Тот, кто ее увидит

Мистер Коэн поставил «Кипящий котел» перед мистером Гроссом, который завладел вниманием профессора Тотта, мистера Витервокса и мистера Китинга из библиотеки; они хоть и не впали в транс, но совсем не шевелились.

– …и вот на следующий день, – говорил он, – приехало несколько грузовиков; оттуда на лужайку дядюшки Макса вытащили эти самые статуи. Так что моему дядюшке досталось десять чугунных статуй уродливого парня по имени Геркулес, который держал помятого тигра, – и все потому, что он полез не в свое дело. И когда я об этом услышал, то сказал себе: Адольфус Гросс, пусть это послужит тебе уроком, занимайся своими делами и не лезь в чужие. Этому совету я и следую с тех пор.

Он сделал эффектную паузу, глотнул ржаного виски, а потом запил его пивом.

Витервокс сказал:

– Проблема в том, что если бы все так жили – мы ничего бы не добились.

– Я всего лишь… – начал Гросс. Но Витервокса нелегко было остановить.

– К примеру, – сказал он, – я читал в одной книге, как кто-то изобрел перегонку. Если бы они не стали с этим связываться, мы пили бы вино или пиво и не было бы никакого джина, и мистер Коэн не смог бы смешать для меня еще мартини. О, мистер Коэн!

Голос бармена, отошедшего в сторону, чтобы побеседовать с клиентом, зазвучал громче, как будто мистер Коэн указывал Витервоксу, что задержка неизбежна:

– Нет, говорю же вам, я не видел ее ни сегодня вечером, ни вчера вечером, ни позавчера вечером. А если вы желаете побеседовать с каучуконосом, это ваше право, потому что в заведении Гавагана все абсолютно бесплатно, за исключением выпивки. Джим, подай мистеру Холланду вот ту лесенку.

Он направился вдоль стойки к Витервоксу, но этот джентльмен, как и трое других завсегдатаев бара Гавагана, не отрываясь смотрели, как мальчик принес из кухни маленькую стремянку, на которую поднялся аккуратно одетый молодой человек, так что его голова оказалась на одном уровне с миниатюрным каучуковым деревом, которое росло на подставке возле окна.

– Алтея! – отчетливо произнес он. – Я здесь. – Он пристально посмотрел на каучуковое дерево.

– Кто это? – спросил Витервокс.

– Желаете еще мартини? – переспросил мистер Коэн. – Он? О, это мистер Холланд, и все его деньги не принесли ему счастья – с тем же успехом они могли быть просто кучей грязи.

– Он спятил? – спросил Гросс.

Молодой человек спустился вниз; очевидно, он расслышал это замечание, потому что с печальной улыбкой покачал головой. Витервокс сказал:

– Пригласите его выпить с нами. Никто не должен так грустить в баре Гавагана.

Прежде чем мистер Коэн смог передать приглашение, профессор Тотт уже направился к молодому человеку.

– Сэр, – сказал он, – я прошу у вас прощения за очевидную грубость одного из моих друзей и предлагаю смыть обиду стаканчиком доброй выпивки.

Молодой человек заколебался, а потом, поразмыслив, сказал:

– Полагаю, это было бы неплохо. – И он последовал за Тоттом туда, где сидели остальные. Все назвали свои имена; молодой человек заказал двойной виски с содовой. Сделав первый глоток, он заговорил с другими посетителями, только того и ждавшими.

– Не стану вас винить за то, что вы посчитали меня психом, – сказал он. – Я даже и не возражаю. Может, так оно и есть. Но она была настоящей. Вы ведь видели меня вместе с ней, не так ли, мистер Коэн?

– Именно так, – сказал мистер Коэн. – И девушка была очень приличная. Вы всегда сидели за угловым столиком и не совали свой нос в чужие дела, вы не думали об окружающих… только друг о друге.

Холланд осушил стакан одним глотком и снова пододвинул его к бармену. Витервокс прочистил горло.

– Если б вы нам смогли рассказать… – произнес он.

Не знаю, кому от этого будет лучше, мне или вам (сказал Холланд), но я попытаюсь. Я ищу девушку, в которую влюблен, и боюсь, что никогда не смогу ее отыскать, потому что, мне кажется, она… дриада.

(Он подчеркнул последнее слово и внимательно посмотрел на Тотта, Витервокса, Гросса и Китинга, как будто отыскивая следы презрения или сомнений. Никто ничего подобного не выразил. Холланд глотнул из вновь наполненного стакана и продолжил.)

