Троицкий Макарьев монастырь. Калязин. 1908. Автор фото неизвестен.

Четвертого октября никто на точку около Белорусской становиться не захотел. Многие так и заявили, что боятся. Но Сима переворота не испугалась. Она появилась как обычно, без опоздания, к семи утра. В зеленой клетчатой куртке из хорошей фланели, в мягких ботинках из натуральной кожи. Русые волосы собраны в косу и уложены от виска до виска. В то время Серафима уже достаточно хорошо зарабатывала и смогла купить себе линзы. Удобнее: не запотеют на холоде, как очки. Народ, продавцы в конторе – студенты, бездельники, путешественники – делился на две группы: по отношению к происходящему. Первые считали, что если помереть, то на лотке: пьяненький, довольный, с выручкой. Вторые надеялись, что ужасы переворота их минуют. И только Сима чувствовала себя так, как будто ничего не изменилось.

День прошел спокойно, даже на удивление. Книги раскупали быстрее, чем обычно. Никто из опасных личностей Симу не потревожил. Киру послали продавцом куда-то на подземную точку: на Площадь Революции, что ли. Пополнение Серафиме приносил некто Валера. «Добрый мальчик!» – отзывались о нем матерые продавщицы. Снимать точку предполагали от шести до семи вечера: пораньше.

В начале шестого прибежал Валера: с другой точки. От Ольги Анастасовны. Анастасовна – пьющая, но очень талантливая, в смысле продажи книг, дама. Сведения неутешительные: конный кордон! Сима, встрепенувшись от мерзлой лотошной лени, ожила. Внешние волнения, наконец, докатились и до нее. Сию минуту вспомнила, что разрешения на торговлю книгами в центре Москвы у них нет. То есть: есть, но на одну точку, а хозяин на Белорусской держит две. Разрешение, понятно, было у Анастасовны. Вспомнила Сима и то, что в случае придирки можно откупиться книжкой.

Ничего страшного в конном кордоне не оказалось. Следом за Валерой, на фоне полукруглого пейзажа из длинных стен Белорусского вокзала, возникли кони и всадники. Серо-коричневые тени коней слегка волновались от холодных потоков вечернего воздуха. Кони – а Сима очень любит лошадей! – смотрели умными и внимательными очами. Всадники близко не подходили, посмеивались дружелюбно. Сима снова поймала себя на том, что чувствует: она находится в своей стихии.

Откуда возник командир кордона, Сима не заметила. Не заметила, сколько звезд на погонах, но погон – как не было. Была серая ладная форма, необычная, не воинская, что ли. Высокий, стройный с пронзительными глазами человек, которого даже военным не назовешь. Командир вдруг возник перед Симиным лотком и просто спросил:

– Как дела идут?

Серафима приосанилась, расправила уставшие за день плечи, блеснула глазами: в линзах блеск заметнее. Изящно поправила светло-русую косу.

– Для нынешнего дня хорошо. Вот у нас боевичок новый… Известный автор.

Сима и всадник посмотрели друг на друга: оба высокие, худые. Будто знакомились глазами и успели при знакомстве очень много друг другу сказать.

Начальнику конного кордона понравилась решительная продавщица. Возле нее было спокойно и даже празднично. Опытным глазом всадник заметил и бледного Валеру, которого хорошо пошатывало от вина и от страха. Заметил нелепый кузов старенькой машины, неосмотрительно возникшей в подозрительной близости от лотка.

Сима возвышалась над книгами, как статуя Свободы над островом Слез. И улыбалась: великолепно и мучительно. Словно вместе с всадником уйдет и ее судьба.

Главный всадник прошелся вдоль лотка, но глаза его поминутно возвращались к Симе. Он понял: девушка запомнится ему, худенькая продавщица, не похожая на уличных торговок. Хотя лотошная работа оставляет после себя прочный налет, который смывается долго и трудно. Сима не походила и на обычных «девчонок», хотя светловолосая – блондинка. Продавщица в зеленой клетчатой куртке напоминала актрису, играющую роль продавщицы. Всадник вдруг почувствовал себя кем-то не меньше Клинта Иствуда. С разницей: вместо выдуманного сюжета – настоящий.

– Какой, говорите, новый боевичок?

Их руки одновременно легли на холодный глянец глупой книги. Сима не скрывала восхищения: когда еще сумеет восхититься так полно и счастливо? Да, она была счастлива. И – так странно – продолжение ее не интересовало. Но всадник, видимо, думал иначе. Он осторожно вытянул книгу из-под услужливо приподнятой Симиной ладошки, и спросил. Глубоким, с хрипотцой, голосом:

– Так я возьму почитать?

Сима сверкнула, как клинок на солнце:

– Конечно!

Всадник положил книгу за пазуху и задал уже прямой вопрос:

– И как мне книгу вернуть?

Тут Сима вспомнила, что обстановка в городе сложная – мягко говоря. И ответила, отрезая себе все пути к отступлению:

– А возвращать не надо. Считайте, что книга – приз нашим защитникам!

На лицо главного всадника набежало облачко. Он довольно резко повернулся и пошел к кордону, бросив на ходу скупое и почти обиженное:

– Хорошо.

Сима отличалась способностью проникать к самому больному нерву.

Сима была крещена в младенчестве, православно. С детства усвоила себе, что Творец хочет помочь людям, но Его редко просят. И просить нужно не о сиюминутном.

Когда появился конный кордон, Сима помолилась: как могла.

Красавцы кони, одновременно встав на дыбы, повернулись, чтобы удалиться. Шествие кордона напоминало парад победителей. Сима помолилась снова – благодарила. Христос стоял рядом и был – со всеми. Рокового выстрела не последовало.

Спустя некоторое время к Симе подошел посиневший от холода и страха Валера:

– Ну и что тебе этот… сказал?

Сима задумчиво улыбнулась.

– Ничего. Можем собираться и ехать.

Собрались – моментом. Ящики покидали в кузов «Анж-Питу», на них – потертые раскладные столы. Водитель страдал, опасаясь, что выбраться из опасной зоны им не удастся. Но Сима заметила справа лошадей, стройно шедших, ровной линией, и поняла, что теперь перепуганные книготорговцы на «Анж-Питу» доберутся до конторы без осложнений. Не выдержав, выглянула в окно и попыталась найти главного всадника. Не смогла. Подумала нарочно дерзко, чтобы не разрыдаться:

«И ты думаешь, что он еще помнит о тебе? Вряд ли».

Господь Вседержитель. Православная икона. Москва. 1822.

Страна-антипод звучала, как внезапно покинутые юные радости. Мурашками вожделенных названий пестрела оборотная сторона кассеты с долгожданной музыкой, купленная и записанная не на чужие деньги.

Плюс к кассете – четвертинкой радости – шествие летом по Триумфальной, из студии звукозаписи. Почему – по Триумфальной? Студия, в которой обычно записывала кассеты Сима, находилась на Кузнецком Мосту. Осталось немного денег, и Сима решила купить пакетик ароматного чая в модном крытом рынке. Рынок неожиданно быстро и ловко возник на месте известного продуктового магазина, рядом с Триумфальной Площадью. Дальше, через мелькание троллейбусных минут, возник вернисаж на Крымском валу. Мира, с кожаными подвесками, заколками и браслетами, замерла возле лотка, считая небольшой прибыток. Белокурый Федот, квартиру которого Сима любила, как свой собственный дом, греется на солнце: даром, что альбинос. На лотке Федота – изящные кожаные сумки. Цех шкурников – в сборе.

Церковь Иоанна Крестителя в слободе Коровники. Ярославль. Фото В. Муратова

Мира, фигуристая, как перевернутый вверх дном бокал для шампанского, взлетела навстречу Симе, невольно хвалясь породистой тонкой статью и скуластым личиком:

– А я думаю: что за герла так клево одета?

