9
Земля равных потребностей
Шли быстро. Легкий мороз не располагал к медлительности, да и следующую ночь хотелось провести в более пригодных условиях.
Садко по своей странной привычке то забегал вперед мерно шагавшего Груздя, то резко отставал, заставляя Ката оглядываться. Да нет, не потерялся. Стоит, смотрит куда-то в заснеженные поля, думу думает. Вот очнулся от размышлений, снова бежит, догоняет. Странный мужичок все-таки, странный… Уж на что после Черного дня развелось персонажей с нехваткой шестеренок в головах, но бродяга многих превосходит. Одни его вокальные упражнения чего стоят.
Зато с ножом обращается профессионально.
– Слушай, Садко! – поймав за рукав пробегавшего мимо бродягу, остановил его Кат. – Ты где так ножики метать навострился?
– Я-то? Да научили… Жизнь у меня сложная, кочевая, всякие умения к месту. Я еще и стрелять умею не хуже бородатого. – Он махнул рукой в сторону дружинника. – Только обычно не из чего. Искусство и огнестрел плохо совместимы, как гений и злодейство.
Перед глазами Ката на мгновение предстало перерезанное горло старосты. Уж кто бы говорил…
– И осторожность отрастил, я смотрю? – засмеялся сталкер. – Ты ж первым ополченцев за окном заметил, там, в деревне.
– А то! – заулыбался Садко. – Отрастил. До земли! Я на самом деле сразу на ведьму внимание обратил. Она же ждала чего-то. А чего ночью ждать? Сидим, выпиваем, суп ее жрем… Вот и начал присматриваться. Хорошо, что с ходу не отравила, ведь могла бы.
Навстречу попался мобильный патруль коммунаров. Эти были трезвыми, немногословными и на громкие лозунги Садко реагировали сдержанно. Поскольку документы с Черного дня перестали существовать как факт, опознать своих стало сложнее. Но и тут помог Груздь, засыпав патрульных подробностями о знакомых в Коммунграде. Уточнив, откуда и куда, всех троих пропустили дальше, напоследок предупредив:
– Волков не видели? А то бродят в окрестностях. Оружие наготове держите.
Когда патруль скрылся за поворотом дороги, Кат не выдержал:
– Груздь! Второй раз про волков слышу, а не пойму – большие стаи у вас, что ли?
– Ну почему большие… – подумав, рассудительно сказал дружинник. – Они семьями обычно ходят. Голов пять-семь. По несколько десятков объединяются, но редко. Если к весне только по бескормице. А сейчас нет.
– И что, семь голов – такая проблема?
Садко вмешался в разговор, хотя его-то никто не спрашивал:
– Ты, городской, волков сам видел?
– На картинке, – озадачился Кат. – Крупнее собаки, а так… Не страшнее же мортов?
– Ага… Покрупнее, это ты верно сказал. Не знаю, как оно с вашими мортами, Господь Горящий миловал встречаться, а наших зверей приметишь – старайся валить издали. Ну или беги, если есть куда.
Дружинник кивнул:
– Вот оно точно. Издали. И в голову, а то они живучие. Но здесь не должно быть – Тойда рядом, люди. Патрули опять же гоняют их.
– Что такое тойда? – не понял Кат.
– Село, чудак-человек! – хохотнул Садко. – Ты на карту у себя в городе смотрел? Верхняя Тойда. Хоть его ни в какой Свердловск-Троцкобург не переименовали. Там сегодня и заночуем. Дорога тяжеловата сразу до Анны идти. В смысле, Коммунгра… Тьфу ты, напасть! Сглазили.
Кат резко обернулся, следя за испуганным взглядом певца. Груздь за спиной сопел, щелкая затвором потертого СКС.
По заснеженному полю, с обеих сторон подступавшему к обочинам и отличавшемуся от самой дороги только неровным рельефом, бежали волки. Обознаться, если ты хоть раз видел картинку, – а Кат зачитывал книги о прежних животных на Базе почти до дыр – было невозможно.
