ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ

Низина Тарн была широкой — три сотни шагов поперек в основании и вдвое больше вдоль. Боковые края были достаточно крутыми, их вырыли давно исчезнувшие ручьи, а северный склон довольно пологим, его там и тут усеивали кусты, посаженные лет шесть назад; они росли плохо и вряд ли могли помешать действиям вражеского командования.

Южная же сторона была более крутой, неровной и каменистой. Трое Андиев остановили коней на гребне склона. Горбясь в седле, Райз Херат смотрел, как Сильхас Руин обозревает местность, на которой скоро состоится битва. Внешне брат Аномандера воплощает все, необходимое командующему. Прямой и благородный, суровое лицо, он на своем белом коне мог бы занять постамент, словно отлитый в бронзе или высеченный из мрамора — «да, мрамор, белый как снег, белый, как кожа врагов. Торжественная статуя, двусмысленная в значении своем. Непонятно даже, на какой стороне ее ставить. Впрочем, оставим загадки и сомнения грядущим поколениям». — Сир, лорд Урусандер будет в восторге от местности.

Сильхас оглянулся, как бы раздраженный вмешательством в свои раздумья. — Как и мы, историк. Видите на дне слабый след старого потока? Он делит долину, как линейка. По нему мы станем оценивать тенденцию битвы. — Он помедлил. — Опишите всё тщательно, сир. Не здесь ли был легендарный первый лагерь Тисте? Не в это ли гнездо упали мы с полного пеплом неба?

— Прибежище утомленных, — кивнул Райз.

— Не кормились ли мы плотью мертвых драконов? Если есть хоть какая-то истина в легендах, историк, их кости еще могут лежать под землей и снегом.

«И скоро к ним ляжет множество других. Уже вижу погребальный костер. Наше прибежище осквернено, гнездо сломано». — Смею думать, командир, что в день битвы мы услышим в ветре стоны духов.

Сильхас Руин всмотрелся в него и кивнул. — Пошлите свою стрелу историк, когда увидите Вету Урусандера. Полагаю, будет хорошо, если мы оба будем ранены.

Верховная жрица Ланир кашлянула, подъезжая к мужчинам. — Вы слишком щедро рассыпаете семена позора, командующий, на головы Андиев, тогда как вина лежит на Лиосан.

— Позора? Верховная Жрица, простите, я не понял историка. Думал, мы говорим о горе, не о стыде. Хотя бы горе у нас общее?

— Сомневаюсь, что Хунн Раал согласится, — отвечала Ланир. Ее лицо было едва различимо в бледном свете зари.

— Как и, — добавил Райз Херат, и во рту вдруг стало горько, — лорд Драконус.

Сильхас нахмурил лоб. — Драконус?

Постоянно ощущая твердый взор Эмрал Ланир, Херат пожал плечами. — Вместилище гнева высокородных, препятствие радостному союзу Анди-Лиосан. Его нежелание объединяться ни с кем, в числе прочего, породило гражданскую войну.

— Я не готов думать так, — сказал Сильхас с неуверенностью.

— Жестокое суждение, историк, — заметила Ланир. — Но, увы, до печали точное.

— Лорд Драконус — муж чести, — воскликнул белокожий командир. — Отлично понимает опасность своего положения. На его месте, спорить готов, я поступал бы почти так же, учитывая обстоятельства.

— Неужели? — спросила жрица с удивлением. И кивнула сама себе. — А, поняла. Его появление на поле… здесь, может оказаться гибельным. Для нас. Тогда как Хунн Раал будет в восторге. Если не от возможности сразить консорта, то от большой вероятности увидеть, как дом-клинки знати покидают поле битвы.

Херат хрипло сказал: — Отлично, Верховная Жрица. Но можно быть уверенными, что лорд Драконус понимает дилемму. Тогда, как вы и говорите, честь победит уязвленную гордость, и он не покажется, оставшись с Матерью.

— Если не гордость заставит его потерять голову, то желание отомстить, — добавила Ланир, что, на взгляд Райза Херата, было вовсе лишним. Он отлично видел следы колебания на лице Руина. Понимал, что они со жрицей посеяли семена сомнений.

— Гордость — враг, — провозгласил Райз громко. — Отойди лорд Драконус в сторону — оставь положение консорта при Матери Тьме — сегодня все было бы совсем иначе.

— Но теперь, — вздохнула Ланир, — слишком поздно.

Сильхас надолго замолчал. Спина оставалась прямой, красные глаза изучали низину. Конь опустил голову и лишь изредка переступал копытами по мерзлой почве. «Статуя размышляет, как следовало бы всем статуям. Мгновение поймано вечностью, но вечность не так длинна, как они мечтали. Каменные очи устремлены в грядущее, кое грозит разрушением даже камню» . — Возможно, еще нет, — подал голос командующий.

Было трудно смотреть на командира, не бросив торжествующего взгляда на Эмрал Ланир. Дыхание вдруг замерло в груди историка. — Милорд?

— Не поздно. Я пойду в Палату Ночи. Потребую лорда Драконуса. Воззову к его чести.

— Муж чести, — проговорила Ланир медленно, будто подыскивая слова, — не позволит проливать слишком много крови ради своего имени.

«А Мать Тьма? Как насчет ее любви, цепями обвившей лорда Драконуса? Консорт или супруг — различие много меньше, чем считают почти все. Различие стало оружием, его схватили тысячи рук. Она приблизила его, чтобы умерить скорбь сердца. Боль по раздираемому надвое, уничтожающему самое себя королевству. Боль по разлученным детям, по Свету, льющемуся во Тьму. Щедрому, как кровь, жидкому как слезы.

Я не стану записывать. Не сохраню наши злокозненные манипуляции. На целые века мои чернила вымарают этот день, погрузят его в безмолвие. Пусть измышляют теории, бросают лот в пропасть мотиваций и тайных страхов. Пусть одни защищают Сильхаса Руина, а другие обвиняют его.

Иди же, командир, разбуди змею в логове. Лорд Драконус не сбежит, ибо она не позволит ему такой роскоши. Тут не его гордыня, а ее. Гордыня и любовь, сила первого как бы освящает последнее. Мы забрели, командир, в место, куда не стоило входить никому».

Он не отрывал глаз от линии на дне низины.

«Ибо мы сделали любовь женщины полем брани, и увидим, как ее возлюбленный станет жертвой.

Нет, не буду записывать».

Сильхас натянул удила, но заколебался. — Я воин, — сказал он. — Я не бегу от необходимости. Если нужно сражаться с Ветой Урусандером и его легионом, я поведу бой.

— Никто не сомневается в ваших достоинствах, — ответила Ланир.

Они ждали.

— И все же, — продолжал Сильхас, — если мир можно получить на грани резни, волей одного мужчины…

— Воззовите к его чести, — велела Ланир. — Лорд Драконус полон чести.

— Воля не одного, — добавил Херат, — но двух мужей. Такое будет помнить и восхвалять.

Сильхас скривился и Райз заподозрил, что зашел слишком далеко и даже что ошибся, оценив степень тщеславия собеседника. — Я буду, — зарычал Руин, — лишь глашатаем его совести. Когда затихнут отзвуки подков моего коня, мало что еще останется. — Он сурово поглядел на историка. — Надеюсь, это понятно.

Райз кивнул.

Все трое обернулись на стук копыт. На дороге из Харкенаса показались всадники. Кедорпул и Эндест Силанн.

Ланир подала голос: — Лучше вам уехать, милорд. Это мое дело, не ваше.

— Кедорпул обещал волшебство, — сказал Сильхас.

— В битве этого следует избегать, милорд.

Сильхас Руин развернул скакуна. Он встретит приехавших на узкой тропе, но едва ли обменяется с ними парой слов. — Поскачу в Палату Ночи, — объявил командир. — Но это дело, Верховная Жрица, не им обсуждать. Остудите их. Обманите, если нужно, но не дайте встать на моем пути.

— Как скажете, милорд.

Сильхас уехал, переводя коня в быстрый галоп.

Райз Херат оглянулся на долину. — Итак, мы это сделали, — сказал он тихо.

— Бросьте такой тон, — рявкнула Ланир. — Осуждением вы ничего не добьетесь. Нельзя предугадать, к чему приведет беседа с Драконусом. Дело ушло из наших рук, историк.

Однако он покачал головой: — Помогает ли ваш дым, верховная, заполнить тело и ослепить чувство вины? Если так, боюсь, я присоединюсь к вам. Наглотаемся мути до полной бесчувственности, и пусть мир несется куда хочет. Пусть облака заполнят наши вены, поглотят камеры сердец, пусть шепчут, суля забвение.

Если она и хотела резко ответить, то осеклась — прибыли Кедорпул и Силанн.

— Верховная Жрица! — крикнул Кедорпул, натягивая поводья. — Меня третируют, мне не говорят ни слова! Не пора ли обсудить битву? И куда он скачет?

— Не обижайтесь, — отвечала Ланир. — Время еще есть. Командиру нужно за многим проследить. Скажите, вы доставили новости о Легионе Хастов?

Кедорпул нахмурился и потряс головой. — Ничего с юга, и это уже тревожит. Нельзя надеяться на победу над Лиосан при помощи одних лишь домовых клинков.

— Тогда какого рода планы вы желали обсуждать? — удивился Райз.

— Мое волшебство, разумеется! Оно находит форму.

— Форму?

— Я измыслил зловещий план, историк. Готов противостоять Хунну Раалу.

Херат поглядел на Эндеста Силанна. Тот казался истощенным, постаревшим, запуганным. Херат заподозрил: он пришел сюда не по своей воле. Ладони крепко замотаны льняными бинтами, на них золотистые разводы и алые кляксы. Грубый шерстяной плащ защищает от холода, но голова обнажена. — Эндест Силанн, вы принесли благословение Матери новоявленной магии Кедорпула?

— У нее темный вкус, — ответил жрец, не встречаясь с историком взглядом.

— Значит, она одобрила?

Чуть помедлив, жрец покачал головой.

— У нее мириады аспектов, — вмешался Кедорпул, круглые щеки ярко пылали, и весь он походил на ожиревшего ребенка. — Многие силы ею не замечены или не признаны. Я тяну из них, удостоверяясь, что не нарушил ее спокойствия.

Эндест искоса глянул на Кедорпула, будто объяснения его не удовлетворили, но промолчал.

Ланир кашлянула, прочищая горло, что делала в последнее время слишком часто. — Увы, ваш путь оказался напрасным, вы измучили Силанна. А ваши движения странно торопливы, Кедорпул. Я озабочена. Говорят, излишнее рвение опасно ослабляет контроль над магией…

— Так говорят лишь погруженные в полное невежество!

— Следите за манерами, сир! — воскликнул Херат.

Кедорпул обернулся к нему с ухмылкой: — А вы понимаете еще меньше, историк. Вы потрясены, пути ваших мыслей прерваны. Что ж, всему миру пора испытать грубое пробуждение.

— Так звоните в колокол раздора, жрец, — ответил Херат устало, — и радуйтесь, видя, как мы разбегаемся от гула.

Оскалившись, Кедорпул развернул коня и яростно ударил по бокам. Удивленное животное скакнуло, колотя копытами по мерзлой почве.

— Молю, пусть он упадет, — пробормотал Эндест, следя за отъездом Кедорпула. — Пусть быстрее спустится его ночь, но никогда не придет заря. Пусть сломается шея, раскатив по снегу новоявленные амбиции. Пусть неловкое тело попадет под копыта, пусть ужас природы пред его замыслом останется ложным.

— Мощное проклятие, — сказал Райз Херат, до костей содрогнувшийся от тона собеседника.

Эндест Силанн пожал плечами. — В моих словах нет ничего мощного, историк. Мое дыхание, как и ваше, может лишь извергать бесполезные предупреждения, перемещая пригоршни воздуха, но ветер быстро развеет их. Все наши слова вызовут меньше последствий, чем взлет воробья с ветки.