Слова Мира подбирала верно. Не «классно» – ярко, броско, модно. А именно «клево» – свой стиль, изюминка. Мира жила за городом, довольно далеко. Но Сима любила оставаться у них с Четвергом ночевать. Любила бесконечно долгие рассказы Четверга и его лаконичные картины: тушью по шелку. Любила невообразимо ранний подъем: в четыре утра, на первую электричку. Любила длинную и, кажется, всегда влажную дорогу к станции. Сима не отказывала себе в маленьких радостях: после хорошей зарплаты поехать к Мире и Четвергу с кульком продуктов и бутылкой вина.

Сима выглядела полной противоположностью Четвергу. Возможно, потому между ними постоянно мелькали молнии. Четверг был очень талантливым и очень ленивым художником. Он мог бы при желании зарабатывать большие деньги, особенно на дизайне помещений. Но не соблаговолил пройти нужные курсы, и теперь жил на деньги, вырученные с продажи полотен. Изредка уезжал из своего родного Подмосковья в другой город, чтобы там выставить пару картин в художественном салоне. Так объездил почти все Золотое Кольцо России. Не говоря о Питере, Пскове и других больших городах. Знакомых у него была тьма, но зимовать приезжали всего три-четыре человека: друзья. Четверг любил тишину и отличался замкнутым нравом.

Наружность Четверга описать трудно. Четверг – ровесник Серафимы, и в их внешностях было необъяснимое, но очень остро ощутимое сходство. Нервическая худоба и какая-то морщинка, делавшая молодых людей похожими на стариков. Косматые пряди Четверга, напоминавшие черную овечью шерсть, почти никто не видел расчесанными как следует. Волосы – важная деталь образа. В остальном, Четверг был завидный чистюля и педант. Чай в Радужном переулке пили ровно в пять, а ужинали в восемь вечера. Четверг любил работать по ночам. Но спал мало: часа четыре.

Страна-антипод. Не где-то там, за неслыханными цифрами расстояний, а здесь. Названия ее земель – нарицательные. Техас, Калифорния. Не там, среди двухэтажных домиков с нелепо красными крышами, пародией на Францию, а здесь, на старенькой и почти всегда пустой платформе – сидит в ожидании поезда задумчивый паренек с гитарой. В его легких и слегка грустных мыслях кружатся хлопья вчерашнего вечера, где над глупой шуткой заливисто смеется его подруга. Смеется – вместе с другим пареньком. Где гитариста снова и снова просят играть, а пальцы уже стерты. Пареньку до беспамятства хочется тишины. Но для него среди окружающего мира нет тишины; среди мира, в котором каждая шестеренка цепляет семь других. Грусть – одна из шестеренок, и, возможно, даже седьмая. Среди ухоженно-розовых песков рекламной долины она кажется особенно острой. Осталось от вечера: сюита на колокольчиках для смеющейся девочки. Осталось: полпачки кем-то подаренных сигарет «Луки Струки». Воздух стал горячим и плотным там, где сошлись рельсы.

У Четвергов жил кот Спиридон, названный так по непостижимой для котов любви к огню. Спиридон заслужил и второе имя – Танкист. Зимой в огромной квартире на первом этаже топили плохо, и Четверги поддерживали тепло с помощью газовых горелок, возле одной из которых спал кот. Там он опалил длиннющие свои усищи.

Новоиерусалимская церковь во время грозы. Кембридж, штат Массачусетс, США. Фото И. Силаевой

Сначала кот был непонятным существом в клочках серой шерсти. Но потом приучился ловить крыс и мышей. Четверг заметил, что у Спиридона хвост – острый; то – признак крысолова. Весной котенок расцвел в роскошного серого сибирца. Поскольку пища у Четвергов водилась в ограниченном количестве, Спиридону ее не хватало – всегда. С пробуждением в нахальном котенке крысоловных способностей проблема питания неожиданно разрешилась. На охоту кот входил и выходил в форточку на кухне. Уезжая из дому, Четверги форточку не закрывали: чему быть, того не миновать.

Поздней осенью девяносто третьего кот Спиридон ушел. Вместе с Симой. Сима, как обычно, в половине пятого – Четверги еще спали – встала, разогрела замерзшее тело под горячим душем, напилась наскоро чаю с яичницей, тепло оделась и вышла на улицу. Спиридон увязался за ней. Сима позвала кота, надеясь его поймать и отнести в квартиру, но Спиридон ловко отпрыгнул прочь и на Симин зов не подошел. Тогда Сима решила оставить кота на улице, и, вздохнув, направилась к станции. Спиридон, подняв хвост трубой, важно зашагал впереди, будто знал, куда Сима идет. Всю дорогу до станции кот держался на недосягаемом для Симы расстоянии. Спиридон следовал впереди Симы, важно подняв хвост, в окружении разноцветных своих подружек. Возле эстакады кот на прощание мяукнул, и исчез в зарослях справа от железнодорожного полотна. Сима снова вздохнула: до свидания, кот Спиридон!

Ох, дались Симе звонкие подмосковные кустарники на подходе к железнодорожной платформе, от которой через секунду отойдет неуловимый пригородный поезд! Неизвестно за что полюбила Сима дикие, неосвоенные пространства сухих ветвей, которых, возможно, во всем Подмосковье скоро не останется.

Зимы, особенно та, с концертом Большого, запомнилась Серафиме как начало новой эры в ее крошечной жизни. Однако новая эра началась даже несколько раньше, и в начале казалась досадным повторением истории с философией.

Скит Саввино-Сторожевского монастыря. Звенигород, Московская область. Фото Vladnes54.

После периода сладкой свободы, который начался изгнанием философа, был недолгий период, прошедший под знаком Киселева, приятеля Четверга, писателя и художника. Небольшими графическими работами Киселева все восхищались, даже Четверг. Но Сима хорошо знала Четверга, и по интонации отзыва поняла, что пачкотню Киселева Четверг всерьез не принимает.

Почти сразу же догадку Симы подтвердила Мира, одной фразой.

– На Старом Арбате за картинку Киселевича дали десять рублей. Доход!

Поскольку фамилия была одиозной, Мира приделала к ней окончание: смягчить.

Мучительные создания Киселева, подцепленные из фотобумаги шариковой ручкой, расплывались невнятным и мрачным пятном, если рядом возникали изящные пейзажи Четверга. Киселев был симпатичен, самоуверен, болтлив и очень заботлив – поначалу. Сима, павшая жертвой Киселевской атаки, страдала с октября до нового года. Затем Киселев «нашел бабу» и исчез из поля зрения компании Четверга.

«Бабой» Киселева оказалась двадцатипятилетняя девушка Алена. Высокая, с непомерно широкими бедрами, недотрога. Алена, как и Сима, любила одежду: Киселев уважал женщин, у которых развита склонность к разного рода рукоделиям. После нескольких грозно отбитых атак, Киселев поселился у Алены дома, под наблюдение родителей своей избранницы, и скоро вполне узнал их алчную ревность. Плененный агрессор сразу же сдал свой поводок на длительное хранение. Сима, увидев Киселева после того, как тот отбыл в Алтуфьево, догадалась: художника упекли надолго.

В двадцать седьмой день его рождения Сима надела на Киселева кожаный пиджак: подарок. Пиджак – классического покроя, но с воротником шалкой, под смокинг. Подарок невероятно шел смазливому Киселеву. Облагораживал его и делал не менее представительным, чем Четверг в начищенном жидким воском кожаном кимоно, длиной до пола. После отбытия на поселение породистый пиджак с плеч Киселева исчез. Зато появился длинный замшевый плащ цвета коровьего кизяка, с незаметной доделкой: полы были обрезаны и подшиты. Киселев был ростом невысок.

Едва художник появился в обновке, Сима профессиональным взором охватила нелепо сидящее на нем сооружение из дешевой замши. Киселев походил на голландского бомжа. Однако полы были обработаны добротно, с любовью.

– А где же твой черный пиджак? – искренне удивилась Сима.

Киселев стушевался и засопел. Сопел трогательно: ему было стыдно.

– Мне больше нравится твой черный пиджак, – съехидничал Киселев на роковое местоимение. – Но мне велели носить плащ. Плащ – чиненый.

Сима едва не расхохоталась:

– И что, на совесть починили?

– Не оторвешь, – помрачнел Киселев.

На Алене он так и не женился. Хотя странная парочка продержалась довольно долго. Что делать? Каждый из нас просит об утешении.