Я вам расскажу – посмотрим, что вы решите. У меня, знаете ли, есть немного денег. Ими управляет один инвестиционный фонд; разные вложения средств, постоянно меняющиеся варианты. Я полагаю, что деньги требуют такого же ответственного отношения, как и все в нашем хозяйстве. В итоге вместо того чтобы просто подсчитывать дивиденды или развлекаться с гоночными автомобилями и хористками, я нашел себе другое хобби – проверку фирм, в которые инвестируются мои деньги. Я очень активный акционер и стараюсь быть всегда в курсе происходящего, чтобы задавать на деловых встречах серьезные вопросы.

Однажды инвесторы мне сообщили, что они вложили значительные средства в фирму по управлению недвижимостью под названием «Акме» – не контрольный пакет, но весьма значительный. В общем, я, как обычно, решил посетить фирму, чтобы взглянуть, как они работают. Я выяснил, что это солидная корпорация, специализирующая на офисных зданиях, и продолжил проверку, собравшись осмотреть здания и убедиться, что все в порядке.

Одним из этих зданий оказалось Огонз-билдинг, построенное на Латтимер-стрит; пятнадцать этажей, кажется. Когда я осмотрел сооружение, меня особенно удивили две вещи – они придавали зданию индивидуальность, которой так не хватает большинству офисных сооружений. Во-первых, на крыше возвышался огромный флагшток, увенчанный большим золотым орлом. Его нельзя было разглядеть с большинства смежных улиц, потому что не хватало… Как это называется у скульпторов… Ну, когда они стоят позади своих статуй и смотрят, чего им удалось добиться…

(«Recul, – сказал Тотт. – Или нет, recueil? Кстати о французских вещах, мистер Коэн, полагаю, я несколько изменю своим привычкам сегодня. Пожалуйста, дайте мне «Хеннесси».)

Я приехал туда около семи, посетив несколько других зданий, и кроме флагштока, на меня произвел впечатление и вечерний лифтер. Это было нечто среднее между гномом и землекопом: широкий в кости, с тяжелыми бедрами, тонкими ногами, острыми коленями, и пышными вьющимися темными волосами, скрывавшими смуглое лицо. Лифтер оказался весьма подозрительным; он меня не впустил, пока не поговорил по телефону с ночным дежурным из «Акме».

Не думаю, что это очень уж дурное свойство для человека, занимающего такую должность. Многие конторы подобным способом ограбили, и я всячески постарался показать ему, что все в порядке, – потом он провел меня в здание. Конечно, когда мы достигли верха и увидели флагшток, я спросил у него об этом. Его лицо еще потемнело, и он что-то пробормотал.

«В чем дело? – спросил я. – Вам эта штука не нравится?»

Он говорил с довольно сильным акцентом, но я разобрал, что ему на самом деле очень нравилась эта вещь. Рассердило его как раз другое – было приказано убрать столб. Ярость, которую он выражал, показалась мне несколько чрезмерной, но потом я тоже разозлился. Уже спускаясь в лифте, я все сильнее тревожился из-за того, что будет разрушен такой великолепный столб с золотым орлом.

К тому времени, как меня выпустили из здания, я просто кипел от ярости. Я сказал лифтеру, что ему не стоит волноваться; этот столб будет стоять на месте, даже если мне придется кого-то оставить без работы, чтобы сохранить это сооружение. Я о своих словах не забыл, и на следующее утро я отправился в «Акме» и сказал секретарше, что хочу увидеть Шервина, президента, по делу о флагштоке на Огонз-билдинг.

Шервин оказался крупным, светловолосым – очень неприятный деловой человек, напыщенный, сидевший за столом, выпятив живот.

«Вы хотите купить столб? – спросил он. – Мы снимаем его, но он представляет некоторую историческую ценность».

Я сказал: «Нет, я пришел сюда только для того, чтобы попросить вас не снимать его. Мне он нравится на нынешнем месте. Между прочим, если вы заглянете в свои документы, то обнаружите, что я – один из главных акционеров вашей компании».

Он что-то пропыхтел, а потом сказал: «Ну, мистер Холланд, это не очень-то обычно для акционеров – уделять внимание мелким деталям управления. Думаю, вы можете доверить нам защиту ваших финансовых интересов. В самом деле, и непосредственно стоимость постоянной смены флага на этом столбе, и оплата труда человека, который поднимает и опускает его каждый день, – это весьма заметные статьи расходов, на которых мы собираемся сэкономить».

К этому времени я просто вышел из себя. Я сказал ему, что мои интересы – не финансовые, а личные, и если он еще решит таким образом что-нибудь сэкономить, то я скуплю еще достаточно акций «Акме», чтобы получить полный контроль над фирмой, и он сможет устраивать свою экономию где-нибудь в другом месте. Он разозлился и запыхтел еще сильнее; желая его как-то успокоить, я спросил, что собой представляет эта реликвия.