Серые с белым, будто припорошенные снегом, так навсегда и въевшимся в шерсть, с опущенными, но не поджатыми хвостами, вытянув вперед длинные морды, они не очень быстро, но неумолимо приближались. Семь… нет, восемь особей – один впереди, самый крупный, почти рядом с ним, отставая на полкорпуса, более мелкий, но очень быстрый и резкий в движениях зверь. За ними трусили еще пятеро цепочкой, а последним, немного прихрамывая, шел замыкающий.
– Э-э-э… – слегка растерялся Кат, не забыв, впрочем, изготовить автомат к стрельбе. – А почему мне никто не сказал, насколько они крупные?!
Садко хмыкнул, бросая рюкзак прямо на дорогу и ложась за ним. Уперся локтями, приладил автомат сверху:
– Сказали же, что большие. А так – кто знает, с чем ты сравниваешь.
Волки были не меньше полутора метров в холке. Ноги длиннющие, как у лосей, а так-то да, на вид почти как иллюстрации к Энциклопедии живой природы. Странные на вид звери, но по глубокому снегу или болоту им бегать – самое то.
– Стреляем разом, по моей команде, – буркнул дружинник. – Старайтесь выбить предводителя и его самку. Остальные не отступят, но и лезть вперед будут не так активно.
До стаи было метров двести. С такой скоростью они будут здесь через пару минут, а если рванут – гораздо быстрее.
– Тут бы пулемет не помешал, – заметил Кат. Стрелять придется с рук, может, Садко удобнее в снегу валяться, а ему вот нет.
– В глаз его бей. Как белку! Давно хотел себе меховые штаны, – сообщил снизу певец.
– Давай командуй, борода! Загрызут же.
Груздь выдохнул и совершенно по-домашнему сказал:
– Погнали!
Военные здесь из них – как из говна пуля, подумал Кат и нажал на скобу. Автомат чуть подпрыгнул в руках, гильза улетела в снег. У бежавшего почти рядом с вожаком волка – самка, наверное, если по книжкам, боевая подруга… – вместо правого глаза образовалась кровавая дыра. Волчица взвизгнула и прямо на ходу завалилась набок.
Предводитель стаи, которому Груздь перебил правую переднюю лапу, зарычал – низким страшным басом, пронесшимся над полем и заметенной дорогой. На трех ногах он рванулся вперед, грызть, убивать, мстить. Садко выпустил короткую, в пяток патронов очередь. Вожак подавился своим рыком и упал, взметая снег.
Остальные шесть волков развернулись в цепь, будто обученные воины. Кат попал в одного, но тот словно не заметил ударившей в плечо пули.
– В голову! – заорал Груздь. Похоже, что патроны не на такого зверя в карабине, хотя дружинник исправно попадал в цель.
Крайний справа волк завел победную песню – сложный гортанный вой, означавший, что врагам конец. Никто не уйдет живым.
Кат плюнул и передвинул регулятор автомата на стрельбу очередями. Взвыли уже все оставшиеся твари, взметая на бегу целые облака снежинок. Заводила песни взревел и упал, суетливо скребя лапами. Второго из шести почти сразу завалил Садко. Только вот магазин у него закончился, бродяга завозился, вставляя следующий.
Четверо. И почти рядом – метров пятьдесят. Это конец, хоть один да прорвется. Пасти раскрыты, с клыков слюна капает. Прорвется и порвет всех троих странников, сомнений не было.
Кат отстрелял магазин, еще один волк резко остановился, мотая головой, тяжело завалился на задние лапы. Присел посидеть на хвосте, да и рухнул в сугроб. Трое на трое. Только вот рукопашная здесь не поможет.
Сначала упал один зверь, сразу за ним второй. Потом ветер принес звук пары далеких гулких выстрелов. Сталкер даже не понял, что это за оружие – слонобой какой-то, не меньше. Для охоты на бегемотов.