Четверги одновременно пожали плечами, когда Киселев появился у них пару месяцев спустя после переезда в Алтуфьево, чтобы забрать свой магнитофон. В дверном проеме возник сначала надменный взгляд, затем кругленькое тельце в шинели и военных сапогах: Киселев был опасен и смешон одновременно.

– Ну что я тебе говорил? – вздохнул после отъезда Киселева Четверг, обращаясь к Симе. – Он не способен создать семью! Киселевич – ненормальный.

На Четверга иногда нападала страсть к нравоучениям.

Вскорости Четверги уехали. Зато появились Лада и Большой. Мира увезла приболевшего Четверга в Крым, к своим родителям. А Лада, наоборот, приехала в Москву на заработки. Хотя какие заработки на книжном лотке?

К Четвергам часто приезжали гости, которые оставались жить несколько дней. Особенно хорошо было зимой, когда готовился ужин на всех, и все вместе поглощали его. Гости рассаживались чинно, на старенькие подушки, и только Четверг – на низкое кресло, сохранившееся годов с шестидесятых. Посуда, приборы: незатейливые, но всем хватает. У Симы, как одной из основных поставщиц провизии для гостевых ужинов, был свой столовый прибор, ею же и привезенный. После чая беседа приобретала особенную остроту. Если никто из гостей не умел играть на гитаре, включался магнитофон. Но Симе запомнилась именно зима с гитарой.

Четверги на Рождество уехали к родителям Миры, и, в качестве их доверенного лица, всем в доме заправляла Лада: высокая и полная рыжая очкастая девушка. На гитаре играл сухонький чернявый паренек по имени Большой. Оказалось – хорошие песни.

Церковь Иоанна Предтечи. Керчь. VIII в.

После того как рассталась с Киселевым, Сима мгновенно и страшно повзрослела. Если раньше в зеркале ее встречала женщина-девочка с круглыми глазами и резкими манерами, то теперь на загадочной поверхности стекла появлялась – жена. Сима и раньше не любила слово «женщина». Искусственное слово, отнимает индивидуальность. Есть дева – и есть жена. Дева отличается манерами легкими, живыми. Бывают и гулящие девы, но они – именно девы, не жены. Жена – личность. Создание разумное и достойное всяческих похвал. Там где буксует ум достойного мужа, жена проявляет сообразительность за четверых. А если жену Бог поставил хозяйкой большого дома – крепитесь, мужи. Ни один в подметки не годится. Если, конечно, она жена, а не гулящая дева. Слово «женщина» слышалось Симе как синтез девы и жены. То есть, чего быть не может. Только в единственном числе.

Ближе к зиме цены на книги поднялись катастрофически. Но выручка упала. Однако обнищавшие вдруг книгопродавцы выход нашли – негласный, но лишь таким способом создавали себе ставшую мизерной зарплату. Брали из выручки цены не записанных в ведомость книг. Сима все так же выходила на лоток три дня в неделю. Остальные – сидела дома и готовила коллекцию. Первую в жизни. На ткани и фурнитуру уходили почти все деньги. Однако оставалось и на пищу: много ли надо одной? Покупала консервы: Сима считала, что консервы нужны.

Н.А. Кошелев. Жены-мироносицы, Мария Магдалина и Мария, мать Иакова, получают от ангела весть о Воскрешении Иисуса Христа

Услышав в утренней электричке об очередном скачке цен, еще не совершившемся, но скоро грядущем, Сима решилась на серьезные покупки. Вздохнув, решила отложить приобретение парчи для легкого пальто, и направилась в местный универсам. Очень приличный универсам. Там продавались не только продукты, но и полезные вещи.

Кремль. Измайлово. Москва. Фото Н. Винокурова

Первым действием была покупка консервов. С обязательным изучением срока годности. Тогда рынки были еще не столь популярны и доверия не внушали. Но универсам любила вся округа Измайлова, и Сима – тоже.

Второе действие оказалось, к удивлению самой Симы, тряпочным. В отделе готовой одежды висело лиловое чудо: четырехклинка юбка-клеш. Польская, из вельвета, дороговатая, но сшитая настолько аккуратно, что к ней можно было пришить и громкий лейбл, типа: «Эскада-спорт». Тысяча семьсот рублей – как один. Сима решилась. Юбка сидела на ней как влитая: авангардный треугольник, достигающий щиколотки. Длина интриговала: на Симин рост тогда трудно было найти длинную юбку. Цвет идеально сочетался с коротким пальто в талию. То была одна из самых любимых вещей Серафимы. Пальто, правда, было не из вельвета, но выработка хорошо сочеталась с капризной и яркой тканью юбки. Представив себя в таком наряде, да еще на изогнутых каблуках удобных английских туфель, дерзких и аристократичных, Сима поняла, что юбка ей нужна непременно.

Второй покупкой оказался роскошный свитер: кремового цвета, платочной вязки, с объемным воротом, из шотландской шерсти. Свитер висел в отделе комиссионной торговли и стоил триста пятьдесят рублей. Завершилась трата денег покупкой шерстяного индийского пледа-шотландки, по словам Симиной мамы, «вещи вечной».

Со следующей получки в доме появилась дубленка, откопанная в той же комиссионке. Молочно-желтая овчина кудрявилась теплым паром возле бледных Симиных щек, обтекала края широких рукавов и подолов. Покупка дубленки происходила вместе с Ладой и Гроссманом. Лада критически окинула длинную Симину стать поверх очков:

– Оксана! В ней ты похожа на гоголевскую Оксану.

Дубленка оказалась не слишком хорошего качества: толстая овчина подопрела, а велюровый верх нужно было часто отпаривать, чтобы на нем не появились лоснящиеся и тоскливые пятна. Сима надевала ее только в день торговли на лотке.

Весной Лада, Большой и Сима направились на местный строительный рынок. Обои, клей, плитка – необходимы. Три дня все только тем и занимались, что носили «вещи» с рынка домой. Хорошо, что рынок располагался недалеко: на противоположной стороне железнодорожного полотна. Ждали Четвергов. Но от них с зимы не было вестей.

Троицкая церковь «Кулич и Пасха». Санкт-Петербург. Фото В. Муратова

Четверги исчезли тихо и таинственно. После них в комнате осталась довольно внушительная библиотека, старая мебель, включая знаменитое обеденное кресло, и немного старой одежды. В розыск на хозяев обитатели квартиры подавать не решились.

В конце мая, после Пасхи, пришло письмо от кого-то из приятелей Четверга по южному городу. Приятель просил принять на время кого-то из его приятелей. О Четвергах был всего одна строчка: «Уехали в Америку». Объяснений не прилагалось.

Сима думала недолго. Сдала свою московскую квартиру: пусть через фирму, пусть довольно дешево, но зато с договором, заверенным у нотариуса. При сдаче пришлось заплатить солидные комиссионные: а как иначе? Симу дороговизна услуг не смущала. Она всегда отдавала деньги, как бы закрыв глаза. Но вот гарантия – кстати.

Жильцами оказались двое студентов-медиков. Отец жены, Ольги, был военным-контрактником. Молодежь кормилась на его деньги. Мама Оли вышла замуж за бизнесмена, чем окончательно отмежевалась от бывшего мужа и дочери, «истериков», по ее мнению. Сима выбрала жильцов мгновенно, по первому впечатлению. Ей понравился взгляд Ольги: очень светлый, почти невероятно светлый. Такие глаза, как у Ольги, называют прозрачными. Но Сима рассмотрела, что на самом деле у Оли – глаза кошки: желтовато-зеленые. Чем-то напоминающие те, глаза главного всадника.

Поселившись у Четверга, Сима принялась за ремонт. Лада тут же встрепенулась, как будто ремонт касался лично ее, и предложила свою помощь.

С Ладой объяснения возникали постоянно. Поначалу Симе доставалась только загаженная кофе и макаронами плита. Затем – грязная ванна и запах нестираного белья, лежащего «для стирки» почти неделю. После нескольких профилактических бесед (Лада Симу побаивалась, так как Четверги доверяли все хозяйство именно Симе, когда уезжали, хоть Лада и почиталась недолгими гостями как особо доверенное лицо Четверга) некоторые черты чистоты и порядка в доме проявились.

