Глава седьмая. Лагос, Роузуотер: 2066

Я смотрю на Лайи, этого прекрасного юношу, и не могу придумать, что бы сказать. Обычно я вру, чтобы выкрутиться в таких ситуациях. В Роузуотере не так много людей, бывших тут с самого начала и знающих, каким я был тогда. Многие догадываются, что я непростой человек, но я стараюсь не высовываться, а в мире всегда есть множество большегрудых старлеток, которые быстро завладевают вниманием публики. Иногда я прихожу на футбольный матч или концерт, и кто-нибудь начинает на меня пялиться. Несколько раз со мной заговаривали, но так уверенно, как Лайи, – никогда.

Входит Аминат.

– Он тебе заливает про свои теории заговора?

Она целует меня, и Лайи делает вид, что его сейчас вырвет.

– Перестань. Я не хочу это видеть. – Он поворачивается ко мне. – Ты был в Роузуотере с самого начала.

Какого черта!

– Ты прав, был. Это я на видео.

Лайи улыбается.

– Я понял это, как только тебя увидел.

– Правда? Ты был молельщиком? – спрашивает Аминат.

Молельщиками в остальной Нигерии называют основателей Роузуотера. Поскольку большинство из них страдали от СПИДа или неизлечимого рака, слово приобрело нехороший оттенок.

– Ну, нет. Я был там по делу.

– Как это было? – спрашивает Лайи. – Я прочитал все, все мемуары, посты в блогах, письма и рассекреченные документы. Я слушал все передачи об этом. Я впервые встречаю человека, который был там лично.

– А я как же? – спрашивает Аминат.

– С самого начала. Я имею в виду, с самого начала. Ну, Кааро, как это было?

– Довольно фекально.

– В смысле? – спрашивает Лайи.

– В смысле говенно, – говорит Аминат.

– Да, я знаю, что это значит, но по-моему, он имеет в виду – буквально.

– Угадал. Пахло в основном дерьмом. Сначала животным, потому что рядом была ферма, но вскоре стало еще хуже. Канализации не было. Люди просто рыли неглубокие ямки, делали свое дело и закапывали. Иногда и ямками не заморачивались. Потом стало невозможно никуда ходить, потому что, ну, знаете, всякое случается. Тогда стали использовать берега Йеманжи. Там был обрыв, с которого можно было это делать, и течение все уносило. Поначалу. Из-за вспышек дизентерии и диареи в лагере пострадали дети. Мы собрались вместе, провели несколько городских советов. Это неудобно, когда поселение имеет форму кольца. Надо отправлять глашатаев вокруг Утопия-сити, а это занимает вечность. Мы дали взятку армейцам, чтобы те привезли экскаватор из инженерных войск, и устроили дренажную систему. Это немножко помогло, но прошла еще куча времени, прежде чем федеральное правительство направило к нам санинспекцию. Ароматы в Роузуотере были ужасные. У моей палатки долгое время валялась дохлая лошадь. Она раздулась, потом из нее полезли опарыши, потом она высохла и перестала вонять. И, конечно же, были еще тела реаниматов.

Аминат прищуривается.

– Значит, когда мы говорим «Роузуотер»…

– Ага, – отвечаю я, – мы имеем в виду совсем другое. Настоящее название города, кстати, «omi ododo», что значит «Цветочная вода». Там было мерзко.

– Тебе там нравится? – спрашивает Лайи.

Я замолкаю, потом говорю:

– К этому привыкаешь.

Какое-то время я брожу по участку. Внутри дома у меня странное ощущение – из-за цепи и еще потому, что я не чувствую ксеносферы. Лайи, похоже, думает, что я вышел покурить, и я его не разуверяю. Он так активно проявляет доброту, что мне нужно от нее отдохнуть. Я направляюсь по усыпанной гравием дорожке от задней части дома к восточной стене, под ногами хрустят камешки. Связи постепенно восстанавливаются. Сначала я чувствую садовника, сигнал четкий, как парламентский акт. Его зовут Бернард Окойе. Я вижу его сны. Во сне и в мыслях он видит себя молодым. Он любит женщину по имени Сесилия. В прошлом ему не удалось добиться ее руки. Он начал учиться, но его отец…

– Привет, Грифон.

Эти слова выталкивают меня из лагосского дня, и я оказываюсь в поле. Льет прохладный легкий дождик. Слоновая трава достает до пояса. Вокруг красно-коричневые холмы, поле лежит на дне долины. Никаких деревьев. Я оборачиваюсь и вижу Молару.

– Привет, – говорю я.

Она снова изменилась. У нее все еще крылья бабочки, синие, с черной каймой и пятнышками. Крылья трепещут, но у нее больше не тело насекомого. Теперь она женщина. Коренастая, крепкая, мускулистая женщина с подтянутым круглым животом и маленькими бугорками грудей. Лицо угловатое, острый подбородок, резко очерченные скулы, приплюснутый нос, большие глаза. Темная поросль лобковых волос.