У одного волка голову развалило пополам, выплеснув желтые с розовыми прожилками мозги на снег. Оставшийся в одиночестве зверь остановился. Он был самым мелким из всех, хотя и его хватило бы принести людям массу проблем. Груздь спокойно, как на тренировке, защелкнул в карабин новый магазин – или это вернее называть обоймой, коробки-то нет? – и сказал:
– Иди нахрен отсюда, серый. По праздникам не подаю.
Пока единственный оставшийся в живых волк что-то соображал, шумно дыша и поводя худыми впалыми боками, оружие успели перезарядить и Садко с Катом.
Схватка взглядов продолжалась пару секунд, потом зверь развернулся и похромал по полю обратно, прочь от дороги. Садко было прицелился, но сталкер пнул его автомат в сторону:
– Пусть уходит…
Певец прошипел что-то, но спорить не стал. Груздь тоже опустил карабин.
– А вот кто нас так вовремя выручил?
Неведомого спасителя не было ни видно, ни слышно. Никто не бежал к ним, размахивая винтовкой и утирая сопли, не орал дурным голосом: «Мужики! Живы? Счастье-то какое!» Только ветер свистел вокруг, заметая снегом россыпь гильз и семь серых туш возле дороги.
– Чего тут гадать… Пойдем! – Кат закинул за спину рюкзак и повесил автомат на плечо. – Помог – и спасибо. Встретимся, сочтемся доблестью.
Село было слышно издали. Громко лаяли собаки, кто-то нестройно кричал «Ура!», но все это перебивал громкий, усиленный какой – то аппаратурой голос. Немного с надрывом, явно копируя чью-то манеру речи, он призывал:
– …великого дела Гегеля, Энгельса, Кирова и Ионы Эммануиловича Якира! Товарищи! В этот торжественный день…
Завывание ветра мешало расслышать речь целиком, да никому из спутников это было и не нужно. Пусть вещает.
– Вот она, Тойда. Село большое, нам туда, влево, – сообщил Садко. Он недовольно поглядывал остаток пути на Ката, помешавшего подстрелить последнего волка, но с претензиями не лез. Соображал, что дело кончится кисло.
Возле дороги, сворачивающей с трассы вглубь села, их проверил еще один патруль. Груздь рассказал им о встреченных волках, показал отрубленный на память хвост – не поленился же, по пояс в снегу прогулялся с ножом до мертвого вожака.
– На митинг, товарищи! Все на митинг! – прервал рассказ пробегавший мимо парень в длинном, не по росту, кожаном плаще, перетянутом портупеей. – Товарищ Шкуратов выступает! Эх, а я опаздываю…
За ним, попрощавшись с патрульными, они и поспешили.
Кат вертел головой, рассматривая дома. Если в Боброве бросалась в глаза разница – вот богато живут, а вот совсем нищета, – то здесь было не так. У некогда крепких кирпичных домиков словно нарочно были то поваленные заборы и частично снятые крыши, а самые бедные на вид халупы, наоборот, щеголяли наспех вставленными, явно не своими пластиковыми окнами. На сером в трещинах шифере – свежие заплатки из листового железа. Словно кто-то специально уравнивал всех жителей в их условиях обитания.
Повсюду пили. Прямо на улице, кто из старых зеленых стаканов, кто из горла. Встреченная компания из четырех мужиков и одной голосистой бабы, укутанной в цветастый платок так, что наружу торчали только руки с бутылью и сморщенная крысиная рожица, никак не отставала, пока Груздь с ними не выпил.
Почти на бегу, но уважил. Оставили в покое.
На митинг, несмотря на несущийся из центра села голос, спешили далеко не все.
– …трехлетка, товарищи, объявленная товарищем Председателем, есть великий план! Основа наших будущих побед, на которой зиждется…
Кат аж вздрогнул. Слово «зиждется» ему было знакомо из книг, но что его можно услышать в живой речи – не ожидал. Впрочем, живой эту речь из набора штампов, лозунгов и многократного повторения слова «товарищ» по разным поводам назвать было сложно.
На попавшемся на глаза лозунге, заботливо выведенном белой краской на длинном красном полотнище и повешенном вдоль двух заборов сразу, кто-то неровно откромсал завершение.