Райз Херат не нашел возражений.

Но Эмрал Ланир сказала: — Вы можете удивиться, жрец. Простые слова развязали гражданскую войну, и наши судьбы зависят от слов, кои будут вскоре произнесены — или нет — в Цитадели.

Снова дернув плечами, Эндест Силанн промолчал. Послал лошадь к краю долины и снова застыл, отпустив поводья. Начал разворачивать бинты на руках.

— Что вы делаете? — спросила Ланир.

— Показываю ей поле битвы, — сказал Силанн, не оборачиваясь.

— Зачем?

— Увидеть конец зимы, Верховная Жрица. Непорочный снег на дне. Пустые склоны, никому не нужные края. Тихое бормотание благого ветерка. Мир дарит нам свои подарки. — Он воздел ладони, с которых капала кровь. — Общий наш порок — делать чудесное привычным, а привычное оплетать колючей лозой презрения.

— Возможно, вы мучаете ее, — возмутилась Ланир.

Эндест медленно опустил руки. — Ее? — удивился он.

Они смотрели, как он наматывает бинты. Это оказалось трудно, ведь с ладоней лилась кровь. Херат был рад, что жрец не обращал кровавые очи на него. «Она узрела бы слишком многое. Моя богиня, свидетельница моей вины».

Ланир взглянула на тропу. — Если Кедорпул догонит Сильхаса…

— Молюсь, — сказал Райз Херат, — чтобы тот зарубил его, вспылив.

Услышав, Эндест Силанн резко обернулся в седле. И кивнул. — А, теперь вижу.

— Неужели?

— Да. Вы кладете ее на алтарь любви и превращаете в нож свой гнусный член. — Он воздел руки — теперь замотанные, теперь слепые. — Она никогда не простит его.

— Лучше его, чем целые тысячи, — отозвалась Ланир, но оникс ее кожи стала серым.

Эндест взглянул ей лицо и склонил голову. — Увы, жрица, при всех ваших махинациях падет не он один. Волей богини нельзя пренебрегать.

Укор заставил Райза заледенеть, а Ланир лишь отвела глаза, явно выказывая несогласие. — Эндест Силанн, — вздохнула она. — Ваше имя проклинают на городских торжищах. Ваше бездумное благословение привело дракона. Народ вынужден был голодать. Сама вера в Мать Тьму претерпела урон в глазах горожан, и благословение ее снизилось в цене среди многих. Вы сделались незваным пророком и я не знаю, что с вами делать. Разве что понизить в жреческом ранге? — Она твердо смотрела на него. — Вы снова простой аколит, сир. Впереди тяжкий путь искупления. Да, возможно, смертному его не одолеть.

Если она надеялась уязвить мужчину, громкий смех оказался неожиданностью. Он снова поклонился. — Как угодно, Верховная Жрица. С вашего позволения, я вернусь в Премудрый Град искать отблески, достойные этого названия.

— Не ожидайте приглашений на совет, — прошипела она.

Он улыбнулся. — Никогда не ожидал, Верховная Жрица. Но я понял намеки и буду им следовать. Готов вернуться, быть забытым и никому не заметным. — Неловко перебирая поводья, он заставил коня развернуться к дороге и медленно отъехал.

Историк и жрица долго не разговаривали, но и не выказывали желания вернуться назад. Наконец Ланир произнесла: — Если Кедорпул докажет свою силу, станет самым полезным воином в противостоянии.

— Тогда следует починить мост и первой его пересечь.

— Подкуплю его привилегиями.

Историк кивнул: — Тактически ничто не оказывается более выгодным. Раздувайте тщеславие, полностью используйте гнев.

— Такие уловки не удались бы с Эндестом.

— Верно.

— Он остается опасным.

— Да. Пока Мать Тьма использует его.

— Я подумаю, что можно сделать, — сказала она, вытаскивая глиняную трубку и кисет ржавого листа в смеси с еще чем-то.

— Он держал ее внимание отвернутым от нас.

— И что?

— Значит, знал. Знал, что она может увидеть. — Историк покачал головой. — Поглядите на нас: таимся от своей богини, уповаем, что она останется не ведающей. Пророк Эндест Силанн ходит среди простого народа. Развязывает ладони, и она не может отвернуться, не может моргнуть. Вы думали, он этим осуждает неверующих, заблудших, полных себялюбия? А я думаю, он пытается обвинить ее саму.

Ответ она не нашла. Лишь принялась забивать чашу трубки травой. Достала уголек из серебряной эмалевой коробочки, как и всегда, привязанной к поясу на ремешке. «Мы существа привычки и обычая, повторяем то, что приятно. Увы, слишком часто мы повторяем и узоры несчастий. Любой историк не может не заметить… От мирских мелочей до великих событий мы перечерчиваем одни и те же карты — хватит для книги, хватит для целой жизни».

Она дымила на ветру.

«Облака внутри и снаружи. Закройте меня от себя самого, дабы я ощутил себя благородным героем, достойным статуй. Да, во мне что-то есть».

* * *

Эндест Силанн нагнал Кедорпула. Тот вел коня под уздцы и мрачно поглядел на замедлившегося всадника. — Проклятая тварь потеряла подкову. Я-то надеялся настичь Сильхаса Руина.

— Ты на многое надеешься, — отозвался Эндест.

— От тебя было мало пользы. Некогда я считал тебя другом. А теперь не могу понять, кто ты.

— Очевидно, я снова простой служка. Наказанный за поход на рынок. И, похоже, выпавший из доверия. Хотя интересно: это меня верховная жрица желает не пустить на совет, или Мать Тьму?

Кедорпул пнул камень и смотрел, как тот катится в придорожную канаву. — Элементная Ночь. Недолгими оказались поиски. Она не правит своими владениями, Эндест. Уверяю. Они обширны. Там есть реки, озера силы, но она не знает о них. — Он поглядел на Эндеста пристальнее. — Что же ты умозаключишь? Что наша богиня — самозванка?

— Если не она правит тем королевством, Кедорпул… то кто?

— Хотел бы знать. Возможно, — добавил он, — трон остается не занятым.

— Необузданные амбиции, Кедорпул, могут изуродовать самое мягкое и доброе лицо.

Собеседник скривился и плюнул. — Теперь я ведун. Мир подчиняется моей воле.

— Но по мелочам, уверен я.

— Издеваешься?

Эндест Силанн потряс головой. — Советую сдержанность, зная, что не буду услышан. Ты сказал, внутри королевства ночи есть источники силы, многие никем не захвачены. Ты прав.

Глазки Кедорпула сузились сильнее. — Что ты знаешь? О чем она тебе рассказала?

— Она мне ничего не говорит.

— Ты всегда был слишком уклончивым, ты не нравился мне, Эндест Силанн.

Эндест уже различал впереди стены Харкенаса: угрюмую черную линию на горизонте. Медленно ступавшая по ледяной дороге лошадь будто выбивала торжественную дробь. — Ведовство, магизм, волшебство, алхимия, тавматургия. Мириады искусств, каждое чудесно в своих возможностях и совершенно деструктивно в целях.

— Объяснись.

Эндест улыбнулся. — Ты похож на Сильхаса Руина. Упрощай, низводи, дели и решай. Отлично. Сила, коей ты овладел, по сути — путь обхода. Она скользит мимо обыденной реальности. Тянет незримые энергии, чтобы исказить природу. Налагает порочную волю на каркас мира, на его законы, правила и склонности. Короче говоря, это мошенничество.

Кедорпул помолчал, не сразу кивнув. — Я готов признать. Дальше.

— Обманывают ради нарушения законов, каковы бы ни были законы. Ветер зимы вгоняет холод в кости? Простое заклинание согреет тебя изнутри. Но можно просто одолжить шубу. Ты выберешь первое, ибо это потребует меньших усилий. Все дело в удобстве. — Он чуть запнулся. — Тысячи врагов идут на тебя маршем. Вытаскивай меч, готовься к целому дню тяжкой сечи. Или, махнув рукой, испепели всех. Как видишь, каждый раз ты следуешь удобству. Но сколь холодна, сколь жестока эта мера? Подумай о строе солдат. Подумай о каждой жизни, брошенной в игру на поле, подумай о долгой битве, раненых и убитых, о согнутой и сломленной воле. Среди них будут выжившие. Каждый благословит свою удачу. Каждый вернется домой, бросит тюк с доспехами и перевязь у двери, и с плачем обнимет любимых. Возможно, соберутся детишки, глаза горят радостью, как бывает лишь у детей. — Он сощурился, различив громадины башен Цитадели. — Но махнешь рукой… Все гораздо проще, быстрее, и ты назовешь это милосердием, предупреждением страданий и боли. Неси смерть внезапную и абсолютную, иди по полям пепла. Ты быстро успокоишься — то ли дело брести по полю трупов, в сопровождении стонущего хора?

— Взмах руки, — зарычал Кедорпул. — Хунн Раал был бы в восторге, освоив такой жест.

— А ты готов сравниться с ним в силе разрушения? Так почему бы не выставить вас в одиночном поединке. Наши чемпионы магии, дуэль до смерти?

— Если так, наша роль не будет отличаться от роли армий, верно?

Эндест кивнул. — Но в армиях выше счет тел, больше тревожная цена потерь. Для сражающихся и для тех, что не сражались. Все мы ранены войной. Даже командиры. Те, что настаивали на необходимости, сидя в безопасных крепостях и дворцах. Даже они платят цену, хотя немногие наберутся смелости это признать.

— Ты снова пустился в абстракции, Силанн. Дурная привычка. Сейчас время прагматиков. Даже ты можешь понять. Впрочем, мы зашли не туда. Ты говорил о подсмотренных мистериях.

— Разве что… У меня свои обманы, Кедорпул. Но в них нет коварства. Их сила, насколько могу судить я сам, лежит в поддержании. Защите. Обороне.

— Так ты будешь на битве?

— Да.

— Сможешь защитить нас от Хунна Раала?

— Полагаю, что смогу.

— Тогда в Бездну их! Мы сможем выиграть войну!

— Помни, Кедорпул: если можно подавить магию Раала, то и твою можно.

— Если так, дело снова решат мечи и щиты.

Эндест Силанн кивнул. — Да. Весьма… неудобно. Но вижу на обеих сторонах — независимо от исхода — множество благодарных мужей и жен, массу радостных детишек. Вижу слезы радости и облегчения, такой поток любви, что треснут небеса над нами.

Кедорпул замер, бросив поводья. Закрыл лицо руками и ударился в рыдания.

Эндест Силанн остановил коня и неуклюже спешился. Подошел к старому другу и обнял его. — Пойми, — шепнул он мужчине, оросившему слезами ладони, — я смею верить. Но не вполне уверен. Возможно, я сумею оглушить его один раз, спасти некоторых, но не всех. Умоляю тебя, брат: удали коварство из своей силы. Выжми ее, пока не вытечет последняя капля. Защищай нас. И не более того. Стань стеной против бури. Ненависть легко найдет путь в волшебство. У нас есть причины страшиться нового мира.

Прижавшись лицом к плечу Силанна, Кедорпул порывисто кивнул.

Так они стояли в тусклом свете полудня, а лошади щипали жалкую траву на краю дороги.

* * *

Келларас стоял, облаченный для битвы. Вокруг домовые клинки лорда Аномандера готовили снаряжение. Молчаливые мужчины и женщины заполнили арсенал, металл и кожа бормотали в естественном несогласии — к счастью, без слов, но грозно.

Пришла весть. Легион Урусандера всего в полудне пути.

Дом-клинки других знатных фамилий прибывали в Харкенас, занимая временные лагеря на площадях и рынках или внутри высоких стен городских имений.

