Глава 1
Ни улицы, ни большей части жилого массива я не видел. Нас окружали прямоугольные строения цвета грязи, из окон которых высовывались по-утреннему взлохмаченные мужчины и женщины, попивая из кружек, завтракая и наблюдая за нами. Эту открытую площадку между зданиями когда-то украшали скульптуры. Она шла под уклон, как поле для гольфа, — ребячья имитация географии. Её, может, собирались озеленить, устроить на ней пруд. Рощица имела место, но все саженцы были мертвы.
Трава изобиловала сорняками, и её изрезывали тропинки, протоптанные среди куч мусора, и колеи, оставленные колёсами автомобилей. Полицейские выполняли здесь разные задания. Из детективов я прибыл не первым — заметил Бардо Ностина и нескольких других, но был самым старшим по званию. Вслед за сержантом я прошёл к тому месту, где столпилось большинство моих коллег, между низкой заброшенной башней и площадкой для скейтборда, окружённой большими мусорными баками с очертаниями барабанов. Сразу за ней слышен был шум из доков. Дети кучкой уселись на стене перед стоящими офицерами. Над собравшимися выписывали спирали чайки.
— Здравствуйте, инспектор.
Я кивнул тому, кто меня поприветствовал, кем бы он ни был. Кто-то предложил кофе, но я отрицательно помотал головой и воззрился на женщину, увидеть которую и было целью моего приезда.
Она лежала возле пандуса для скейтбордистов. Ничто не бывает настолько неподвижным, как трупы. Ветер шевелит им волосы, как вот сейчас шевелит ей, а они никак на это не реагируют. Она застыла в уродливой позе, искривив ноги, словно собиралась встать, и странно изогнув руки. Лицо уткнулось в землю.
Молодая, с каштановыми волосами, стянутыми в косички, которые торчали кверху, словно растения. Она была почти голой, и этим холодным утром грустно было видеть её кожу гладкой, нигде не сделавшейся гусиной. На ней были только чулки со спущенными кое-где петлями да одна туфелька на шпильке. Увидев, что я её ищу, сержант помахала мне издали рукой — она стояла там, охраняя свалившуюся туфлю.
С тех пор, как обнаружили тело, прошло часа два. Я оглядел её. Задержал дыхание и наклонился к грязи, чтобы посмотреть ей в лицо, но увидел только один открытый глаз.
— Где Шукман?
— Ещё не приехал, инспектор.
— Пусть кто-нибудь позвонит ему и скажет, чтобы поторапливался.
Я постучал по наручным часам. То, что мы называли криминальными мизансценами, было под моим началом. Никто не прикоснётся к ней, пока не появится патологоанатом Шукман, но имелись и другие дела.
Я проверил обзорность. Мы сошли с дороги, и нас заслоняли мусорные баки, но я, как роящихся насекомых, чувствовал внимание, устремлённое на нас со всего микрорайона. Мы беспорядочно перемещались.
Между двумя мусорными баками, рядом с кучей заржавленных железяк, переплетённых выброшенными цепями, стоял на ребре влажный матрас.
— Он был на ней. — Это сказала Лизбьет Корви, способная женщина-констебль, с которой я пару раз работал. — Не могу утверждать, что хорошо её скрывал, но, думаю, вроде как делал её похожей на кучу мусора.
Я различил вокруг мёртвой женщины грубый прямоугольник более тёмной почвы — остатки росы, которую защищал от испарения матрас. Ностин сидел рядом с ним на корточках, пристально разглядывая землю.
— Мальцы, что нашли её, наполовину его стащили, — сказала Корви.
— Как они её обнаружили?
Корви указала на землю, на небольшие потёртости, оставленные лапами какого-то животного.
— Помешали её трепать. Побежали сломя голову, когда увидели, что это такое, позвонили. Наш наряд, как только прибыл…
Она взглянула на двоих патрульных, которых я не знал.
— Это они его убрали?
Она кивнула.
— Говорят, чтобы посмотреть, не жива ли она ещё.
— Как их зовут?
— Шушкил и Бриамив.
— А это те, кто её нашёл?
Я кивнул на ребят, за которыми присматривали полицейские. Две девочки, два паренька. Всем лет по пятнадцать, продрогшие, уставились себе под ноги.
— Ну. Жевальщики.
— Раскумар ни свет ни заря?
