Интерлюдия: Задание 2. Роузуотер: 2056

Похороны. Один из первых обычаев, которые меняются в результате появления биокупола, – это похороны. Гробы приходится заваривать намертво, а могилы теперь заполняют цементом, а не землей. И вот почему.

Я живу в убогом сборном доме в месте, которое мы называем Тайво. Оно названо в честь гангстера, у которого есть брат-близнец Кехинде, живущий по другую сторону купола. Они вдрызг разругались и не могут друг друга видеть. Разбили банду надвое и поделили преступность в Пончике. Мое текущее задание – прочитать их обоих и собрать подробную информацию о ключевых криминальных фигурах в конурбации. Я работаю как бы под прикрытием. Ошиваюсь возле них и добываю информацию из мыслей. На дело я обычно с ними не хожу. Проникнув в сознание Тайво, я знаю, что они мне доверяют. Считают чуть поехавшим, но надежным, хоть и бесполезным в драке. Один член банды думает, что я, возможно, гей.

Мы живем как будто в коммуне, в одном большом помещении. Совместное выделение газов порождает доверие. Неправедно нажитое добро лежит, запечатанное, в яме, под замком. Проход туда охраняется собранным в Гуджарате боевым механизмом. Я пытался выводить разговор на бота, чтобы Тайво подумал, где он его добыл. О45 хочет знать. Пока не получается.

Каждый день я записываю все, что узнал, крохотным убористым почерком и сворачиваю в цилиндрик размером со жвачку. Ровно в два ночи я просыпаюсь, чтобы помочиться, как раз когда подлетает один из бесшумных дронов О45. Я помещаю данные в ячейку, и он улетает. Все это время моя голова проводит в ксеносфере, выслеживая наблюдателей. Их нет, и даже боту из Гуджарата снятся электроовцы.

В этот раз дрон не улетает: у него есть что-то для меня. Приказ. Координаты места, куда я должен попасть. Наверное, что-то важное, если они готовы рискнуть моим прикрытием в банде Тайво.

Я пробегаю милю до переулка, в котором спрятал дешевенький багги. Пончик постепенно превращается в настоящий город, хотя по большей части и деревянный. Сталь и бетон появляются, но медленно. Больше он напоминает пограничный городок, немного спартанский, немного анархичный. Скармливаю координаты системе управления и выезжаю на пыльные улицы. Луны нет, и я часто попадаю в колдобины. Я поддерживаю ментальную связь с одним из гангстеров, тревоги пока не было. Ему снится жареная кукуруза и одна из проституток.

Ближе к месту я вижу лучше благодаря Южному ганглию. Он сияет ярче биокупола, могучий, фаллический. Чувствуется остаточный запах тех полудурков, которых убило током. Сюда съехалось еще несколько машин, а вот домов почти нет. Я знаю это место. Здесь мы хороним умерших.

Льющийся свет фар освещает клочок земли. Мой багги не будет участвовать в иллюминации. Останавливаюсь примерно в ярде от ближайшей машины и остаток пути иду пешком. Вижу людей, которые кажутся окутанными ночью и тайной.

– Я Кааро, – говорю я. – Кто главный?

– Ты от О45? Какой-то ты молодой, – говорит одна из теней. – Капрал Ремилекун. Армия.

– Что ж, капрал, не хотите рассказать мне, в чем дело?

– А мысли мои прочитать не можешь? – говорит он. Остальные смеются.

Мои глаза привыкли, и я вижу его лучше. Самодовольный, крупный, мускулистый и вооружен автоматом. Носит берет. Я ненавижу Ремилекуна с первого взгляда. Ненавижу, потому что давно его знаю. Он как раз из таких людей, которые избивали меня в детстве, от которых я убегал. Я так и слышу голос Илери.

Я выдыхаю, прощупываю его сознание. Он неспокоен. Сенситивы вызывают у него тревогу, а его я-образ мелок, ничтожен по сравнению с пушкой, которая размером почти такая же, как он. Я его изолирую. Погружаю во тьму, плотнее которой он ничего не видел. Он стреляет, но даже вспышка выстрела теряется в беспощадной черноте.