В юности Келларас повелевал своим страхом — и готовясь на битву, и в самой битве. Он даже находил некий вид радости в простоте сражений. Похоже, иные споры можно разрешить, лишь когда улетают последние слова, когда неуверенность гибнет под ударами клинков. Но говорили, что в битве будет участвовать колдовство, от коего не спасут ни доспехи, ни щиты. Окружавшие его дом-клинки собирались в безмолвии, и тишина была густой от ужаса. «Потому что любой из нас сделался ненужным, бесполезным, как палка против железных мечей. Мы встанем, только чтобы быть сраженными издали? Хунн Раал покончит с честью, хотя начал всю драку во имя добродетели? Может ли один убить всех?»

Домоправитель вошел в помещение. — Сир, лорд Сильхас Руин вернулся в Цитадель.

— Один?

— Кажется, сир.

Келларас поправил перевязь, вспоминая, как в прошлый раз встретил Сильхаса в холле Цитадели. Тогда он надел полный доспех. Ярость военачальника была обжигающей. «Твой наряд шепчет о панике», бросил он. На этот раз, увы, капитан не ожидал укоров. Кажется, прошло так много времени. Тысяча извинений за каждый шаг… все лежит за спиной бесполезными грудами. «Время жует будущее и выплевывает в прошлое. И каждый миг, пойманный вечным и неизменным настоящим, полон бессилия и страха.

Сильхас прибыл один. Историк, ты не решился возвращаться, чтобы видеть всё? Так стой в стороне. Мы будем игроками твоей повести, безымянными, как игральные фишки. О, хотя бы упомяни наши отряды. Раздай вспомогательные роли, позволь прятаться в тенях.

Пелк, как я скучаю по тебе».

Вслед за домоправителем он вошел в главную палату, где лежал на полу чернильный Терондай и мошки пыли танцевали в воздухе. Он слышал, как открылись внутренние двери, хотя лязг и скрип заглушали деревянные двери зала. Сильхас Руин сейчас появится. «Готовый взорваться приказами, ты придешь, словно горящий факел, рассеивая тени каждым биением языков пламени.

Райз Херат, к чему стеснение? Ты выехал с ним. Ты уже не в силах свидетельствовать творящееся? Вождь одиноко возвращается в Цитадель, дабы встать, как остров среди опасного шторма. Мы попали в водоворот истории, о историк, и в конце — когда погаснут все яркие факелы — мы шагнем в тень, мы, отряды безымянных, ненужные и необходимые жертвы.

Слушай же, историк. Брось в поток достаточно много трупов, и любая река выйдет из берегов. Против наводнения не устоит никто».

Двери распахнулись. Глаза Сильхаса Руина метали молнии. Лорд кивнул на ходу и бросил: — За мной, капитан, — пройдя мимо.

Келларас двинулся за белокожим воином. Безжалостная скорость, вождь мчится по коридору, направляясь, понимал Келларас, в Палату Ночи. Он ощутил почти унижение, спеша вослед, словно оказался на поводке. Каждый шаг — сдача, отказ от своей воли. Нечто внутри — мрачное, как обиженный ребенок, руки сжаты в кулаки — хочет вырваться наружу. И это, понял он почти с потрясением, правильно. Вечные извилины жизни, бесконечные сцены столкновения воль, шерсть дыбом, клыки выползают из-под оскаленных губ. «Трусливый пес наверняка укусит, не так ли? Они застают нас в худшие моменты, эти мужчины и женщины, которые должны править, но только толкают нас против тех, кто еще слабее. Такова их игра, не всегда осознанная, они уверены, что мы не восстанем против хозяев — пока враг остается в пределах досягаемости нашей тупой, оскорбленной ярости.

Что же ощутят солдаты Урусандера, когда последние враги разбегутся с глаз долой? Никого не осталось для обиженного ребенка. Игра окончена, хозяева велят идти домой.

Но смотрите на нас сейчас, как мы готовимся к привычному унижению. Как стремимся к ярости, столь знакомой и простой. Дитя внутри не выросло. И, помоги мне Бездна, не хочет расти».

Вдоль длинного коридора, по неровному, просевшему полу. У недавно починенных дверей из посеревшего черного дерева Сильхас Руин положил руку на кольцо и помедлил, оглядываясь на Келлараса. — Будь ближе ко мне, капитан.

Келларас кивнул, и этот жест усугубил унижение. Мысли закрутила сумятица, он ощутил какую-то ненависть к себе. «Вот, прости меня Мать, проклятие отдающих честь. Волк ведет стаю, остальные подставляют глотки».

Сильхас Руин открыл дверь и вошел в Палату Ночи. Келларас вошел следом.

Даже дар сверхъестественного зрения не мог побороть царившую внутри темноту. Даже слабое свечение дверного проема обрывалось в нескольких шагах.

— Закрой дверь, — велел Сильхас Руин.

Келларас потянул створку. Новая щеколда упала без звука.

Он вполне мог бы закрыть глаза. Остальные чувства тянулись и отдергивались, мир сузился до медленного биения сердца, хриплого дыхания. Мертвенный воздух лип к коже.

Сильхас Руин заговорил, испугав его. — Владыка Драконус? Пришло время!

Эхо быстро затихло.

— Легион Урусандера близок к низине Тарн! Скажите, Драконус, где ваши дом-клинки? Прошу отдать их под мое начало. Прошу понять необходимость вашего отсутствия на поле битвы.

Ему отвечало безмолвие.

Келларас слышал, как переминается Сильхас Руин — тихий стук кольца о рукоять меча, скрип подошв по глинистой почве. — Она не понимает, — сказал военачальник. — Нужно поговорить как мужчина с мужчиной.

Через миг лорд Драконус проявился, нереальный, окаймленный серебристым светом, словно тело его отражало нечто незримое — слишком холодное для пламени, слишком яркое для лунного света. — Сильхас, — сказал он, и улыбка сделала лицо мягче.

— Драконус. Благодарю, что пришли на зов. — Сильхас Руин помедлил. — Даже здесь вы должны чувствовать, как затягивается петля — мгновения отделяют нас от гибели государства, смерти слишком многих Тисте. Они увидят второй трон, Драконус. Увидят Отца Света рядом с Матерью Тьмой.

Казалось, Драконус потерял интерес уже на середине речи Руина, взгляд его блуждал — чуть коснулся Келлараса и прошел мимо, словно справа от него что-то происходило. — Ты сказал, она чего-то не понимает, — произнес он.

— Это дело мужской чести.

Драконус поглядел на него, подняв брови.

— Никто не примет вас, сир. Даже если она вступит в брак, вы навеки останетесь сожителем в глазах знати. Для Легиона Урусандера вы станете тем, кто унизил командующего пред вратами Харкенаса. Сторонники Лиосан увидят в вас похитителя Трона Света. Верховная жрица…

— И все это, — прервал лорд Драконус, — выставлено против простого дара любви.

Сильхас Руин на миг замолк. — Честь, сир, превыше всего. Если она покинет вас, дар не поможет. Отравленный, испорченный слабостью…

— Слабостью?

— Любовь, сир, есть явная слабость.

— Значит, она никогда не касалась тебя, Сильхас Руин.

— Я ли сделал государство заложником любви? — спросил Сильхас, и казалось — он задыхается. — Я сказал, нам нужно поговорить. Прошу, услышь мои слова, Драконус. Ее любовь к тебе неоспорима — даже твои враги не спорят с ней. Кто бы посмел? Она отказалась от всего — от детей, ибо все мы блуждаем, отлученные от сердца матери. Что за упрямство. Она погружает королевство в пропасть разрушения…

— Просто любовь, Сильхас.

— Тогда почему она не выходит замуж?

Драконус горько рассмеялся. — Этого выбора мы были лишены…

— Тебе нужно было настоять. Постепенно все проглотили бы это. Сделай ты так, не было бы гражданской войны. Даже рождение Лиосан…

— Нет, — отрезал Драконус. — Не так.

— О чем ты?

— Отец Свет родился в тот же миг, как она приняла свой титул. Азатеная Т'рисс не создавала его. Только освятила. Более того, Лиосан необходимы. И не только они.

— Тогда… гражданская война нужна Матери Тьме?

Его лицо помрачнело. — Ах ты, смерт… — он одернул себя и сказал спокойнее: — Нет. Это детище всех вас. Всех лиц в боевом строю, всех отдающих команды губ. Она рождена теми, что отвернулись, хотя не должны были. Теми, что ставили целесообразность выше достоинства, сделав королевство миром зимы, слишком суровым и жестоким для сентиментальных глупцов. Теми, что лишены воображения и храбрости…

— Храбрости? Ты, скрывшийся в этом… в этом ничто… смеешь бросать вызов нашему мужеству?

— Считаешь себя смелым, Сильхас Руин?

— Без сомнения!

— Тогда… отложи меч.

— Сдаться?

— Ты так это назовешь?

— Они возьмут город! Поставят второй трон! А, ты, консорт, будешь изгнан!

— Все это, — отозвался Драконус, — не откровение.

Сильхас Руин покачал головой. — Никто не посочувствует твоему бедствию, Драконус. Не после всего. Пролилось слишком много крови.

— А, и это ты тоже вменяешь мне в вину?

— Тебя будут гнать…

— И тогда они, — вмешался Келларас, словно расталкивая мужчин, — разобьют сердце Матери.

Голос его заставил замолчать и Драконуса, и Сильхаса; последний беспомощно повернулся к капитану.

— Итак, — сказал Драконус после долгой паузы, — чего ты от меня ждешь?

— Она слушает, лорд Драконус?

Тот покачал головой: — Сейчас это наш мир, старый друг, — и добавил, чуть склонив голову: — Вижу, рука твоя не оторвалась от меча. Значит, никакой капитуляции.

— Мы не можем, — бросил Сильхас. — Слишком многое мы проиграли. Проиграли всё.

Драконус неспешно кивнул, задумавшись и сузив глаза. Встал, ожидая.

Сильхас Руин колебался.

Слезы заполнили глаза Келлараса, но он не мог отвернуться. «Нет. Сильхас, не делай так».

— Достойное дело, лорд Драконус, отступить в сторону.

— Я уже отступил. Думаешь, я сам добивался роли консорта?

— Тогда… отступись снова.

— А, понимаю. Получается, один все же должен отступить.

— И…

— Достойное дело, — закончил Драконус и кивнул, отводя глаза.

«Она не простит тебе, Драконус. Не соглашайся. Я тебя понимаю. Я нашел такую любовь, любовь, что не отпускает тебя ни на миг. Сильхас готов сделать честь врагом, убийцей любви». — Он набрал воздуха, чтобы сказать…

— Ты говорил о моих домовых клинках.

— Когда я приехал, сир, их знамена были видны на севере. Идут по лесу колонной.

— Ага.

— С ними мой брат Аномандер.

Келларас вздрогнул.

— Но, — продолжал Драконус, — ты все же просишь командования.

— Вы отлично знаете его дилемму, — резко сказал Сильхас. — Она запретила ему обнажать меч.

— И вы верите, сир, что он не нарушит запрета?

— Он Первый Сын Тьмы!

Тихая, слабая улыбка смягчила суровое лицо Консорта, но он не поднимал глаз. — Как скажете. Полагаю, вам лучше знать замыслы брата. Очень хорошо. Но своих клинков я сохраню. — Он повернул голову и смерил Сильхаса тусклым взором. — В изгнании.

Сердце дрогнуло в груди Келлараса, заставив задержать дыхание.

Сильхас Руин имел достоинство поклониться. Или то была непреднамеренная насмешка? Келларас никогда не сможет простить его… — Лорд Драконус, вы пойдете с нами?

— Вскоре. Дверь прямо за вами. Ждите меня в коридоре.

— Попрощаетесь?

Вопросом он словно отвесил Драконусу пощечину. Тусклые глаза вдруг засияли, но лишь на миг. — Сильхас, — произнес он тихо, — ты разум потерял?

Командир набычился, словно не понимая, какую рану нанес Драконусу. Келларас подошел и схватил его за руку. — Скорее, сир.