Дождь больше не остужает. Мне жарко, я весь мокрый. Ее тело источает самые серьезные чувственные намерения. Думаю, она никогда не взлетит с такими крыльями – они не выдержат ее вес. Она отворачивается, становится на четвереньки и подставляет мне свой зад. Я подхожу к ней.

Пока мы сношаемся, поле вокруг нас заполняется бабочками самых разных цветов и размеров. Где-то я читал, что они не летают под дождем, и не помню, видел ли такое. Я держусь за плечи Молары, выдвинув когти и впиваясь в ее плоть. Я прихватываю изогнутым клювом ее шею для усиления трения. Течет кровь, но ее смывает дождем. Наше яростное соитие разрывает синюю паутинку крыльев Молары в лохмотья. Не сдержавшись, я раскрываю свои крылья и взмахиваю ими. Сплетенные вместе, мы поднимаемся в воздух в окружении бабочек.

По ее телу пробегает дрожь. Она боится. Сверкает молния, но гром теряется в моем оргазме. В момент оргазма из-за потоков дождя и ее пота я ослабляю хватку. Она падает, кувыркаясь в воздухе, бьет изодранными крыльями, словно это может помочь.

Я возвращаюсь в Лагос, в дом, где живет семья Аминат. В трусах у меня влажно. Бернард стоит в метре от меня, уставившись со странным выражением лица. Я смотрю вниз, но мокрого пятна на штанах не видно. Пока. Я иду в дом.

Приведя себя в порядок, вхожу в гостиную. Я бы уже вернулся домой, идея провести субботу вместе больше не будоражит, как поутру, когда мы с Аминат проснулись. Опять-таки, в доме ксеносфера заглушается. Не то состояние, которое хочется продлить.

Аминат сидит на полу у ног Лайи. Она натирает мазью ногу вокруг лодыжки, там, где она соприкасается с металлом браслета. В этом месте кожа на обеих ногах темнее и грубее. Увидев меня, Лайи улыбается. Аминат понимает, что я хочу уехать, и одними губами говорит: «Пять минут».

– Ты еще навестишь меня, Кааро? – спрашивает Лайи. – Ты мне нравишься.

Он говорит это так искренне, без всякой иронии.

– Навещу, – говорю я вполне серьезно.

Когда мы возвращаемся, солнце висит низко, льет тусклый свет. Работает радио, звучат старые мелодии, сейчас – «Hard to Handle» Отиса Реддинга, а еще крутят Марвина Гэя, The Seekers, The Temptations и множество других исполнителей крунеров в стиле лейбла Мотаун, заигрывавших с африканской музыкой как знаменитых, так и однодневок. Диджей постоянно вклинивается со своими, так сказать, комментариями, но английский у него чудовищный, мы недоумеваем, кого же надо было подкупить, чтобы получить эту работу. Мы подпеваем, если знаем текст, а если не знаем – выдумываем. Смеемся над своей находчивостью и начинаем специально коверкать слова. Когда нам надоедает, просто молча слушаем музыку.

– Твой брат, – говорю я.

– Да, – отвечает Аминат.

– Цепь.

– Я знаю. Ты ведь ничего ему не сказал?

– Нет. Я подумал, что это будет невежливо.

– Спасибо. Он остро реагирует на то, как воспринимают это новые люди.

– Аминат, это хренова цепь.

– Я знаю.

– Ты могла меня предупредить.

– Я знаю. Прости.

– Это не объяснение. Он прикован в собственном доме.

– Он не пленник.

– Тогда почему?

– Чтобы он не улетел.

– Ясно. – Я думаю о жилище Лайи, так дорого обставленном, об этой золотой клетке. Интересно, зачем вообще Аминат взяла меня с собой. Она должна знать, что это странно – сажать на цепь взрослого парня. Разве что она хочет, чтобы я знал об этой стороне ее жизни и, в случае чего, мог сбежать.

– Каждый год на Рождество он выходит посмотреть на фейерверки. А потом весь год проводит дома. Он очень уязвимый, Кааро. Он не может вынести мир, и не мог с самого детства. Мы учили его дома.

Это не так необычно, как может показаться, хотя «уязвимый» может означать, что Лайи психически нездоров. Не все душевнобольные в Нигерии ходят к докторам или в больницы. Иногда их держат дома, чтобы не позорить имя семьи. Я знаю как минимум один дом, в котором старшую дочь привязывали пеньковым тросом в помещении для слуг на заднем дворе, потому что у нее бывали истерические припадки. В таких случаях расспрашивать невежливо, и я ухожу от темы.

– Он довольно красив, – говорю я.

– Все любят Лайи, – отвечает она.

Уже стемнело, когда Аминат высаживает меня у дома. Мы целую вечность целуемся через окно машины.

– С тобой хорошо, – говорит она хрипло. – Ты мне нравишься. Я тебе нравлюсь?

– Ты мне нравишься, – отвечаю я.

Она кивает и уезжает. Я чувствую, что улыбаюсь.

Реаниматки на пороге моего дома больше нет. Я приятно взволнован всем случившимся, и это притупляет мою бдительность, однако, едва войдя в квартиру, я сразу понимаю, что я тут не один. Ничего приятного меня не ждет.