Ремонт делали быстро и дотошно, играя в умудренных опытом маляров. Большой сразу же понял, что включаться в разговоры о выборе обоев, колеровке стен и установке рам – бесполезно, и взял на себя бытовую часть устройства жизни: готовил, стирал, мыл полы, и так далее. Мастеров для замены оконных рам и стекол, а так же сантехника и электрика разыскивала Лада. Неплохих.

Святое семейство. Фото З. Атлетича

К середине июля кухня засверкала, выложенная до половины сносного качества плиткой. Ванная, в пастельных тонах, тоже кафельная, была оснащена удобным «квадратиком», вместо традиционного «гроба», и настенным зеркалом. В Симиной комнате появились «детские» обои: нейтральных тонов, «под рогожку». В Ладиной с Большим – светло-лиловые, муар, «дамские». Гостиная была оклеена чем-то светлым, в веночках, с тиснением. Новшества коснулись и газового хозяйства: на кухне поставили последней модели газовую колонку. Купили хромированные краны и витраж во входную дверь. На двери в комнаты денег уже не хватило. Заменить их решили в ближайшем будущем. Те, что были – зашпаклевали, покрыли масляной краской и оклеили обоями, как в прихожей. Дверь в гостиную – бывший рабочий кабинет Четверга – сняли. Повесили деревянные «висюльки»: оказалось очень удобно.

Святой Лука Евангелист. Фото З. Атлетича.

Потолок на кухне, с которым мучились добрых две недели, сдирая старую штукатурку, решили залепить немыслимой смесью цемента со стекловолокном. Потом – зашпаклевали и покрыли масляной краской, в тон плитке. На кухню ушло времени больше, чем на все остальные комнаты. Зато звукоизоляция оказалась полной.

Завершив ремонт комнаты, начали копить деньги на мебель. Лада, вслед за Симой, втянулась в книжную торговлю. Выручка на точке резко поднялась. Лада считалась сменщицей Серафимы, но оказалась пооборотистее. Деньги считали в долях. Пока скандалов и деления на твое-мое не наблюдалось. Но приходилось терпеть Ладиных и Четверговых гостей. А это – испытание очень серьезное. Тем более – в чистой квартире.

Еще не закончился ремонт, как Сима огорченно заметила, что – раздета. Юбки и джемпера, а особенно туфли и колготки уже никуда не годились. Лиловое чудо висело в стареньком шкафу, но не для того, чтобы надевать его ежедневно! Джинсы, употребляемые для работы и необязательных тусовок, одеждой назвать было нельзя. Денег на породистую одежку не было. Вещи из коллекции «а кутюр» просто так не наденешь. Выход один: пройтись по знакомым секонд-хендам. Сима недолго думала, и отметила район поиска так: брэндовое платье, дорогие колготки и туфли из натуральной кожи. Пусть не очень модные – важен материал.

Колготки «Омса» Сима купила в «Людмиле», превратившейся в магазин нового типа. Там же приобрела модную отбеливающую зубную пасту. Туфли, черного цвета, бразильские, смотрели на нее в соседнем магазине. Денег хватило еще и на хакинги: утепленные кожаные ботинки. Хакинги оказались настоящим приобретением. Испания! И цвет редкий – «кордова». Но за брэндовым платьем пришлось поехать на Киевскую. Магазинчик располагался во дворах, в сторону Студенческой.

О, эти странные магазинчики! Сима часами бродила по ним не для того, чтобы выбрать вещь, а для того, чтобы усвоить себе правильное отношение к одежде. Не выбрасывать сразу же, но и не хранить долго, если не носится. Сима чувствовала себя между кронштейнов как на уроке: изучала способы обработки деталей и ткани. Замечала моменты, которые можно было употребить для приготовления коллекции.

Мир секондов открылся Симе с легкой руки Четверга. Лучистой весной, в эпоху беззаботного счастья, Четверги всей компанией посетили небольшой бревенчатый домик, заваленный одежкой самого разного толка. От шмотья до элитных заказов. Тогда Сима и увидела черный замшевый плащ. Плащ был ей несколько великоват. И не хватало денег: стоил он пять тысяч рублей. Но Четверг добавил денег, и плащ перешел в Симино владение. Четверг высказался потом, что кроме как в черном замшевом плаще он Симу осенью или весной не представляет. Высказывание было серьезным: Четверг редко проявлял интерес к чужой одежде. Только в случае, если Четвергово сердце затронуто возникшим образом. Деньги, понятно, Сима потом вернула. Горечь разлуки с Киселевым улетучилась тут же. Помнится, Сима подумала:

– Ну как же глупо я устроена. Покажи мне эффектную тряпку, и я забываю про свою личную жизнь. Разве так ведут себя нормальные женщины?

Затем, уже осенью, и снова все вместе – Мира, Четверг и она – поехали в магазинчик возле Курского вокзала, за пальто. Сима выбирала из двух. Одно – «в елочку», приталенное, очень женственное и изящное. Но Сима зимой носила свитера и часто – джинсы, так что такое чудо ей не подходило. Зато второе Сима взяла не сомневаясь. Светлое, почти кремовое, тоже «елочкой», свободное, и с поясом. Оно принесло тепло и ощущение полета. К этому ощущению Сима пристрастилась, как к наркотику.

Иисус Христос. Современная икона. Автор фото неизвестен.

С введением в книжной конторе новых законов оплаты и условий труда, никак не позволяющих заработать достаточное количество денег на жизнь, Сима стала чаще задумываться о продаже коллекции и некоторых из носильных, но самостоятельно сшитых, вещей. График работы изменился: с трех дней – на два; в выходные из небольших сбережений приобретены недостающие материалы, а Сима с головой погрузилась в любимое дело. И сразу же столкнулась с тем, что придется осваивать несколько профессий. Манекена – в первую очередь. Лада, понаблюдав за предварительной сессией, предложила свою помощь. И оказалась более чем кстати. Лада и сама неплохо шила, хотя вязание как процесс уважала больше, чем шитье.

Относительно Лады Сима все чаще употребляла термин: находка. И точно! Мягкая и большая, Лада замечательно смотрелась, когда вязала носки или перекраивала из старой одежки – новую. Ни одного лишнего движения, море улыбки – и у всех вокруг поднимается настроение. Кроме того, Лада владела навыками изготовления деревянной фурнитуры. Сделанный Ладой кулон из желудя Сима надевала в праздник.

Удивительно то, что Лада не только помогла Симе сделать ремонт, но и включилась в подготовку коллекции! А Симе так нужна была в то время помощь! Однако, увидев Симины вещи, Лада заявила, что необходимо налаживать связи в домах моды, чтобы представить полную коллекцию одежды. Тем временем, пока связи будут налаживаться, коллекция должна быть готова.

– Хорошо, – согласилась Сима, – но я не умею быть наладчицей.

– Тебя никто и не просит, – будто изумилась Лада.

Тем не менее, на первую же выставку молодых модельеров Сима и Лада проникли. На Серафиме было любимое черное платье с сеткой-руликом, а на Ладе наскоро состряпанный, но безумно модный брючный костюм. Стакан сока в буфете известного дома культуры стоил двадцать рублей, а два стакана, соответственно – сорок. Чем и закончилась вся имеющаяся наличность. Зато Симу заметила какая-то ловкая и скрипучая тетка, представившаяся каким-то где-то руководителем. Тетка заставила Симу несколько раз повернуться, похвалила платье, высказала замечания и оставила свою визитку. На том настройка связей и закончилась.

Идея коллекции была проста и универсальна: на каждый день, или «прет-о-порте». Для ежедневного употребления. От нижнего белья – до теплого пальто. Вот обувь, к сожалению, сделать возможности не было. Симин дом моды только родился!