Тряпка понадобилась или от пьяной удали – кто его знает.
– Свобода, равенство, брат… – прочитал Садко. – Эй, это я не тебе, городской! Я помню, что обижаешься.
Ага, вот и добытчик: мертвецки пьяный мужик прорезал в куске материи дыру и напялил себе через голову, на манер пончо. Так и шел в неизвестном направлении, размахивая мясницким ножом и алея зычным лозунгом на груди: «ВО!»
– Не накажут? – тихо спросил Кат у певца, провожая товарища взглядом.
– Да ну! Все, что на улице, здесь общее. Празднует человек…
А митинг тем временем и не думал прекращаться. Сорвав голос, товарищ выступающий что-то просипел на прощание, вскинув кулак над головой. Все действо происходило на самодельном помосте, окруженном толпой человек в сто. За немного косо сколоченной трибуной, над которой развевался флаг коммунаров – алое полотнище с лопатой на фоне колеса, – появился следующий оратор. Толпа взревела – первый, видимо, был городской, по необходимости, а этот из местных. Свой.
Можно потом обнять и самогона вместе жахнуть, до того родной человек.
– Я, товарищи, много говорить не умею! – оглушающе дунув в микрофон – да, обеспечили мероприятие по высшему разряду, – сообщил он. – Как сказал товарищ Шкуратов, ни дня без общественно-полезного труда на благо всех участников объединения свободных тружеников, в котором нет места не только падению морали и бытовому пьянству, но и губительному действию зарубежных происков вероятного противника, рушащего самые основы наших устоев. Ура!
– Пошли ночлег искать, – сказал Кату дружинник. – Это надолго. Потом еще культурная программа…
– А я вот останусь! – встрял Садко. – Автомат мой прихватите, ни к чему он мне здесь. Я им песни спою, революционных лет.
Судя по всему, это у певца получилось, но значительно позже. Кат и дружинник уже доедали ужин из вареной картошки и жареной костистой рыбы, когда через окно донесся голос Садко, сопровождаемый треньканьем его же гитары. Пел и пел, причем после каждой композиции народ вокруг помоста на недалекой отсюда площади ревел что-то одобрительное.
– Нетребовательные у вас товарищи! – сказал Груздь их квартирной хозяйке, бабке неопределенного возраста с хитрой улыбкой на поджатых губах. – У него ж ни слуха, ни голоса, а ведь нравится.
– А чего? Да ничего… – содержательно ответила бабка. – Это вы Мишку-пастуха не слыхали. Тот еще и слов не знает, а ваш-то вон как выводит!
Засыпая возле печи, отчаянно вонявшей сгоревшими коровьими лепешками и пережаренной рыбой, Кат подумал: завтра же начало схваток. А еще не только дойти, но и как-то пробраться на территорию Колизея. Судя по всеобщему разгильдяйству, не самая сложная задача, но народу у Председателя много…
В лоб не пробиться.
– Спи давай, чего ворочаешься! – сонно сказал Груздь. – Садко допоет, припрется. За него не волнуйся.
Где-то за окнами продолжался праздник, из самого чрева которого истошно выл бродячий певец:
– Гайдар шага-а-ет впереди!
– Харчей дали мало, – недовольно сказал Садко. – Вот самогона совали до черта, но все стаканами. Куда мне столько? А менять на еду по темноте неудобно было.
Серое свинцовое небо словно подернулось над головами трещинами, ожесточилось, как пересохшая летом бесплодная земля. Но снега не было, да и дорога, по которой ранним утром укатила в Коммунград машина с аппаратурой и жутко похмельным товарищем Шкуратовым, была чище, чем вчера. Шагай да шагай, пока не покажутся занесенные снегом огороды возле самого городка.
Волков тоже не видно. То ли истребили вчера почти целиком единственную в округе стаю, то ли остальные предпочитали к людям так близко не соваться. Никаких следов неведомого стрелка тоже не обнаружилось. Кат не забивал себе голову, его больше интересовало, как попасть к щиту с оружием, чтобы заявить себя участником.
