Глава 8
Уборка

Солнечный свет просачивался в дом через продушины. Снаружи доносился запах цветов и травы, и им было слышно, как вдалеке что-то кричит Яки. Эйнар трудился, разбирая стол, который только что без труда опрокинул на бок.

– Так чего ты ждала? – спросил он через плечо.

– Не знаю, – сказала Хельга, складывая ножи на тряпку. Стоять тут, на месте Хильдигуннюр, было странно, неправильно. – Наверное, думала, что они будут больше рады увидеть друг друга.

Эйнар бросил на нее сочувственный взгляд.

– Не все семейные связи крепки, – сказал он. – Как они себя вели с утра?

– Тихо, – ответила она. – Карл вернулся после того, как Бьёрн повел своих укладываться на ночь, а почти все остальные уже спали. Уннтор дождался его, и они немного поговорили – ну, парой слов перебросились на самом деле, но, мне кажется, они не ругались. Не знаю, что мама сказала Руне, но ее не видать.

– Ну это уже хорошо, – сказал Эйнар и довольно крякнул, когда ножка стола поддалась и осталась у него в руке.

– Никто из них с утра не разговаривает с Карлом. На Сигмара он даже не смотрит. Все нашли повод куда-то уйти…

– Бьёрн тоже, – сказал Эйнар. – Я видел, как он уходит рано утром; когда я спросил куда, он пробурчал, что будет показывать семье самые лучшие тропы или какую-то похожую чепуху. Даже в лицо мне не посмотрел.

Хельга закончила завязывать узел и собралась к реке мыть посуду.

– Я просто не понимаю, – повторила она, все еще расстроенная. – В смысле, почему они вообще приехали, если не рады встрече? – она собрала все, что могла унести, и направилась к двери. – Зачем им возвращаться, если они так явно друг друга ненавидят?

Сигмар уселся на валун, разглядывая холмы и лоскуты деревьев, дом, отсюда казавшийся не больше его ладони, тропу, по которой они пришли, и лицо своей жены.

– Итак?

– Я вчера очень много разговаривала с отцом, – ответила Йорунн. – Я подлизывалась, я дразнила и расспрашивала. Я его напоила. Я заставила его грустить и смеяться.

– Как хорошая дочь, – сказал Сигмар.

– Как хорошая дочь, – согласилась Йорунн. – Но старый медведь ничего не выдал. Говорит, на хуторе все хорошо. У них есть все, что нужно; я предложила ему денег, как ты сказал, но он отказался, и все равно даже не намекнул, что сидит на горшке с золотом, – она взглянула Сигмару прямо в глаза. – Но он здесь, любовь моя: я знаю это. И у меня есть план, как заставить их отдать его нам.

Он улыбнулся:

– Я верю тебе – на самом деле я почти чую его. И то, как ведет себя Карл…

– Как ты узнал?

– О чем?

– О его долгах.

Швед усмехнулся:

– Кузнец с юга пытался использовать их часть в торгах со мной.

– Почему ты мне не сказал? – спросила Йорунн.

– Потому что ты заставила бы меня этим воспользоваться, – ответил Сигмар.

Йорун помолчала.

– …Возможно, – признала она. Потом улыбнулась: – Ты мягок, муж мой.

Сигмар соскользнул с камня и подошел к ней.

– На таком свежем воздухе? В окружении такой… природы? – он притянул ее ближе. – Думаю, ты убедишься, что это не так.

Йорунн потянулась ему за спину, и в мгновение ока ее муж оказался на коленях, скуля через стиснутые зубы, а рука его была согнута под очень неудобным углом.

– Хорошо, – прошипела Йорунн. – Не думай хером, не забывай, зачем мы здесь и не позволяй моим братьям втягивать тебя в идиотские мужицкие игры.

Даже поставленный на колени, Сигмар смог улыбнуться.

– Ты воистину дочь Речного хутора, – сказал он.