Он почти тащил Сильхаса к двери. Пошарил рукой и кое-как нашел засов. Дверь открылась в сиянии света, почти ослепив его. В последний миг, проталкивая Сильхаса через порог. Келларас оглянулся.

Консорт стоял и смотрел им вслед. Муж, лишившийся любви, ощутивший на губах холодный поцелуй чести. Единственный здесь, кто знал, что такое мужество.

Келларасу никогда не забыть этого взгляда.

* * *

Едва они ушли, Драконус устало махнул рукой, и Гриззин Фарл появился из темноты.

Азатенай подошел и положил руку на плечо Драконуса. — Прости, я не смог защитить твою любовь.

— Ты никогда не мог. Кажется, я тоже.

— Не знал, — вздохнул Гриззин, — что любовь умирает множество раз.

Драконус хмыкнул: — У нее врагов без счета, дружище. Без счета.

— Почему, интересно?

— Для тех, что не знают любви, она — слабость. А попавшие в горькие, сладкие объятия ведут жизнь в осаде.

— Слабость? Вот суждение, рожденное завистью. А твоя осада… — Гриззин снова вздохнул, качая головой. — Мне ли изрекать глубокие истины? От меня сбежала жена!

— Твоя любовь ослабела?

Гриззин некоторое время обдумывал вопрос. — Увы, ни в малейшей мере. А она… спорим, она может швырнуть горшок через половину материка, словно через комнату?

— Ну, — улыбнулся Драконус, — я видел, как ты пригибаешься от малейшего звука.

— Да, любовь ее тверже железа.

Мужчины замолчали. Драконус шагнул к двери. Гриззин не сделал шага следом. — Драконус?

Консорт чуть вздрогнул, но не повернул головы. — Да?

— Куда ты пойдешь?

— Так далеко, чтобы услышать, как рвется связь.

Гриззин быстро отвел взгляд, пряча внезапный наплыв чувств. Заморгал во тьме. Услышал, как отворяется и закрывается дверь. И лишь тогда шепнул: — Прости.

Потом пошел искать ее. Любовь не будет тянуться, ее не нужно будет рвать. Он принесет Матери Тьме слова, подобные острому ножу. Он ведь, в конце концов, Защитник Пустоты.

* * *

Едва жители вышли на улицы, привлеченные чем-то тревожным и невыразимым, как странная лихорадка поразила беспокойные толпы. Словно зараза проникла с потоками воздуха, слишком медленными и беспорядочными, чтобы зваться ветром или вихрем; и зараза похищала разум, навевая жажду насилия. Бывают времена, когда народы бредут без цели, выбиваясь за границы цивилизации под слепящий свет или в кромешную тьму, навстречу воплям в ночи или обжигающему поцелую пламени. Но иногда отход бывает не так ярок, хотя более глубок. Откровение побивает лихорадку, поглаживая лбы холодным воздухом, и отступают судороги, высыхает пот. Начинается новый день. Откровение, увы, несущее сокрушающую истину всем, кто желает открытий.

«Мы из множества, мы общность цивилизации, мы плоть и кровь порабощенного тела. Шаг в сторону привел под топор палача, и голова нам уже не хозяйка. Катится без руля и ветрил, отзвуки удара толкают ее то туда, то сюда. Движение можно принять за жизнь. Моргают веки, и глаза загораются огнем разума… но нет, это лишь отраженный свет. Рот отверст, губы отвисли, вялые щеки прилипают к полу.

Недавние рабы, мы бредем без цели, но внутри горит ярость. Это, говорим мы друг другу, была не наша игра. Их. Это, вопим мы собравшейся толпе, наш последний спор с беспомощностью.

Конец! Покончим со всем!»

Но толпы глупы. Злобные вожаки растут, как сорняки среди брусчатки. Валят один другого, кусают и рвут ногтями. Строят жалкие империи среди доходных домов, на углах сходящихся улиц. Кто-то вылез из канализации. Другие падают в нее. Громилы венчают себя коронами и сидят, наслаждаясь, на дешевых тронах. Мечта о свободе пожирается, один кровавый укус за другим, и вскоре новая голова порабощает тело. Возвращается спокойствие.

До новой лихорадки.

«Да, точно», размышлял Райз Херат, шагавший с Эмрал Ланир сквозь открытые ворота Харкенаса, в толпу, «должен быть иной путь. Конец описанного мною цикла. Отход свершается народом, забитым до одурения, подавленным несправедливостями. Для таких любая перемена — самая ничтожная — кажется вечной революцией. На деле же она кружится, пожирая себя, на краю катастрофы и потери всякого управления. Шатается, но так и не падает. Когда нет правителя, править должны все; но прежде всего они должны овладеть собой. Если некому охранять ценности здравого общества, каждый из нас должен принять их в душу. Но потребуется еще большее… ах, Бездна побери, я совсем потерял разум.

Лихорадка пылает в моем черепе, жар надежды и оптимизма. И даже любви, она кружит сверху, как дракон Эндеста.

Отсеченная голова на полу еще строит рожи, еще дергается. И в глазах блестит именно свет разума, хотя угасающий — ибо армии готовы встретиться. Но увы, напоминание пропадет втуне.

Мы яримся, хотя за спиной нет ничего. Смотрим в будущее, но у него нет лица, лишь зеркало, и мы отражены, постаревшие, но не поумневшие. Усталость катит приливом, несется стечениями, и никакой водоворот не сулит блаженной передышки».

Что сделал Сильхас Руин? Что сказал лорду Драконусу? Конечно, если консорт снизошел до него. «А эти толпы. Лица, обращенные навстречу нам? Чужаки. Но даже слово «чужак» пришло из времени родовой общины, когда полудюжина хижин означала высший предел народа, царство — временное гнездо на пути сезонных кочевий — когда мы жили в природе и природа в нас, и не было иного разделения между известным и неизвестным.

Чужаки. Мы размножились и разрослись в изоляцию, анонимность, слишком много, чтобы счесть, даже не пытайтесь. Пусть же глаза мои смотрят на незнакомые лица. Альтернатива слишком мрачна: да не увижу я в каждом лице себя, тоскующего по чему-то большему, по чему-то иному… по месту, которое создано для нас. Месту без чужаков, цивилизации друзей и семей».

Мысль показалась ему насмешкой, едва пришла на ум. Цивилизация окопалась в старых словах, вроде «чужак», пресыщена ими и атавистическими страхами, породившими страшные слова. «Разные способы вершить дела, мы впадаем в смущение — а когда смущение охватывает нас, возвращаются все первобытные мысли, слабые как писк обезьяны, дикие как рычание волка. Мы возвращаемся к своим страхам. Почему? Потому что мир жаждет сожрать нас».

Он фыркнул от горького удовлетворения громче, нежели намеревался, притянув внимание Ланир.

— Ирония, — сказала она, — дешевое удовольствие.

* * *

Низкая внешняя стена Харкенаса построена очень давно, для защиты от копий и буйных набегов дикарей. Она рождена во времена, когда воевать было проще: столкновения плоти и петушиные выходки, герои стоят, зная, что вскоре войдут в легенды. Первоначально, осознал Айвис, скакавший во главе колонны с лордом Аномандером, Грипом и Пелк, стена была лишь валом, покатой насыпью из земли и камней. Выкопанный ров остался, но насыпи давно пропали, замененные тесаными блоками. «Город можно сравнить с перевернутым черепом, чашей, в которую скоро вольются наши болтливые души. Словно заблудшие мысли» . — Милорд, — сказал он Аномандеру, — я задумал оставить дом-клинков здесь, около городских стен. Полагаю, улицы забиты народом.

Первый Сын Тьмы чуть подумал и кивнул. — Оставь и слуг с хозяйством, пока я не распоряжусь иначе.

— Или не покажется лорд Драконус.

— Что было бы идеально, — отозвался Аномандер. — Вижу над стенами множество знамен. Ясно, что знать собрала все силы.

Грип Галас кашлянул. — Леди Хиш Тулла умеет быть убедительной.

Когда Аномандер натянул поводья, все сделали то же самое и колонна замерла на дороге. Первый Сын сказал: — Капитан, при первой возможности поговорю с Драконусом. Я виноват в потере крепости. — Он чуть помедлил. — Дочери не мертвы. Так мне сказали. — Оглянулся на Каладана Бруда — который, вроде бы, устремил всё внимание на город — и продолжил: — Решение оказалось кровавым, даже камень не устоял. Что заключат путники, видя оставленные нами руины? Боюсь, порушатся и эти хлипкие стены. Боюсь, дым и пламя затянут эти дома. Боюсь за жизни Тисте.

— Милорд, — вмешался Грип, — вы бросаете себе под ноги множество преград, но почти всегда напрасно.

— Первый Сын Тьмы, — ответил Аномандер. — Неужели это пустой титул? Честь стала притворством для его носящего? Как насчет ответственности, старый друг? Слишком легко высокий титул склоняет нас к лености или, хуже того, к цинизму моральных компромиссов. Советники твердят о необходимости, выгоде, и прагматичные уступки одевают душу в мозоли. — Он глянул на Грипа Галаса, и Айвис заметил в Первом Сыне неуверенность. — Неужели моя кожа так затвердела? Вижу, как злая участь овладевает грядущим, вижу, как мгновение налетает на нас яростнее весеннего разлива.

Лицо Грипа окаменело. — Милорд, она не позволила вам делать выбор. До сих пор не позволяет, хотя Легион Урусандера уже на пороге. Что же делать нам?

— Да, это вопрос, — кивнул ему Аномандер. — Но подумай вот о чем. Мне запрещено извлекать оружие, но что дал нам этот запрет? Урусандер уважает мое воздержание? Хунн Раал поддался уговорам и заключил мир? Верховная жрица Лиосан советует им начать переговоры? А отрицатели, жертвы, ставшие палачами, враги всем, кто дерзнет войти в лесной их дом? Нет, Грип, если запрещен один выбор, осталось много других. Сотни путей к примирению, но никто не видит ни одного.

Айвис вставил, услышав, как хрипло и резко звучит его голос: Так встретьте лорда Урусандера на поле брани, милорд. Не вынимая меча. И его попросите сделать так же.

— Хунн Раал помешает вам обоим, — грубо бросил Грип Галас. — Он только и ждет. Подозреваю, верховная жрица тоже. Они обратят в кровь черные воды Дорсан Рил, только чтобы получить высшую власть.

— Но ниже по течению от города, — пробормотал Аномандер, снова глядя на Харкенас. Собирались толпы, окаймляя стороны Лесного Тракта, что подобно стреле входит в сердце города. Лица были устремлены на Сына Тьмы и его разрозненную свиту. Многие перелезали через ров, забирались на стены.

Айвис шевельнул головой, приказывая сержанту Яладу идти вперед. — Готовьте лагерь среди деревьев. Позаботьтесь о нуждах заложницы и слуг — похоже, нам предстоит провести под холодом звезд еще одну ночь.

— Слушаюсь. Капитан?

— Что?

— Домовые клинки, сир. Они готовы к бою.

«Видит Бездна, я тоже». — Умерь их рвение, Ялад. Мы служим желаниям лорда Драконуса.

— Да. Сир. Но… если он не покажется…

— Разберемся, когда настанет время. Вперед, страж ворот.

Когда Айвис снова поглядел на Аномандера, с ним разговаривал Каладан Бруд. — … в день, когда я понадоблюсь, Аномандер Рейк.

— А до того дня?

Бруд указал на лес. — Так близко к городу… в земле множество ран. Буду исцелять, что смогу.

— Зачем?

Вопрос, кажется, поразил Азатеная. Он пожал плечами: — Аномандер, наша дружба остается натянутой. Мы много путешествовали вместе, но мало знаем один другого. Строй мыслей, пути решений. Ты продолжаешь интриговать меня. Знаю, вопрос не должен был показать твое равнодушие к ранам. Скорее, в нем звучало нарастающее отчаяние.

— Ты предлагал мне мир.

— Да. Мир, но не мирный путь.