Он уже дважды говорил с Груздем, да и певец подсказывал, что знал.
– Там, напротив базара, стоит бывший храм. Ну, его отовсюду видно. Зеленые маковки, сам белый. При коммунарах службы там не ведут, они же атеисты и все такое. Вот и придумали: растянули и укрепили забор, не проберешься. Вход только один, через ворота.
– Охрана?
– Не просто охрана. Там два кольца оцепления, дуриком к воротам вообще не подойти. Если претендента ловят до щита, задерживают. Без особого насилия, просто не пускают на Поединок. А если начнешь спорить, ребра пересчитают, это да.
– И как же туда проходят?
Садко почесал лоб.
– Да по-разному. Один вообще на воздушном шаре умудрился. А в первом же бою остался без руки и выбыл. Еще один под телегой спрятался, там же люди в храме сидят, им жрать надо, вот и везли провизию. Это те, про кого знаю. Один раз подкупили охрану, тоже было. Председатель потом виновных на столбах развешал, теперь бдят и не берут. Дураков нет.
Кат озадачился еще больше. Нет, можно в любой момент плюнуть и уйти, но Филя… Черт его знает, князя, со зла и казнить прикажет.
– Переодеться, может? Тулуп, валенки…
– Не пойдет. Они и своих не пускают, даже знакомых. Никого. Думай, городской.
– Погоди… Груздь, до меня ты ж должен был участвовать? И как пройти рассчитывал, ну-ка излагай!
Дружинник замялся. Огладил бороду, зачем-то подтянул ремень карабина.
– Так, это… На волю случая…
Ясно. Или правда такой наивный, или рассказывать не хочет. Оно и верно, не последний Поединок, вдруг еще пошлют участвовать.
Тем временем показался Коммунград. Явно больше Боброва, вон какое-то здание здоровенное, бывший рынок или кинотеатр. Дома многоэтажные в стороне виднеются.
– По дороге дальше не пойдем. Здесь патрули злые, это вам не Тойда. На полдня только так задержат. До выяснения и для допроса.
Послушавшись дружинника, свернули на неприметную дорожку и вошли в Анну через чьи-то огороды, мимо поваленного много лет назад ряда сараев, ржавеющей сельхозтехники и заброшенных домов.
Храм отсюда был виден прекрасно. Возле входа, чуть поодаль на склоне, шел митинг. Все серьезно – и народа больше, и многочисленные знамена, вон кто-то держит на палке нарисованный портрет усатого мужика в высокой шапке. С усердием держит, не иначе самого Председателя доверили.
Приблизились, стараясь идти не к воротам – да, цепочка бойцов на расстоянии метров тридцати и пост прямо возле ограды, – а к митингу. Лозунги, здравицы и клятвы непременно исполнить и добиться. Во имя и непременно.
Кат поглядывал на оцепление. Два десятка человек в первой линии, пятеро во второй. С боем идти? Нет, если бы очень надо было, можно и так, но… Сложно. Да и жалко их – в чем охрана-то виновата?
К бредущим с ленцой спутникам подошел неприметный товарищ в плохо сидевшей фуражке неизвестных ныне войск. Вместо кокарды был приделан просто неровный кусок алой материи.
– Упээс, младший комиссар Тренько! – скороговоркой сказал товарищ, козырнув. – Кто такие, откуда, зачем?
– А чем докажете, что из управления? – уточнил Кат. Садко аж поперхнулся, ожидая расстрела на месте или иных суровых последствий.
– Вот значок, – отвернув лацкан полупальто, сухо ответил Тренько. Там действительно блестело что-то разлапистое, вроде металлического паука, державшего в лапах шестеренку.
– Да к куму же, на Пролетарскую… – начал было привычную речь дружинник, но комиссар прервал его:
– Налево и вперед. К воротам не приближаться.
