Савин кусала растрескавшиеся губы. Теребила потрепанные края ужасного, чересчур накрахмаленного платья, которое ей дали. Ковыряла отслаивающуюся кожу вокруг своих сломанных ногтей.

Она всегда так заботилась о своих руках! Их изящество нередко служило предметом любезных комментариев. А теперь, как бы она ни пыталась натянуть на них рукава, было невозможно скрыть все эти царапины, трещины, мозоли. Все, через что она прошла, врезалось в эти скрюченные пальцы.

Она больше не была Арди – маленькой потерявшейся нищенкой. Но также она несомненно не была больше Савин дан Глоктой, вселяющей страх и не знающей страха скорпионихой, королевой инвесторов. Прежде ее тянуло к собственному отражению, как пчелу к цветку; теперь она сторонилась зеркал, боясь того, что может там увидеть. Теперь она боялась вообще всего.

Она знала, что должна чувствовать невыразимое облегчение оттого, что больше не голодна. Радость оттого, что ее тело наконец-то чисто. Непомерную благодарность судьбе за невероятное стечение обстоятельств, которое привело к ее спасению. Она знала, что лишь немногим из тех, кто попал в Вальбекскую ловушку, досталась хотя бы малая толика такой удачи.

И однако все, что она ощущала – это бесконечный, выматывающий страх. Она чувствовала себя скорее заложницей, чем освободившейся из плена. Ничуть не лучше, чем когда она сломя голову бежала по обезумевшим улицам Вальбека в день начала восстания. Даже хуже, поскольку тогда ее страх был оправдан. Сейчас предполагалось, что она была в безопасности.

Снаружи послышались голоса, и она развернулась, чувствуя, как вдруг заколотилось сердце. Повинуясь инстинкту, засевшему в ней еще с давних времен, она подумала, что надо бы привести себя в лучший вид. Светская дама всегда должна выглядеть так, словно ее застали посередине какого-то важного занятия. Она подняла руки, чтобы поправить парик – и поняла, что на ее голове ничего нет, кроме ее собственной бесформенной, безрадостной, бесцветной поросли. Она застыла, вцепившись одной израненной рукой в другую – не столько красавица, позирующая для портрета, сколько грабитель, застигнутый посреди темной гостиной, – когда кто-то рванул полог снаружи и, пригнувшись, шагнул внутрь шатра.

Орсо.

Его красный с золотом мундир показался ей немыслимо ярким. В Вальбеке под конец все имело лишь один цвет – цвет грязи. Он выглядел более упитанным, чем прежде. Или, возможно, она просто так привыкла видеть истощенных людей, что любой, кто всего лишь нормально питался, казался представителем чуждого вида. При виде нее на его лице появилось очень странное выражение. Ужас? Жалость? Отвращение? Он как будто слегка вздрогнул и прикрыл глаза ладонью, как будто ему было больно на нее смотреть.

– Это ты, – прошептал он. – Хвала Судьбам!

Он шагнул к ней, но посередине движения неловко замешкался.

– Ты… ранена?

– Нет.

Они оба знали, что она лжет, и даже не особенно старается, чтобы ей поверили. Она была искалечена изнутри и снаружи. Она была разорвана на куски, впоследствии кое-как сшитые в единое целое.

– Это хорошо. – Он выдавил кривую улыбку. – Ты хорошо выглядишь.

Ей не удалось подавить хриплый, лающий смешок:

– Ты всегда был чемпионом среди лжецов, Орсо, но на этот раз это все же малость чересчур!

– Для меня ты выглядишь красавицей, – отозвался он, глядя ей прямо в глаза. – Что бы ты там ни думала.

Она понятия не имела, как на это отвечать. Она чувствовала себя злосчастной дублершей, которую выпихнули из-за кулис на пустую сцену, и вот она в ужасе смотрит на толпу, не в силах вспомнить ни строчки из своей роли. Не зная даже, что за пьесу она играет.