– Помни об этом, – ответила Йорунн, повторяя его улыбку, и нагнулась, чтобы страстно поцеловать его.

С тех пор как они вышли из ворот, мать Гиты не сказала ни слова. Они поднялись на рассвете, прокрались мимо храпящего Карла и молча оделись. Выходя, мать захватила две корзины. Во дворе они нашли Хильдигуннюр, рубившую поленья на щепки для розжига. На глазах у Гиты ее мать обменялась со старой женщиной не более чем десятком слов, после чего та указала на дорогу и сделала несколько жестов. Агла взглянула на дочь, кивком приказала ей идти, и она шла, следуя за матерью, казалось, уже половину утра, пока та неожиданно не свернула по тропе налево и не привела ее в рощу, полную пахучих ягодных кустов.

Теперь Гита смотрела, как Агла опускается на колени и тянется за кистью спелых ежевичин, укрывшихся за уже обобранными ветками. Неожиданно она взвизгнула, отдернула руку и засунула палец в рот, яростно зализывая ранку.

Вопрос вырвался прежде, чем Гита смогла его остановить:

– Мам… это правда?

– Что? – рявкнула Агла, уставившись в землю.

– Что папа?.. Что мы?..

– Я не знаю, – сказала Агла. – Ничего я не знаю. – Она обернулась, уставилась, не моргая, на Гиту и выпрямилась. – Надеюсь, что неправда.

Гита тускло улыбнулась:

– Наверное, это все вранье.

Агла заглянула ей в глаза на мгновение, которое, казалось, растянулось на месяцы:

– Что ты знаешь?

– Ничего! Ничего, – сказала Гита. – Даже меньше, чем ты, наверное.

Стоявшая перед ней Агла сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, потом еще один, и еще.

– Хорошо, – сказала она наконец. – А если что-то узнаешь, то придешь и расскажешь мне, правда?

– Конечно, мам, – сказала Гита. – Я не позволю, чтобы ты страдала только потому, что папа уперся рогом.

Агла подозрительно взглянула на нее, но потом снова опустилась на колени перед кустом.

– Тогда помоги мне, – буркнула она. – Вот, подержи эту ветку, чтобы не мешала…

Гита закатила глаза и встала на колени.

– Назад придется сто лет тащиться, – заныла она. – Почему мы не взяли лошадей?

– Это его лошади, – резко ответила Агла. – Он не обязан их одалживать.

– А почему ты его вчера вечером не спросила? Обо всем?

– Это его ответы. Пусть не делится, если не хочет.

– Но почему ты?..

Агла повернулась к дочери, и, к своему испугу, Гита увидела сломленную женщину.

– Потому что я его жена, – прошептала она. – Я – его. Он мой хозяин, он твой хозяин. И если он решит, что со мной больше возни, чем пользы, что тогда? Он может меня вышвырнуть, и я останусь ни с чем. Что-то достаться мне может, только если он умрет, а он этого пока делать не собирается.

Она глубоко вздохнула и попыталась улыбнуться.

– Поэтому я буду жить, и он будет жить, и мы вернемся домой, и не приедем на этот дурацкий хутор еще лет десять, а может, и никогда. – Она шагнула к дочери и положила руку ей на плечо. – Ты найдешь себе хорошего мужа, уж я-то за этим прослежу. Кого-нибудь, кто тебе понравится. И тогда ты уедешь, и все это перестанет тебя заботить. А я буду держать твоего отца в узде. До сих пор я справлялась.

У Гиты задрожали губы.

– Я просто хотела посмотреть на Уппсалу, мама, всего разик.

Агла снова улыбнулась, в этот раз не так печально:

– Ты должна понять, что дело не только в вопросе, но и в том, когда его задать. Посмотрим, что мы сможем сделать, – сказала она, подмигнув дочери. – А теперь помолчи, дочь моя, и давай собирать ежевику. Помогает скоротать время.