– На помощь! – кричит он. – Офицеру нужна помощь! Есть тут кто-нибудь?

Во тьме раскрываются глаза. Большие глаза, маленькие глаза, кошачьи глаза, пустые глаза, желтушные глаза, налитые кровью глаза, светящиеся глаза. Все глаза, которые он вспоминает с ужасом. Ремилекун верещит как коза на бойне, и когда он уже готов обмочиться, я возвращаю его.

Он падает на землю, садится, поджав колени, быстро осматривается и трясется. Его люди неуверенно топчутся вокруг.

– Есть еще кто за главного? – спрашиваю я.

В конце концов, кое-как изобразив уважение, они разъясняют мне проблему. Шум там, где его быть не должно. Стук, треск, скрип, точно из викторианского романа ужасов. Имплантаты некоторых мертвецов, похоже, спонтанно реактивировались, что и привело армейский патруль первым делом на кладбище. У них есть два экскаватора, бронемашина, несколько джипов и десять человек. Девять, если не считать Ремилекуна.

Ганглий трещит и швыряет молнии. Ночные птицы недовольны.

Не отпуская солдат на поверхности и не прерывая связи с гангстером в Тайво, я ищу жизнь, живое сознание. Ничего, но я не могу быть уверен, что грязь не блокирует ксеноформы.

– Выкапывайте их, – говорю я. А сам залезаю в багги вздремнуть, пока они выполняют приказ.

Ожидая, я пытаюсь дотянуться до Энтони. Это мое новое хобби. Я хочу проникнуть в биокупол. Может, это молитва? Может, я молюсь космическому богу? Как до этого дошло?

Кто-то пинает дверь моей машины. Я открываю глаза.

– Они готовы.

Шестнадцать гробов. В воздухе пахнет мокрой землей и гнилью. Кого-то из этих мертвецов не забальзамировали.

На этот раз я смотрю без искажающего поля Ремилекуна. Тут не все военные. Кто-то из дружины, кто-то гражданский, районные мальчишки. Земля вспахана, будто плугом. Гробы разбросаны, словно семена, а не жатва. Я иду по борозде, которая приводит меня в точку ровно посередине между ними. Звуков нет. Бойцы смотрят на меня.

– Я ожидал, что будет шум, – говорю я.

– Прекратился, как только мы стали копать.

Они все расслабились, повесили винтовки на плечи и курят. Бродячий пес входит в световое пятно, но взвизгивает, когда в него бросают камнем. Ремилекуна я не вижу.

Там, в Тайво, бандит, с которым я связан, шевелится, переворачивается и снова засыпает.

За спиной у меня гудит южный ганглий. Интересно, сколько обожженных трупов сегодня лежит у его подножья.

Я не закрываю глаза.

Тянусь, нащупываю ксеносферу…

Грохот выдергивает меня из транса. Все гробы взрываются, щепки разлетаются в ночи. Я теряю связь с Тайво, со всем. Реаниматы бросаются ко мне, тянутся, напирают и расталкивают друг друга. Поднимается такое зловоние, что я содрогаюсь от отвращения. Я паникую и, не зная как, вырубаю всех солдат. Я слышу, как они кричат от боли. Я бегу. Руки хватают меня.

Навыков рукопашного боя как не бывало. В панике я вслепую размахиваю кулаками.

Я бегу. Я бегу в направлении ганглия. Подальше от этих долбаных реаниматов.

Реаниматы не думают. Я не могу заглушить их сознание белым шумом: у них его нет. Меня хватает слишком много рук, слишком много тел повисает на мне, замедляя бег. Я падаю в пыль.

Я слышу звук от ножа, который можно услышать на бойне. Сталь, взрезающая плоть и кость. Влажные удары и треск. Я слышу его сознание еще до того, как вижу его.

Ремилекун пробивается сквозь бездумных реаниматов. Он делает это потому, что не хочет объяснять мою смерть своему начальству. Его презрение ко мне сродни ядовитому газу.

Другие бойцы приходят в себя и присоединяются к схватке.

Реаниматы умирают.

Снова.