Когда она наконец заговорила, то сама поразилась тому, насколько спокойно прозвучал ее голос:

– Со мной были еще люди. Семья. Я бы не хотела…

– Они в безопасности, о них уже позаботились. Ты можешь ни о чем не беспокоиться.

– Не беспокоиться… – прошептала она. Она чувствовала себя одним сплошным беспокойством, охапкой беспокойств, засунутой в дерьмовое платье. Наконец ей удалось выдавить: – Мне жаль… что тебе пришлось идти сюда. Я знаю, как сильно… ты хотел отправиться на Север.

– Когда я услышал, что ты в опасности, я недолго размышлял. Я вообще не размышлял! Впрочем, ни твой, ни мой отец все равно не оставили бы мне выбора. Может, даже и лучше, что я оставил Север настоящим мужчинам, таким как Лео дан Брок. Думаю, мы все готовы согласиться, что на самом деле я не создан для солдатской жизни.

– Мундир тебе идет.

– Да уж, хоть на поле боя я держусь овечкой, но что касается ношения мундиров, тут я настоящий тигр!

Были времена, когда она могла вот так болтать часами, не говоря ничего, и это было восхитительно. Теперь это казалось непристойным: обмениваться легкомысленными шуточками, когда где-то рядом люди гадят на пол от страха.

Она ощутила совершенно ничем не оправданный всплеск ярости. Почему он не пришел раньше? Почему он сидел тут и ждал, жалкий никчемный трус? Ей хотелось наброситься на него и рвать ногтями. Вместо этого она принялась расточать комплименты:

– Из того, что я слышала, похоже, тебе удалось справиться со всем этим делом вполне неплохо.

– Скорее благодаря удаче, чем умению, как мне кажется.

– Ну, все люди живы…

…Фонтан крови, брызжущий в лицо того охранника, когда его руку затянуло во вращающиеся шестеренки. Савин закашлялась, глотая едкую желчь.

– Большинство, – поправилась она. – Большинство живо.

– Главное, ты жива. Это все, что имеет значение. Мне очень жаль, что у меня ушло столько времени. На то, чтобы добраться сюда. Чтобы найти тебя. – Он посмотрел ей в глаза с такой искренностью, что она была вынуждена отвести взгляд. – Чтобы понять… свои чувства к тебе. Я не могу себе представить, чтобы наши отношения… остались такими же, как были прежде.

Она едва не расхохоталась.

– Ну разумеется!

Разве может хоть что-нибудь остаться таким же, как прежде? Нет, никогда.

– Поэтому я…

Просто смешно, до чего он нервничал. Кронпринц Орсо, знаменитый своей беззаботностью. Скольких женщин он разочаровал? Наверное, сотни. Право же, стоило бы уже научиться делать это лучше.

– Поэтому я…

Он сделал глубокий вдох. Словно готовясь к какому-то деянию, требующему великой храбрости. Савин подняла подбородок. Словно для того, чтобы облегчить работу палачу. Он посмотрел на нее. Виновато. Испуганно. Стыдливо.

У Савин лопнуло терпение:

– Ну давай, говори уже!

– Я хочу, чтобы ты на мне женилась! – выпалил он. – В смысле… черт!

Орсо неловко опустился на дрожащее колено:

– Я совсем не так все это планировал. У меня даже кольца нет!

Она уставилась на него в холодном изумлении:

– Что?

Орсо взял ее обмякшую ладонь обеими руками. Они были горячими и немного липкими.

– Это безумие, я знаю, что это безумие, но… Я тебя люблю! Мне понадобилось все это, чтобы осознать, но… Выслушай меня!

По правде говоря, у нее не было слов, чтобы его перебивать.