— Если я встану в стороне, не вытащив клинка, ты постараешься убедить, будто пролитая кровь не запятнала мои руки? Надеюсь, нет. Если я выберу мир, Каладан, и буду упрям, как валун в реке — разве не разойдется надвое течение? Малое ли это возмущение — моя слабая воля? Или река разделится, расколется, ища другого моря?

Каладан Бруд склонил голову к плечу. — Это так важно? Твой выбор многое изменит?

— Я тебя спрашиваю, Азатенай. — Аномандер махнул рукой в сторону опушки. — А твое исцеление?

Бруд чуть поразмыслил. — Я успокаиваю свое эго. Блаженство сходит на душу, а исцеление умирающего леса и жестоких ран земли — побочный эффект. Но я не получу ничего взамен. Никаких возгласов благодарности. Впрочем, имеет смысл ощутить себя…

— Добрым?

— Полезным.

Казалось, различие взволновало Аномандера, ибо он вздрогнул. — Так иди, пока не случится… нужды.

Чуть поклонившись, Каладан Бруд развернулся и пошел к зубчатой опушке, где разбивали лагерь дом-клинки.

В тот же миг из города выехали двое, подгоняя скакунов. Прищурившись, Айвис узнал Сильхаса Руина — на белом коне — и офицера дом-клинков Аномандера.

Что ж, сейчас будет объяснение. Мысль поразила его очевидностью и многозначительностью. «Что за безумие завладело нами. Обыденные разговоры, смутные намеки и сомнительные советы. Самое важное остается недосказанным. Если собрать и сшить воедино все слова, мы поразились бы: их вдесятеро меньше, чем мыслей. Но каждый верит, что его понимают… да, слышат и сказанное и несказанное.

Безумный самообман!» — Милорд.

— Айвис?

— Прошу вас высвободить слова, вывалить, и пусть ни одно не останется не высказанным.

Глаза Аномандера сузились. — Брат близко, с ним мой капитан Келларас.

— Вот, вот, — кивнул Айвис. Он видел, что Грип Галас тоже всматривается в него. И Пелк. Интересно, что они увидели, и что домыслили. Не сам ли он жует слова во рту, не давая выскользнуть наружу?

«Тут меня подводит смелость. А его я прошу говорить всё. Владыка Аномандер, вы Первый Сын Тьмы. Пришло время это показать. Умоляю, сир, сделайте нас смелее, чем мы есть».

* * *

Вренек слез с кареты, чуть не шлепнувшись на заледенелой ступеньке. Быстро развернулся и вынул ножик, чтобы сколоть лед. — Осторожнее миледи, — крикнул он Сендалат, когда та приготовилась сойти, едва держа дочь на сгибе локтя.

— Вижу, дитя, — бросила та со все чаще повторявшейся надменностью.

Вренек колол, желая поскорее закончить и убежать — желая наконец собственными глазами узреть Премудрый Харкенас. Но славное мгновение могло подождать еще немного… Последний плоский кусок льда отвалился. — Вот, миледи, — сказал он, вешая нож на пояс и подавая руку.

Она вежливо приняла ее — и оперлась всем весом, заставив Вренека пошатнуться. Сендалат сошла и встала рядом, сверкающими глазами смотря на город за спиной паренька. — Ах, вижу свою башню. Цитадель манит. Интересно, не стоит ли Орфанталь у окна? Не увидел ли он мать после разлуки? Уверена, он мог меня разглядеть — да, чувствую его взгляд и удивление моей ноше. Моему подарку.

Корлат было на вид три года, хотя она еще не могла говорить, отделываясь лишь загадочным детским щебетанием. Глаза ее всегда двигались; и сейчас она пялилась из складок одеяла, словно питалась всем увиденным.

Лекарь Прок стоял рядом, следя за матерью и дочерью. Он снова запил, накачиваясь все больше по мере приближения Харкенаса и конца путешествия. Кувшин чуть не вываливался из руки, его пошатывало. — Миледи, ребенок должен ходить.

Нахмурившись, Сендалат поглядела на мужчину так, словно едва узнала. — Она уже ходит. В мирах, вам неведомых. В королевствах, которые вы даже не можете вообразить. Дух ее изучает ночь, место всех концов, место, из коего происходит рождение. Ходит по миру, существующему до первого вздоха, по миру, куда мы возвращаемся после последнего выдоха. Это одно и то же. Вы знали? Один мир. — Сендалат выпрямилась, поправив девочку, и улыбнулась Проку. — Она будет готова.

Вренек смотрел на город. Видел низкие стены и толпы за ними. Видел ожидавшую их широкую улицу, большие ворота с распахнутыми, привязанными дверями из черного дерева. Видел народа больше, чем мог представить, и все смотрели на него. «Нет, они видят Лорда Аномандера. Удивляются его нерешительности.

А вот подходит белокожий брат с глазами цвета крови — это должен быть он. Вид его… ужасен».

Вынув из повозки копье и невеликий мешок с пожитками, Вренек двинулся вперед. Ему хотелось быть так близко, чтобы расслышать разговор братьев. Узнать, когда же начнется битва, чтобы успеть и приготовиться к ней с копьем. Подошел капитан Айвис. — Сир? Когда мы въедем в город?! Я должен посетить Цитадель и поговорить с Орфанталем. Это важно.

Рассеянный Айвис прошел мимо, но повернул голову. — Завтра, быть может.

Вренек уставился на него, осознав, что дом-клинки готовятся разбивать лагерь.

«Нет. Не могу так долго. Нужно поговорить с Орфанталем до его матери. Объяснить многое».

Вренек пошел дальше, оказавшись вблизи лорда Аномандера за миг до того, как Сильхас Руин натянул удила.

Грип Галас повернулся к Пелк, Вренек расслышал: — Леди Хиш Тулла в городе. Найди ее…

— Тотчас же, — ответила Пелк, не сводившая взгляда с мужчины, приехавшего с Сильхасом. Вренек понял, что и тот изучает ее.

Едва она двинулась к нему, мужчина соскочил с коня. Они немедля обнялись. Оба лорда смотрели на них, не успев начать беседу… удивляясь, нет сомнений.

Вренек видел: глаза воина закрыты, он что-то шепчет женщине, а та прижимает его все сильней.

Сильхас Руин разбил повисший миг. — Брат, ты нашел Андариста?

— Я оставил это дело, Сильхас, — Отвечал Аномандер. — Меч у бедра сохранит свое имя, ибо закален огнем моей ярости. Но, сумей я предвидеть, что рука Матери остановит меня — подарил бы имя Мщение кинжалу, а не мечу. Впереди мириады сцен беспорядка, и я не остановлюсь перед ударом из темноты и теней. Удар в спину уже не кажется подлым.

Слова Аномандера заставили обернуться всех, кто слышал их. Пелк и Келларас разомкнули объятия, женщина кивнула Грипу Галасу и поспешила к воротам. Вренек следил за ней с болью в груди. «Джинья отослала меня, потому что сломана изнутри. Но однажды я вернусь и моя любовь исцелит все переломы. И даже вернет сгоревшие конюшни, с которых началось вся жуть. Миледи сказала, я виноват. Может, она права. Может, то была моя вина. Не помню. Может, я и убил всех лошадей. Нужно избавиться от боли — у меня еще болит душа, как будто я виноват, а не Сендалат со своим приятелем и фонарь, который они зажгли, чтобы видеть друг друга и пить принесенное одноруким вино. Может, не так, но я же подсматривал за ними, как они прижимали губы к губам и плясали на соломе, обжимаясь, и лошади фыркали и ржали, фонарь светил ярко, но куча соломы лежала прямо под ним и нагревалась. Я должен был увидеть это, а не их.

Так и началась вся боль. С криков умирающих лошадей, две фигуры бегут в тенях, увертываясь от пламени, а леди Нерис подскочила с тростью и визжит на меня, потому как я был там, глядел на огонь и слушал лошадей, а она колотила так сильно, что в голове все помутилось и стало странным, вот почему я больше не помнил ту ночь.

Кроме того, что я, может, виноват. И ее, и однорукого.

Но ты ухаживала за мной, Джинья. Никогда не забуду. Вот потому я все исправлю. Скоро. Только нужно кое-кого убить».

— Кинжал из теней. Ты описал предательство, брат.

— Поставь предо мной все виды преград, месть найдет лазейку.

Крякнув, Грип сказал: — Просто спросите Хунна Раала. Насчет предательства. Узнайте, как он взрастил его в уме, лорд Сильхас. Если нужно, я стану и рукой и кинжалом…

И тут Аномандер повернулся к старому другу. — Нет. Запрещаю, Грип Галас. Слишком часто ты бил вместо меня. Служил молчаливым правосудием. Но служба окончена. Разве мы не решили? Вернись к жене. Ты мне больше не нужен.

Суровые слова ранили Грипа Галаса, и пламя гнева погасло в глазах пожилого солдата. Коротко поклонившись, он отвернулся и ушел — чуть пошатываясь, на взгляд Вренека — к городу, по следу Пелк.

— Мы ждем донесений о позиции Легиона Хастов, — продолжал Сильхас.

Первый Сын обратился к Келларасу. — Капитан, наши домовые клинки собраны?

— Да, милорд. Знать все же ответила на призыв. Все Великие Дома здесь.

Сильхас Руин хотел что-то сказать, но брат опередил его: — Сильхас, благодарю за все, тобой сделанное. Знаю, ты не хотел, но все же позволил мне заняться успокоением Андариста. — Он чуть замялся. — Возможно, семейная кровь, столь быстро становящаяся горькой на языке, подвела меня. Во имя одной семьи я пренебрег другой. Мы, трое братьев, значим меньше, чем все Тисте Андии — не в том ли бремя руководства?

Голос Сильхаса был ровным. — Ситуация получила развитие, Аномандер. Об этом чуть позже. Каковы твои намерения?

— Я обязан отвергнуть волю Матери ради ее сынов и дочерей. Сильхас, я выну меч. Приму командование.

Сильхас долго молчал, потом кивнул. — Спасибо, брат. Дай мне командовать клинками Дома, и я буду более чем доволен. Оставляю тебе вызовы более серьезные.

Аномандер вздохнул. — Какое «развитие»?

Сильхас сделал знак, прося терпения, и обратился к Келларасу: — Капитан, возвращайтесь к отряду. Вскоре я сделаю смотр.

Взгляду Вренека мир предстал окутавшимся в сияние, словно золотой свет затрепетал на воде. Он мог ощутить старых богов леса — они сомкнулись, окружая его. Но ничего не говорили, словно все разом затаили дыхание.

Сильхас Руин продолжил: — В нашем распоряжении колдовство. Жрец Кедорпул готов встать против Хунна Раала. Тем самым мы устраним угрозу магии и, соответственно, вернемся к простоте плоти и заключенной в ней воли. К железу, брат, и пусть лязг оружия заглушит все слова.

Вренек всматривался в Сильхаса Руина, гадая, что же лорд действительно хотел сказать вместо того, что сказал. Миг миновал, и ему было странно, что Аномандер ничего не заметил. Стену усеивали ныне тысячи фигур, и слишком многие казались необычными, призрачными. Он не знал, сколько народа живет в Харкенасе. Но видел, как являлись новые и новые, поднимаясь из земли у рва.

«Боги леса вернулись. Но они не говорят в голове. Нет, они показывают мне то, что никто не видит.

Тисте слушают. Из всех веков. С самого начала. Пришли свидетелями.

Чего же?»

— Хорошо, — сказал Аномандер. — Ну, скачем в Цитадель?

Взор Вренека оторвался от призрачного множества, такого тесного, что духи стояли, наполовину погружаясь в тела живых. Вспышка цвета привлекла его: флаг поднялся на самой высокой башне Цитадели. Он ткнул пальцем. — Милорды? Что там?

Оба воителя подняли головы.

— Это, юный Вренек, — пояснил Аномандер, — знак приближения Легиона Хастов.

