Холод пощипывал уши Лео, пока они пробирались по темным улочкам, однако огонь возбуждения внутри горел от этого еще жарче. Юранд выглядел не менее взволнованным, чем он сам. В его глазах поблескивали игривые огоньки, на щеках играл симпатичный румянец.

– Куда мы идем? – вполголоса спросил он, держа руку на плече Лео, слегка охрипшим голосом.

– Очевидно, куда-нибудь подальше от пытливых глаз. – Лео подтолкнул его локтем под ребра. – Мы же не хотим скандала, верно?

– Честно говоря, – отозвался Юранд с этой своей усмешкой в уголке рта, – мне уже все равно.

Но Лео не слушал. Он увидел название улицы, увидел номер дома.

– Вот это место! – прошептал он. Клубы пара вырывались из его рта в холодный ночной воздух.

Это был высокий дом, зажатый между двумя другими такими же домами, слегка потемневший от копоти, как и дюжина других домов на этой улице, в точности похожей на дюжину других улиц по пути из Агрионта. Не самое впечатляющее здание. Однако в окне наверху между ставнями пробивался лучик света, и Лео, глядя на это окно, почувствовал себя почти настолько же неустойчиво, как когда глядел на тот мост в день битвы, готовый отдать сигнал к атаке.

– Спасибо за то, что проводил меня, – сказал он. – Ты добрый друг. Самый лучший. Мы увидимся завтра. На параде.

Широко улыбаясь, он повернулся к Юранду и увидел на его лице очень странное выражение. Потрясенное. Смятенное. Разочарованное.

– С кем ты встречаешься? – шепотом спросил Юранд.

– С дочкой архилектора. Савин. – Лео ощутил нервную дрожь, произнеся это имя вслух. Он понизил голос: – Однако, вероятно, будет лучше, если ты не будешь об этом упоминать в разговорах с другими людьми.

– Да. – Юранд прикрыл глаза и издал недоверчивый смешок. – Ты прав. Конечно.

– Не расстраивайся! – Лео грубовато обнял его одной рукой за плечи, снова поднимая голову к зданию. К тому освещенному окну. – В Адуе множество дам. На всех хватит!

Впрочем, ему не приходила в голову ни одна, кто могла бы равняться классом с Савин дан Глоктой.

– Множество дам, – унылым эхом повторил Юранд. – Надеюсь, ты знаешь, во что ввязываешься.

– Иногда лучше не знать.

И Лео отдал Юранду свою трость, ткнул его пальцем в живот на прощание и зашагал через улицу, стараясь не показывать, что ему больно. В конце концов, не зря же его прозвали Молодым Львом! Он знал кое-что о храбрости. Секрет в том, чтобы выкинуть из головы само понятие возможности выбора, и просто идти вперед. Он поднял кулак и нанес в дверь четыре энергичных удара, изобразив на лице самоуверенную гримасу, какая, по его представлениям, приличествовала великим любовникам всех времен.

Она моментально соскользнула с его лица, когда дверь открылась. На пороге стояла смуглокожая женщина, которую он никогда прежде не видел.

– О!.. Я думал…

– Вы, должно быть, Молодой Лев, – проговорила она на общем наречии, пожалуй, еще с менее заметным акцентом, чем у него.

– Кое-кто называет меня так…

Внезапно она придвинулась к нему и щелкнула зубами, удивительно похоже изобразив львиный рык. Лео отпрянул от неожиданности, ступил на раненую ногу, скривился от боли и тут же попытался сгладить это фальшивым смешком. Женщина пропустила его в дом, притворила дверь и прислонилась к ней спиной.

– Леди Савин наверху.

– Наверху… Ну конечно! – Он понял, что краснеет, а это едва ли входило в репертуар великих любовников всех времен. – В смысле… я просто хотел сказать… Я не очень-то силен в разговорах.

– Без сомнения, Бог наградил вас другими талантами.

И она отвернулась с легчайшей тенью улыбки на лице.

Казалось, он очень долго взбирался по этой темной лестнице; его сердце колотилось так сильно, что его можно было слышать на улице; лучик света под черной дверью становился все ближе, обещал так много. Лео не имел представления, чего ему ожидать. Для него не было бы потрясением обнаружить, что Савин поджидает его с заряженным арбалетом. Или раскинулась обнаженная на тигровой шкуре. Или оба варианта вместе, если на то пошло.

Перед дверью он помедлил, пытаясь успокоить дыхание, но оно отказывалось успокаиваться. Снаружи было слишком холодно, здесь слишком тепло. Сперва он хотел постучать, потом подумал, что будет выглядеть более властным, если войдет без стука. В конце концов, не зря же его прозвали Молодым Львом! Бесшабашные атаки – его фирменный знак! Он протянул руку к дверной ручке, помедлил, пережидая нервную дрожь, и с излишней поспешностью ввалился внутрь.