– Без тебя я просто дерьмо! Полное дерьмо! Все это знают. Но с тобой… У меня есть шанс стать кем-то достойным. Я пришел не для того, чтобы тебя спасти; что за нелепая идея! Я пришел, чтобы ты меня спасла. Никто меньше меня не годится на роль короля, я это знаю, но ты… черт побери, Савин, ты рождена, чтобы быть королевой! Нет женщины, которой бы я больше восхищался. У тебя есть и ум, и смелость, и амбиции – все то, чего у меня нет! Только представь, что мы сможем построить вместе! Ну, или ты будешь строить, а я буду смотреть. Королева Савин! – Он улыбнулся своей мальчишеской, вкрадчивой улыбкой. – Звучит очень даже неплохо!

– Королева… Савин…

Это прозвучало полузадушенным хрипом. Такой звук, наверное, издают гуси, когда им скручивают шею.

Он мог бы выбрать любую. Но захотел ее. Не из-за денег, не из-за связей, не из-за ее париков, платьев и украшений. Не какое-то представление о ней – нет, ее саму. В самый худший момент. Даже сейчас. Даже в таком вот виде. И не просто как любовницу – как свою жену. Как свою королеву.

– Я… – выдохнула она, но голос окончательно пропал, и это прозвучало какой-то едкой отрыжкой.

– Черт! – Орсо вздрогнул и резко поднялся с места. – Тебе не обязательно отвечать. Ты можешь даже не думать об этом.

Он убрал одну руку, но продолжал касаться ее кончиками пальцев другой, словно не мог заставить себя окончательно ее отпустить.

– Мне не следовало спрашивать. Я такой кретин! Не торопись… думай… сколько тебе понадобится.

Он примчался ее спасать. С пятитысячным войском. Войском, оплаченным ее деньгами, но все равно. Она никогда не думала, что ее может понадобиться спасать. И ей даже во сне бы не приснилось, что ее спасителем может быть он. Она словно бы впервые в жизни по-настоящему его увидела. До сих пор она знала, что это человек, с которым хорошо смеяться. Но она и вообразить не могла, что когда-либо станет ему доверять. Полагаться на него. Она готовила себя к отвержению и разочарованию с его стороны, но понятия не имела, что делать с его сочувствием и поддержкой.

– Черт, – проговорил он, наконец отпуская ее пальцы. В них осталось странное щекочущее ощущение. – Я веду себя просто ужасно! Может быть, тебе что-нибудь нужно? Если есть что-то, что я… Может быть, ты хочешь остаться одна? Хочешь, чтобы я ушел?

И он повернулся к выходу.

Она поймала его за запястье. Оно дрожало. Как и ее ладонь.

Потом она кинулась его целовать.

Это вышло совсем не изящно. От неожиданности он отступил назад и влетел в столб посередине шатра, и на мгновение она уже решила, что вся эта чертова штуковина обрушится на них, хлопая парусиной. Их подбородки больно ударились друг о друга. Затем носы. Она попыталась повернуть голову, и он повернул свою в ту же сторону, потом оба одновременно повернулись в другую.

Наконец она схватила его голову, обеими руками, притянула к себе, стукаясь зубами, жадно урча, некрасиво чавкая. Неловко, яростно, поспешно, словно их время было на исходе. Совсем не похоже на аккуратный распорядок их свиданий в кабинете Суорбрека, со всеми этими вежливыми расшаркиваниями, словно в придворном танце – чопорная игра, в которой оба держали свои карты при себе. Теперь все карты были брошены на стол, и все было убийственно серьезно. Ее сердце грохотало в ушах, в точности как это было в день восстания.

Она увидела за занавеской его кровать, поблескивающую медью в полумраке, и потащила его в ту сторону. Все еще пытаясь ее поцеловать, он налетел на походную печку и едва не кувыркнулся через нее, потом запутался в занавеске и барахтался, пока она не сорвала ее и не отшвырнула в сторону. Сколько людей знали, что она здесь? Сколько могли догадаться, что здесь происходит? Ее это не заботило.