Гита улыбнулась матери, и они снова принялись выбирать сладкое, сочное лакомство между коварных шипов.

Уннтор вытер пот со лба и облокотился на мотыгу. Он выкопал квадратный участок размером в два хуторских двора, но со всех сторон его окружала неприрученная, заросшая земля. Почти сразу за новой овчарней начинался плотный строй деревьев.

– Папа, – позвал Аслак, поднимавшийся по холму со стороны дома.

Уннтор поднял мясистую руку, приветствуя его.

Его младший сын был худ, но на плече его лежала большая лопата. Подойдя, он сразу принялся копать, переворачивая и роняя землю, чтобы отцовская мотыга очистила ее от камней. Они вошли в молчаливый ритм совместной работы.

После долгой тишины Уннтор заговорил:

– Тебе не дали слова прошлой ночью, сын. Болваны все для этого сделали.

– Да ерунда, – сказал Аслак.

– Хорошо. В семье нужна хоть одна холодная голова.

– Мама вполне спокойна.

– Кроме мамы. Мы не сможем вечно подчищать за ними, знаешь ли.

Аслак улыбнулся.

– Вы еще дольше нас проживете, – сказал он.

– Ну что ж, – сказал Уннтор, не слишком скрывая улыбку, – расскажи мне о своем хуторе.

Аслак вздохнул:

– Да что тут рассказывать? Мы едва сводим концы с концами, и Руну от этого воротит. Она хочет, чтобы я стал сильнее, злее. Честолюбивее, – он ссутулился. – Я постоянно ее разочаровываю.

– Ее, сынок, кто угодно разочарует, кроме богов, – прогудел Уннтор. – Она суровая госпожа, ничего не поделаешь. Зато дети ее любят.

Лицо Аслака просветлело, и он радостно сказал:

– Это правда, она прекрасная мать, а дети прекрасны… ну, во всем. Моя семья… У меня есть семья, папа: семья. И это самое важное.

– Семья – это важно, – согласился Уннтор, ударяя мотыгой в землю.

Аслак последовал его примеру и погрузил лопату глубоко в почву.

– Это, мне кажется, единственное, что могло бы сделать из меня человека, который нужен Руне. Если бы кто-то угрожал моей семье.

Кряхтя от усилия, он извлек-таки лопату из земли и заметил, что Уннтор странно на него смотрит, поставив мотыгу на землю и крепко сжав ее.

– И ты бы стал таким, так ведь? – спросил старик, оглядев сына с ног до головы.

Аслак замер и посмотрел отцу в глаза.

– Да, – без обиняков ответил он. – Да, стал бы.

После долгой паузы Уннтор усмехнулся:

– Правильно, – сказал он. – Плох тот мужик, что не заботится о семье. Но вернемся к трудностям с хутором. Чего тебе недостает?

– Гм, – сказал Аслак и задумался, опершись на лопату. – Барана, не готового издохнуть. Пары псов, что держали бы овец подальше от грядок. Кобылу получше, раз уж я размечтался.

– Не могу не согласиться, – сказал Уннтор. – Твоя старая кляча еще тем летом была полумертвой. Это все, сын?

Аслак пожал плечами:

– Я могу тяжело работать – иначе на Речном не выжить, правда же? – он рассмеялся. – Просто начинать свое хозяйство труднее.

– Я знаю, – сказал Уннтор. – Мне подсобили, и будет честно, если и тебе подсобят.

Аслак посмотрел на него и моргнул:

– Ты это о чем?

– Мы позаботимся, чтобы баран прибыл к тебе этим летом вместе с двумя собаками и лошадью. Если повезет, добуду и парочку овец.

Молодой человек уставился на отца:

– Чт?.. Чт?.. Что? Но папа, это же обойдется в целое состояние!

Уннтор лишь ухмыльнулся:

– Найдем, где взять. Боги улыбнутся тебе. А теперь захлопни рот и давай-ка работать.