Относительно цветовой гаммы у Лады с Серафимой разногласия не возникло. Бежевое и лиловое, с включением пары вещей яркого цветового решения, и пары вещей строго черных. Без них коллекция смотрелась бы плоско. Самая большая трудность возникла с выбором материалов. Средств было немного, но нужно, чтобы вещи смотрелись по-английски: сдержанно и безумно дорого. Эскизы моделей и чертежи выкроек у Симы уже были, хотя и не все. Лада внесла в пунктирное течение Симиного времени здоровое хамство, и к концу июля Сима уже предстала перед зеркалом в очаровательной комбинации из натурального шелка кремового цвета, с золотым шитьем. Не говоря о замечательной паре нижнего белья в кружевах с шелковой нитью.

– Нужны очень высокие каблуки, – резюмировала Лада итоги работы над нижним бельем. – У нас получился вечерний вариант.

Сима только руками развела: каблуки нужны, но где их взять?

– Купить! – ответила Лада. – Большой должен из Киева денег привезти.

Сообщение было из области реального. Большой наконец завершил учебу и был устроен одним из родственников в солидную фирму. Работа оказалась каторжной: разъездная, но союз Лады и Большого она только скрепляла. Оба ждали дня венчания.

– Пока он деньги привезет, не сшить ли нам тебе что-нибудь к свадьбе?

Венчание. Фото А. Фурсова.

Сима повернулась перед зеркалом. Кости торчат, но и мышцы успела накачать за время ремонта. Впрочем, не стоит долго рассматривать себя в зеркале: вредно. Лада над Симиным предложением думала минуту или чуть больше:

– Из Четверговой льняной простыни, что ли?

Своеобразный юмор Лады Симу уже не шокировал.

– А почему бы нет?

Лада заправила иголку в игольник, спрятанный в нагрудном кармане, и стрельнула глазами поверх очков. Идея экстравагантная, но не безумная.

– А спать на чем буду? Вернее – мы.

Сима ответила уже из своей комнаты: снимала коллекционную вещь.

– Заставь Большого сделать тебе свадебный подарок.

Удивительно: люди с нетрадиционными привычками, привыкшие к почти полному отсутствию необходимых вещей, очень любят маленькие домашние заботы.

Выход из финансового кризиса напрашивался, и решительно.

Сима, подсчитав необходимую сумму для покупки материалов на костюм, поняла, что придется сдать одну из ранее сшитых и уже ставших любимыми вещей. Выбор пал на вечернее платье: по сезону. Пока в Радужном жили Четверги, платье надевалось в особенно торжественных случаях. Затем – еще несколько раз, в музыкальные клубы, типа «Не бей копытом». Но вот уже полгода оно висело в шкафу. Черное, с серебром. Спереди – глухой ворот. Только на ключицах и на боках – сеточка из рулика. Но сзади – внушительное декольте, однако, затянутое редкой сеткой, тоже из рулика. Сил на шитье ушло – прорва! Но стоить должно дорого.

Лада, заглянув в комнату, увидела Симу, печально склонившуюся над любимым платьем. Намерение продать вещь выразительно читалось в лице хозяйки.

– Пришей к платью известный лейбл, у тебя же наверняка есть.

Совет дельный, Сима и сама подумывала. Ответила сонно:

– Есть. Но не буду пришивать, наверно. Или свой вышью.

Лада вспыхнула.

– Да ну! И что будет?

Сима, наконец, оторвалась от платья. Вздохнула.

– «Эс-Вэ». На наших совместных работах будет стоять «Эс Эль».

– Гениально! – блеснула очками Лада и удалилась в свою комнату.

Сима, порывшись в ящиках, достала приличный пакет: упаковать платье.

Произошло совсем иначе, чем Сима предполагала.

Она задумчиво стояла возле прилавка магазина, ожидая товароведа. Или кого-то из приемщиков. Пальцы теребили дорогую тафту: все же расставаться с мечтой не хотелось. За окнами, пыльными, перечеркнутыми красно-синими полосками – робкие запахи городской весны, разбавленные основательной примесью беспокойства. Впереди – только ожидание, слегка подкрепленное надеждой.

– Вы в кассу?

Сима вздрогнула, вырванная внезапным вопросом из грустноватых мыслей. Молодой человек, очень хорошо одетый. На сгибе левой руки висит костюм. Из немыслимо дорогих. Видимо, молодой человек ошибся дверью. Если не за Симой пришел – вдруг.

К.К. Костанди. Ранняя весна. 1915.

Напротив виднелся мраморный подъезд банка, а рядом – кафе, возле которого стоял щит с цифрами: цена бизнес-ланча. Сима едва не упала на этот щит. Ее оттолкнул мужчина, вышедший из авто необыкновенного вида: неновый «Порше». И вот, молодой человек пожелал извиниться. Если Сима правильно его поняла.

– Нет. Я – на комиссию.

Молодой человек смотрит внимательно. Сима приосанилась: не то, чтобы приятно, но этикет не она придумала. А глаза у него хорошие. Теплые. Про такие не скажешь – добрые, внимательные. Скорее – глубокие, сочувствующие. Лицо с усиками и бородкой милое, худощавое, с забавно важным выражением. Сима усмехнулась своим мыслям. Для нее ведь не существовало приятных и симпатичных лиц. Либо красивые, либо некрасивые. Молодой человек с костюмом от Зенья на сгибе левой руки был красивым. Только вот улыбка – очень грустная, маленькая. Не американская.

– Значит, я верно в очередь встал.

Сима почувствовала, как вдруг ее повело. От звука голоса незнакомца, от всего, что сосредоточилось в его существе. В нем был тот самый атлантический ветер, свобода! Запах, которым на душах вытравляется особенный знак. После чего душа в неволе жить не может. «“Свит фридом”, свобода, от которой умирают крысы», – помнится, говорил Четверг. А молодой человек – приехал недавно. И, может быть, из Штатов.

Сима так и спросила:

– А вы давно из Штатов?

Он ответил просто, очень просто:

– Вчера.

– И сразу в комиссионку?

– Да! – вырвалось у него, скользя. Затем очнулся, сообразил и рассмеялся. Прекрасно, как сотня колокольчиков в Симином любимом альбоме любимой команды.

– Только давайте познакомимся сначала.

Так в Симиной жизни возник Влад Шепель.

Пришла товаровед: после обеда, в хорошем настроении. Сима развернула платье. С шуршанием тафты смешался Шепелев окрик:

– Это же ручная работа! И какая! Где вы его откопали?

– Сама сшила, – призналась Сима.

Шепель встрепенулся:

– И сколько вы за него хотите? Я бы своей сестре подарил. У нее день рождения скоро. Вы не сдавайте – продайте мне! Я куплю!

Фантастическая ситуация. Сима, вместо того, чтобы назвать цифры, потерла между пальцев мельчайшими потайными стежочками обработанный подол:

– Тафта. Скоро такой не будут делать. Или будут. Покупала в магазине для театральных работников. Хлопот с шитьем – уйма была.

– Еще бы! – подтвердил Шепель.

Товаровед разглядывала странную парочку и не торопилась вступать в разговор. Костюм от Зенья она уже заметила. Клиент!

Влад откинул со лба легкую блестящую челку, просто сдул взволнованным выдохом:

– Так сколько вы за него хотите, Сима?

А она все тормозила с ответом, ей было неудобно: ведь они уже почти приятели. Однако цену назвала, неожиданно вспомнив Ладу. Словно бы Лада продавала платье, а не Сима. Выдавила из себя ровным, несколько детским голоском:

– Работа идет в цену материала. Двести долларов.

– Согласен! – воскликнул Шепель и полез в нагрудный карман. – Только вы сразу не уходите. Нам нужно очень много что обсудить. Прошу вас – не уходите.

Далее началась – сказка.

Началась захватывающая и совершенно непривычная жизнь. Любимое дело померкло, зато появился Влад. Влад Шепель оказался принцем, как в сказке про Золушку. Но Симе не было дела до Владова принципата и сказок про золушек. Сима с самого появления Влада жила как во сне. Обязательные рауты, на которые нельзя не явиться. Необязательные рауты, на которые можно не показываться.

Золушка. Фото Sander van der Wel from Netherlands.