— Это же зависимость, — сказала она. — Может, явились за месячной дозой или ещё каким-нибудь дерьмом. Оказались здесь незадолго до семи. Этому, очевидно, трасса для катания поспособствовала. Её построили всего пару лет назад, поначалу вроде ничего, но у местных сдвинулся распорядок дня. С полуночи до девяти утра здесь только жевальщики; с девяти до одиннадцати местная банда намечает планы на день. А с одиннадцати до полуночи по трассе катаются на скейтбордах и роликах.
— Что у них при себе?
— У одного парнишки — ножичек, но совсем маленький. Этаким ножом и волосьев из раковины не выковыряешь — игрушка. И у всех — жува. Вот и всё.
Она пожала плечами.
— При них-то наркоты не было, мы нашли её возле стены, но, — она снова пожала плечами, — кроме них, никто поблизости не ошивался.
Она жестом подозвала одного из своих коллег и открыла сумку, которую тот держал в руках. Маленькие пучки измазанной в смоле травки. Уличное её название «фельд», она являет собой крутую породу Catha edulis, смешанную с табаком, кофеином и кое-чем посильнее, а также со стекловолоконными нитями или чем-то похожим, чтобы обдирать дёсны и загонять наркоту прямо в кровь. Её название — трёхъязычный каламбур: она зовётся «кат» там, где растёт, а животное, которое по-английски называется «cat», на нашем родном языке известно как «фельд». Я понюхал пучки: это была довольно-таки низкосортная дрянь. Прошёл к тому месту, где в пухлых своих куртках дрожали четверо подростков.
— Чо случилось, коп? — с бещельским акцентом спросил один паренёк на хип-хопном приближении к английскому.
Он встретился со мной взглядом, но был бледен. И он, и его товарищи выглядели неважно. Они не могли видеть мёртвую оттуда, где сидели, но даже в её сторону старались не смотреть.
Должно быть, они понимали, что мы нашли фельд и знаем, что он принадлежит им. Они могли бы вообще ничего не сообщать, просто смыться.
— Инспектор Борлу, — сказал я. — Отряд особо опасных преступлений.
Я не стал представляться Тьядором. Трудно расспрашивать парня такого возраста — он слишком взросл для обращения по имени, эвфемизмов и игрушек, но ещё недостаточно взросл, чтобы выступать простым оппонентом в допросе, когда, по крайней мере, ясны правила.
— А тебя как зовут?
Он поколебался, рассматривая возможность прибегнуть к какому-нибудь предпочитаемому им сленгу, но отказался от этой мысли.
— Вильем Баричи.
— Это вы её нашли?
Он кивнул, и вслед за ним кивнули его друзья.
— Расскажи.
— Мы пришли сюда, чтобы, чтоб это, и… — Вильем выжидал, но я ничего не сказал о его наркотиках. — И увидели что-то под этим матрасом и сдвинули его в сторону. Там были какие-то…
Друзья Вильема смотрели, как он колеблется, борясь с суеверием.
— Волки? — спросил я.
Они переглянулись.
— Да, мэн, там вокруг шнырял какой-то подлый зверюга и… Так что мы решили, это…
— Сколько прошло с тех пор, как вы здесь? — спросил я.
Вильем пожал плечами.
— Не знаю. Часа два?
— Кто-нибудь ещё был поблизости?
— Видели там каких-то чуваков. Сколько-то времени назад.
— Дилеров?
Он снова пожал плечами.
— И ещё какой-то фургон подъехал сюда по траве, а чуть погодя снова уехал. Мы ни с кем не говорили.
— Когда был этот фургон?
— Не знаю.
— Было ещё темно, — сказала девочка.
— Ладно. Вильем, ребята, мы раздобудем вам что-нибудь на завтрак, если хотите, найдём какое-нибудь питьё.
Я махнул рукой полицейским, которые их охраняли.
— С их родителями вы уже поговорили? — спросил я у них.
— Направляются сюда, босс, только вот её предкам, — отвечавший указал на одну из девчонок, — никак не можем дозвониться.
— Значит, продолжайте. А сейчас доставьте их в Центр.
Четверо подростков переглянулись.
— Это какая-то хрень, — неуверенно сказал другой паренёк, не Вильем.
Он знал, что по каким-то там правилам ему надо противиться приказу, но на деле ему хотелось поехать с моими подчинёнными. Чёрный чай, хлеб, волокита с протоколами, скука и лампы дневного света — всё это так не походило на стягивание громоздкого, тяжёлого от влаги матраса в тёмном дворе.
Прибыли Степен Шукман и Хамд Хамзиник, его помощник. Я посмотрел на часы. Шукман не обратил на меня внимания. Нагнувшись к телу, он задышал с присвистом. Констатировал смерть. Стал высказывать свои наблюдения, а Хамзиник принялся их записывать.