Прежде она предпринимала кучу тщательно продуманных мер предосторожности. Изобретала алиби, меняла экипажи, занавешивала окна в треклятом Суорбрековом кабинете. Чтобы не узнал ее отец. Чтобы не узнали его родители. Чтобы не оказаться вынашивающей чужого ублюдка. Все действия предпринимались с такой кошмарной организованностью, с таким всеподавляющим здравым смыслом! Роман, выписанный в столбик и сведенный в баланс в книжке Зури, словно в бухгалтерской книге какой-нибудь мануфактуры.

Теперь она могла думать только о том, с какой легкостью она могла бы умереть в Вальбеке. Умереть от побоев. Умереть от голода. Умереть на костре. Умереть, разорванная на части одной из ее собственных машин. Хорошие манеры, чувство благопристойности, забота о репутации, здравый смысл… все это больше не имело никакого значения рядом с необходимостью сорвать с себя этот мешок, называемый платьем, и прикоснуться голой кожей к его голой коже. Ее лицо было мокрым на ощупь – должно быть, она плакала. Ее это не заботило.

Она повернулась спиной, чтобы он мог добраться до ее застежек.

– Сними с меня эту штуку.

– Я стараюсь, – пробурчал он, возясь с ее воротником. – Проклятая… черт!

Треск швов, стук отскакивающих пуговиц – и она вытащила руки из рукавов, потянула платье вниз, извиваясь, словно змея, вылезающая из опостылевшей кожи. Лягнула ногой, отбросив его вместе с убогими нижними юбками прямиком в полотняную стенку шатра, заставив ее захлопать и зашуршать.

Были времена, прежде, в кабинете Суорбрека, когда она не успевала даже снять с себя шляпу, а все было уже кончено. Теперь она стояла совершенно обнаженная. Не прикрытая, не защищенная ничем. Он держал ее руками за поясницу – едва касаясь кожи кончиками пальцев. Словно едва осмеливался дотронуться до нее. Она слышала его дыхание. Переплела свои пальцы с его, потянула его руки к себе, направляя их: вверх, к груди, вниз, между ног… Она высунула кончик языка между зубами, прикусила почти до боли.

В цветистых романах, которые ее мать делала вид, что не читала, принц обязательно являлся на выручку героине, в последнее мгновение спасая ее от опасности, после чего она все с той же душераздирающей предсказуемостью падала в его постель, теряя сознание от благодарности. Савин никогда не чувствовала ничего, кроме презрения к подобному чтению, – и вот она сама поступает точно так же. Ее это не заботило.

Он приостановился, щекоча неровным дыханием ее ухо:

– Ты уверена, что ты хочешь…

– Да, черт побери! Уверена!

Протянув руку назад, она запустила пальцы в его волосы, наклонила его голову, чтобы поцеловать его через свое плечо, впиться губами в его язык. Неловкие, жадные, калечащие рот поцелуи, в то время как другая рука уже сражалась за ее спиной с пряжкой его ремня – рывок, поворот, еще рывок, и наконец пряжка звякнула и ослабла. Он издал легкий стон, когда она раскрыла его штаны, нашла член и принялась тереть его, неестественно согнув запястье.

– Проклятье, – выдохнул он, возясь с пуговицами. – Ненавижу… мундиры!

Когда наконец он содрал с себя рубашку, она прикрыла глаза, впитывая обнаженной спиной тепло его обнаженной груди; его рука скользнула мимо ее ребер, тесно прижимая ее к его телу, кожа к коже. Другая его рука снова оказалась между ее ног, и она принялась тереться об нее, назад и вперед. Она опустилась одним коленом на кровать – неуклюже, теряя равновесие, чуть не упав; ей пришлось схватиться одной рукой за кроватную стойку, другой продолжая тереть его член, чувствуя, как кончик мокро тычется в ее зад.

Никаких амбиций, никаких манипуляций. Никаких трепыханий относительно того, что произошло вчера или что может случиться завтра. Только его сдавленные хрипы и ее всхлипывающие стоны, закрытые глаза и открытые рты. Во имя Судеб, ну и звуки! Словно кошка, мяучащая под дверью. Ее это не заботило.

Она больше ни за что не держалась.