Знакомство Шепеля с Ладой, и внезапно возникшая, как его результат, небольшая коммерческая структура, произошли в течение месяца – или что-то около месяца. Лада вдруг стала дамой. Без помощи Шепеля она разыскала приличное помещение для офиса, а затем, на первом этаже того же дома, сухой подвальчик для швейной мастерской, и заплатила за аренду, заняв у Шепеля. Швей и бухгалтеров тоже нашла Лада, но уже используя какие-то компьютерные программы по трудоустройству, выпрошенные у Шепеля. Сима смотрела на все Ладины хлопоты как через стекло, и оживлялась только во время примерок. Наконец, в начале осени, назначена была в весьма приличном месте первая презентация коллекции моделей, созданных Серафимой Веригиной и Ладой Даниловой. Модели раскупили – все, вплоть до нижнего белья. Сима плакала, смотря, как уходят сшитые вручную вещи. Пусть их было немного. Кто бы знал, как Сима шила проданные модели, в какие эпохи!

Лада похорошела, похудела, стала более покладистой и серьезной. Но внешние признаки – мелочи. Лада не стремилась назвать дом моделей своим именем.

Слезы, они же – воспоминания. Когда продавали модели, дождем текли Симины слезы. Черная юбка с нижней, гипюр – три тысячи. Спенсер, из гобелена с искрой, с отделкой из норки – пять. Юбка – двенадцатиклинка, паркет – три тысячи. Все – чушь. Только Влад остался. Только его руки и голос. Сима больше ничего не помнила.

Влад Шепель остался знаком, тавром прежней Симиной жизни среди внезапных пространств новой. Знаком Четверга, Мирки и Киры. Даже знаком философа и Киселева. Знаком чаепитий в кресле с укороченными ножками. Знаком вечеров, когда Четверг, писаный чистюля, наливает в антикварную пиалу, купленную в лавке на Гоголевском бульваре, дешевый и ароматный зеленый чай. А перед этим в той же пиале был рис с овощами и морепродуктами. Ведь сушими, да еще с хорошей рыбкой, да побольше, в условиях Подмосковья не приготовишь.

Теперь все воспоминания Серафимы – Влад. Его слегка грустные глаза. Сима вздыхала облегченно, глядя в них. Грустные – это хорошо. Кому-то казалось, что от внешности и манер Шепеля исходит острое обаяние пресыщенности. Но Сима знала, что на самом деле – не так. Влад был хронически чем-то недоволен. И почти всегда находил причину недовольства в себе. Иначе не набрал бы такие обороты за короткий срок, да еще в Америке, в Штатах. Родители его были довольно зажиточными, но ничем не примечательными художниками шестидесятых годов.

Сима расспрашивала Влада о Штатах. Ее интересовало все. По рассказам Влада, Штаты, а особенно Вашингтон, который Шепелю почему-то запомнился больше великолепного Нью-Йорка, страна-антипод, напоминала Симе музыкальный класс для гениев. Скрипки – одна к одной, начиная с четвертинки. С уличного лоточка, на котором торопливо разложена горячая еда, а продавец – не в меру вытянувшийся подросток. Сима купила бы себе на таком лоточке сандвич с тунцом.

Вашингтон: белые кружева на мраморе. Сравнение в стиле Четверга. Он сказал об одном музыканте: тень на черном кружеве.

Главное в Штатах – атлантическое небо цвета необъяснимо живучей мечты.

Звоночек, звоночек! Мелодично, тоненько, почти ласково. Пять утра. В шесть магазины уже открыты и можно затариться чем угодно – хоть на неделю. Но зачем покупать сразу много, когда можно купить то, что хочешь в удобное время? Мелочи – как своевременное скрипичное вступление. Американское утро – навсегда! Сима представляла Америку именно утром – как из детских пьес Моцарта.

Понемногу Сима стала забывать прежние привязанности. Острота восприятия притупилась, но Сима глубинным слоем души чуяла, что схватка с собой еще впереди.

Шепель уже не звал Симу в Америку, хотя поначалу такие предложения были, не предлагал переехать из Подмосковья в Москву, и его тактичность настораживала. Он словно бы ощущал какими-то тайными фибрами Симино будущее.

Свято-Троицкий собор. Чикаго. Фото fusion-of-horizons.

На первый план вышла бумажная работа. Лада, освоившись на месте генерального директора предприятия, видеть главным бухгалтером человека, взятого со стороны, не захотела. Пока главбуха искали, Сима, у которой с математикой было очень даже неплохо (профессиональное), сделала несколько проводок. Проводки были несложными, но для начинающего сделаны были грамотно. Лада, сообразив, что главбуха искать уже не нужно, на свои деньги накупила учебников и методичек по бухгалтерии, подписалась на ежемесячный журнал, и, захватив торт «Птичье молоко», возникла вечером в Радужном переулке. Сима, увидев Ладу с тортом, а кроме торта и горлышко шампанского, вызывающе торчащее из эффектной кожаной сумки-портфеля, сообразила, что приехал работодатель, и спросила только:

– Лада, а когда в «Сиде» конверты дают?

Генеральный директор строго заметила:

– А это главбуху лучше знать.

Договорились. Всю документацию по предприятию «Сида» вела Серафима. И у нее получалось. Она невероятно быстро схватывала смысл и рисунок двойной бухгалтерии, методику прохождения проводок, порядок заполнения таблиц, и так далее. Очевидно, Сима так хорошо поладила с бухгалтерией, благодаря любви к выкройкам.

Шепель, заметивший в Симе резкую перемену (стала деловой и будто прибитой), хотел было воспротивиться тому, что Сима работает наравне со всеми. Но скоро понял, что бумажная рутина – единственный пока выход из нынешнего Симиного состояния.

«Сида» разрасталась и крепла едва ли не на глазах. Месяца через два после того, как Симу приняли на должность главбуха, выяснилось, что ее ежедневное присутствие не обязательно. Шепель даже обрадовался такому развороту событий, купил Симе ноутбук, и теперь Серафима появлялась в офисе «Сиды» два-три раза в неделю, хотя ей, даже находясь дома, приходилось не выпускать из рук телефон, а ноутбук оставался включенным с утра и до вечера. Порой Симу будил звонок из «Сиды» или от кого-то из банкиров. Тогда приходилось умываться, пить чай и одеваться с телефоном под ухом.

Должность главбуха, как выяснилось, при наличии двух симпатичных и сообразительных бухгалтеров особого напряжения не требует, хотя ездить в налоговую инспекцию и там сидеть, ожидая приема, а, кроме того, ежемесячно наведываться в банк за рублевой зарплатой, приходилось все же Серафиме. Нельзя сказать, что поездки ее сильно утомляли. Если ожидание затягивалось, Сима начинала обследовать окрестности или просто сидела в салоне автомобиля и рисовала.

Так возникла новая вереница моделей. Сима оставалась мозговым центром модельного цеха. Не позволяла ни одной вещи сделать «по мотивам» уже созданной. Каждый новый фасон изобретался как велосипед.

Короткие куртки – для молодых модниц: пять вариантов, три расцветки. Черная – с отделкой: металлическая фурнитура. Голубые, в бирюзу – на супатной застежке; и такого же фасона – черные и красные. Красные, в бордо, темноватые – в талию, с карманами на груди и по бокам, плюс – внутренний карман. Последние – наиболее изящный фасон. Полупальто – для невысоких и худощавых девушек: вишневого цвета драп. Пальто в талию: двубортные, с отделкой по воротнику-шалке и рукавам черным мехом с серебристыми хвостиками. Пояс – прилагается. Нужно бы и юбки в тон, но не хватает средств. Полупальто для полных дам. Все роста, начиная с самого маленького. Цвет – черный. Силуэты по-английски четкие. Строгие линии кроя подчеркнуты металлическими пуговицами и отделкой из черно-серебристой ленты. Воротник из синеватого меха – съемный. На первый взгляд – ретро; одежда для нищих. А смотрится – от Шанель. Сима видела однажды девочку на улице в таком пальто.