— Нужно послать гонца, — сказал Сильхас, и голос почему-то зазвенел удовольствием. — Пусть идут прямиком на южную равнину у низины Тарн.

— К месту битвы. Да, так и сделаем.

— Брат, ты поедешь со мной на место битвы? Нужно обсудить подробности диспозиции. Урусандер всего в полудне пути, если он торопится, мы можем огласить сумерки лязгом железа.

Казалось, Аномандер на миг отвлекся. Он снова смотрел на Цитадель. — Я намерен был встретиться с Матерью Тьмой и Консортом. Хотя бы объяснить, почему решился отвергнуть ее волю. Лорд Драконус понял бы, наверное, быстрее нее самой. Я хочу союза с ним.

— Драконус понимает достаточно, чтобы держаться вне битвы.

Сильхас привлек внимание Аномандера. — Ты говорил с ним? Случились трагедии, которые я должен разделить с ним, ибо…

— Брат, — сказал Сильхас безразлично, — Драконус готовится к бегству.

Боль и смущение исказили лицо Аномандера. И еще, шепнули тихие голоса в голове Вренека, разочарование.

— Айвис и его отряд в твоем распоряжении. Может быть, брат, Айвис поедет с нами к Тарну?

Аномандер закрыл глаза рукой и ответил: — Он будет в восторге.

— Позволь, я сам доставлю приглашение, — сказал Сильхас, хватая поводья и посылая коня в движение. Вренек сказал Сыну Тьмы: — Милорд, я должен идти в Цитадель.

— Неужели?

— Поговорю кое с кем.

— Действуй от моего имени. У ворот передай, что я скачу с братом к Тарну, и лишь от нетерпения Урусандера зависит, вернусь ли я в Цитадель перед битвой. — Он на миг всмотрелся во Вренека и снял серебряный обруч с левой руки. — На нем мой знак, но даже это может оказаться сомнительной помощью — город переполнен, настроение толпы переменчиво. Прячь мой подарок, Вренек, проходя по улицам.

Вренек подошел взять обруч.

— Не станешь ждать заложницу Друкорлат и остальных?

— Нет, сир. Хочу идти сейчас же.

— Завидую твоему зрению, столь чистым глазам и столь острому желанию.

Вренек оглянулся на призраков, заполонивших ров, потом туда, где Айвис разбил лагерь — и увидел там много иных духов. Их было едва ли не больше, чем деревьев. — Милорд, — ответил он, — я не всегда вижу то, чего желаю. Иногда вижу слишком многое, но не понимаю ничего.

— Значит, ты покинул время детства. Когда будешь печалиться скучному течению лет, вспомни сей миг.

«Вспомню, хочется или нет». — Благодарю, милорд, за спасение жизни. После Цитадели я пойду к Тарну, с копьем в руке, и стану сражаться за вас.

Обещание должно было польстить лорду, но лицо Аномандера казалось запавшим, будто он стремился скрыться от обещания, сулящего горе, не гордость. Вренек вытянулся. — Вы мстите, милорд, как буду мстить я.

— Тогда, отозвался воин, — как могу я отвергнуть тебя? До встречи, Вренек.

Кивнув, Вренек согнулся в поклоне. Забросил копье на плечо и ступил на мощеный тракт Харкенаса.

Духи следили за ним, но молчали, как и все скопище призраков-богов.

«Может, это и есть смерть. Место, в котором ты понимаешь, что сказать нечего».

* * *

— У зависти много зубов, — говорил Празек, скача рядом с Датенаром во главе колонны. — Для мужчин вроде нас с тобой любовь сулит пухлые щечки, мягкие губки и лоно невыразимого восторга, или, совсем наоборот, небритый подбородок и мужественную нежность… гмм, если таковая бывает. — Он замолчал, обдумывая. — Удивляться ли, что другие глядят на нас, ощущая угрызения и укусы злости? Короче, зависть.

— Я изучил, дражайший Празек, множество искусных описаний любви по сочинениям самых бездарных поэтов и бардов века нашего и веков прошлых. Что, откупорить зловонную яму? Знаешь это? «Любовь, как пес, каталась в рыбной жиже».

— Стрепала из Южной Форки. Угадай этого: «Так погружаюсь я в любовь, как ты в свиную кровь!»

— Веск, умер сто лет назад.

— Но до сих пор славен среди посредственностей, не меркнет стих, шум не утих, в болоте нет путей прямых…

— Кроме твоей тропки, Празек.

— Нет, я сдался, затер следы и уже не требую держать строй.

— Вспомни этого. Поэт был так безутешен, что потратил четыре года и сотню бутылок чернил, оправдывая самоубийство. А сам сломал шею, поскользнувшись на куске мыла.

— Щелок, зола, гибель пришла, скользко пятно, шуток не слышно давно.

  «Будь проклята, любовь! Язык
  Коснулся лишь на краткий миг
  Червя, что выделяет слизь
  Но яды в жилах разлились
  Пляшу как крыса на плите
  Она ж, невинна в красоте
  Сияя пухлыми губами
  Сильнее разжигает в печи пламя, пламя, пламя!»

— Есть тонкость в этом отчаянии, и я невольно восторгаюсь.

— Талант до ужаса случайный. Но все ж талант.

— Переплавлять горе в гений. Да, редкий талант. Страдание по сути своей окрашено страстью, избыток боли подобен смоле или манящему нектару на устах цветка — нас тянет и тянет внутрь и… э, вглубь.

— И еще дальше, — закивал Датенар. — Я смутил тебя?

— Ни на миг. Я на плодородной почве, и нужно лишь заточить плуг. Это была Лифтера?

— С Острова? Нет. Ее метания были такими горькими, что бутон лишь безнадежно сжал бы лепестки.

— Тероз?

— Тот уличный бродяжка? Ты оскорбляешь имя случайного самоубийства. Еще попытка, или я вынужден объявить себя торжествующим победителем.

— Звучит так знакомо…

— Может быть.

Перед ними простерлась южная стена города — местами осыпавшаяся и всюду невысокая; здания за стеной темные, словно закопченные. У распахнутых ворот не видно стражи.

— Четыре года метаний?

— А потом мыло на скользком полу.

— Ирония смерти должна была сделать его знаменитым.

— Собрание сочинений помешало.

— Процитируй еще пару строчек!

— «О, как темна заря! Как холоден закат! Как мрачен день, как звездна злая ночь!»

— Какой жалкий дурак. Не видел хорошего ни в чем.

— Склонный к самоубийству. Четыре года длилось его поприще, он излил все, что копилось внутри, в разбитом сердце… разбитое, сказал я? Пустое сердце, слишком одержимое ловушками отрицаний, чтобы сфокусировать слепой взор на предмете чувства. Она сказала «нет», но прежде чем слово слетело с губ, эпические видения полнили его голову, мучения манили отвергнутого любовника. Внимательно слушай добровольных мучеников, но не спускай внимательного глаза с их содроганий — это игра, ведущаяся до кровавого конца, и слушатели — важнейшая ее часть.

— Скорее бронзовые бюсты. Или портреты выше реального роста, в обширной панораме…

— Были и портреты, и бронза.

— Что? Веранакса? Высмеянный Галланом герой? Но это же вымышленный персонаж! Фикция! Насмешка Галлана над льстецами!

— Я не постулирую различий.

Празек фыркнул. — Разбитое сердце поэта выжимают насухо каждые две недели.

— Из здорового много пользы не выжмешь. Так скажут многие. Но этими аппетитами нужно править суровой рукой, не допуская излишнего цинизма. Ну же, проявим любопытство к самодельным жертвам и самовредительским ранам. Что за нужда движет рукой с ножом? Какой голод заставляет терзать собственную плоть? Это смерть, обращенная вовнутрь, челюсти и укус объединены, как любовники.

— Веранакса, — вздохнул Празек. — Галлана стыдили за этот эпос.

— Ему было плевать.

— Тем сильнее бесились враги.

— И тут сокрыт урок, если мы решимся сорвать плод.

Празек прищурился, отыскивая передовых всадников: командующую Торас Редоне и капитана Фарор Хенд. — Самоубийственное равнодушие?

Датенар пожал плечами. — Я осторожен.

Галар Барес проскакал в хвост колонны, явно доведенный до умопомрачения видом трех тысяч молчаливых солдат. Не было смешков, почти не было разговоров, оружие и доспехи безмолвствовали. Легион Хастов звучал тупой барабанной дробью без пауз. Тихий гром приближался к Харкенасу.

Оттепель, принесенная под шепот южного ветра, успела умереть, снег хрустел под копытами и сапогами, холод усиливался. Казалось, утро застыло на месте.

— Тот сомнительный ритуал, — разочарованно прорычал Датенар. — Я очнулся на тонком льду. Но куда ползти? Берега не манят кочками желтой травы и стеблями тростника. Пошевелись — услышишь треск льда под собой. Глаза стараются пронизать невинное, выглаженное ветром зеркало — это облака, сулящие грозовые тучи? Серое небо, намекающее на предательские полыньи? Я лежу на спине, или лицом вниз? Но что-то шевелится в кишках, друг мой. Предвкушение крови.

Празек вздрогнул. — Что изменилось? Ничего. Все. Ритуал покрыл наши души загадочным узором. Проклятие, благословение? Мы слепы к рисунку. Но, как ты сказал, предвкушаем.

Датенар указал на пустые стены. — Видишь ожидавшие нас фанфары? Нет, нас унижают горьким равнодушием.

— Ладно, друг. Я говорил о любви?

— Да. Сердце под осадой. Хотя не могу постигнуть причины внезапного кризиса.

— Преступники, — ответил Празек. — Не бывает кары за нежные ласки, сплетение рук, долгие колебания и выплеснутые признания. — Он помедлил. — Мертворожденная близняшка, вместилище магии, и та, что могла накопать волшебства и себе, но раздавлена и полна презрения. Варез обнял бы ее. Но он тоже не считает себя достойным, имеющим право. Как не удивляться, что в любви видят особую привилегию?

Датенар крякнул. — Любой бог прошлого назвал бы ее благом. Наградой. Полнота любви измеряет деяния смертных. Ее выделяют, как небесные монеты, словно мы среди Форулканов.

— Точно. И подумай… Как оценить эту валюту, это чистейшее злато? Сокровища растут, когда любовь скудна, и уменьшаются от избытка? Боги играют из себя судей, но кто оценит их стоимость? Я бросаю вызов, Датенар.

— Как пожелаешь. Но ради чего?

— Долой скаредное распределение любви. Не толкнуть ли Ренс в объятия Вареза? Не внушить ли им, что они вправе полюбить?

— Ты отвлекаешься. Ведьмы Бегущих-за-Псами сделали с нами что-то, со всеми, кроме командующей. И она ведет легион, не знающий себя, но желающий избежать самокопаний. Она же… а, ладно.

Празек глянул на друга. — Я отвлекаюсь, ты впадаешь в отчаяние. Молю, пусть все решит Торас Редоне.

— Что решит?

— Насчет любви и жизни. Ибо, нет сомнений, любовь выражает жизнь и дает ей смысл.

— Легко говорить.

— Датенар, гадающие по костям очистили наши души?

Командующая и Фарор Хенд уже достигли ворот и въехали без остановки.

— Нет, — отозвался Датенар. — Но перетасовали множество наших достояний.

— Ради чего?

Датенар лишь пожал плечами.

Празек тихо зарычал. — И потому… предвкушение грызет нас всех.

Пошевелившись, Датенар оглянулся на колонну. Солдаты были в полных доспехах. Руки на эфесах мечей. Вещевые мешки на плечах, щиты приторочены за спинами. Шлемы на головах, лица скрыты тенями.

Фарор Хенд вынырнула из ворот и дала сигнал остановки; бесконечное громыхание Легиона, мерный шум впервые прекратился. Упавшее безмолвие заставило Датенара задрожать.