Обвел всех взглядом, медленно, запоминая лица. Глаза у Тренько были подозрительные. Не злые, а именно что чересчур внимательные: не ты ли, мол, шпион заграничный, претендент проклятый?
– Скажите, товарищ младший комиссар… – задушевно начал Садко, собираясь загнуть что-то несусветное по своей привычке. Вид у него стал при этом мечтательным, как у кота на заборе.
– Свободен, – отрезал Тренько. – Берешь товарища и к… куму. На хрен отсюда, я сказал!
– Есть информация, – наклонившись к пахнувшей немытыми волосами и почему-то чесноком фуражке, тихо, но веско произнес Кат. – Готовится взрыв, товарищ младший комиссар. Враг не дремлет.
– Ага… – довольно сказал Тренько. – Вы все вместе, товарищи? С этим… гражданином?
– Первый раз его видим, – вразнобой, но дружно откликнулись Садко и дружинник. – Чуждый нам элемент! Только что подошел.
– Задержанный со мной, остальные свободны. Вечером подойдете в Управление, шестой кабинет. Как свидетели. Не опаздывать!
Кат подмигнул Груздю, тот кивнул. Раз есть план, мешать не станут. Никуда они, конечно, не пошли, присоединились к митингу, выкрикивая нечто соответствующее моменту, но посматривали в сторону улицы, огибавшей храм, куда и увел Тренько совершенно спокойного Ката.
Сталкер появился через пятнадцать минут – как и предполагали его спутники, один. На левой стороне куртки поблескивал паук, сжимающий шестеренку.
– Надеюсь, не убил… – задумчиво сказал Садко. – Хотя если и убил – не велика потеря.
Кат подошел к первой линии оцепления и что-то властно сказал. Бойцы пожали плечами и пропустили его к воротам.
– Хорошо идет, городской! – завистливо молвил Груздь.
Но с постом у ворот вышла заминка. Задерживать Ката никто не решился, но и открывать кованую створку тоже не спешили. Перелезть быстро не выйдет, а замок такой увесистый, амбарный, что и родным ключом с ходу не откроешь.
– И дальше что? – Садко всматривался в картину у ворот, не обращая внимания на орущих вокруг митингующих. – Силой пойдет?
Демонстранты по команде с трибуны грянули «Интернационал». Немузыкально, но впечатляюще, по крайней мере обмен мнениями между певцом и Груздем стал невозможен. Ори не ори, никто ничего не разберет.
Зато и выстрела никто не слышал. Вот Кат протянул руку к замку, что-то говоря постовым, а вот огрызок цепи словно разнесло невидимым ударом, только искореженная дужка подскочила в воздухе.
Постовые привычно заняли места для обороны, оглядывая окрестности, а оставшийся в их тылу Кат спокойно открыл ворота: совсем чуть-чуть, хватило и небольшой щели, и просочился во двор. Автомат уже в руках, так что совсем просто его оттуда не выкурить. Попятился задом, страхуясь от оставшихся у ворот постовых.
Вторая пуля пробила портрет Председателя на палке. Хотя песня не стихла, стоявшие рядом с перепуганным хранителем изображения люди начали отбегать в стороны. Митинг рассыпался, коммунары стадом метались во все стороны, часть побежала к воротам.
– Тепленькая пошла… – удовлетворенно сказал Садко.
Его никто не услышал, да это и не важно: Кат подошел к сколоченному из досок щиту у высоких дверей в храм, оглядел оставшееся на крючьях оружие и снял короткий прямой меч.
Громко, хоть и надтреснуто, осаживая крики и затихающую песню, ударил колокол на звоннице. Красиво организовано.
– Пропустили, мудаки… Проспали! – в наступившей тишине сказала какая-то девица неподалеку от Садко. Он обернулся, но рядом уже никого не было. Только Груздь, слегка отвесив челюсть, наблюдал за открывшимися дверями бывшего храма.
Оттуда выглянуло недовольное лицо человека в высокой шапке. Выглянуло, кивнуло Кату и спряталось обратно, оставив дверь приоткрытой. К Поединку – допущен.