Симины модели стали покупать и носить. В основном – небогатые студентки и домохозяйки. Среди покупателей попадались нередко и весьма солидные дамы. Дошло до того, что сняли на долгий срок первый этаж соседнего с Ладиным дома, сделали звукоизоляцию и открыли магазинчик. Кроме того, неуемная Лада, еще находившаяся в состоянии молодой охотницы, сумела «уболтать» пожилую леди, хозяйку совместного итальяно-российского обувного производства, и в магазине одежды появился обувной отдел. Появились, кроме того, сумки и гигиеническая косметика, довольно дорогая: поддержать престиж места. Появились модели дорогие и модели дешевые.

Волнения и сознание ответственности, которых раньше будто не было, очень скоро дали о себе знать. У Серафимы пропал аппетит, она вдруг похудела, хотя двигалась сравнительно мало, и стала капризничать по мелочам. Шепелю состояние Симы не понравилось, однако показаться врачам Серафима не торопилась: пройдет. Вместо визита к докторам занялась подбором продуктов для диеты и, кажется, создала свою собственную. Сима довольно часто испытывала боль в желудке. Если Шепель забывал купить фрукты или сок, Сима пила пустой чай с ложкой меда. В лучшем случае – варила фасоль. Даже специй не добавляла: ей нравился естественный вкус.

Воскресенский Новодевичий монастырь. Часовня. Санкт-Петербург. Фото В. Муратова.

Квартира Четверга с началом новой жизни изменений почти не претерпела. Если не считать того, что из нее выбыла Лада. Они повенчалась с Большим в начале осени, и тут же перебрались в съемную трехкомнатную квартиру на Алексеевской.

Сима перетащила мебель и пожитки в Ладину комнату, а в своей комнатке, где обои – под рогожку, устроила лабораторию. Шепель почти не заглядывал туда: ему хотелось плакать при виде Симиной мастерской. Окна были завешены некрашеным хлопком, проще говоря – купленными на рынке простынями. Тканью, которой оборачивают манекены. Мебели не было, но в углу стоял небольшой ларь с нитками, булавками и множеством игольников: от стационарных – до переносных, с длинной шлейкой из тесемки, чтобы повесть на шею. Манекенов не было, однако часть самой выгодной по освещению стены занимало хороших размеров зеркало.

Главным в лаборатории оказался пол. Весь пол, двадцать квадратных метров, был устлан отрезами, лоскуточками и старой одеждой, которую почему-либо Сима выбрасывать не хотела. В выходные она спала здесь, днем, перед закатом. Просыпаясь, взбивала руками пестрый ворох, но паркета видно не было. Сцены, порой происходящие здесь, могли бы показаться ужасными.

Порой Сима сидела час или несколько часов в обнимку с какой-то тряпкой. Затем могла встать и пройтись по комнате, поднимая сильнейшую волну пыли и тканей, игравших фантастическими переливами, так, что и названия для них не подобрать. Порой она танцевала с одной из любимых вещей и затем укладывала ее, как девочка игрушку. Самым необычным и невыносимым были слезы. Сима рыдала долго, по целому вечеру, над каким-нибудь лоскутком бархата.

Время шло: Сима как будто каменела.

Модель: черное платье из японского синтетического бархата. Горловина – как у школьного: воротник-стойка, длинный рукав с небольшим окатом. На спинке – молния, длина – около метра. Подчеркнуто длинные вытачки для большего соответствия фигуре: спереди и сзади. Даже если нет талии, в таком платье она появится.

Материал куплен на деньги, подаренные четырехлетней Соше, дочке рижского хипповатого художника Яна. Деньги Соше подарил отзывчивый чеченец, в электричке. Сошка не могла не понравиться: точеная, как куколка. Если бы Сима занималась детской одеждой, она бы взяла Сошку манекенщицей. Но Ян опасался, что Сошке, с ее тягой к броским и дорогим мелочам, повредит общение с Симой. Ян ей даже туфли покупал нарочно невзрачные. Сошка плакала, глядя на них.

Ян жил в Радужном долго. Любил мыться и даже спать в ванной. Однажды уснул, забыв, что вода нагревается газовой колонкой. Проснувшись, Сима услышала шум воды и заглянула в приоткрытую дверь. Сцена как в детективе: тело в ванной. Ян мирно посапывал; только длинные влажные локоны свисали с бортика.

Взгляды на жизнь у Симы и Яна расходились кардинально. До того, что они часто, хотя и незлобно скандалили. Но Сима его не выгоняла, терпела. А Ян только начинал ходить в храм. Считал себя верующим.

Детская одежда напоминает вынужденный праздник. Приятно и несколько боязно. Масса тонких эмоций, и ни одной – тяжелой. Хотя есть и грусть, и отчаяние. Но все они – легкие, как и детские вещи. Женская одежда – совсем другое. Она – как непрерывный изматывающий плач, постоянное недовольство и тоска. Поиск любви, которой здесь, в этом тяжелом мире, и быть не может. Жажда идеального. И крах зыбкого идеала.

Озеро на закате. Фото nadiya sergey.

Такие или похожие мысли занимали теперь Симу. Но душа была на редкость спокойна, как будто ожидала чего-то. Но доброго ли? Сима не могла сказать. Ожидание было так настойчиво, что Сима сама стала подумывать, что же с ним делать.

Шепель в первое время старался не принимать всерьез все, с Серафимой происходящее. А когда обратил, то увидел, что поздно. Она изменилась необратимо. Как выразилось изменение, Влад не смог бы описать. Но он чувствовал, и ясно. Признаки обозначила сама Сима с точностью хорошего психоаналитика.

– Во мне достроили дорогу. Раньше то была деревенская укатка, мягкая и удобная. По ней ездили телеги. В нужное место попадали обходным путем, объезжая лужи, накопившиеся после дождя. Теперь дорогу выровняли и заасфальтировали. Получилась – идеальная прямая. Но в жизни так не бывает. Только – недолгое время, на финише.

Шепель вздрогнул. Как такое говорить в самом начале, когда почти готова полная коллекция верхней одежды и все вещи отрепетированы Симой на себе? Когда впереди – показы в деловых домах Москвы и предположительно – дорогие контракты? Финиш, когда и жизнь Симина еще не началась толком? Немыслимо!

Все, что раньше грело и привязывало, стало зыбким и нервным. Остался только Шепель с его порывистой заботой и торопливой любовью. Сима почти без волнения наблюдала, как ее любовь к Шепелю уходит. Влад чувствовал изменение, но еще не понимал, что к чему. Сима все же любила Влада; как говорят: по-своему. Влад не замерзал в своих мечтах, как она. Его появление в Четверговой квартире всегда напоминало Симе оттепель, ясное солнышко. Солнцеворот. Дома Шепель становился мальчишкой. Носил потертые свитера, сидел на полу, то есть – на ковре, и ел перед экраном телевизора, на котором неизменно изображалась далекая классика. Очень любил фильмы-сказки Роу. Об «Александре Невском» Эйзенштейна можно и не говорить. Но вот заметная деталь! Несмотря на то что видео было дорогим, с автоматическим выключением, Влад всегда выключал аппарат сам и вынимал кассету. Даже если его ждала Сима. Ее такой оборот нимало не смущал. Она сама в том же духе.

Субботнее утро началось с неожиданного вопроса Шепеля:

– А что если нам повенчаться?

Сима поставила стакан с соком на пол.

– Так мы еще не расписаны – как венчаться?

Тон Шепеля сомнений не вызывал.

– Значит, распишемся.

Сима легла на спину и принялась рассматривать потолок. Как они с Ладой по нему ползали, оклеивая обоями! Вспомнить только! Экстремальный сюжет.

– Только пусть не будет шумной свадьбы. Пошло.

Заявление подали в ближайший вторник. Шепель давить своим авторитетом не хотел и согласился ждать очереди месяц. Свидетелей даже искать не пришлось.

В субботу Сима простудилась, и очень сильно. Она всегда болела трудно: без температуры, с ознобом и лихорадкой. В доме немедленно завелись шприцы, причем кололся и Влад: интерфероном и витаминами. Состояние было настолько непривычным и необычным, что Сима почти испугалась: а сможет ли она ходить? Последовавшие за кризисом три дня Сима провела в лаборатории, под настенным обогревателем, завернувшись в любимые лоскуты. Настои из трав она пила литрами. Вся квартира пропахла тонким и несколько печальным запахом трав.