Лишившись слов, Аслак взялся за лопату и атаковал землю, гадая, когда же наконец проснется.

У реки домывала последние миски Хельга. Эйнар исчез, должно быть, отправился ухаживать за лошадьми и оставил ее наедине с мыслями и песней текущей воды. Она вспомнила холодную, темную ненависть, с которой Карл оглядывал свою родню, его яростный зубовный скрежет, и поежилась, несмотря на летнее солнце. Он был невероятно жесток, и она не могла не думать о том, каков был его отец, когда еще ходил в набеги. Чувство тревоги, одолевавшее ее последние сутки, давило на плечи тяжким грузом. Она неосознанно потянулась к ключице, поймала между указательным и большим пальцами кожаный ремешок и погладила его, спустившись пальцами к рунному камню, что висел у ее сердца. Он казался гладким, необычайно мягким и до странности теплым. Она оторвала взгляд от реки как раз в тот момент, когда из дома вышел Бьёрн. Великан сделал два огромных шага от двери, а потом обернулся – Хельга не смогла ни разглядеть, с кем он говорит, ни расслышать слова, – и поза у него стала какой-то странной. Хотя его остановили, когда он уходил, глаза Бьёрна были опущены, и казалось, что он внимательно слушает. От его привычной живости не осталось и следа.

Наконец он кивнул и зашагал к лесу. Хельга смотрела, как он уходит, и лоб ее нахмурился еще сильнее. Рунный камень на груди налился тяжестью.

– Так, девочка: миски сами себя не отмоют, – пробормотала она, вполне прилично сымитировав голос Хильдигуннюр, и принялась оттирать грязь. Но она не могла заставить себя время от времени не поднимать глаза, чтобы посмотреть, не выйдет ли следом за Бьёрном его собеседник. С кем он говорил? Почему выглядел так, словно его отчитывали? Она вытерла миски насухо и завернула их в тряпицу, чтобы не испачкать. Придется ей пойти и посмотреть самой.

Она подбежала к двери, сражаясь с непокорным самодельным мешком, осторожно приоткрыла ее и заглянула внутрь.

Пусто. Совершенно пусто…

…за исключением Карла, который сидел в большом отцовском кресле и обстругивал деревяшку.

– О… Это ты?..

Карл посмотрел на нее:

– Что «это я»? Тут шастаю?

Хельга почувствовала, как краска приливает к щекам.

– Не важно, – пробормотала она, пробираясь к уголку Хильдигуннюр. Она закинула мешок на стол быстрее, чем собиралась, и поморщилась, когда миски застучали друг о друга.

– Дай-ка я тебе помогу.

Она замерла. В прохладной полутьме дома она ощущала его жар у себя за спиной, очень, очень близко. Он вытянул руку и задел бок Хельги. Рука была теплой и твердой.

– Надеюсь, я помню, куда все ставить. Они не любят что-то менять. – Карл мягко разжал ее кулак, сжимавший узел, на котором держался мешок, и потянулся за миской.

– …все хорошо, – выдавила она наконец.

Он присел рядом и посмотрел на нее, лукаво блеснув глазами. Ее взгляд привлек блеснувший серебром амулет на его шее.

– Хорошо – это верное слово, – сказал Карл. Он поднялся в каких-то пяти дюймах от Хельги и посмотрел на нее. Медленно наклонился вперед, и у нее перехватило дыхание. Она отвернулась, но недостаточно быстро, чтобы не заметить голодные глаза. Недостаточно быстро, чтобы упустить из виду приближавшуюся к ней руку.

– Хельга! – послышался из-за двери голос Хильдигуннюр. – Девочка, ты тут?

Карл лишь усмехнулся и отошел, убедившись, что она заметила, как он облизывает губы, пробуя на вкус ее разлившийся в воздухе страх. Он нырнул к маленькой дверце и исчез в тот самый миг, когда Хильдигуннюр открыла главную дверь.

– Вот ты где! Целую вечность возишься!