Савин стояла, освещенная лампой, наливая вино в бокал, в такой выверенно-изящной позе, словно с нее рисовали портрет. Она даже не вздрогнула, когда дверь открылась, не повернула головы, чтобы посмотреть на него, лишь поднесла бокал к свету, слегка нахмурившись, как бы исследуя цвет.

– Итак, ты добрался? – спросила она, в конце концов поворачиваясь к нему.

– Да…

Он лихорадочно искал что-нибудь умное, что можно было бы прибавить, но сундук был пуст. Савин выглядела еще более безупречной, чем ему помнилось. «Ваш профиль в свете лампы… просто невозможно…» – и что дальше? Черт подери, где еще могут слова полностью покинуть тебя, как не в кабинете писателя?

Лео огляделся, надеясь найти что-то, что его вдохновит. Полки ломились от книг, обитая кожей столешница была завалена бумагами. В углу стояло нечто – должно быть, печатный пресс; ничего безобразнее Лео в жизни не видел, сплошные железные стержни и рукоятки, валик, покрытый чем-то черным. В раскрытых челюстях механизма лежал отпечатанный бумажный лист.

– Позднейшее воплощение фантазий Суорбрека, – пояснила Савин. – Но ты ведь пришел не для того, чтобы слушать о приключениях других, верно?

– А для чего я пришел? – спросил Лео, прикрывая за собой дверь.

Жалкая попытка пошутить, но в то же время он действительно хотел услышать ответ.

– Ради собственного приключения!

Она протянула ему бокал.

Савин выглядела такой собранной, такой уравновешенной, настолько полностью контролировала себя – но когда она скользнула ближе, Лео уловил в ее глазах какой-то странный блеск. Что-то похожее на голод, на гнев, или даже на безумие, от чего он ощутил сильное возбуждение и легкий испуг. Или, может быть, наоборот. Он понял, что съеживается, отступает назад. В конце концов он оказался неловко прижатым к письменному столу, заплесневелый край которого больно воткнулся ему в задницу.

Во имя мертвых, даже самый тупоголовый человек в Адуе – а Лео считал, что может претендовать на это звание, – не усомнился бы в том, чего ей надо. Скорее всего, в этом с самого начала не было и тени сомнения, но по какой-то причине он позволил себе решить, что, возможно, она действительно просто хочет показать ему писательский кабинет. Вот здесь перья, здесь чернила, а теперь мы можем вернуться каждый в свою постельку и погрузиться в сладкий сон, абсолютно не беспокоясь о способностях друг друга как любовников.

Если бы его спросили, Лео наверняка бы сказал, что обожает женщин. Тем не менее, порой его беспокоило то, что женщины не настолько… возбуждают его, как, по идее, должны бы. Как они возбуждают других мужчин. Теперь ему казалось, что проблема была просто в том, чтобы найти подходящую. С Рикке ему всегда было легко, как с одним из товарищей. С одним из парней. Но едва ли можно было найти кого-то более непохожего на нее, чем Савин. Лео никогда не встречал женщины, которая была бы настолько… женщиной.

– Нервничаешь? – спросила она.

– Нет, – солгал он.

Его голос слегка дрогнул, и она улыбнулась – короткой, жесткой улыбкой, словно ей удалось его уличить. Что, разумеется, так и было. Лгать он никогда толком не умел.

Говоря по правде, Лео никогда не чувствовал себя с женщинами особенно удобно. Но, возможно, романтические отношения меньше всего предполагают удобство. Возможно, ты как раз и должен постоянно ощущать, будто стоишь на краю. Каждый момент, проведенный с Савин, казался ему настолько же волнующим и опасным, как когда он шагнул внутрь круга, где его ждал Большой Волк.

– Я… кажется, еще не встречал женщину, похожую на тебя, – вымолвил он.

– Конечно! – Савин подняла свой бокал и выпила вино одним непринужденным глотком, двигая тонкими мышцами шеи. – Я одна такая.

И она небрежно кинула бокал на обитую кожей поверхность стола, где он задребезжал на самом краю, но благодаря какому-то волшебству остался стоять прямо. Она придвинулась ближе к нему, ее бледная грудь поднималась и опускалась, нежная кожа мягко сияла в свете лампы…

На ней было ожерелье, которое совсем не подходило к ее безупречному платью. Перекрученный ремешок, продетый через костяные плашки, украшенные грубой резьбой. Нечто подобное носила Рикке, у нее была их целая громыхающая куча. При мысли о ней Лео, даже сквозь выпивку и возбуждение, ощутил укол виноватого чувства.

– Откуда у тебя эти руны?

– С Севера, – ответила она, не вдаваясь в подробности. И не отрывая взгляда от его губ.

– Что они говорят?

Он ведь не делал ничего плохого, верно? Рикке более чем ясно дала ему понять, что больше не хочет иметь ничего…

Савин взяла его за подбородок с силой, которой нельзя было сопротивляться.

– Какая разница?