— Время? — спросил я.
— Часов двенадцать, — сказал Шукман.
Он надавил на конечность мёртвой. Та качнулась. Учитывая её окоченелость и такую неустойчивость на земле, можно было предположить, что она приобрела позу смерти, лёжа на чём-то с иными очертаниями.
— Убили её не здесь.
Я много раз слышал, что он хорош в своей работе, но не видел никаких свидетельств чего-то большего, чем простая компетентность.
— Закончили? — обратился он к женщине из вспомогательного персонала, фиксировавшего сцену преступления.
Та сделала ещё два снимка под разными углами и кивнула. Шукман с помощью Хамзиника перекатил женщину на спину. Она словно сопротивлялась ему своей скованной неподвижностью. Перевёрнутая, она выглядела нелепо, будто кто-то вздумал сыграть мёртвое насекомое, скрючив руки и ноги и покачиваясь на спине.
Она смотрела на нас снизу вверх из-под развевающейся чёлки. Лицо застыло в испуганном напряжении: она бесконечно удивлялась себе самой. Она была молода. На ней было много косметики, размазанной по лицу из-за сильных побоев. Невозможно было сказать, как она выглядит, что за лицо представили бы себе те, кто её знал, если бы услышали её имя. Может, позже, когда она расслабится в смерти, мы узнаем её лучше. Спереди её всю изукрасила кровь, тёмная, как грязь.
Последовали вспышки фотокамер.
— Так, привет, причина смерти, — сказал Шукман, обращаясь к ранам в её груди.
По левой щеке, загибаясь под челюсть, проходила длинная красная щель. У неё было разрезано пол-лица.
На протяжении нескольких сантиметров рана была гладкой, ровной, как мазок кисти. Заходя за челюсть, под нависающими губами, она зазубривалась и то ли заканчивалась, то ли начиналась глубоким рваным отверстием в мягких тканях за костью. Женщина смотрела на меня невидящим взглядом.
— Сделайте несколько снимков без вспышки, — сказал я.
Как и некоторые другие, я отвёл взгляд, пока Шукман бормотал о том, что он наблюдает, — смотреть на это казалось чем-то похотливым. Облачённые в форму технические исследователи криминальной мизансцены, на нашем сленге — кримтехи, вели поиски в расширенном круге. Ворошили мусор и обшаривали колеи, оставленные автомобилями. Раскладывали на земле стандартные предметы для сопоставления и фотографировали.
— Ну ладно. — Шукман поднялся. — Давайте уберём её отсюда.
Двое мужчин водрузили её на носилки.
— Господи, — сказал я, — да прикройте же её. Кто-то нашёл неведомо где одеяло, и её понесли к машине Шукмана.
— Зайду во второй половине дня, — сказал он. — Увидимся?
Я уклончиво помотал головой и направился к Корви.
— Ностин, — обратился я к детективу, оказавшись в таком месте, где Корви могла нас краем уха слышать. Она подошла чуть ближе.
— Да, инспектор? — отозвался Ностин.
— Что скажешь, по-быстрому?
Он глотнул кофе и нервно на меня посмотрел.
— Шлюха? — предположил он. — Первые впечатления, инспектор. В этом месте, избитая, голая? И…
Он указал себе на лицо, изображая её чрезмерный макияж.
— Шлюха.
— Драка с клиентом?
— Да, но… Знаете ли, будь это просто телесные раны, то, увидев их, можно было бы подумать: она заартачилась, не стала делать, чего он хотел, что бы там ни было. Он вышел из себя и набросился. Но это… — Он снова с неловкостью прикоснулся к своей щеке. — Это совсем другое дело.
— Псих?
Он пожал плечами.
— Может быть. Режет её, убивает, выбрасывает. Наглый к тому же, мерзавец: начхать ему было на то, что мы её найдём.
— Наглый или тупой.
— Или и наглый, и тупой.
— Стало быть, наглый, тупой садист, — сказал я.
Он закатил глаза: дескать, возможно.
— Хорошо, — сказал я. — Может, и так. Надо обойти местных девиц. Расспросить какого-нибудь полицейского в форме, который знает, что здесь к чему. Узнать, не возникали ли у них проблемы с кем-либо в последнее время. Распространить фото, выяснить имя Фуланы Деталь.
Я употребил общепринятое обозначение неизвестной женщины.