Хельга принялась быстро выкладывать миски. Она успела пробормотать: «Извини», прежде чем ее захлестнула волна тошноты, тревоги и страха, а следом еще большая волна злости. «Как он посмел? В доме своего отца? В моем доме!» Она обуздала гнев и моргнула.

– Не волнуйся, у нас есть целый день, – сказала ей мать с другого конца комнаты. – Все равно они все разошлись.

Несколько слез вырвалось на волю, но ком в горле не исчезал. Она сглотнула раз, другой – теперь вдохнуть, – и его не стало.

– Да, – сказала она. – Все.

– Я посмотрела на них прошлым вечером и задумалась, – сказала Хильдигуннюр. – Семья – это важно, правда?

– Конечно, – ответила Хельга, отчаянно пытаясь отвлечься на кружки.

– И важно, когда в семье мир, – продолжила Хильдигуннюр.

– Ага, – сказала Хельга. «Продолжай говорить, пожалуйста. Поговори еще немного». Она сжала кулаки, чтобы с помощью боли от врезавшихся в ладони ногтей прочистить голову.

– Куда пошла Агла? – смогла выговорить она.

– Ей, видать, нужно было пройтись и успокоиться. Так что я отправила ее с Гитой за ягодами.

Хельга сложила тряпицу.

– Это хорошо, – сказала она. – Теперь с ними все должно быть в порядке.

– Да мне на самом деле плевать, – сказала Хильдигуннюр. – Я просто не могла смотреть на ее рожу.

Хельга усмехнулась помимо своей воли.

– Она была ну точно лошадиное копыто, – добавила ее мать. – Да еще и с задней ноги.

– А Тири?

– Бьёрн вроде бы увел своих прогуляться, – ответила Хильдигуннюр, и Хельга нахмурилась. Значит, великан и от нее скрывался? Так о чем говорили братья? И почему Бьёрн выглядел таким подавленным? Еще прошлым вечером он готов был схлестнуться с Карлом.

– Ты там закончила?

– Закончила, – сказала Хельга, натянула улыбку, обернулась и посмотрела в лицо матери.

Уннтор сидел у новой овчарни и обстругивал стрелы быстрыми, уверенными движениями. Выбранное им местечко было обласкано солнцем и укрыто от ветров. Пенек, который он разместил у стены как раз для такого случая, служил ему уже давно, и старик вольготно устроился на нем. У левой ноги его лежала груда прямых, уже доделанных стрел; под сапогами росла куча стружек.

Когда Карл завернул за угол, ему пришлось зажмуриться из-за яркого света.

– Здравствуй, – сказал он.

– Здравствуй, – ответил Уннтор, отложил стрелу и устроил нож у себя на коленях.

– Я хотел бы попросить у тебя прощения, – сказал Карл, уставившись себе под ноги.

Какое-то время Уннтор молчал. Потом спросил:

– Чего тебе нужно, Карл?

– Думаю, Аслак и Бьёрн поговорят с мамой, если уже не поговорили. Моя возлюбленная сестра придет к тебе, как делала всегда, и я подумал, что сделаю так же. Я хочу лишь того, чего заслуживаю, – сказал Карл.

Уннтор фыркнул:

– О, ну это ты без сомнения получишь.

Если Карл и заметил резкость в отцовском голосе, вида он не подал.

– Рад слышать. Отлично. Скажи мне снова, отец: клад…

– Нет никакого клада.

– А если верить слухам, то есть.

– Слухи врут.

– Хавард Седобородый говорит, что есть.

Уннтор посмотрел на Карла. Когда он заговорил, голос его был холоден как лед:

– Где ты слышал это имя?

Лишь небольшое движение нижней губы – и на лице Карла расцвела волчья ухмылка.

– Помнишь его?

– Конечно, помню, – буркнул Уннтор.

– Он говорит, что плавал с тобой не один год.

– Да.

– Он говорит, что у тебя был сундук.

– Был.