Он смягчился. «Я на эту тему выступал в “Рекламном клубе” с одной из небольших пятиминутных неофициальных речей, – сказал он. – Флагшток на Огонз-билдинг – цельный кедр с острова Самос в Греции. Первоначально это была мачта греческого парусника, учебного корабля “Keraunos”, который приплыл в эту страну, когда началось вторжение в Грецию. После войны корабль находился уже в таком состоянии, что не мог совершить обратный рейс. Мистер Паппаниколау, ресторатор, тогда был владельцем Огонз-билдинг, и он использовал эту мачту в качестве флагштока. Полагаю, что к этому рассказу можно многое добавить, но сам я ничего больше вспомнить не могу – полагаю, ночной сторож из Огонз-билдинг может вас просветить. Он был одним из моряков на “Keraunos”».

Я поблагодарил его и ушел. Мистер Коэн, нальете мне еще?

(Китинг воспользовался паузой: «Самос, да? То самое место, где стоял знаменитый храм Геры, не так ли? Храм в роще – там еще жриц называли дриадами?»)

Во всяком случае, если они существовали… (продолжил Холланд, потягивая виски). Да, я сам уже кое-что об этом выяснил. Так или иначе, столб остался на месте, и он по-прежнему там стоит. Мне, правда, регулярно приходится отказываться от приглашений Шервина позавтракать с ним в «Рекламном клубе».

А потом случилось вот что: я пошел на вечеринку к Майеру и встретил там Алтею, Алтею Дюбуа. Наверное, почти каждый мужчина считает, что девушка, в которую он влюблен, – прекраснейшее создание на земле, но Алтея и впрямь была такой. Стройная, не очень высокая, с таким треугольным личиком и роскошными темными волосами. В тот миг, когда я коснулся ее руки, я понял: это она… А в следующее мгновение она пристально посмотрела на меня, широко раскрыв зеленые глаза, и проговорила: «Разве вы не тот самый мистер Холланд, который помешал снять флагшток с Огонз-билдинг?»

«Ну да… – ответил я. – А вас это тоже интересует?»

«Очень, – ответила она. – Я так вам благодарна – даже не знаю, как это сказать».

Она говорила с незначительным акцентом, происхождения которого я понять не мог. И это делало ее еще более очаровательной. Я спросил, местная ли она, и Алтея сказала «нет»; ей очень понравились и сам город, и местные жители, и теперь он ни за что отсюда не уедет. Мне даже в голову не пришло спросить ее, откуда она узнала о моей мелкой стычке с Шервином; мне нравилось просто беседовать с ней – и она, казалось, не возражала. Так что мы продолжали разговор, не замечая, что вечеринка заканчивается; мы остались там последними, и Майеры всячески начали нам намекать, что пора уходить, потому что им хотелось спокойно поужинать. Я спросил, не хочет ли Алтея продолжить вечер, а потом отвел ее в ресторан Гайллара, и мы продолжали болтать, а когда официанты там начали вести себя так же, как Майеры, я привел ее сюда.

Уже было около часа ночи, когда она сказала, что ей в самом деле пора уходить. Она попросила, чтобы я посадил ее в автобус номер 7, а когда я, не желая ничего слушать, настоял на том, чтобы отвезти ее домой в такси, она внезапно замолчала и просто застыла там, на тротуаре. Когда подъехало такси, она слегка оживилась и сказала: «Хорошо. Огонз-билдинг».

Когда мы сели в такси, она сказала: «Понимаете, я там живу» – как будто это было что-то вроде признания.

Я в ее словах не увидел ничего постыдного; во многих офисных зданиях есть пентхаусы, переделанные в квартиры. Но так как эта тема, казалось, ее беспокоила, я спросил: «Можно будет вам позвонить?»

В такси было настолько темно, что я не смог разглядеть ее лица, но голос Алтеи звучал еще тише прежнего. Она сказала: «Нет. Я живу… уединенно… у меня нет телефона».

«Но когда я смогу увидеть вас снова?»

Она сказала: «Вы не мо… о, я не знаю».

Я подумал, что обидел ее или просто сделал что-то не так. Мне даже пришло на ум, что она замужем или встречается с кем-нибудь, но меня это не обеспокоило. Я не собирался так все оставлять. В общем, я сказал: «Как насчет четверга, послезавтра? Я знаю один маленький итальянский ресторан, где мы можем спокойно посидеть, а потом можно сходить в театр».

Она довольно долго мне ничего не отвечала – просто сидела молча. Потом она коснулась моей руки и сказала: «Я согласна. Если что-нибудь случится и я не смогу прийти, я все равно оставлю для вас записку у мистера Анкесиу, ночного управляющего». Потом она снова повеселела, и так мы добрались до ее дома. Но она не позволила мне подняться вместе с ней.