Позже загорается костер. Реаниматов сжигают и развеивают под аккомпанемент проклятий на йоруба. Я молчу. Они все боятся и ненавидят меня, но и хрен с ними. Я веду свой багги обратно в Тайво, справа от купола, пытаясь перегнать восходящее солнце.

Я отпиваю кофе, и мне тут же хочется его выплюнуть. Эти кофейные зерна явно не были частично переварены млекопитающим для улучшения вкуса. Запах лучше, так что я подношу чашку к носу и просто вдыхаю.

– Кааро, ты меня слушаешь? – спрашивает Феми.

– Да, мама, – говорю я. Это правда лишь отчасти. Еще я смотрю на экран телевизора, где Джек Жак, местный горлопан, пытается убедить камеру, что у Роузуотера должен быть собственный мэр. В Нигерии мэров не бывает. Мужик с ума сошел.

– Это какая-то лажа, а не отчет. Ты чуть не погубил людей, – сообщает Феми. Она говорит из плазменного дисплея, созданного голобоксом размером со спичечный коробок. Сигнал расшифровывается моим имплантатом. Любой другой человек поблизости увидит пятно и услышит белый шум. В кофейне все равно никого, кроме усталого баристы.

– Они были солдатами, – говорю я. – И говнюками.

Феми еще сильнее прищуривается.

– Ты поджарил их мозги, когда они были на операции.

– Это была случайность.

– Ты сбежал, Кааро.

– Я не оперативник. Я собираю информацию, Феми. Я не дерусь, я не стреляю, и я определенно не хочу иметь дела с полчищами мертвецов, восставших из могил, чтобы сожрать мои мозги.

Она массирует виски.

– Реаниматы не едят мозги, необразованный ты ублюдок.

– Но и коллективные обнимашки они точно устроить не хотели, – говорю я.

Она вздыхает.

– Кааро, ты должен понять, что внутри О45 существует сопротивление работе с сенситивами. Ты работаешь точнее большинства из них, но проблем, кажется, создаешь в два раза больше. Не все тебя любят, – последнюю фразу она произносит медленно и по-английски.

– Что ты имеешь в виду?

– Агент не может сбегать от перестрелки. Ты прошел подготовку, у тебя есть оружие. Если ситуация того требует, используй и то и другое. Если это повторится, последствия будут неприятные, так что отрасти уже яйца.

– Можно одолжить твои?

– Давай шути. Увидишь, что будет, если из-за тебя умрет человек. Хотя бы один. Возвращайся к своему гангстеру и не смей игнорировать сеансы связи.

Плазма рассеивается. Не знаю, почему она злится. Я в прошлом году ясно сказал ей, что не хочу иметь ничего общего с их драгоценным агентством. Сосредотачиваюсь на телевизоре.

Жак говорит о том, сколько прибыли приносит стране один только оздоровительный туризм в Роузуотере. Большая часть идет в федеральную казну, но он считает, что ее нужно инвестировать на местном уровне. Федеральное правительство берет налог с туристов, которые каждый год приезжают на Открытие за исцелением. Оно берет налог и с тех, кто просто хочет увидеть биокупол, свидетельство Первого контакта, и перестроенных, и реаниматов. Сейчас Роузуотер не получает ничего от этих доходов. На первом Открытии в прошлом году было меньше тысячи человек. В этом году больше пятисот тысяч человек собралось вокруг биокупола. Некоторых пришлось нести туда на носилках. Больные СПИДом приезжали целыми автобусами и грузовиками. Разбитые проселки, которые в Роузуотере сходят за дороги, не справляются с таким трафиком.

– Приток людей должен регулироваться и облагаться налогом. Так это и происходит. Однако доходы должны идти нам. Мы построили этот город своими голыми руками. Мы рыли отхожие места, расчищали буш, разгоняли диких собак и терпели укусы мошкары, потому что здесь наше место. Благодаря поступлениям у нас появятся хорошие дороги, транспорт, современная канализация, электричество, не зависящее от местных генераторов, гражданская оборона и все прочее, что сопутствует нормальной человеческой цивилизации. Это не Дикий Запад. Это не пограничный город. Это двадцать первый век.

Жак – убедительный маленький засранец, в этом ему не откажешь.

Я встаю, плачу по счету и выхожу в грязь.