– И еще он говорит, что чем дольше ты плавал, тем сильнее и сильнее сторожил его и никого к нему не подпускал.

– Это ложь, – сказал Уннтор.

Карл лишь посмотрел на него и в придачу к ухмылке поднял бровь:

– Видишь ли, папа, мне так не кажется. Я думаю, что где-то здесь зарыт клад, и я думаю, что ты отдашь мне мою долю. Я вернусь домой, раздам долги, о тебе не будут дурно судить в твоей ненаглядной долине, а твоя драгоценнейшая внучка не станет женой первого попавшегося чернокожего торгаша с мешком золота, любителя плоти.

Уннтор поднялся.

– Ты угрожаешь мне? – проревел он, но Карл не двинулся с места.

– Вовсе нет. Просто отдай мне мое, и я уйду.

Старик посмотрел на Карла и плечи его ссутулились.

– Не могу поверить, что ты используешь собственную дочь в подобном торге. – Он вздохнул.

– Если бы ты вел себя, как подобает отцу, я не стал бы.

– Ладно, ладно, – пробормотал Уннтор, – только придется тебе подождать до завтра. Проводим остальных и уладим дела перед твоим отъездом.

– Спасибо, отец. Ты воистину мудр, – сказал Карл. Едва заметно подмигнув, он развернулся и ушел.

Уннтор посмотрел ему вслед. Потом взглянул на нож в руке и очень аккуратно продолжил строгать.

Когда первые гости вернулись, солнце близилось к горизонту. Хельга услышала собачий лай и выглянула из-за угла дома – Хильдигуннюр отправила ее сюда рубить дрова, пока сама она разделывала тушу для вечернего пира.

Эйнар открыл ворота для Аглы и Гиты, и Хельга заметила, что с расстояния стоявшие рядом мать и дочь казались почти близняшками – точно как Йорунн и Хильдигуннюр. Она подумала о своем росте, о том, что она была почти сплошь локти да колени, и о том, что она совсем не похожа ни на кого на хуторе.

– Не важно, – пробормотала она. – Семья – это не только кровь.

Она нырнула обратно за сарай, мечтая в это поверить.

Из-за угла послышался голос Хильдигуннюр, и она представила себе, как мать стоит во дворе, улыбается Агле, а за спиной у нее садится солнце.

– Ой, какие вы умнички! Да мы столько за лето не собираем!

– Пять корзин! – объявила Гита, и Хельга услышала в ее голосе улыбку.

– Мы хотели хоть в чем-то пригодиться после того, как объели ваш дом и хозяйство, – ответила Агла.

– Вижу, – сказала Хильдигуннюр. – Надо поставить их на пар как можно скорее – пригодятся на сладкое. Если не устали собирать, можете помочь мне с травами. Заходите!

Хельга услышала, как захлопнулась дверь, и взялась за очередное полено, но замешкалась. Что-то не давало ей покоя, что-то недавнее.

Ее мать была позади дома, когда залаяли собаки.

Она мысленно проследила путь – в боковую дверь, через дом, в главную дверь, а потом обратно.

Карл сидел внутри, когда она вошла, но это мог быть кто угодно. Кто угодно мог быть в доме и говорить с Бьёрном, указывая ему, что делать и куда идти, а потом выбраться через боковую дверь, незаметную от реки. Карл мог войти чуть позже, ничего не подозревая. Или подозревая? Он говорил что-то про «шастанье», так ведь?..

Хельга обрушила топор на полено и расколола его пополам. Кто это был? Кто заставил великана склонить голову?

– Что тебе сделали эти поленья?

Голос Эйнара напугал ее, и Хельга инстинктивно вздернула топор на высоту локтя, защищаясь.

– Эй!.. Полегче, – добавил он, и на лице его проступило беспокойство. – Это всего лишь я. Что случилось?

Позади него слышалась трескотня Аглы и Хильдигуннюр, направлявшихся к садику с травами.