Кончик ее большого пальца пополз вверх по его щеке, ее сощуренные глаза следили за ним, не отрываясь. Потом между ее губами показался кончик языка, когда она нащупала свежий шрам. Она мягко погладила его – немного щекотно, немного больно.

– Память о Стуре Сумраке? – спросила она.

– Вместе с несколькими другими подарками.

– Болит?

– Только когда нажимаешь… а!

Она совершенно умышленно нажала на него, на мгновение свирепо оскалив зубы. Лео отпрянул, еще более неудобно перегнувшись через край стола.

Он едва мог поверить, насколько она была тонкой, насколько гибкой. На ее обнаженном плече двигались узкие мышцы. Он почти не осмеливался дотронуться до нее, боясь, что она переломится в его руках. Однако она была сильнее, чем он ожидал. Гораздо сильнее. И гораздо теплее. До него донеслась струйка ее аромата – главным образом цветущий луг, но с резкой звериной ноткой где-то на краю. Может быть, сам он чувствовал скорее испуг, чем возбуждение, но для его члена все явно обстояло наоборот.

Его горло сжалось настолько, что он едва мог говорить. Внезапно он подумал о том, насколько она старше его. На пять лет? На десять? Насколько у нее больше опыта…

– Ты уверена, что это хорошая идея…

– Я уверена, что это ужасная идея. В том-то и прелесть!

Она откинула крышку маленькой коробочки, вытащила щепотку какой-то субстанции, зажав между указательным и большим пальцами, и поднесла к его лицу. Даже это она умудрялась делать изящно!

– Вот, нюхни.

– Что это?

– Жемчужная пыль.

– Это та штука, которую принимают художники, чтобы повысить восприимчивость?

– Что хорошо для художников, хорошо и для всех остальных. Они на самом деле совсем не такие особенные, как любят воображать. Давай, нюхай.

– Боюсь, я не…

– Мне казалось, ты пришел сюда в поисках приключений?

И она приложила щепотку порошка к одной его ноздре, одновременно зажав кончиком пальца другую. У него не оставалось никакого выбора, кроме как вдохнуть зелье. Время для выборов, очевидно, закончилось на улице снаружи.

– Ах, клянусь мертвыми!

Пламя обожгло его носоглотку, полыхнуло в ушах, проникло в зубы, выдавило слезы из глаз. Кошмарное ощущение.

– За каким чертом люди это…

– Вторая, – прошипела она, поворачивая ему голову и чуть ли не запихивая пальцы в его другую ноздрю.

Он даже не заметил, что она расстегивает его портупею, пока не услышал, как его меч со звоном упал на пол. Разоружен во всех отношениях.

Кровь и ад, как же ему хотелось чихнуть! Мгновение он стоял, зажмурившись, пытаясь подавить щекотку в носу. Когда позыв прошел, Лео обнаружил, что Савин целует его – сперва мягкие поклевывания в губы; потом она развернула его лицо к себе и принялась лизать, сосать, кусать…

Он стиснул ее ребра, но понял, что почти не чувствует тела: корсет, жесткий, словно доспехи, хранил ее как крепость. Жжение в лице понемногу проходило, голова принялась приятно кружиться. Губы двигались механически, онемевшие и неловкие. Кожу губ покалывало. Он ощутил вкус вина на ее языке.

Было ли дело в ней, или в выпивке, или в порошке для художников у него в носу – Лео не мог бы сказать, но он вдруг почувствовал себя смелым. Диким. Ведь он же Молодой Лев, черт побери, верно? Он пришел сюда в поисках гребаных приключений! Он – один из великих любовников всех времен, мать его растак!

По-львиному зарычав, он ухватил ее за лицо, зацепив большим пальцем под челюсть, вцепился в завязку ее платья, скрутил, больно вжимаясь костяшками в ее плечо, так что она ахнула; развернул ее, пока в конце концов она сама не оказалась прижатой к ребру стола. Его нога зацепилась за валяющийся меч, но она отбросила оружие узким носком туфли в сторону, к выполненным в виде львиных лап ножкам печатного пресса, где оно загрохотало, наполовину вывалившись из ножен.

Его лицо больше не болело. Ни капельки не болело. Он вообще почти ничего не чувствовал от шеи и выше, но зато чувствовал вдвое больше обычного от поясницы и ниже.

Она издала гортанный стон, оттянув губы назад то ли в улыбке, то ли в оскале, покусывая его зубами. Он почувствовал, что она возится с его ремнем, расстегивает его; ощутил, как штаны оседают вниз, путаются среди сапог. Почувствовал на ягодицах прохладный воздух, потом ее руку – еще прохладнее.

Все мысли о том, чтобы сказать «нет», остались в далеком прошлом. Да и вообще все мысли, если на то пошло.

Она ловко взобралась задом на стол – можно было подумать, что у нее было много практики, – задрала шуршащие юбки, выше, еще выше, потом втащила его следом за собой, вцепившись пальцами в его волосы.

Почти больно, но не совсем.