Фарор Хенд натянула поводья перед ними. — Нужно повернуть направо и обойти город. Идем в долину Тарн. Легион Урусандера уже близко.

— Уже сегодня? — спросил Празек.

— Пусть солдаты бросают вещмешки, оставим обозы здесь, — ответила она с непроницаемым выражением лица.

Офицеры развернули коней. Галар Барес уже мчался к ним. Празек подозвал сигнальщика. — У зависти много зубов, — пробурчал он, когда солдат подъехал. — Достаточно, чтобы засеять поле гражданской войны.

Датенар кивнул.

Оружие и доспехи Хастов начали бормотать по всей длине колонны.

* * *

Варез подскочил к придорожной канаве, нагнулся и выблевал весь завтрак. Ни один солдат сзади не выразил презрения или насмешки. Ни один не крикнул в отвращении. Утирая рот, сплевывая последнюю желчь, он выпрямил спину и повернулся.

Его вообще не заметили. Лица под шлемами устремлены на новый флаг сигнальщика. Согласно инструкции, взводные выкрикивают команды к перестроению, велят бросать вещи. Щиты выше на плечо, мечи у пояса. Кольчуги шипят, словно волны песчаных дюн, железо Хастов завело песнь. Задумчивую — какую-то панихиду, или это голоса незримых сил, несказанной воли? Зловещая песня проносилась по жилам Вареза, словно поток холода. Дрожа, он озирался, пока Ребл разворачивал роту. Передовые подразделения уже сошли с дороги.

Он озирался, но не видел Ренс. Она его избегает и вполне понятно, почему. Знаки внимания от труса нелестны, в особенности для столь израненной души. Решимость жить и так слаба, не хватало только его сомнительного вмешательства. Он словно живое оскорбление: от демонов души так просто не убежать. «Но и во мне их полно. Если бы она видела…»

— Варез.

Моргнув, он обернулся и увидел Листара. Всмотрелся в узкое лицо. — Что не так, Листар?

— Что не так? Бездна побери — ВСЁ! Все не так! Погляди на них! Ритуал…

— Который ты навел на нас, Листар. И даже ты не знаешь, что с нами будет. — Варез махнул рукой. — Никто из нас.

— И все же…

Вздохнув, Варез кивнул. — Все же.

В пении железа не было радости. Варез потряс головой. — Слушай их. Что думаешь?

Листар потер лицо. Пробормотал что-то совершенно неразборчивое.

— Чего?

— Железо, Варез, полно ужаса. Мечи скорбят не по тем, кого будут разить, но по своим владельцам. — Мужчина помолчал. — Она отвергла твое желание, и Галар Барес тоже. Ты здесь, тебе приказано вести нас в бой. Похоже, она равнодушна к твоей участи, да и ко всем нам, что под ее командой.

Варез ничего не мог возразить. — Не смотри на меня, Листар.

— Не буду. Мы идем за Реблом. Но позаботься об одном, Варез. Не отдавай приказов. Не рассылай гонцов. Если побежишь, мы не побежим следом.

Варез вспомнил, как несколько мгновений назад его объял ужас. — Меня больше нет, — сообщил он. — Если поглядите на меня, я прозрачен.

— Мы не отяготим тебя нашими надеждами, если ты об этом.

Слова должны были уязвить. Но он ощутил облегчение.

Колонна перестроилась. Командующая Редоне со свитой вылетела из города, чтобы занять место во главе.

Копыта взбили снег на траве, когда Галар Барес осадил коня перед Варезом. Лицо капитана налилось кровью на холоде. — Варез!

— Сир.

— Ваша рота под моим началом, как и седьмая, девятая и третья. Мы составляем правый фланг.

Варез кивнул.

— Ребл поведет их в долину.

— Мы будем драться сегодня?

— Если пожелает Урусандер.

— Его нагоняют сумерки, — сказал Листар.

— Как всех нас, Листар, — отвечал Галар, хватая поводья.

* * *

Командующая Торас Редоне пошатнулась в седле и с трудом выпрямилась. Лицо ее было отекшим, глаза мутно-красными. Едва Фарор Хенд оказалась рядом, она улыбнулась ей. — Знай я, что сегодня тот день…

— Сделали бы что?

Улыбка Торас стала шире. — Сбавь тон, милочка. И сопровождай вопросы словом «сир», если не против. Да, я ограничила бы выдачу вина. В животе кисло, он стал таким обширным, что остается много места для неприятных мыслей.

Фарор Хенд привстала в стременах, изогнулась, озирая колонну. И снова села. — Ваша тревога не притушена, сир? Не утонула? Все еще барахтается в темном нектаре?

— Ты слишком трезва для совести, Фарор Хенд.

— Не озабочивайтесь, сир, ибо мои слова кончаются. Скоро раздастся последний крик — и молчание.

— Ты сдаешься слишком легко, — ответила Торас. — И жизнь отдашь в битве так же легко? Не ты ли обручена с героем войны? Почему ты не с ним? Возможно, он уже ждет в долине Тарн, эта мысль и привела тебя в отчаяние?

Фарор закусила губы, подавляя резкий ответ. — Кагемендра Тулас может быть там. Герой в поисках очередной войны.

— Спорим, против тебя он беззащитен, — сказала Торас. И, словно уловив невысказанный ответ, продолжала: — Значит, выбрал меньшее зло. Отлично его понимаю. Калат Хастейн всегда светил слишком ярко для моих мутных глаз, слишком сиял добродетелями, слишком легко прощал — какими бы чудовищными ни были мои грехи. От него у меня подгибались коленки, стоять рядом значило дрожать в тени его благочестия. Удивительно ли, что я потянулась к любовнику?

— Галар Барес заслуживал лучшей.

Торас Редоне ответила не сразу. — Я имела в виду вино, конечно же. Что за добрая шлюха, так быстро отдававшая мое тело иным наслаждениям.

Фарор Хенд на миг закрыла глаза и сжала зубы, закусив ярость.

Командующая же хохотала. — Война, что за комедия. Слишком грубая в жестокости, слишком явная в трагичности. Погляди лучше на мирную жизнь, узри тихие — но не менее зверские — битвы души. День за днем, ночь за ночью. Солдат грезит о простоте войны. Да, да, все носящие мечи — трусы. Мир, милочка, самое кровавое из испытаний.

— Я вижу совсем иначе, сир.

— Неужели? Не думаю. Вместо поисков мужа ты понеслась в Легион Хастов. Вместо того, чтобы занять имение и отдать сердце, сидишь на моем плече, будто ворона, быстрая на осуждение, но такая медлительная, когда нужно обратить недрожащий взор на себя. — Она повела рукой. — Но приветствую твою злость. Ты мой утыканный гвоздями щит, Фарор Хенд. Я приближаю тебя, дабы ощущать боль шипов, и пусть кожа на груди, над сердцем проколота, впереди битва. Там я буду как дома.

— Вы не полезете в самую гущу, сир. Я не позволю.

— Да? И за что такая милость?

— Ну нет, — бросила она. — Не милость, совсем напротив.

Торас Редоне отпрянула и с трудом удержалась в седле. Лицо вдруг окаменело, улыбка пропала, глаза устремились вперед, к тому, что ждало их всех.

* * *

За внутренним мостом Келларас спешился, подошел к воротам Цитадели и отдал поводья конюху. Суровый фасад нависал над двором. «Выглядит не храмом, крепостью. Что не совсем необычно — если подумать, слишком часто одно требует другого». Мысль о вере, которой нужна оборона, вдруг выбила его из колеи, словно граничила с мрачным откровением. Однако офицер одернул себя и уверенно зашагал по широкой лестнице.

«Философы не могли не заметить… мои внезапные озарения бредут по хорошо набитой тропе мысли, не сомневаюсь. Достойная вера не нуждается в защите. Да, не бывает внешней угрозы вере, разве что полное истребление верующих. Но даже убийство плоти не вредит внутренней вере.

Нет, истина горька. Единственный враг веры обитает в душе. Лишь сам верующий может обрушить на нее разрушительную силу.

Верующий с искаженным лицом, указывающий перстом на «неверных», обнажающий меч с жаждой крови — верующий провозглашает ложь, ибо полон сомнений и нечестен с богом, иначе свободно высказал бы всё. Никакое число трупов под ногами не уменьшит угрозу — саму возможность — сомнений.

А вот истинно верующий никогда не выхватит оружие, никогда не станет спорить, завывая от злости и сжимая кулаки, не собьется в толпу, дабы сокрушить беспомощного врага. Ему ничто подобное не нужно. Не слишком ли многие желают жить ложью?»

Он моргнул, поняв, что уже дошел до коридора, ведущего в покои медлителя Драконуса. Смутно вспомнил: около Терондая он слышал разговор, кажется, и его спрашивали о чем-то. Келларас хмуро повернулся и увидел Кедорпула и Эндеста Силанна.

— Война, — сказал он, опережая их, — не нужна.

Жрецы запнулись, Кедорпул покачал головой, фыркнув. — Дорогой капитан, мы все это знаем.

— Мы сражаемся, потому что потеряли веру.

— Да, — мрачно посмотрел на него Кедорпул.

— Драка, — продолжал Келларас безжалостно, — стала тому доказательством. Но многие будут погибать из-за наших личных неудач. Это не гражданская война. Не религиозная. — Он беспомощно замолчал. — Не знаю, что это такое.

Эндест Силанн сделал шаг к нему. — Капитан, позаботьтесь о тех, кого любите. — Он воздел руки, обмотанные мокрыми багряными бинтами. — Мы обезумели, созерцая дыру в центре своего мира, пустую тьму, проявление отсутствия.

— Но она не пуста, — шепнул Келларас. — Правда?

Эндест мельком глянул на Кедорпула и покачал головой: — Да, сир. Не пуста. Она наполнила ее до краев. Дыра едва вмещает дар.

Слезы вдруг заструились по щекам стоявшего позади Кедорпула.

— Драконус был тому доказательством. Если бы мы имели смелость видеть! Все это, — он взмахнул кровавыми руками, — полно любви. Но смотрите, как мы пятимся с пути любви. Смотрите, сколько возражений выдвигаем мы против столь простого и глубокого дара. — Его улыбка была надломленной. — Это война глупцов, капитан. Как любая до и любая после. Она — доказательство наших провалов, нашей слабости, склонности бросаться в любые дурацкие причуды… увы, мы не заслужили ничего иного.

Келларас отшатнулся от жрецов. — Я жду лорда Аномандера и Сильхаса Руина.

Кедорпул хмыкнул: — Слишком поздно. Они скачут в низину Тарн.

Слова погасили сумятицу мыслей Келлараса, но на смену пришел ужас. — Что? Конечно, лорд Аномандер…

Эндест Силанн прервал его: — Лорд Аномандер уезжал далеко. Он положился на суждения брата.

Келларас переводил взор с одного собеседника на другого, все еще ощущая страх, но не понимая сути событий. — Лорд Драконус ждет, — сказал он.

То был день откровений, жестокой какофонии откровенных слов. Он заметил, как бледнеет лицо Кедорпула. Заметил: Эндест дрожит, чуть ли не падая. Келларас повернулся в сторону коридора. — Здесь, — сказал он и пошел дальше.

Жрецы не двинулись за ним.

«Война глупцов. А самая великая глупость, ясно мне — мечта о мире. Вера, все твои посулы и твои измены… я должен счесть тебя врагом надежды?»

У двери он заколебался. За ними муж, лишившийся любви, муж, сейчас очень уязвимый к любой измене. Его можно поразить самыми простыми сообщениями… Мир перекосился в голове Келлараса. Он видел голоса. Ураган слов, сделавших свою работу и медленно отступающих от того, что грядет. В конце… голоса лишатся слов, став жалобными стонами.

«Все снова. Рождаемся, чтобы умереть. Смотрите, во что превратили мы время между рождением и смертью!»

Позади рыдал священник, а второй истекал кровью. Келларас схватился за ручку.