– Не знаю, Эйнар, – она посмотрела на него, он был ее названым братом столько, сколько она себя помнила. – Но пообещай мне кое-что.

– Что угодно, – сказал он с легкой улыбкой, не сводя с нее голубых глаз. – Что тебе нужно?

– Мне нужно, чтобы ты был осторожен.

Эйнар пожал плечами:

– Пфф. Не бойся, Хельга, они все старые и глупые. Пойду я. Говорят, мы сегодня выкатываем четыре бочки меда. – Он подмигнул ей. – Настоящий пир будет, уж не сомневайся.

Ритмичное «так-так-так» ножа Тири по деревянной доске задавало ритм непрерывным движениям Йорунн, срезавшей с репы кожуру лентами с палец длиной.

– Мне так жаль твоего брата, – сказала ей Тири через плечо, нарушив тишину.

Она поджала губы.

– Он мог бы изменить свое положение, но не хочет. В конце концов, каждый строит свой собственный дом.

– И все же, можем ли мы что-то сделать? Может, поговорить…

– Не знаю, – оборвала ее Йорунн, не поднимая взгляда. – Не знаю, поможет ли тут разговор. И совсем не хочу в это лезть.

Нож застучал быстрее.

– Все равно это неправильно, – пробормотала Тири.

– На свете много что неправильно, – жестко сказала Йорунн.

Какое-то время в доме царила тишина, нарушаемая лишь звуками работы. Огромный котел Хильдигуннюр дразнил их раззявленной пастью, и сколько бы овощей они ни закидывали внутрь, проклятая штуковина не заполнялась и на половину.

Скрипнула дверь, и вошла Руна.

Тири подняла голову, посмотрела на нее и продолжила резать, не сказав ни слова. Йорунн тоже сосредоточилась на своей работе.

– И вам привет, – сказала Руна. – Теплый семейный прием, как всегда.

– Не холодней твоей постели, – сказала Йорунн.

– Прости, – переспросила Руна, – что ты сказала?

– Ты ее слышала, – сказала Тири.

– Слышала, – медленно ответила Руна. – Просто не поняла. – В доме стало тихо. – Она, видишь ли, слова разучилась выговаривать, потому что слишком часто своему шведу отсасывает.

Нож Йорунн прекратил двигаться, но она все еще не поднимала взгляда.

– Ого! А твой муж, значит, счастлив? – сказала Тири.

Руна фыркнула:

– Да вроде не жалуется.

Нож Йорунн снова начал движение, роняя кожуру на доску, сбрасывая кусочки в котел.

– Ты дурно обращаешься с моим братом, – тихо сказала она. Руна злобно уставилась на нее, но промолчала. – Плевать мне, что там у вас в постели, но когда он с нами, он счастлив. А рядом с тобой он выглядит побитым щенком.

– А твой муж – тряпка. Засунь себе шишку в жопу, сучка, – сорвалась Руна. – Твой брат вроде бы взрослый мужик.

– А он взрослый, – сказала Йорунн, – но еще он добрый и мягкий. – Она подняла голову и взглянула Руне прямо в глаза. Решительно ткнула репу кончиком ножа и вогнала его внутрь. – А я – ни то и ни другое.

Руна сощурила глаза и наморщила губы:

– Ты мне угрожаешь?

Йорунн встала, бросила нож и подошла к невысокой женщине:

– Он мой брат. Он – семья. А отец учил нас, что тех, кто угрожает семье…

– Йорунн, – тихо сказала Тири.

Главная дверь закрылась, и раздался голос Хильдигуннюр:

– Я очень рада, девочки, что вы нашли друг друга, а теперь хватит трепаться и за работу!

Йорунн едва заметно кивнула Тири, благодаря за предупреждение, села и потянулась за ножом.

– Рада, что мы поговорили, сестра, – тихо проговорила она. Ее нож снова задвигался, нарезая репу, но глаз с жены брата она не спускала.