— Первым делом опросите Баричи и его приятелей, вот там. Будьте с ними обходительней, Бардо, они не обязаны были нам звонить. Я серьёзно. И захватите с собой Ящек. — Рамира Ящек отлично справлялась с допросами. — Позвоните мне сегодня?
Когда он остался вне пределов слышимости, я сказал Корви:
— Несколько лет назад на дело об убийстве простолюдинки у нас бы и половины такого числа народа не набралось.
— Проделан долгий путь, — отозвалась она.
Ей было ненамного больше, чем мёртвой женщине.
— Сомневаюсь, чтобы Ностина радовало отдавать профессиональный долг проститутке, но он, как видите, не жалуется, — сказал я.
— Проделан долгий путь, — повторила она.
— Так что же?
Я задрал бровь. Глянул в сторону Ностина. Я ждал. Я помнил о работе Корви по исчезновению Шульбана, делу значительно более византийскому, чем это изначально представлялось.
— Просто я, знаете ли, думаю, что надо иметь в виду и другие возможности, — сказала она.
— Поясните.
— Её макияж, — сказала она. — Сплошь, знаете ли, земельные и коричневые тона. Нанесены толстым слоем, но не…
Она надула губы, изображая женщину-вамп.
— А обратили внимание, какие у неё волосы?
Я обратил.
— Некрашеные. Поедем со мной на Гунтерстращ, поколесим вокруг, подкатим к любой девчачьей тусовке. Две трети блондинок, думаю. А остальные — чёрные, кроваво-красные или ещё какая-нибудь дрянь. И… — Она пощупала пальцами воздух, словно это были волосы. — У неё они грязные, но намного лучше, чем у меня.
Она провела рукой по секущимся кончикам собственных волос.
Большинство уличных женщин в Бещеле, особенно в таких районах, как этот, на первое место ставили еду и одежду для своих детей; фельд или крэк для себя; пищу для себя, а потом всякую всячину, в каковом списке кондиционер для волос значился далеко внизу. Я взглянул на остальных полицейских, на Ностина, собиравшегося в путь.
— Ладно, — сказал я. — Вы этот район знаете?
— Вообще-то, — сказала она, — он несколько на отшибе, понимаете? Вряд ли даже относится к Бещелю. Мой участок — Лестов. Некоторых из наших направили сюда, когда приняли сегодняшний звонок. Но пару лет назад я сюда выезжала, так что немного его знаю.
Лестов и сам почти пригород, в шести или около того километрах от центра города, а мы находились к югу от него, за мостом Йовик, на клочке земли между проливом Булкья и рекой, едва ли уже не устьем её, впадающим в море. Строго говоря, островная, хотя так тесно соединённая с материком промышленными руинами, что вы никогда не подумали бы о ней как о таковой, Кордвенна включала в себя жилые массивы, склады и винные погреба с низкой арендной платой, связанные друг с другом каракулями бесконечных граффити. Она располагалась достаточно далеко от центра Бещеля, чтобы о ней с лёгкостью можно было забыть в отличие от трущоб, вдававшихся внутрь города.
— Как долго вы здесь пробыли? — спросил я.
— Стандартный срок: шесть месяцев. Как и ожидалось: уличные кражи, подростковые драки, наркота, проституция.
— Убийства?
— За моё время — два или три. На почве наркотиков. Но в основном до этого не доходит: банды достаточно смышлёны, чтобы наказывать друг друга без привлечения ОООП.
— Значит, кто-то напортачил.
— Ну. Или ему наплевать.
— Хорошо, — сказал я. — Я хочу, чтобы вы занялись этим. Что вы сейчас делаете?
— Ничего такого, что не могло бы подождать.
— Хочу, чтобы вы на некоторое время перебрались сюда. Контакты какие-нибудь сохранились?
Она поджала губы.
— Найдите их, если сможете, а если нет, поговорите с кем-нибудь из местных парней, посмотрите, кто у них запевалами. Вы мне здесь понадобитесь. Слушайте, обследуйте этот массив — как это местечко зовётся, ещё раз?
— Деревня Покост.
Она невесело рассмеялась, а я задрал бровь.
— Деревни оно стоит, — сказал я. — Посмотрите, что сможете раскопать.
— Моему комиссару это не понравится.
— Я с ним договорюсь. Это Башазин, правильно?
— Вы всё уладите? Значит, я прикомандирована?
— Давайте пока что не будем это никак называть. Пока что я просто прошу вас сосредоточиться на этом деле. И подчиняться непосредственно мне.
Я дал ей номера своих телефонов — и сотового, и офисного.