* * *

Вренек спешил по улице, среди толчеи, и знал: бояться нечего. Духи сгрудились вокруг и, похоже, сделали почти всех слепыми к бегущему со всех ног юноше. Для него создавали путь, хотя как — Вренек не мог вообразить.

Древко копья тяжело качалось на плече. Он держал оружие почти вертикально, чтобы обернутое кожей острие не задело окружающих. Серебряный обруч, подарок лорда Аномандера, висел под плащом. Среди духов он замечал воинов, давно мертвых, но все еще носящих ужасные раны. Все, что он мог — избегать прямого взгляда в суровые лица. Насколько он понимал, отец был тоже где-то здесь.

Что-то не так. Это он знал. Покойникам Тисте тут не место, их мир таится от смертных. Им нет причин быть здесь. Но, возможно, они всегда были здесь, и лишь благодаря новообретенному проклятию он может их видеть, тогда как другие — нет. Возможно, эти толпы существовали всегда, тысячи и тысячи призраков, словно мухи клубящихся в местах обитания живых, тянущихся к тому, что утеряли.

Им нечего сказать — или их не слышно. Всего лишь глаза, плененные слабыми воспоминаниями о телах. Мысль о смерти как плене устрашила Вренека, рассудок устремился к иным, еще более жестоким мыслям. «Я ищу мести. Желаю навредить тем, что вредили Джинье и мне. Хочу послать их души в это призрачное королевство пустоты. Пусть остаются там, немые, видящие, но не способные коснуться. Пусть страдают».

Он никогда не думал, что мысли могут быть жестокими сами по себе. Мщение казалось таким чистым понятием. Уравнять сделанное. Смерть за смерть, боль за боль, потеря за потерю.

Сам лорд Аномандер верил в мщение.

Но теперь… какое же удовлетворение принесет месть? Даже взрослые мужчины и женщины толкуют о мести, словно она может исправлять сделанное. «Но ничего такого не исправить, да. Убийцы и насильники умрут, так что не смогут продолжать. Так и надо, не правда ли? Столкнуть их с утеса жизни, вниз, в Бездну.

Но они в нее не попадут. Никуда они не уйдут, присоединятся к другим духам. С тем же успехом они могли бы помереть во сне, в возрасте тысячи лет. Окруженные любящей родней. Какая им разница?

А мне какая? Убийства, правосудие? Догадываюсь… мертвым не интересно правосудие. Значит, только живым. Не богам, ведь никакие боги не ждут прихода душ. Хуже, боги того мира сами мертвы, как и прочие мертвецы.

Правосудие — дело живых».

Он вообразил, как вонзает копье в тела солдат, вредивших Джинье. Вообразил искаженные агонией лица, вывороченные кишки, сучащие ноги в сапогах. Увидел: они глядят ему в лицо, в глаза, смущенные, не в силах ничего спросить. Но он им расскажет, пока не умерли. Расскажет, ведь это важно, ведь он служит правосудию. «Вот за что вы умираете. Я сделал так, потому что вы делали это».

Он прошел по мосту, потом по другому. Никто не заступал ему путь. Вошел под арку открытых ворот во двор, где седлали коней десятки дом-клинков. Лошади потели, тяжелый запах навоза заполнил воздух. Даже здесь кишели духи: мертвецы явились следить, следить и ждать. Он скользил сквозь суетливый хаос, достигнув входа и поднявшись в крепость.

Призрак огромного волка лежал у лестницы просторного зала, глаза не отрывались от Вренека. Тот сказал, поддаваясь первому побуждению: — Веди меня к Орфанталю.

Зверь встал и поплелся по ступеням.

— Ты один из его зверей, — сказал Вренек. — Не знаю, откуда знаю, но это так. Ты умер много времени назад, но он вернул тебя, чтобы охранять. Ты опасен, но не живым. — Он сообразил, что не видел духов внутри Цитадели. — Ты их прогнал. Орфанталь тоже их видит. И они ему не нравятся.

Это уже не тот мальчишка, которого запомнил Вренек. Цитадель, толстые стены и темные залы, обряды и поклонение изменили Орфанталя.

— Думаю, — сказал он ему, словно Орфанталь мог слышать ушами волка, — мама тебя испугается.

* * *

На лице Венеса Тюрейда читалось лукавство и почти презрение. Он свысока рассматривал Пелк. Она проталкивалась ко входу в особняк, когда Венес заметил ее и встал на дороге. Помешал идти, понимающе и дерзко ухмыляясь. — Все еще мастер оружия, Пелк? Или складываешь простыни, метешь комнаты?

— В сторону, милорд, — бросила она. — Нужно поговорить с госпожой Хиш.

— Она слишком занята болтовней. Но если у тебя важные новости, я выслушаю.

— Да, наверняка. Но не от меня. — Она опустила руку на эфес, улыбка аристократа стала шире.

— Ты в окружении моих волков, мастер. Но даже без них я тебя не боюсь.

Она склонила голову набок. — Что за глупости, милорд. Любой фехтовальщик, при любом таланте, должен знать и понимать страх. Без него вас быстро убьет даже менее опытный противник. Не знаю, кто школил вас, милорд, но явно не я.

Разговор привлек «волков» Тюрейда. В воздухе висел кислый запах мужского пота, дом-клинки столпились вокруг.

— Отзовите щенков, милорд, — вздохнула Пелк. — Изображая громил, они унижают себя. Если возможно пасть еще ниже. Но если найдутся смельчаки, приглашаю на поединок. Я сложила достаточно льняных простыней и вымела углов, чтобы ощутить вкус к убийству. Ну же, ублажите меня, милорд, встаньте в позицию. Если суждено быть повешенной за пролитие знатной крови, хотелось бы, чтобы первая кровь была вашей.

Сзади задвигались, кто-то вскрикнул от боли и пошатнулся. Грип Галас подошел к Пелк, короткий меч был окровавлен. — Извините, милорд, — сказал он Венесу. — Трудно пробираться в такой давке, а мне нужно было испробовать остроту клинка. Битва близко, всё такое. Сир, моя жена внутри? Превосходно. — Подцепив Пелк согнутой рукой, он пошел вперед, заставляя Венеса отойти. — Прошу вас, — кинул он, оказавшись у двери, — продолжайте охранять, мы не хотим лишних помех.

Они вошли в дом, Грип встал и вложил меч в ножны. — Пелк, — проговорил он вполголоса, дождавшись, когда закроется дверь. — Дядя моей жены неприятный тип, но убивать его на пороге имения было бы неразумно.

Она оскалилась. — Грип Галас, я потеряла веру в разум. И лучше вам не знать всех моих резонов. — Она как будто содрогнулась, стряхивая жажду крови. — Однажды я убью его, сир. Понимайте это и не стойте на пути.

Грип чуть сощурил глаза. — Его головорезы порубят вас в куски.

— Будет уже не важно.

— Капитан Келларас возразил бы.

Пелк нахмурилась. — Я забывчива.

— Забыли любовь?

— Нет. Забыла, что кому-то есть до меня дело.

Он всмотрелся в нее и снова предложил руку. — Не пойти ли на поиски моей жены?

* * *

Хиш Тулла была в комнате рядом со спальней хозяев, слуги помогали ей снять доспехи. Вид Грипа и Пелк прогнал тяжелые тучи с лица, она громко вздохнула. — Уже начала гадать, когда же…

Грип Галас поспешил перебить Пелк, переводившую дыхание для доклада: — Любимая, нас изгнали с поля.

— Что?

— Лорд Аномандер запрещает нам сражаться. Похоже, твой дядя все же поведет домовых клинков.

— Не позволю…

— Ты ранишь его.

— Он ранит нас!

Грип кивнул: — Да. Он такой. Обиделся, когда я вернулся — сильнее, нежели я ожидал. Меня прогнали, словно приблудного пса. — Он вдруг улыбнулся. — В этом есть некая свобода.

Хиш Тулла окинула мужа взглядом и обратилась к Пелк: — Верность моего супруга сражена еще до начала битвы. Что имеете сказать?

— Чуть не убила вашего дядю, миледи. Но ваш муж помешал.

— Еще?

— Лорд Аномандер взял под команду дом-клинков Драконуса. По сигналам из Цитадели, Легион Хастов идет прямо в долину Тарн. Пора собираться и выезжать из города.

— Лорд Аномандер командует? Не Сильхас Руин?

Пелк пожала плечами. — Если он еще не объявил, то объявит. Миледи, Первый Сын отвергнет Мать Тьму.

Тут Грип Галас обернулся. Потрясение заострило черты его лица.

Пелк продолжала: — Если лорд отверг вас, то лишь потому, что желает сохранить ваши жизни. Да, они ему нужны. Там будет волшебство. Нас может ожидать полнейшее истребление.

— Но наша честь! — воскликнула Хиш Тулла.

Пелк скривилась. — В новой войне магий, миледи, чести не будет. Уважение умирает на расстоянии, убийство делается абстрактным. Битва станет рутинной работой, слишком быстро оконченной. Лишь вороны будут рады. — Она опустила руку на эфес. — Все мое мастерство, жизнь, отданная фехтованию — клятвы сохранить жизнь учеников — все стало бессмысленным. Если смерть может разить без разбора, мы поистине пали. Впереди будущее, в котором умирает дух. В последний день мне не будет о чем жалеть. — Она глянула на Грипа. — Полагаю, Келларас соединится с моей горсткой праха, так что не корите меня, Грип Галас.

Ни Грип, ни Хиш Тулла не нашлись с ответом.

Пелк кивнула: — Что ж, с вашего позволения я вернусь к дяде и сообщу, что он получил командование.

— Следите за битвой, — сказала Хиш Тулла, но тон ее был пустым, ледяным. — Вы назначаетесь его заместителем. Позаботьтесь, чтобы он понял.

— Да, миледи. Случись измена, зарублю его в тот же миг.

— Вряд ли, — ответила Хиш Тулла, подзывая слуг, чтобы снять доспехи, — Венес Тюрейд питает сомнения в вашей решимости. — Она повернула голову к мужу. — Что скажешь, любимый? Не поехать ли в западную крепость?

Грипп нахмурился. — Ты отказываешься от ответственности?

— Он любит нас слишком сильно, не так ли? Мы уедем, покрытые ранами свободы. — Она пожала плечами. — Путь следования будет заметен по кровавым пятнам. Пелк, держите рядом Рансепта.

— Конечно, миледи, если окажется возможным…

— Я сказала «рядом», Пелк. В нем есть волшебство куда более древнее, чем изобретет любой Хунн Раал.

— Рансепт?

— Он тряс, Пелк. Отрицатель, если вам нравится это определение. Более того: прежде он жил среди Бегущих-за-Псами. У него особенная мать. Держите его рядом, Пелк, ибо я желаю увидеть вас снова.

Пелк поклонилась.

Хиш Тулла сказала мужу: — Ты выполнил просьбу Келлараса. Привел лорда Аномандера в чувство. Больше он тобой не командует.

— Да, любимая.

— И никогда больше.

Он кивнул.

Пелк покинула комнату, ощущая себя довольной, словно навеселе. Что бы ни принес день, любовь выживет. Она понимала лорда Аномандера, его недовольство возвращением Грипа. В их случае честь проиграла битву, но достаточно и простого приличия.

Она подошла к двери, желая порадовать и одновременно раздразнить Венеса Тюрайда. Потом они отправятся в низину Тарн, ведя домовых клинков Дома Тулла, и она поскачет позади Венеса, а рядом старый горбатый Рансепт будет хрипеть от натуги почище своего коня.

Келларас выживет или умрет. Как и сама Пелк. «И ты, Айвис, старый дурак. Найди новую любовь, если сумеешь, когда все кончится. Мы ушли от сожалений, прошлое потеряло когти и уже не повредит нам».

Ну, пришла пора взглянуть в лицо умирающего дня. Она пнула дверь.

Назад: ДВАДЦАТЬ ТРИ

Дальше: ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