– Я знаю, что вы здесь, – говорю я. – Скажите Феми, что я приду без лишнего шума. Я не хочу насилия.

Незваных гостей двое, мужчина и женщина, на них темные защитные костюмы, маски, очки, в руках пистолеты. Кожные покровы спрятаны. Они подготовились к захвату сенситива.

– Не ходите по ковру в ботинках, – говорю я.

– На колени, – говорит женщина. – Лодыжки скрестить, руки за голову.

Я подчиняюсь, хоть и знаю, что стрелять в меня не будут.

– Я сейчас тебя обыщу. Оружие есть?

– Нет.

– Острые предметы в карманах?

– Ну, хер есть. Я иногда дотягиваюсь до него из кармана.

– Alawada. Пошути еще, посмотришь, что с тобой будет, – говорит мужчина.

Судя по напряжению в его голосе, я могу заключить, что он эмоционально привязан к своей соратнице. А в ксеносфере нет следов их присутствия. Женщина грубо меня обыскивает.

– Я сейчас вколю тебе кое-что расслабляющее. Если дернешься, мой коллега выстрелит.

– Вы меня не убьете, – говорю я. – Феми не…

– Я ничего не говорила об убийстве, – это она произносит по-английски.

Я чувствую укол в дельтовидную мышцу. Вскоре начинает кружиться голова. Я опрокидываюсь назад, но женщина умело ловит меня и опускает на пол, выпрямляя ноги. Убедившись, что я могу дышать, она закатывает мне рукав, повязывает жгут и берет кровь на анализ. Мужчина убирает пистолет в кобуру и достает из сумки сканер. Он похож на волшебную палочку. Я такие уже видел. Они сканируют имплантаты, скачивают телеметрию и прочие данные. Слышен короткий писк, который, полагаю, значит, что сканирование завершено, а потом они отходят от меня. Слышно только гудение холодильника да шум крови в моих венах. Я чувствую легкую эйфорию, но это из-за того, что они мне вкололи. Я лежу на полу довольно долго – и теряю счет времени.

Мужчина пинает меня:

– Садись.

Они ставят рядом со мной маленькую коробочку и активируют плазменное поле, висящее на уровне глаз. Еще до того как оно разворачивается, я знаю, что она меня слышит.

– Это незаконное проникновение, – сообщаю я.

– Ты по-прежнему не носишь пистолет, – говорит Феми.

– Я забываю.

Она в повседневной одежде, на ухе у нее блютус-приемник. Сережек нет, макияж минимальный. А еще она дома, судя по кухне на заднем плане. Я знаю точно, потому что был там.

– Кааро, ты проштрафился.

– Да, но я тогда был молод и глуп.

– Ты знаешь, о чем я.

– Я был не на службе.

– Ты всегда на службе.

– Тогда, возможно, надо что-то менять.

– Возможно, и надо, – говорит она чуть мягче. – Но ты должен обсудить это со мной, а не сбегать, когда в голову стукнет.

– Я никогда не брал отгулов.

– Я знаю. Но ты не закончил допрос, помнишь? Мы потеряли целый день, а это может иметь серьезные последствия. И еще я должна знать, где ты.

– Для этого есть имплантат.

– Его нужно проапгрейдить.

– С имплантатом все в порядке.

– Ты не можешь встречаться с этой женщиной. Аминат.

– Почему?

– У нее… проблемная семья. Ты видел прикованного парня?

– Да. Он симпатичный.

– Он опасный. Просто держись подальше, Кааро. Можешь хоть раз сделать то, что тебе говорят?

– «Хоть раз»? Я всегда делаю то, что мне говорят.

– Зови меня миссис Алаагомеджи.

– Я почти всегда делаю то, что мне говорят.

– Будь осторожнее. От этой семейки одни неприятности. Слишком долго объяснять, но у Аминат есть бывший муж…

– Я знаю.

Она вздыхает.

– С тобой было проще общаться, когда ты был преступником.

– У О45 есть другие сенситивы. Иди подоставай их.

Она молчит.

– Феми, у вас ведь есть другие сенситивы? Я их встречал во время учебы.

– Их мало.

– Что? В смысле?

Она хмурится.

– Не пугайся, но некоторые сенситивы умерли. Остальные больны, а один или два утратили свои способности.

Я наклоняюсь вперед:

– И когда ты собиралась мне рассказать?

– Я не видела смысла тебе рассказывать. Ты хорошо работаешь и не проявляешь признаков деградации. Мы думаем, что это xenosphericus убивает некоторых из вас. Ты самый старший из активных сенситивов, которые сейчас на нас работают.

У меня нет слов. Я думаю о Моларе.

– Мне надо идти, – говорит Феми. – Нужно кое с чем разобраться. К Лагосу вынесло парня, говорит, что он из Америки.

– Американцы много где…

– На прошлой неделе. Он говорит, что уехал из Америки на прошлой неделе. Будь осторожен, Кааро. Ты мне больше нравишься предсказуемым и скучным. Вернись к этому чертову допросу.