Шепель оценил ситуацию мгновенно.

В следующую субботу в Четверговой квартире появился молодой священник с необыкновенно царственной осанкой и тихим, простым лицом: отец Ефрем. Сима чувствовала себя несколько лучше, и постаралась соблюсти марку: напекла постных пирогов с капустой и яблоками. Приготовила литровые кувшины кваса и морса из брусники. Обедать отец Ефрем согласился только после странного разговора.

– Давно исповедовались?

Сима опустила глаза. За исповедью, особенно после появления в ее жизни Шепеля, изменений почему-то не следовало. А надо бы. Господи, помоги!

– Мы с Владом исповедовались на Покров.

И.Н. Крамской. Русский монах в созерцании. XIX в.

Отец Ефрем сидел напротив, на огромной, как пуф, подушке. В неярком костюмчике, со сложенными на коленях руками. Кисти – рыцарственной формы. Странно было видеть его фигуру в Симиной лаборатории. Как всадника с копьем, завернутого в отрез прозрачного газа. Сима с трепетом ждала нового вопроса.

– А причащались последний раз когда?

Сима только руками развела:

– Очень давно.

Отец Ефрем сочувственно вздохнул. И затем сразу, ясно и четко:

– К покаянию готовились?

Сима вздрогнула:

– Кажется, плохо. Но я хочу покаяться.

– Раз хотите, давайте каяться.

И тогда вся спрятанная за пазуху и приколотая булавкой прежняя жизнь неожиданно пошла горлом. Сима, заходясь в рыданиях, рассказывала все. Как любила пить чай с Четвергами и их гостями, как подголадывала на материал, и много что еще. Про Киселева и философа было рассказано давно, и теперь нужно было только назвать своим именем тонкие сожаления о минувшей непристойной вольности. Слушая Симу, отец Ефрем порой перебивал разными вопросами.

– Так вы действительно считаете, что люди они неплохие, а отношения сложились не совсем для вас подходящие?

Сима пожала плечами:

– Да, что-то я не так сделала.

Отец Ефрем понимающе кивнул:

– Трудно признать себя виновным.

Потом, спустя почти весь Симин рассказ, спросил:

– А не было ли чувства, что пойти в храм – как вспомнить молодость? Ну, будто повеселиться, Пасха, народное гуляние…

Отчего-то Сима тут же поняла, о чем именно спрашивает священник. Храм Воскресения в Афанасьевском казался Симе чем-то вроде отдушины. Первые впечатления от церковной жизни слиплись с впечатлениями вольного и странного арбатского общения: смертельная свобода.

После чая отец Ефрем как-то неуверенно спросил, косясь на развернутую по полу шерстяным веером огромную юбку из кремового драпа, со вставками из меха:

– А сами-то вы шьете?

Сима закивала: да! Тогда он выдохнул, словно стыдясь:

– У нас к Рождеству еще облачения не готовы. Материала нет.

Сима вдруг восторженно и торопливо сказала:

– Благословите, я куплю. И сошью облачение. Об оплате и речи быть не может.

Пьетро Антонио Новелли. Семь таинств. Исповедь. 1779

После исповеди Сима поправилась почти сразу. Шепель давно не видел ее в таком светлом и радостном настроении. Теперь Серафима безвылазно сидела в лаборатории, и только изредка каталась по полу, разминая побаливающие кости и затекшие мышцы. Кто знает, что такое работа портного, поймет: позерства в Симином катании не было.

Раскрой – одна из самых трудных швейных задач. Хороший закройщик совершает полдела. Сима, у которой за несколько лет набралось достаточное количество выкроек самых ходовых размеров, гремела подклеенными картонками: искала основу. Затем, сообразив, наконец, что работа нетипичная, вздохнув от собственной лености, принялась чертить основу. Три дня ушло на то, чтобы вычертить на миллиметровой бумаге контуры облачения. Но выкройка не получилась.

Пришлось Владу везти Симу в храм. Едва вошли, навстречу вышел отец настоятель. Благословил Симу и Влада, укоризненно покачал головой и снова ушел в алтарь. У церковницы Сима узнала, что швейная мастерская находится тут же, и там, возможно, кто-то из швей находится. Швеи, правда, были, но дел у них было много и без нового облачения. Однако параметры выкройки Сима записала.

Церковь Воскресения Словущего на Успенском Вражке. Фото 1881 года

Наутро подходящие по размеру листы кальки расправлялись под стеклом. Второй и третий день Сима ездила по Москве: выбирала материалы. Остановилась на парче, увиденной в бывших Митрополичьих палатах. На четвертый день Серафима набросилась на миллиметровку с коробкой булавок и листами кальки. Ножницы то скрежетали, то удивленно замолкали. Наконец, куски бумаги, довольно большие, странной формы, появились на свет. Теперь нужно было их правильно расположить на материале. Сима экономкой в вопросах расхода ткани не была, хотя признавала умелое расположение деталей на ткани за искусство. Но сейчас ей содействовала сила свыше. Сима, несмотря на погруженность в расчеты, все же пробовала молиться, и была довольно настойчива в исполнении данных отцом Ефремом молитвенных указаний.

Для большей аккуратности деталей Сима отглаживала их. Гладить – одна из основных частей работы портного. В лаборатории находилось несколько гладильных досок, разного размера и формы: для плечиков, для рукавов, для подола. Возле сооружения, которое составляли собранные в один угол доски, находился утюг на подставке. Утюг оказался дорогущий, привезенный Шепелем из очередной заграничной командировки. Изящной формы, как бронированный катер, легкий, с антипригарным покрытием и функцией самоочистки – такой предмет казался мечтой портного. Сима любила утюг – Шепелев подарок. Когда рабочая поверхность нагревалась достаточно, загорался голубоватый, похожий на незабудку, огонек в основании ручки. Теперь хоть колготки гладь! Или сапоги. Но Серафима, когда на нее находил «стих», извлекала из ларя с нитками два ужасающие сооружения, напоминающие особой формы гранаты.

Рождество Христово. Дары волхвов. Фото James Steidl.

То были купленные на Тишинке чугунные утюги. Их нужно было греть на конфорке. Небольшой размер и солидный вес давали возможность прогреть плотную ткань так, как не мог породистый красавец. А необходимость в таких операциях возникала, особенно при раскрое сложного фасона из натуральной ткани. Тогда в лабораторию водворялась кастрюля со слабым раствором уксуса. На кухне зажигалась газовая конфорка; поверх нее ставился плоский, как космическая тарелка, рассекатель, а поверх него – чугунный старожил. Сима бегала менять утюги, и такое занятие пустым делом не считала. Передышка. Значит, режим работы организован правильно.

Митрополичьи палаты Крутицкого подворья. Москва. Фото NVO.

Еще при Четверге они с Ладой устраивали своеобразные «гладильные сессии». Только тем и занимались, что болтали, пили чай и меняли утюги. О самой глажке можно не упоминать: она протекала медленно и неуклонно, почти незаметно. В кухне долго висел запах уксуса и влажной материи: животный аромат шерсти, строгий, домашний – хлопка, и аромат шелка, похожий на запах только что вымытой человеческой кожи. И Ладе, и Симе запах глажки нравился. Куски ткани окутывались паром, словно сами собою, при соприкосновении с утюгом. И становились лучше только что купленных.

Облачения: два подрясника, две епитрахили и две фелони – проявлялись из массы блестящей, как зимнее солнце, парчи, подобно сверкающим силуэтам гор на фоне утреннего неба. Работа захватила Симу полностью и заняла все ее время. Шепель только радовался: Сима словно бы вернулась в первый месяц их знакомства. Скорость Симиного бытия просто поражала. Сима успевала: осилить намеченный объем работы, приготовить изысканное блюдо и убраться в квартире. Первая пара облачений была готова в середине декабря, а через неделю должна быть готова вторая.

Одеяния Русской Православной церкви. Российская национальная выставка. Минск, Белоруссия. Фото А. Зеленко.