То же самое повторялось и при следующих встречах. И чем больше я проводил с ней времени и чем лучше узнавал ее, тем чаще я размышлял о тайне, связанной с тем домом, где жила Алтея. Она всегда встречала меня внизу и казалась по-настоящему счастливой, как я и надеялся, но всякий раз, когда мы подходили к разговору о том, где и как она живет, Алтея внезапно умолкала, как будто не смела об этом упоминать. После третьего или четвертого свидания я позабыл о подозрениях, что она могла быть замужем или жила с другим мужчиной. Я видел ее практически каждый день, и она не так уж часто со мной расставалась; кроме того, не такой она была человек, чтобы обманывать, – слишком милая, красивая, искренняя.

Я решил, что это, должно быть, как-то связано с ее семьей, но, кажется, на самом деле я не слишком интересовался подобными вопросами. Сомнения у меня зародились однажды вечером, когда мы пошли на прогулку в парк – Алтея любила парки. Мы целовались, лежа на траве, а потом лежали рядом, ничего не делая, просто глядя сквозь листву на синее-синее небо и иногда перебрасываясь парой слов.

Я сказал ей: «Алтея, почему ты никогда не приглашаешь меня домой? Меня не волнует, какие там могут быть проблемы. Я люблю тебя».

Она приподнялась на локте и затем наклонилась ко мне, так что ее волосы окутали мое лицо; потом она сказала: «Дик, я тоже люблю тебя, и я сделаю все, что ты захочешь, кроме этого. Если ты придешь в то место, где я живу, то я… Мне придется уйти в другое место, и ты, может статься, больше меня не найдешь».

Я сказал: «Мне все равно придется побывать там, где ты живешь, когда мы поженимся».

Тогда я в первый раз об этом упомянул. Две большие слезы скатились из ее глаз и упали мне на щеку, а потом она села и начала плакать – я никогда раньше не видел, чтобы девушка так плакала. Я просто оцепенел от страха. Потом я немного успокоил ее, но день был испорчен, и она отказалась встретиться со мной и на следующий день.

После этого я перестал упоминать о том, где и как она жила, и мы были счастливы просто потому, что были вместе и любили друг друга. Но однажды, когда я пришел в офис «Акме», Шервин рассказал, что пожарный инспектор обнаружил нарушение в Огонз-билдинг; на крыше теперь следовало установить больший водный резервуар для системы пожаротушения. Когда он показал на плане здания, где будет новое сооружение, я заметил: «На этой схеме нет пентхауса».

«Никакого пентхауса в Огонз-билдинг нет, – сказал он. – Нет и никогда не было».

Как только он произнес это, я тоже понял, что во время посещения здания не видел ничего похожего на пентхаус. Все мои прежние подозрения ожили, и к ним добавилось немало новых. И я решил: нет ничего хуже сомнений, будь что будет. В тот вечер у меня было назначено свидание с Алтеей, так что я пришел в Огонз незадолго до конца рабочего дня и поднялся на верхний этаж. Там находились самые обычные офисы вполне солидных фирм и не обнаружилось ничего похожего на жилые помещения. Тогда я поднялся по лестнице на крышу.

Через толстое стекло двери, ведущей наверх, я смог разглядеть будку, в которой находился механизм лифта, и резервуар для воды на тонких опорах; разумеется, пентхауса я не увидел. Находясь на лестнице, я не смог разглядеть, что располагается по ту сторону будки лифта; поэтому я распахнул дверь, вышел наружу и осмотрелся. Солнце только что село, дул сильный ветер, который заставил меня ухватиться за шляпу. Крышу окружал парапет высотой мне до подбородка. Я увидел вентиляторы – и флагшток.

И там была Алтея Дюбуа, она шла прямо ко мне, как будто только что вышла из-за флагштока. Она казалась такой красивой, что на нее было больно смотреть.

«О, Дик! – почти закричала она. – Я предупреждала тебя».

И пока я стоял на крыше, приходя в себя, она пробежала мимо меня и умчалась вниз по лестнице. Я не успел догнать ее в коридоре верхнего этажа, я услышал, как загудел лифт, а потом долго жал на кнопку вызова, но никто не ответил. Мне пришлось спускаться по лестнице, и когда я добрался до первого этажа, то не нашел ни Алтеи, ни мистера Анкесиу. Я так и не сумел с тех пор напасть на их след. Но я думаю, что она может быть в каком-нибудь дереве рядом со мной, чтобы оказаться ближе, – и я осматриваю все деревья. Я знаю, что если найду то самое дерево – Алтея вернется ко мне.

Посетители бара Гавагана некоторое время молчали. Потом Китинг спросил:

– Вы, кажется, говорили, как звали ночного дежурного?

– Анкесиу; кажется, так.

Китинг негромко произнес:

– Анкей младший был одним из аргонавтов, полубогом. Он – единственный, о дальнейшей жизни которого никаких сведений нет. Он происходил из Самоса, а занимался он навигацией.