуважения и не попытка тебя в чем-либо упрекнуть. И еще: что бы ни случилось в прошлом между тобой и отцом, моя любовь к тебе останется неизменной.

Всегда твой

Дэнни.

Скиннер запечатал письмо — и хотел было пойти и подсунуть конверт под дверь, однако испугался, что случайно встретит мать в подъезде, и бросил письмо в почтовый ящик на дверях парикмахерской. Завтра утром, разбирая почту, Беверли найдет его среди рекламных листовок и счетов.

Он не спеша спустился по улице Бернард, слушая яростный щебет ошалевших птиц: после обеденного наплыва мусорные баки ресторанов были переполнены, а уборщики сегодня запаздывали. Глянцевая иссиня-черная ворона ковыряла кусок печени, подозрительно косясь на дерущихся неподалеку чаек. Скиннер поравнялся с недавно открывшимся кафе-баром. Зайдя внутрь, он заказал содовой с лаймом и взялся читать «Вечерние новости», но голова была занята другим. Он думал о недалеком будущем, мысленно бродил по улицам Сан-Франциско, где всегда тепло и солнечно, где прохожие улыбаются и пышут здоровьем, где даже на трезвую голову найдешь чем заняться. Эдинбург и в подметки не годится. А еще в Сан-Франциско жил шеф-повар по имени Грег Томлин, который запросто мог оказаться его отцом.

Ненавижу больницы. Сестры, доктора, жизнерадостные санитары с их вечными шуточками… Всю эту братию ненавижу. Ни на что не годятся. И отца моего уморили. В этих самых стенах, в больнице, якобы оснащенной по последнему слову техники, а на самом деле обреченной на провал — с самого начала, еще до открытия. Как и все в этой стране. Как и наш хваленый парламент. И новогодние торжества, окончившиеся пшиком. Провал — наш шотландский конек, мы на нем собаку съели. Ни одна нация так смачно и упорно не проваливает одно доброе начинание за другим, как это делают шотландцы.

Теперь и брат сюда попал… Та же история: они ничем не могут помочь. Все эти знания, вся забота, все благие намерения — а в сумме выходит ноль. Потому что если не прятать голову в песок, то каждому понятно: Брайан в ужасном состоянии. Они типа ищут ему донора для пересадки печени. Ну-ну! Хорошо ли ищут? А если им заплатить? Сразу бы нашли! Хотя, может, и нет. А если бы и нашли, где гарантия, что печень приживется? Где гарантия, что таинственная болезнь не начнет разъедать новую печень, как разъела старую?

Мой старший брат скоро умрет. Я смотрю на него — и вижу одутловатое желтое лицо, слышу хриплую натугу в голосе. Веки полуопущены, жизнь едва теплится. Самое ужасное — невыносимый запах, гнилая тяжелая вонь. Визитная карточка смерти. Я помню, как эта вонь сочилась из папиных пор, когда он умирал. Я все помню… И мама, бедная мама — опять, как и тогда, проходит все круги ада. Вокруг рушится кое-как отстроенная вселенная, а она только и делает, что возносит молитвы. Американские уроды, правда, перестали наведываться — и слава богу,— но мать по-прежнему ходит в нашу маленькую каменную церквушку на поросшем травой холме. Эта церквушка меня еще в детстве достала! Жуткое, тоскливое место. Как сейчас помню: каждое воскресенье голова болела по утрам от одной мысли, что надо туда идти!.. А мать ни одного дня не пропускает. Мало того, еще и в пресвитерианскую Свободную церковь повадилась ездить. Молодость вспомнила!

Я иногда пытаюсь ее вразумить: повторяю на разные лады, что врачи не дают Брайану практически ни одного шанса. Сама не знаю зачем… Наверное, хочу ее подготовить. Сама-то я уже настроилась — вижу, что мы вот-вот врежемся в беду, как в стену. Но и она должна понимать, что едет в машине без тормозов… Не могу делать вид, что слепо верю в удачный исход. Слепая вера вообще не мой конек. А вот у матери, кроме веры, похоже, ничего не осталось. Да ей и не нужно ничего. Она непоколебимо убеждена, что добродетель Брайана окажется сильнее смерти.

Наконец я не выдерживаю и выбегаю из палаты — кофе попить, куда угодно,— и они остаются вдвоем: мать погружена в молитву, сын — в беспокойный сон. Даже не заметили, что я ушла. А может, заметили…

Зачем она пришла сюда, в божий храм? Зачем говорит с этим человеком, который никогда не знал женщины, по крайней мере официально? Зачем открывает перед ним душу?

Священник терпеливо выслушал длинный рассказ и подробно объяснил, что надо делать. Она сразу поняла, что прочитанная трижды «Аве Мария» действительно поддержит ее, придаст силы, поможет сохранить тайну.

С легким сердцем она покинула церковь Святой Марии, Звезды Моря, куда в детстве ходила с неохотой, а потом, повзрослев, заглядывала тайком лишь в минуты сильнейших переживаний. Дойдя по улице Конституции до перекрестка с улицей Бернард, Беверли Скиннер спустилась к набережной и долго сидела, глядя на роскошных белых лебедей, скользивших по черным водам. Она пыталась понять, какая из нее мать. И какая католичка.

Ну вот, пожалуйста — она исповедалась. Вывернула душу перед священником. А вечером придет Трина: они будут пить водку с пивом «Карлсберг», забьют косячок, врубят на полную «Секс Пистолз», «Клэш», «Стрэнглерз», «Джем», пока соседка сверху, бедная старенькая миссис Каррутерс, не начнет садить в пол костылем. И опять все будет хорошо.

Назад: II. Кухня.

Дальше: III. Выход.