Глава Совета сразу же согласился с интуитивной догадкой Петруса, что три строки представляют собой пророчество. Он понимал разницу между человеческой и эльфийской литературами и знал, что этот стих не мог быть частью «Canto de l’Alliance», и, однако же, он ею был или, по крайней мере, стал.

Эльфы не рассказывают историй подобно людям и совершенно невосприимчивы к придуманным сюжетам. Они воспевают героические деяния своего народа, сочиняют оды птицам и красоте туманов, но воображение никогда не добавляет ни йоты в это элегическое прославление. Кто потребует отдельных историй в великом целом, если каждое событие является лишь отражением совокупности повествования?

И раз уж ни в анналах, ни в многовековой эльфийской памяти нет и следа упоминаний о двух детях ноября, благодаря которым произойдет возрождение туманов, значит сам стих является уникальным и, следует надеяться, пророческим. Глава Совета, уже подозревавший, что великолепный, вечный и статичный мир его соотечественников должен измениться, чтобы выжить, понял, что это откровение, явленное метельщику Петрусу, открывает путь к новому альянсу.