— Позже можете показать мне и прелести Кордвенны. И…
Я посмотрел на Ностина, и она это заметила.
— Просто ничего не упускайте из виду.
— Вероятно, он прав. Вероятно, это наглая садистская выходка, босс.
— Вероятно. Давайте выясним, почему у неё такие ухоженные волосы.
В нашей лиге имелась табель об инстинктах. Все мы знали, что в те дни, когда комиссар Кереван работал на улице, он раскрыл несколько дел, следуя намёкам, лишённым какого-либо логического смысла, и что главному инспектору Маркобергу ни одно подобное раскрытие не удалось, а его удачи были, скорее, итогом изнурительной работы. Мы никогда не назвали бы необъяснимые маленькие догадки «прозрениями», опасаясь привлечь внимание Вселенной. Но такие догадки случались, и было понятно, что вы находитесь в непосредственной близости от одной из них, если какой-нибудь детектив целовал пальцы и прикасался к своей груди, где теоретически должен был бы висеть кулон в честь Варши, святого покровителя необъяснимых вдохновений.
Когда я спросил у Шушкила и Бриамива, что они делали, двигая матрас, они сначала удивились, затем заняли оборонительную позицию, а в конце концов помрачнели. Я упомянул о них в отчёте. Извинись они, я бы им это спустил. Удручающе часто можно видеть, как башмаки полицейских оставляют следы на остатках крови, как смазываются и искажаются отпечатки пальцев, как портятся или теряются улики.
По краям открытой площадки собиралась небольшая группа журналистов. Петрус Такой-то, Вальдир Мохли, молодой парень по имени Рахаус, ещё несколько.
«Инспектор!» — «Инспектор Борлу!» — И даже: «Тьядор!»
В большинстве своём представители прессы всегда были вежливы и соглашались с моими предложениями касательно того, о чём им следует умолчать. За последние несколько лет появились новые, более непристойные и агрессивные издания, вдохновляемые и в некоторых случаях контролируемые британскими или североамериканскими владельцами. Это было неизбежно, а наши устоявшиеся местные печатные органы, по правде сказать, своей степенностью нагоняли скуку. Тревогу внушала не столько склонность к сенсациям и даже не раздражающее поведение молодых писак новой прессы, сколько их готовность покорно следовать сценарию, написанному ещё до их рождения. К примеру, Рахаус, который писал для еженедельника под названием «Рейаль!». Разумеется, когда он домогался у меня фактов, которых, как ему известно, я никогда ему не дал бы, и когда пытался подкупить младших офицеров, причём иногда небезуспешно, ему не следовало бы говорить то, что он то и дело норовил сказать: «Общественность имеет право знать!»
Когда он произнёс это в первый раз, я его даже не понял. В бещельском языке слово «право» достаточно многозначно, чтобы уклониться от императивного смысла, который он намеревался выразить. Чтобы понять эту фразу, мне пришлось мысленно перевести её на английский, которым я владею почти свободно. Его верность клише превосходила потребность в общении. Возможно, он не удовольствуется, пока я не зарычу и не обзову его грифом и упырём.
— Вы знаете, что я скажу, — обратился я к ним. Нас разделяла натянутая лента. — Во второй половине дня состоится пресс-конференция, в Центре ОООП.
— В какое время?
Они осаждали моего фотографа.
— Вам сообщат, Петрус.
Рахаус сказал что-то, но я пропустил это мимо ушей. Обернувшись, я увидел конец Гунтерстращ — за краями микрорайона, между грязными кирпичными зданиями. Ветер гонял мусор. Это могло быть где угодно. Шаркающей и раскачивающейся походкой по улице медленно удалялась какая-то пожилая женщина. Она повернула голову и посмотрела на меня. Я был поражён её движением и встретился с ней глазами. Подумал, не хочет ли она что-то мне сказать. Одним взглядом я вобрал в сознание её одежду, походку, манеру держаться и смотреть.
Сильно вздрогнув, я осознал, что она шла вовсе не по Гунтерстращ и что мне не полагалось её видеть.
Разволновавшись, я тотчас отвёл взгляд в сторону, и она сделала то же самое и с той же скоростью. Я запрокинул голову, глядя на снижавшийся перед приземлением самолёт. Когда через несколько секунд я повернулся обратно, не обращая внимания на старуху, тяжело ступавшую вдали, то старался смотреть не на неё, шедшую по своей чуждой улице, а на фасады близлежащей и местной Гунтерстращ, этой зоны уныния.
